Надпись на помещении для переписывания книг

Пусть в этой келье сидят переписчики божьего слова

И сочинений святых достопочтенных отцов;

Пусть берегутся они предерзко вносить добавленья,

Дерзкой небрежностью пусть не погрешает рука.

Верную рукопись пусть поищут себе поприлежней,

Где по неложной тропе шло неизменно перо.

Точкою иль запятой пусть смысл пояснят без ошибки,

Знак препинанья любой ставят на месте своем,

Чтобы чтецу не пришлось сбиваться иль смолкнуть нежданно,

Братье читая честной или толпе прихожан.

Нет благородней труда, чем работать над книгой святою,

И переписчик свою будет награду иметь.

Лучше книги писать, чем растить виноградные лозы:

Трудится ради души первый, для чрева – второй

Мудрости древней и новой учителем сведущим станет,

Кто сочиненья прочтет достопочтенных отцов.

К своей келье

Милая келья моя, приют мой сладчайший, любимый,

Ныне во веки веков, милая келья, прощай.

Шумные ветви дерев окружают тебя отовсюду.

Рощица вся убрана в роскошь зеленых кудрей,

Много целительных трав в луговой мураве расцветают.

Ищет с усердием их лекарь прилежной рукой.

Здесь и там меж цветов струятся светлые реки,

В них, веселяся душой, невод бросает рыбарь.

Благоухает твой сад, отягченный плодами обильно:

Там с белизною лилей розочки алость слита.

Песни свои на заре племена распевают пернатых,

Бога, творца своего, славя напевом простым. Помнишь?

Тебя наполнял наставника доброго голос,

Мудрость писаний благих с уст многочтимых лилась.

В должный час оглашала тебя хвала Громовержцу:

Мир был в напеве святом, мир – в умиленных сердцах.

Милая келья моя, о тебе моя плачет камена,

Плачет о новой твоей, о неизвестной судьбе!

Вмиг довелось позабыть тебе песнопевца и лиру,

И завладела тобой властно рука пришлеца.

Уж не видать тебе боле ни Флакка-певца, ни Гомера,

Боле под кровлей твоей детский напев не звучит!

Всякая радость земная проходит в стремительном беге,

Быстро сменяется все в пестрой, неверной чреде.

Что нам вечным назвать, что неложно назвать неизменным!

Вот полунощная тень скрыла сияние дня;

Вот убранство лугов снесено суровой зимою,

Яростный натиск ветров моря покой возмутил;

Только что гнал по лугам оленя юноша бодрый –

Вот уж, на посох склонясь, немощный старец бредет...

Горе нам, горе! К чему ж любить сей мир быстротечный?

Он убегает от нас в вечном движенье своем.

Что ж, убегай! Христа одного мы возлюбим навеки,

Вечно в наших сердцах жить будет к богу любовь.

Он, благодатный, рабов сохранит от погибели страшной,

Наши сердца вознося к горним чертогам своим.

Всею душою, всем сердцем его мы восхвалим, возлюбим:

Он, благодатный, для нас слава, спасение, жизнь.

Словопрение Весны с Зимой

Сразу все вместе в кружок, спустившись со склонов высоких,

Пастыри стад собрались при свете весеннем под тенью

Дерева, чтоб сообща веселых камен возвеличить.

Юноша Дафнис[108] пришел, и с ним престарелый Палемон;

Стали готовиться все сложить славословье кукушке.

Гений Весны подошел, опоясан гирляндой цветочной,

Злая явилась Зима с торчащею мерзлой щетиной;

Спор превеликий меж ними возник из-за гимна кукушке.

Гений Весны приступил к хваленъю тройными стихами.

ВЕСНА:

Пусть же кукушка моя возвратится, любезная птица,

Та, что во всяком дому является гостьей желанной,

Добрые песни свои распевая коричневым клювом.

ЗИМА:

Тут ледяная зима ответила голосом строгим!

Пусть не вернется совсем, но дремлет в глубоких пещерах,

Ибо обычно она голодовку приносит с собою!

ВЕСНА:

Пусть же кукушка моя возвратится со всходом веселым,

Пусть прогоняет мороз благотворная спутница Феба,

Любит сам Феб ей внимать при ясной заре восходящей.

ЗИМА:

Пусть не вернется совсем, ибо труд она тяжкий приносит.

Войнам начало дает и любимый покой нарушает,

Сеет повсюду раздор, так что страждут и море и земли.

ВЕСНА:

Что ты, лентяйка Зима, на кукушку хулу воздвигаешь?

Грузно сама ты лежишь в беспамятстве в темных пещерах

После Венеры пиров, после чаш неразумного Вакха.

ЗИМА:

Много богатств у меня – так много и пиршеств веселых,

Есть и приятный покой, есть огонь, согревающий в доме.

Нет у кукушки того, но должна она, лгунья, работать.

ВЕСНА:

С песней приносит цветы и меда расточает кукушка,

Сооружает дома и пускает суда в тихих водах,

Людям потомство несет и в веселья поля одевает.

ЗИМА:

Мне ненавистно все то, что тебе представляется светлым!

Нравится мне в сундуках пересчитывать груды сокровищ,

Яствами дух веселить и всегда наслаждаться покоем.

ВЕСНА:

Кто бы, лентяйка Зима, постоянно готовая к спячке,

Клады тебе собирал и сокровище эти скопил бы,

Если бы Лето с Весной сперва за тебя не трудились?

ЗИМА:

Правда твоя, ибо так на меня суждено им трудиться:

Оба они, как рабы, подвластные нашей державе,

Мне, как своей госпоже, усердною служат работой.

ВЕСНА:

Где тебе быть госпожой, хвастливая ты побирушка!

Ты и своей головы сама прокормить неспособна,

Если тебе, прилетев кукушка не даст пропитанья.

ПАЛЕМОН:

Тут провещал с торжеством с высокого трона Палемон,

Дафнис же вторил ему и толпа пастухов добронравных:

Будет с тебя, о Зима! Ты, злодейка, лишь тратить умеешь.

Пусть же кукушка придет, пастухов дорогая подруга,

Пусть и на наших полях созревают веселые всходы,

Будет трава для скота и покой вожделенный на нивах,

Ветви зеленые вновь да прострут свою тень над усталым,

С выменем полным пойдут опять на удой наши козы,

Птицы на все голоса будут снова приветствовать Феба,

Вот почему поскорей вернись, дорогая кукушка,

Сладкая наша любовь, для всех ты желанная гостья!

Ждет тебя жадно весь мир, – и небо, и море, и земли.

Здравствуй, кукушка-краса, во веки ты вечные здравствуй!

Словопрение высокороднейшего юноши Пипина
с Альбином Схоластиком ^[109]

1. Пипин. Что такое буква? – Алкуин. Страж истории.

2. Пипин. Что такое слово! – Алкуин. Изменник души.

3. Пипин. Что рождает слово! – Алкуин. Язык.

4. Пипин. Что такое язык? – Алкуин. Бич воздуха.

5. Пипин. Что такое воздух? – Алкуин. Хранитель жизни.

6. Пипин. Что такое жизнь? – Алкуин. Счастливым радость, несчастным горе, ожиданье смерти.

7. Пипин. Что такое смерть? – Алкуин. Неизбежный выход, неизвестный путь, живущих рыданье, завещаний исполнение, хищник человеков.

8. Пипин. Что такое человек? – Алкуин. Раб смерти, мимоидущий путник, гость в своем доме.

9. Пипин. На что похож человек? – Алкуин. На плод.

10. Пипин. Как помещен человек? – Алкуин. Как лампада на ветру.

11. Пипин. Как он окружен? – Алкуин. Шестью стенами.

12. Пипин. Какими? – Алкуин. Сверху, снизу, сверху, сзади, справа и слева.

13. Пипин. Сколько у него спутников? – Алкуин. Четыре.

14. Пипин. Какие? – Алкуин. Жар, холод, сухость, влажность.

15. Пипин. Сколько с ним происходит перемен? – Алкуин. Шесть.

16. Пипин. Какие именно? – Алкуин. Голод и насыщение, покой и труд, бодрствование и сон.

17. Пипин. Что такое сон? – Алкуин. Образ смерти.

18. Пипин. Что составляет свободу человека? – Алкуин. Невинность.

19. Пипин. Что такое голова? – Алкуин. Вершина тела.

20. Пипин. Что такое тело? – Алкуин. Жилище души.

21. Пипин. Что такое волосы? – Алкуин. Одежда головы.

22. Пипин. Что такое борода? – Алкуин. Различие полов и почет зрелого возраста.

23. Пипин. Что такое мозг?– Алкуин. Хранитель памяти.

24. Пипин. Что такое глаза? – Алкуин. Вожди тела, сосуды света, истолкователи души.

25. Пипин. Что такое ноздри? – Алкуин. Проводники запаха.

26. Пипин. Что такое уши? – Алкуин. Собиратели звуков.

27. Пипин. Что такое лоб? – Алкуин. Образ души.

28. Пипин. Что такое рот? – Алкуин. Питатель тела.

29. Пипин. Что такое зубы? – Алкуин. Жернова кусания.

30. Пипин. Что такое небо? – Алкуин. Вращающаяся сфера, неизмеримый свод.

31. Пипин. Что такое свет? – Алкуин. Лик всех вещей.

32. Пипин. Что такое день? – Алкуин. Возбуждение к труду.

50. Пипин. Что такое солнце? – Алкуин. Светоч мира, краса небес, счастие природы, честь дня, распределитель часов.

51. Пипин. Что такое луна? – Алкуин. Око ночи, подательница росы, вещунья непогоды.

52. Пипин. Что такое звезды? – Алкуин. Роспись свода, водители мореходов, краса ночи.

53. Пипин. Что такое дождь? – Алкуин. Зачатие земли, зарождение плодов.

54. Пипин. Что такое туман? – Алкуин. Ночь среди дня, тяжесть для глаз.

55. Пипин. Что такое ветер? – Алкуин. Движение воздуха, волнение воды, осушение земли.

56. Пипин. Что такое земля? – Алкуин. Мать рождающихся, кормилица живущих, келья жизни, пожирательница всего.

59. Пипин. Что такое вода? – Алкуин. Подпора жизни, омовение нечистот...

64. Пипин. Что такое зима? – Алкуин. Изгнанница лета.

65. Пипин. Что такое весна? – Алкуин. Живописец земли.

66. Пипин. Что такое лето? – Алкуин. Облачение земли, спелость плодов.

67. Пипин. Что такое осень? – Алкуин. Житница года.

68. Пипин. Что такое год? – Алкуин. Колесница мира.

69. Пипин. Кто ее везет? – Алкуин. Ночь и день, холод и жар.

70. Пипин. Кто ее возницы? – Алкуин. Солнце и луна.

71. Пипин. Сколько у них дворцов? – Алкуин. Двенадцать.

72. Пипин. Кто в них распоряжается? – Алкуин. Овен, Телец, Близнецы, Рак, Лев, Дева, Весы, Скорпион, Стрелец, Козерог, Водолей, Рыбы.

73. Пипин. Сколько дней живет год в каждом из дворцов? – Алкуин. Солнце 30 дней и 10 с половиной часов, а луна двумя днями и восемью часами меньше.

74. Пипин. Учитель! Я боюсь пускаться в море. – Алкуин. Кто же тебя заставляет? – Пипин. Любопытство. – Алкуин. Если ты боишься, я сяду с тобой и последую, куда бы ты ни направился. – Пипин. Если бы я знал, что такое корабль, я бы устроил такой для тебя, чтобы ты отправился со мною. – Алкуин. Корабль есть странствующий дом, повсеместная гостиница, гость без следа, сосед берегов.

75. Пипин. Что такое берег? – Алкуин. Стена земли.

76. Пипин. Что такое трава? – Алкуин. Одежда земли.

77. Пипин. Что такое коренья? – Алкуин. Друзья лекарей, слава поваров.

78. Пипин. Что делает горькое сладким? – Алкуин. Голод.

79. Пипин. Что не утоляет человека? – Алкуин. Прибыль.

80. Пипин. Что такое сон наяву? – Алкуин. Надежда.

81. Пипин. Что такое надежда? – Алкуин. Освежение от труда, сомнительное достояние.

82. Пипин. Что такое дружба? – Алкуин. Равенство душ.

83. Пипин. Что такое вера? – Алкуин. Уверенность в том, чего не понимаешь и что считаешь чудесным.

84. Пипин. Что такое чудесное? – Алкуин. Я видел, например, человека на ногах, прогуливающегося мертвеца, который никогда не существовал. – Пипин. Как это возможно, объясни мне! – Алкуин. Это отражение в воде. – Пипин. Почему же я сам не понял того, что столько раз видел? – Алкуин. Так как ты добронравен и одарен природным умом, то я тебе предложу несколько примеров чудесного: постарайся их сам разгадать. – Пипин. Хорошо; но если я скажу не так, как следует, поправь меня. – Алкуин. Изволь.

85. Один незнакомец говорил со мною без языка и голоса; его никогда не было и не будет; я его никогда не слыхал и не знал. – Пипин. Быть может, учитель, это был тяжелый сон? – Алкуин. Именно так, сын мой.

86. Послушай еще: я видел, как мертвое родило живое, и дыхание живого истребило мертвое. – Пипин. От трения дерева рождается огонь, пожирающий дерево. – Алкуин. Так.

87. Я слышал мертвых, много болтающих. – Пипин. Это бывает, когда они высоко подвешены. – Алкуин. Так.[110]

88. Я видел огонь, который не гаснет в воде. – Пипин. Думаю, что ты говоришь об извести. – Алкуин. Ты верно думаешь.

89. Я видел мертвого, который сидит на живом, и от смеха мертвого умер живой. – Пипин. Это знают наши повара. – Алкуин. Да; но положи палец на уста, чтобы дети не услышали, что это такое.

90. Был я на охоте с другими, и что мы поймали, того домой не принесли, а чего не поймали то принесли. – Пипин. Непристойная это была охота. – Алкуин. Так.

91. Я видел, как некто был раньше рожден, чем зачат. – Пипин. И не только видел, но и ел? – Алкуин. Да, и ел.

92. Кто есть и не есть, имеет имя, отечество и голос? – Пипин. Спроси лесные заросли.

93. Видел я, как житель бежал вместе с домом, и дом шумел, а житель безмолвствовал. – Пипин. Дай мне невод, и я отвечу тебе.

94. Алкуин. Кого нельзя видеть, не закрыв глаза? – Пипин. Храпящий тебе покажет.

95. Алкуин. Я видел, как некто держал в руках восемь, уронил семь, а осталось шесть. – Пипин. Это знают школьники.

96. Алкуин. У кого можно отнять голову, и он только поднимется выше? – Пипин. Иди к постели, там найдешь его.

97. Алкуин. Было трое: первый ни разу не рождался и единожды умер, второй единожды родился и ни разу не умер, третий единожды родился и дважды умер. – Пипин. Первый созвучен земле, второй – Богу моему, третий – нищему.

98. Алкуин. Видел я, как женщина летела с железным носом, деревянным телом и пернатым хвостом, неся за собой смерть. – Пипин. Это спутница воина.

99. Алкуин. Что такое воин? – Пипин. Стена государства, страх для неприятеля, служба, полная славы.

100. Алкуин. Что вместе и существует и не существует? – Пипин. Ничто. – Алкуин. Как это может быть? – Пипин. По имени существует, на деле нет.

101. Алкуин. Какой вестник бывает нем? – Пипин. Тот, которого я держу в руке. – Алкуин. Что ты держишь в руке? – Пипин. Твое письмо. – Алкуин. Читай же его благополучно, сын мой.

ЭЙНХАРД

(около 770 – 840)

Академическое прозвище – Веселиил (по имени библ. персонажа, строителя храма Соломона) дано было Эйнхарду, так как он имел склонность к архитектуре. Родился он в зарейнской Германии и первоначальное образование получил в Фульдском монастыре, затем обучался в Дворцовой школе Карла у Алкуина. Его главное сочинение – «Жизнь Карла Великого», написанное в подражание «Жизни двенадцати цезарей» Светония и пользовавшееся в средние века огромной популярностью. Эйнхарду приписывается также участие в составлении «Лоршских анналов», описывающих события с 741 по 839 год. Кроме того, ему принадлежит сочинение «О перенесении мощей святого Марцеллина и Петра», теологический трактат и собрание писем.

Жизнь Карла Великого

Решив описать частную жизнь, обычаи и в какой-то мере подвиги моего государя и воспитателя Карла, выдающегося и заслуженно прославленного короля, я стремился сделать это с возможно большей краткостью, стараясь не пропустить ничего из того, что могло дойти до меня, и вместе с тем не возбудить многословным рассказом неудовольствия читателей, которые с пренебрежением относятся ко всему новому; боюсь только, что вряд ли возможно избежать недовольства новыми сочинениями со стороны тех, кто пренебрегает даже и произведениями древних писателей, весьма образованных и красноречивых. И хотя, несомненно, немало есть людей, которые посвятили досуг литературным занятиям, которые не считают современный мир столь ничтожным, чтобы все происходящее теперь предавать молчанию и забвению как недостойное памяти, и которые предпочитают в надежде на долговечность славы рассказывать о прекрасных деяниях других людей, чем, ничего не записывая, обрекать на забвение потомством собственную славу, – тем не менее, думается, и я имел право взяться за сочинение подобного рода, поскольку никто, я уверен, не мог бы правдивее меня рассказать, как говорится, с добросовестностью очевидца, о событиях, которые я сам пережил и оценил; да и не мог я знать наверное, возьмется ли писать об этом кто-либо другой. И я почел, что лучше мне вместе с другими писать об одном и том же, сохранив это для потомства, чем допустить, чтобы исчезли во мраке забвения славная жизнь самого замечательного и великого короля своего века и его исключительные, почти неподражаемые для людей нашего времени, подвиги. Была и другая, по-моему, небезосновательная причина, которая сама по себе уже могла быть достаточной, чтобы побудить меня к написанию этого труда, а именно: щедрая его забота обо мне и постоянные дружественные отношения, в которых я находился с ним самим и с его детьми со времени моего пребывания при дворе. Он меня так привязал к себе и сделал своим должником как при жизни, так и после смерти, что все по праву могли бы считать меня неблагодарным и за это осуждать, если бы я, забыв все оказанное мне добро, обошел молчанием славнейшие и блестящие деяния человека, которому я стольким обязан, и допустил, чтобы жизнь его осталась без литературных воспоминаний и должной похвалы, будто он никогда и не существовал, правда, чтобы написать и потом изложить это по порядку, мало не то что моего слабого и скромного дарования, которого почти и нет, – самому красноречию Туллия пришлось бы потрудиться над этим.

И вот мой труд, который должен сохранить память о превосходном и великом деятеле; здесь, кроме его подвигов, ты ничему не подивишься, разве что, быть может, тому, что я, варвар[111], едва владеющий латинской речью, вообразил, что смогу написать по-латыни что-то прилично и толково и что посмел не обратить внимания на слова Цицерона из первой книги «Тускуланских бесед», где он, говоря о латинских писателях, выразился вот как: «Излагать письменно свои мысли, не будучи в состоянии ни расположить их, ни отделать, ни доставить какое-то удовольствие читателю, свойственно лишь человеку, безрассудно злоупотребляющему и досугом и сочинительством». Это суждение знаменитого оратора могло бы, пожалуй, удержать меня от моего намерения, не реши я заранее лучше подвергнуться суду людей и рискнуть своим скромным талантом, написав это, чем, щадя себя, оставить без внимания память о столь великом человеке.

4. О его рождении, младенчестве или даже детстве я считаю бессмысленным писать, поскольку нигде не сохранилось каких-либо записей и нет теперь никого из переживших его людей, кто бы мог дать сведения об этом; поэтому я сразу же перейду, оставив в стороне неизвестное, к изложению и описанию его деятельности, характера и других сторон его жизни, таким, однако, образом, чтобы сначала рассказать о его деяниях у себя в королевстве и за его пределами, потом о его характере и любимых занятиях, наконец – о его управлении и кончине, не пропустив ничего из того, что важно или необходимо знать.

5. Из всех войн, которые он вел, первой была война аквитанская, начатая, но не законченная еще его отцом[112]; он предпринял ее, рассчитывая на скорое окончание, еще при жизни брата, чьей помощи он даже просил. И хотя брат, обещав содействие, обманул его, он продолжал поход весьма решительно и намеревался не оставлять своего начинания и не отступать от однажды предпринятого дела, пока настойчивостью и выдержкой он не достигнет намеченной цели. Он принудил Гунольда[113], который по смерти Вайсария пытался завладеть Аквитанией и возобновить почти уже окончившуюся войну, покинуть Аквитанию и бежать в Васконию[114]; но и там, не оставляя его в покое, он переходит реку Гаронну и через послов предлагает герцогу Васконии Лупу выдать перебежчика, – в случае же промедления грозит потребовать его силою оружия. Тогда Луп, последовав здравому совету, не только выдал Гунольда, но и сам, вместе с областью, которой управлял, покорился его власти...

18. Таков он был в том, что касалось защиты, расширения и вместо с тем украшения государства. Теперь я намерен приступить к рассказу о его духовных качествах, его необыкновенной выдержке в каком угодно, и в счастливом и в несчастливом положении, а также о том, что относится к его частной и семейной жизни.

После смерти отца, разделив с братом власть, он переносил его зависть с таким терпением, что всем казалось удивительным, как это могло даже не вызвать в нем гнева. Затем под влиянием уговоров матери, он женился на дочери лангобардского короля Дезидерия, но по неизвестной причине спустя год развелся с ней и взял в жены Хильдегарду, женщину знатного происхождения из племени швабов. Она родила ему трех сыновей: Карла, Пипина и Людовика и столько же дочерей: Гертруду, Берту и Гислу. Кроме того, Карл имел еще трех дочерей: Теодраду, Гильтруду, Руотгайду, двух от жены Фастрады из племени восточных франков, т.е. германцев, третью от какой-то наложницы, имя которой не приходит мне сейчас на память. После смерти Фастрады женился он на алеманке Лиутгарде, от которой детей не имел. По смерти этой имел он трех наложниц: Герсуинду из Саксонии, от которой, родилась дочь по имени Адальтруда, Регину, родившую ему Дрогона и Гуга, Адалинду, от которой родился Теодорих. Мать его Бертрада до старости была у него в большой чести. Он выказывал ей столь высокое почтение, что никогда между ними не возникало никакого раздора, за исключением ссоры при разводе с дочерью короля Дезидерия, на которой он женился по ее совету. Она умерла уже после смерти Хильдегарды, когда уже увидела трех внуков и столько же внучек в своем доме. Он похоронил её с великими почестями в той же самой базилике святого Дионисия, где покоился отец. Была у него единственная сестра по имени Гисла, с девичьих лет посвященная религиозной жизни; к ней он, как и к матери, относился с большой нежностью. Она умерла за несколько лет до его кончины в монастыре, где жила.

19. Детей своих он считал нужным воспитывать так, чтобы как сыновья, так и дочери прежде всего изучали благородные искусства, к которым он и сам прилагал старание. Затем он велел сыновьям, как только позволил их возраст, упражняться в верховой езде, по обычаю франков, учиться владению оружием и охоте; дочерям же он приказал учиться прясть шерсть, трудиться за прялкой и веретеном и совершенствоваться во всяком добронравии, чтобы не отупеть в праздности.

Из всех этих детей еще до своей смерти он потерял двух сыновей и одну дочь: старшего Карла, Пипина, которого сделал правителем Италии, и Гертруду, старшую из дочерей, обрученную с греческим императором Константином. Из них Пипин оставил после себя одного сына, Бернгарда, а также пять дочерей – Аделаиду, Атулу, Гуитраду, Бартайду, Теодраду. По отношению к ним король особенно явно показал свое добросердечие, когда по смерти сына сделал внука его наследником и внучек позволил воспитывать вместе со своими дочерьми. Смерть сыновей и дочери, при всей отличавшей его твердости духа, переносил он недостаточно стойко, и по своему добросердечию, которое его прославило не меньше, не в силах был сдерживать слез. Даже при известии о смерти римского папы Адриана, с которым его связывала особенная дружба, плакал он так, как если бы потерял брата или дорогого сына.

Ибо был он весьма расположен к дружбе, легко сближался о людьми, неуклонно соблюдал верность и свято чтил тех, с кем связал себя дружескою близостью. О воспитании сыновей и дочерей он проявлял такую заботу, что, находясь дома, не обедал никогда без них, и никогда без них не путешествовал: сыновья ехали верхом рядом с ним, чуть сзади следовали дочери под охраной телохранителей, специально для этого назначенных. Были они очень красивы и так горячо им любимы, что – дивно сказать – ни одну из них он не хотел отдать в жены ни кому-либо из своих, ни чужеземцу, но держал всех при себе до самой своей смерти, говоря, что не может обходиться без их общества. Из-за этого, счастливый во всем другом, испытал он козни превратной судьбы. Однако он делал вид, будто и не возникало никогда никакого подозрения и не расходились слухи о позоре какой-либо из дочерей.

21. Он любил иноземцев и очень заботился об оказании им надлежащего приема, так что их многочисленность не без основания казалась обременительной не только для двора, но и для всего государства. Сам же он, по своему великодушию, отнюдь не тяготился этим, потому что даже весьма ощутимые неудобства вознаграждались здесь славой щедрости и ценой доброго имени.

22. Телосложения он был дородного и крепкого, роста высокого, но не сверх меры, – ведь, как известно, рост его измерялся семью его стопами, – верхняя часть головы округленная, глаза большие и живые, нос чуть больше среднего, красивая седина.

Все это придавало его наружности, стоял он или сидел, внушительность и достоинство; и хотя шея его, казалось, была толста и несколько коротка, а живот слегка выдающийся, однако соразмерность остальных частей тела скрывала это. Походка его была твердой и вся осанка мужественной, только голос, хоть и звучный, не совсем соответствовал телосложению. Здоровьем он отличался превосходным, лишь в последние четыре года перед смертью у него часто случались приступы лихорадки и под конец он стал прихрамывать на одну ногу.

И даже тогда поступал он больше по своему усмотрению, чем по совету врачей, которые стали ему почти ненавистны за то, что убеждали его отказаться от привычной жареной пищи и привыкать к вареной. Он постоянно упражнялся в верховой езде и охоте, что было обычаем его народа: едва ли найдется на земле другое племя, которое могло бы равняться франкам в этом искусстве. Любил он еще пар горячих природных источников, часто укреплял свое здоровье плаванием и был столь искусен в этом, что никто, по справедливости, не мог превзойти его. Поэтому он и построил себе дворец в Ахене и жил там постоянно в последние годы жизни до самой смерти. И приглашал он к купанию не только сыновей, но сановников и друзей, нередко даже и свиту и толпу телохранителей, так что иной раз до ста и даже более человек купались вместе с ним.

23. Одежду он носил отечественную, т.е. франкскую. На тело надевал полотняную рубашку и полотняные штаны, сверху тунику, окаймленную шелком, и набедренник; затем надевал обмотки на голени и башмаки на ноги; зимой прикрывал плечи и грудь камзолом, изготовленным из шкур выдры или соболя, набрасывал воинский плащ цвета морской воды и всегда был опоясан мечом, рукоятка и перевязь которого были из золота и серебра. Иногда он носил даже меч, украшенный драгоценными камнями, но это только в особо торжественных случаях или для приема иноземных гостей, что касается иноземной одежды, хотя бы и очень красивой, он относился к ней с пренебрежением и никогда не позволял себе надевать ее; Только и Риме, один раз по желанию папы Адриана, в другой – по настоянию его преемника Льва, он облачился в длинную тунику и хламиду и даже обулся в башмаки, сшитые по римскому образцу. В дни больших праздников появлялся он в златотканом одеянии, в башмаках, украшенных драгоценными камнями, в плаще, скрепленном золотой пряжкой, в короне тоже из золота и украшенной драгоценностями. В прочие же дни его одежда мало чем отличалась от обычной простонародной одежды.

24. В пище и питье он был воздержан, особенно в питье, потому что не терпел пьянства ни в ком, тем более в себе самом и в своих близких. В пище он, все же, не мог быть столь же воздержанным и часто жаловался, что пост вреден его здоровью. Пиры он устраивал редко, да и то лишь в дни особых торжеств, но тогда уж для множества гостей. К обычному обеду подавались только четыре блюда; кроме жаркого, которое охотники обычно вносили на вертеле и которое он ел охотнее всякого другого кушанья. За обедом он слушал какую-нибудь музыку или чтение. Читали ему истории и деяния древних. Доставляли ему удовольствие и книги блаженного Августина, особенно те, которые называются «О граде Божьем». В отношении вина и прочих напитков он был так воздержан, что за обедом редко пил более трех раз. Летом, после дневного завтрака, он съедал несколько плодов и запивал один раз, затем, сняв одежду и обувь, как он это делал на ночь, отдыхал часа два или три. Ночью спал так, что сон его прерывался раза четыре или пять, и он не только просыпался, но даже и вставал. Когда он обувался и одевался, он впускал к себе не только друзей, но даже, если дворцовый граф сообщал о каком-то спорном деле, которое нельзя было решить без согласования с ним, приказывал тотчас ввести тяжущиеся стороны и, ознакомившись с делом, произносил приговор, как если бы сидел на судейском месте. И не одно это, но вообще все, что следовало ему сделать в этот день, или какие нужно было отдать распоряжения служащимся обдумывал в это же время.

25. Красноречием он был одарен богатым и изобильным и мог с большой ясностью выражать все, что бы ни захотел. Не довольствуясь только отеческим языком, он прилагал старание к изучению языков иностранных. Латинским языком он владел так хорошо, что обычно молился на нем, так же как и на родном; что касается греческого языка он умел лучше его понимать, чем говорить на нем. Вообще же он был так речист, что мог бы даже показаться многословным. Благородными искусствами он занимался с величайшим усердием и, высоко ценя знатоков в этой области, оказывал им большие почести. Уроки грамматики он брал у старого диакона Петра Пизанского, в прочих науках наставником его был сакс из Британии Альбин, по прозвищу Алкуин, тоже диакон, человек всесторонне образованный. Под его руководством он много и времени и сил положил на изучение риторики, диалектики и особенно астрономии. Он изучал искусство вычисления и с большим вниманием и любознательностью наблюдал за движением звезд. Пытался он также писать и с этой целью имел обыкновение держать под подушкой в кровати навощенные дощечки и листки пергамента, чтобы в свободное время приучать руку выводить буквы; но несвоевременно и слишком поздно начатый труд принес мало успеха.

30. Под конец жизни, уже ослабленный болезнью и старостью, призвал он к себе сына своего Людовика, короля Аквитанского, единственного из сыновей Хильдегарды, оставшегося в живых, и перед собравшимися со всего королевства знатнейшими франками и при всеобщем согласии торжественно объявил его соправителем всего королевства и наследником императорского титула, а потом, возложив на его голову корону, приказал именовать его императором и Августом. Это его решение было принято всеми присутствующими с большим одобрением, потому что мысль о благе государства, казалось, была внушена ему свыше. Этот поступок и возвысил его достоинство и нагнал немало страху иноземным народам. Отослав затем сына в Аквитанию, сам он, по своему обыкновению, как ни удручен был старостью, отправился на охоту в окрестности ахенского дворца и, проведя за такого рода занятием остаток осени, вернулся в Ахен к ноябрьским календам. Оставшись там на зиму, в январе схватил он сильную лихорадку и слег в постель. Тот час же, как обычно при лихорадке, он перестал есть, полагая, что таким воздержанием можно отогнать, или по крайней мере ослабить болезнь. Но, когда к лихорадке добавилась боль в боку, которую греки называют плевритом, а он все еще соблюдал пост и подкреплял тело лишь очень скудным питьем, он скончался на седьмой день болезни, после принятия святого причастия, на 72 году жизни и на 47 году правления, в пятый день до Февральских календ, в третьем часу дня.

31. Его тело, торжественным образом омытое и приготовленное для погребения, при великом плаче всего народа было внесено в церковь и погребено. Сначала колебались, где следует положить его, потому что он сам при жизни никаких указаний об этом не дал. В конце концов все согласились, что нигде нельзя похоронить его с большей почестью, кроме как в той базилике, которую он сам построил в том же городе на свои частные средства из любви к Богу и Господу нашему Иисусу Христу и в честь святой Приснодевы Богородицы. Здесь и был он погребен в самый день своей смерти, а на гробнице воздвигли позолоченную арку с его изображением и надписью. Надпись гласила: «В этой могиле покоится тело Карла, великого и православного императора, который достойно расширил королевство франков и правил счастливо 47 лет. Умер в возрасте 70 лет, в год воплощения Христа 814, в VII индиктион[115], в 5 день до февральских календ».

ЭРМОЛЬД НИГЕЛЛ

(IX век)

Эрмольд Нигелл (черный), – по происхождению скорее всего гот. Судьба связала его с двором правителей Аквитании – Людовиком и Пипином, его сыном. Эрмольд – автор панегирических поэм о них. Ниже мы публикуем отрывки из поэмы «Прославление Людовика» (826 г.). Как поэт, Нигелл опирался на традиции Вергилия, реминисценциями из которого богата поэма, а также использовал народные песни времен Карла Великого, что роднит поэму с поздним героическим эпосом средневековья, в частности с «Песней о Роланде».

Прославление Людовика
(фрагменты)

Книга II

Был некий муж Бенедикт[116], своего достойный прозванья:

К звездам небесным возвел этот многих мужей.

Стал королю он знаком, с ним встретившись в готских пределах.

Ныне о жизни его вам я поведать хочу.

Он но заслугам своим Аниакской общиною правил,

Пастырем был и отцом, паствой за кротость любим.

Сердце ж его короля пламенело любовью к святыне,

Чтобы монашеский чин нравы людей исправлял.

Был Бенедикт ему в помощь ученьем и добрым примером,

И за деянья его бог его храмы хранит.

Всем поведеньем его любовь к добру управляла,

И по сужденью людей мог он назваться святым.

Кроток он был и любим, спокойный, мирный и скромный,

Правила жизни святой в сердце носил он своем.

Был благодетелем всем и всегда он, не только монахам,

Всем он помощь давал, ласковым всем был отцом.

Вот за это его король полюбил благочестный,

В франкскую землю не раз вместе с собой уводил.

Учеников Бенедикта к монашеским общинам часто

Сам король посылал, добрый чтоб дать им пример.

Пусть решают и учат, где смогут, а где не сумеют,

Пусть все запишут сполна и королю отдадут.

Этой порою король с Бенедиктом, служителем Божьим,

Оба задумали дать Богу достойнейший дар.

Раз благочестный король Бенедикта к себе призывает,

Движимый мыслью благой, ласково речь с ним ведет:

«Знаешь, конечно, и ты – уделяю я много заботы,

Чину монахов с тех пор, как посещать я их стал.

Вот почему я б хотел с любовию к Богу воздвигнуть

Храм, чтобы он недалек был от палаты моей.

Три побуждают меня причины, поверь мне, и в сердце

Будят желанье – о них все я тебе расскажу.

Видишь ты сам, как меня подавляет властителя доля

Грузом тяжелым своим: труден правленья удел.

Мог бы подчас отдохнуть я в этой обители новой,

Втайне бы мог принести Богу обеты мои.

Есть и причина вторая – с обетом твоим не согласно

Дело, что делаешь ты (сам ты не раз говорил).

Не подобает монахам мешаться в гражданские распри,

Так же не следует им козни дворцовые знать.

Здесь же ты мог бы всегда лишь работами братии ведать,

Странников мог бы чужих гостеприимно встречать,

И отдохнувши, порой и меня посе