Огромное облако опустилось в степь. Из-за тумана дорога потерялась ещё утром. Сейчас же вокруг была только жухлая трава и слепота.

- А теперь открой глаза...

Силы покидали всех. Город тоже умеет сопротивляться.

- А теперь протяни руку...

Хмель в голове не проходил. Не хотелось никуда возвращаться. Хотелось вечно кочевать, вечно пить и вечно веселиться.

- Что ты в ней видишь?

Генри сел и стал всматриваться, но никак не мог увидеть ничего кроме зияющей раны в руке.

- Закрой глаза... Когда будет надо, не забудь закрыть глаза...

Воспалённые, гноящиеся руки в затёкшем состоянии привязали к очередному "стояночному столбу", этакому флагу, по таким джентри ориентируются.

- А когда мне надо будет закрыть глаза?

- Когда ты возьмёшь на себя все наши грехи...

Рядом с мальчиком постоянно ошивалась женщина. На вид ей было лет сорок, в караване её считали сумасшедшей. Вокруг творилось что-то странное, постоянно пахло керосином и жжёным мясом, били по ушам резкие возгласы. Генри не понимал, почему эти люди себя так ведут, он ни кому из них не желал зла. Женщина, которая следила за мальчиком постоянно говорила очень странные вещи, фразы, в которых очень сложно найти и скомпановать информацию. Периодически приносили хлеба и вина, и вина, как правило больше хлеба. Когда Генри трапезничал ему развязывали руки, но за правым и левым плечом стояло по следящему. Выглядели они тоже странно, но не пугающе. Широкие серые рубахи до колен, красные полотна, намотанные хаотично на голову, на шее у них висел знак - абстрактная птица, которая ломает клетку. Символ бездумной свободы.

" Тривиальные люди, ценящие уют предают свою сущность. Твоя сущность - свобода, потому ты пошёл с нами. Твоя сущность - птица, сломавшая клетку, что сплели для тебя окружающие. Ты сам пришёл к нам. Это то же самое, что и поток ветра, в который впадает птенец, что учится летать...". Ни на секунду женщина не оставляла Генри одного. Он успел запомнить каждую тёмную ложбинку на её вымученном лице, седые пряди, перекрёстно пересекающие пока что чёрные волосы.

Женщина закурила странную сигарету обёрнутую старой, пожелтевшей сигаретной бумагой. Предложила Генри затяжку. Мальчик измученно кивнул.

Через несколько минут он запрокинул голову и не шевелился, остановив глаза на одной точке, дыхание стало тяжелее, но резче.

Небо стало закручиваться в водоворот. Генрику казалось, что он не сидит, а лежит на поляне, между высоких голубых тюльпанов. Было очень страшно. Тысяча рук хватали его из-под земли. Тысяча голосов сплетались в какие-то песни, реквиемы на латыни. Неожиданно из небесного водоворота появился хобот и через минуту уже вышел слон. Он был вышиной с пятиэтажный дом. А за ним вышли ещё несколько слонов поменьше. Все они спускались вниз по лучам воронки. На самом огромном сидел какой-то человек и управлял им. Все слоны были ярко-медного цвета, кроме большего, он был чёрный, будто огромный кусок вара.

Генри понимал, что они все идут к нему, и встал на ноги, не ощущая своего тела.

Когда огромный слон остановился около мальчика, у Генри закружилась голова. Мягкой светлой линией со слона спала длинная верёвка с большими узлами. Откуда-то сверху слезал тот самый человек, что вёл слонов с неба.

Это был мужчина и он был странно одет. Его рубаха была похожа на те, которые носили стражники-джентри, но под ней по ходу не было ничего. Этакое льняное платье. Волосы были очень длинные, спадали до пояса. Он явно не расчёсывал их очень давно. Подбородок был не брит, он не превратился в бороду, но в небольшую бородку пожалуй. На голове у этого странника был венок-хайратник из незнакомых гнущихся веточек. Образ дополняли добрые, грустные глаза, на что-то надеющиеся, но уже в чём-то расстроившиеся. Он потрепал по ноге верного слона и тот ответил ему громогласным восторженным рёвом. Мужчина неуверенно кивнул Генрику.

- Здравствуйте... - сказал Генри в ответ.

Они стояли друг напротив друга и молчали.

- У вас случаем нет сигарет? - попытался хоть как-то начать разговор Кафски.

- Нет, недавно бросил табак курить, - мужчина как-то иронично улыбнулся.

- Кстати, вы не знаете, где мы? - с каждым вопросом генриков голос был тише.

- А это знаешь только ты, - ответил незнакомец, - только ты можешь решить, где мы находимся. Ты сам придумал то, что вокруг, - он немного помолчал, - ну, кроме меня, пожалуй.

Генри стоял и молча оглядывался. Вдруг его взгляд упал на одно из деревьев и он увидел под ним свои краски и комок холстовины, затем он вгляделся в слонов и вспомнил, что когда-то, когда он впервые взял в руки кисточку и медовые краски именно таких слонов он и рисовал. Слонов, которые гуляют по облакам. Генри радостно улыбнулся.

- А ты кто? - уже совсем весело спросил малыш - Генрик.

- Я - Иисус, - запросто ответил мужчина.

- Приятно познакомиться, - сказал Генри и пожал сухую, жилистую руку, - меня зовут Генри Кафски, и нас с тобой перепутали.

- Кто же нас перепутал? - удивился Иисус.

- Джентри. Они хотят, что бы я умер за их грехи.

Иисус потрепал Генрика по голове и глаза его стали ещё грустнее.

- Ничего они не перепутали, Генри. Я уже умер за их грехи. Я же не могу умереть во второй раз.

Генри сел на мягкую осоку и закрыл лицо руками. Рядом стоял Иисус и как-то извиняясь сверлил взглядом землю.

- Но я ж не божий сын... - недоумевая мальчик задал вопрос самому себе, но Иисус как-то услышал это.

- Так я же тоже, - сказал Иисус и замолчал совсем.

В то же время Анджелика брала след. Мохнатые ручки - лапы почти не оставляли следов на толстом слое пыли. Рэм бежала рядом с ней. Две бесформенные тени не колыхнули ни одну былинку, летели над землёй на приближающуюся вонь кочевого племени, на родной запах крови человека. Лапы касались земли синхронно. Когда Рэм бежала быстрее, она чуть сбавляла ход и тепло, успокаивающе оглядывалась, улыбалась - скалилась. Идти по следу было легко - запах стелился яркой, широкой полосой.

Когда отдельные нитки следа сплелись в одну зловонную магистраль, в тысячи тяжких шагов, Рэм остановилась. Анджела увидела впереди лагерь, окутанный туманом, который вился строго по его периметру, лес и степь были прозрачными и чёткими. Будто призрачный клубок, туман оплетал стоянку вязким мохером, стояночный столб торчал из него вязальным крючком. Где-то внутри клубка тихо дремали джентри, среди них затесался Генри... "Если он жив..." - подумалось девочке.

В высокой траве послышался шёпот, осока, еле заметно шурша, колыхнулась зелёными волнами, и серые тени расползлись вокруг лагеря.

- Теперь нам надо выжидать хоть маленький осколок темноты... - Рэм сосредоточенно разглядывала тех, что только что появились, - А вот и наши.

Мама

- Вероника...

Никогда не подумал бы, что от горя может настолько меняться лицо. Казалось, что весь характер врача, который отражала его мимика, просто поплыл, как плохой макияж. Лем казался отвратительно беспомощным. Я стоял и осматривался. Чувство ядовитого взгляда в спину не покидало. Талантливый врач, Лемьен Штальман откровенно ревел. Я даже не мог понять чем вызвана его истерика, то ли страхом, то ли потерей сотрудника. Он сидел на полу, держа в своих руках холодеющие руки Вероники, точнее того, что от неё осталось. Головы у девочки почти не было - лишь каша освобождённого мозга и костное крошево. Самое жуткое было то, о чём я не стал рассказывать Лему. Ей было невыносимо больно. Когда мы зашли, она ещё дышала...

"Воля к жизни великая вещь..." Я вспоминал, как папа выстругивал дощечку, чтобы собрать для мамы шкатулку из можжевельника, выгравированную её инициалами. Мне нельзя было рассказывать маме об этом - папа делал подарок ей на день рождения. "Пока ты хочешь жить, ничто не в силах забрать твою жизнь, просто иногда становится настолько больно, что ты предпочитаешь умереть...". Он не подарил маме ту шкатулку. За неделю до праздника папа умер. Сомневаюсь, что ему было больно настолько, что он не хотел жить. Я думаю, ему просто надоело.

А Веронике было слишком больно. Нельзя любить жизнь, когда у тебя нет половины головы, мозга, глаз. Когда ты больше никогда не сможешь улыбнуться. Тем не менее она держалась изо всех сил. Живое доказательство папиной теории. Лем собирал осколки разбившегося черепа. Я готовился к бою, хотя в гораздо большей степени хотелось схватить Лема за руку и убежать, спрятаться, переждать весь этот кошмар. Я очень хотел выжить, но Лемьен всё ещё плакал над трупом медсестры. Я решил тихо проверить окружающие нас кабинеты в поисках убийцы. Минуту назад я взял из подсобки кусок арматуры - толстую, с моё запястье, трубу с тяжёлым вентилем с краю. Сейчас я держал её за спиной, в любой момент готов воспользоваться.

Осматривая очередную палату, я услышал в коридоре чьи-то шаги. Никак не похожие на шаги Лема. И шёпот. Бесшумно выйдя из палаты я увидел, что доктор стоит на коленях там же, где валялась безголовая девочка, руки у него за головой. Медленно я перевёл взгляд ближе к стене и увидел высокого мужчину. В руке он держал немного опалённый кольт. Скорее всего Вероника была убита не из него. Лем уловил меня боковым зрением и незаметно, слегка повернул голову, чтобы видеть меня. Он что-то сказал беззвучно. "Беги", прочитал я по губам, но не двинулся с места.

- Будь добр, проводи меня до палаты. - Голос мужчины был скорее мягкий, но его ровность и чёткость давили, - Ты же умный малый.