Год. От «золотого века» к «железному».

К 1917 г., на третьем году Мировой войны, почва в России была снова готова для революции, В феврале 1917 г. невинная по замыслу демонстрация, организованная социал-демократами и эсерами (в дальнейшем – левыми), стала детонатором массовых рабочих выступлений. Нарастая как снежный ком, рабочие демонстрации затопили центр Петрограда. Гарнизон перешел на сторону революции, сразу же продвинув дело восстания дальше высших достижений 1905-1906 гг. Раскол правящих элит довершил дело – самодержавие пало^[1191]. Самые смелые ожидания либералов оправдались, но для социалистов эта ситуация стала внезапным возвращением к спорам 1905 года, которые на этот раз перешли в практическую плоскость. «Буржуазная» революция свершилась, власть перешла к либералам, но социальный кризис продолжал углубляться, а массы самоорганизовались и требовали преобразований, которые могли бы быстро улучшить их жизнь.

С началом революции 1917 г. вышедшие на улицы рабочие быстро вспомнили опыт 1905 г. и стали создавать советы. Их естественным образом возглавили умеренные социалисты, за которыми шло большинство революционной интеллигенции и политически образованных рабочих – кадровый резерв новых структур общественной самоорганизации. Лидеры Петроградского совета, который некоторое время был представителем формирующегося советского движения всей страны, не претендовали на общероссийскую власть. Было очевидно, что страна ждет прихода к власти известных, «раскрученных» либералов из числа депутатов.

В первые мартовские дни обсуждение «вопроса о власти» в Совете выявило три точки зрения. Депутаты Н. Чхеидзе и М. Скобелев доказывали, что брать власть нельзя, потому что тогда придется брать на себя ответственность за неизбежные буржуазные меры, включая и продолжение войны. К. Гвоздев и правые меньшевики считали, что войти в правительство можно, чтобы отстаивать точку зрения трудящихся. Большевики, межрайонец К. Юренев и левый эсер В. Александрович предлагали свергнуть временное правительство и создать из партий, входящих в Совет, временное революционное правительство. Это предложение было отвергнуто исполкомом 13 голосами против 8. 2 марта на заседании Совета только 19 человек против 400 поддержали радикалов против большинства Исполкома. Предложение Гвоздева тоже не прошло. До мая.

Лидеры Совета понимали, что управлять страной они не смогут, да и вся страна, не связанная с Петросоветом организационно, не станет подчиняться решениям неизвестных пока России людей, лидирующих в этом революционном органе. Революционерам необходимо было еще приобрести достаточную известность и опыт легальной работы, чтобы их авторитет превысил влияние думских лидеров. Поэтому Совет, воспринимавшийся в столице как власть, исходил из того, что правительство будет формироваться думским большинством. Но Совет претендовал на роль верховного контрольного органа. Лидеры Совета считали: «Стихию можем сдержать или мы, или никто. Реальная сила, стало быть, или у нас, или ни у кого»^[1192]. Это утверждение было не далеко от истины. Советы стали основной структурой демократии в России. Массы, выдвинувшие своих представителей в Петросовет, требовали революционных преобразований. Социалисты в принципе были согласны, что революцию следует продвигать в сторону максимально возможного демократического варианта капиталистического общества. Но уровень развития страны и обстановка Мировой войны накладывали ограничения на это продвижение.

2 марта думские лидеры согласовали декларацию правительства с представителями Совета. Было решено, что правительство провозгласит в своей декларации амнистию по политическим и религиозным делам, широкие гражданские свободы (в том числе и для военнослужащих), отмену сословных, национальных и религиозных ограничений, замену полиции народной милицией с выборным начальством, подчиненным органам местного самоуправления. Кроме того, правительство провозглашало начало немедленной подготовки к выборам в Учредительное собрание, а также в органы местного самоуправления на основе всеобщего, равного и тайного голосования, не разоружение и не вывод из Петрограда частей гарнизона, распространение на солдат гражданских прав при сохранении строгой дисциплины на службе^[1193]. Плодом компромисса стала и внешнеполитическая декларация нового правительства, признавшая самоопределение народов и отказ от захвата чужих территорий.

В этих решениях не было ничего социалистического. Но для либералов, вошедших в правительство, этот демократический курс был вынужденным, принятым под давлением снизу. Либеральное правительство противостояло демократии советов, но советы приняли решение все же поддерживать правительство, избежав противостояния властей, пока и поскольку правительство соблюдает договоренности.

В итоге образовалось не двоевластие (как принято называть этот период), а сложное разделение властей с широкой автономией каждого уровня. Пока правительство действовало в рамках соглашения с Петросоветом, и советы, и другие органы низовой самоорганизации относились к нему лояльно. Но уже апрельский кризис власти показал, что либеральное правительство расценило соглашения как временный компромисс. Реальное «двоевластие» возникло только осенью, когда Петросовет перешел под контроль большевиков и других лево-социалистических течений, отказавшихся от компромисса с Временным правительством.

* * *

 

Весной 1917 г. советы выросли во всероссийскую сеть самоорганизации. Советы, как правило, формировались по принципу делегирования — нижестоящие организации посылали своих делегатов в вышестоящий совет и могли отозвать или переизбрать их. Этот принцип применялся стихийно, без единых норм представительства и четко прописанной процедуры.

Меньшевик Борис Богданов, обобщая первый опыт советского строительства, уже в марте подготовил правила формирования советов и нормы представительства, которые были приняты Всероссийским совещанием советов рабочих и солдатских депутатов 29 марта – 3 апреля. Заложенный в ней федералистский принцип делегирования сохранился и в дальнейшем.

Первоначальное хаотическое состояние создавало возможности для манипуляции мнением радикальных, но неопытных депутатов, но демократическая процедура постепенно отлаживалась, а члены советов учились политике. До конца 1917 г. (когда большевики стали препятствовать перевыборам советов, а затем перешли к репрессиям против неугодных депутатов) мнение избирателей отражалось адекватно. В современной литературе высказывается мнение о том, что многоступенчатое делегирование менее демократично, чем прямые выборы^[1194]. Эта позиция исходит из идеализации парламентских форм государственной организации, которые на деле передают власть не населению, а партийным элитам, фактически независимым от избирателей в промежутках между выборами и почти независимых даже во время выборной кампании. Делегирование при упорядоченном его проведении предоставляет возможности для более реального выражения воли низов, чем соревнование партийных машин, которое мы наблюдаем при массовом голосовании на “прямых” выборах^[1195]. Проблема советской демократии заключалась не в авторитарности многоступенчатого делегирования, а в непоследовательном его проведении, недостаточном охвате населения советами.

Федерализм советов стал ответом на нерешенный социал-демократией конца XIX в. вопрос о демократической организации, способной преодолеть недостатки парламентаризма и бюрократического государства. В то же время, осознавая недостатки только возникающей советской системы, социалисты не решались отдать ей первенство над парламентом, тем более, что выборы в Учредительное собрание должны были стать своего рода революционным плебисцитом по основным вопросам, от которых зависело развитие страны. Для “разового” выявления воли избирателей в условиях революции механизм Учредительного собрания был предпочтителен. За совмещение двух видов демократии выступали и такие коллеги большевиков по коммунистическому движению, как Р. Люксембург^[1196], и такие их противники, как В. Чернов^[1197], лидер наиболее влиятельной политической силы России 1917 г., партии эсеров.

В то же время умеренные социалисты, лидировавшие в советах до осени 1917 г., осознавали, что органы низового самоуправления не представляют большинства населения. Но, заступаясь за пассивное большинство, пытаясь подвести под государственные решения как можно более широкую социальную базу на выборах в Учредительное собрание, умеренные социалисты рисковали потерять поддержку активного меньшинства населения, от которого в условиях революции зависела судьба власти. В то же время социальные преобразования с опорой на отмобилизованное радикальное меньшинство могли привести к широкомасштабной гражданской войне с теми слоями, интересы которых будут проигнорированы в ходе реформ. Маневрируя между этими Сциллой и Харибдой в течение последующих месяцев, умеренные социалисты вплотную подошли к одной крайности, а большевики – к другой. Но не раз в июне-ноябре 1917 г. возникала ситуация, при которой была возможна и “золотая середина” синтеза самоуправления и общегосударственной демократии.

* * *

 

Революция 1917 г.^[1198] решала не только вопрос о власти, но уже весной стала социальной, меняя принципы организации жизни на всех уровнях вплоть до предприятий. По мнению Д.О. Чуракова “о российской революции можно было бы говорить как о “революции самоуправления”… Но, к сожалению, временами отчетливо намечавшийся союз различных органов самоуправления не стал прочным каркасом будущей государственности”^[1199]. Точнее говорить о «революции самоорганизации», так как массовые организации, сотнями возникавшие или выходившие из подполья после революции, редко переходили собственно к самоуправлению. Они пока не брали управление в свои руки, а предпочитали контролировать управленцев и оказывать на них давление. Петроградский совет, имевший наибольшее политическое влияние, весной-летом действовал все же не как орган власти, а как авторитетная общественная организация: он готовил и лоббировал проекты решений правительства и его органов, рассылал «пожарные команды» по урегулированию многочисленных социальных конфликтов, координировал работу профсоюзов и фабзавкомов, воздействовал на массы с помощью воззваний и влиятельных агитаторов^[1200]. Пока правительство шло навстречу (или обещало пойти навстречу) предложениям главного органа «демократии», пока городские низы были согласны подчиняться советской дисциплине – эта система сдержек стабилизировала революционный социальный порядок.

Советы крестьянских депутатов опирались на общинные традиции крестьянства, а советы рабочих депутатов – на структуры участия работников в управлении – фабрично-заводские комитеты (ФЗК). ФЗК, в свою очередь, формировались как с помощью прямого голосования, так и принципа делегирования в качестве советов старост, избиравшихся работниками в подразделениях предприятий^[1201]. Для текущей работы выделялся президиум и комиссии. Но исполнительные органы только готовили решения, в то время как принимали их как правило пленарные заседания ФЗК. Актив предприятия таким образом находился в условиях постоянной обратной связи с работниками, выслушивая их мнение и разъясняя свои предложения.

Конфликты, которые не разрешали ФЗК, передавались на рассмотрение райсовета^[1202] или других подобных инстанций. Организованные в ФЗК рабочие как правило не претендовали на полное управление предприятиями, а осуществляли рабочий контроль за управлением прежней администрации, а затем и участие в управлении (то есть частичное самоуправление), правила которого в условиях революции не были урегулированы. ФЗК были готовы вмешиваться в разнообразные сферы: продолжительность рабочего дня, минимальная зарплата, форма оплаты труда, организация медицинской помощи, страхование труда, касса взаимопомощи, прием и увольнение, разбор конфликтов, дисциплина труда, отдых работников, охрана завода, продовольственное снабжение^[1203]. При всем разнообразии, большинство этих вопросов относятся к компетенции будущего социального государства ХХ века. Производственное самоуправление, таким образом, претендовало на нишу либо низового звена такого государства, либо альтернативы ему. Однако первоначально ФЗК готовы были стать своего рода парламентом предприятия с ограниченными полномочиями. Одни комитеты претендовали только на совещательный голос при администрации, другие – даже на право увольнять руководителей. На предприятиях образовался своеобразный спектр «конституционных устройств» от авторитарной «президентской» до демократической парламентской республики. Но лишь в исключительных случаях ФЗК претендовали на всю полноту власти.

По наблюдению Д. Чуракова, “осознавая себя победителями в революции…, рабочие часто были сговорчивы… Проявления этой первичной “умеренности” рабочих были многоплановы: от приглашения администрации на заседание комитетов для совместного решения проблем производства… до готовности притормозить ввод 8-часового рабочего дня… Но дело в том-то и обстояло, что буржуазия вовсе не была рада подобному положению вещей. Любое вмешательство рабочих организаций, таких, как Советы или примирительные камеры, в ее прерогативы встречало возрастающее сопротивление со стороны торгово-промышленных кругов”^[1204].

Более того, низкая компетентность и эгоизм этих кругов вели прямиком к экономической катастрофе. Столкнувшись с требованиями рабочих работать по восемь часов в день (а не по 10-14), несколько повысить зарплату в условиях стремительной инфляции и «вежливого обращения» с подчиненными, предприниматели начали выводить средства предприятий за рубеж. Как можно хозяйствовать в стране, где рабочие требуют таких невероятных прав?!

В результате рабочие были вынуждены создавать ФЗК в качестве «практической, защитной меры»^[1205], чтобы ловить предпринимателя за руку. Это давало результаты. Так, 2 июня директор машиностроительного завода Лангезипен объявил о предстоящем закрытии предприятия, так как из-за 8-часового рабочего дня, падения производительности труда, нехватки сырья и топлива в кассе не осталось денег. Центральный совет фабзавкомов организовал расследование, которое вскрыло махинации дирекции. После этого директор «внезапно» нашел 450000 рублей, и предприятие продолжило работу. Аналогичные события (связанные как с махинациями, так и с низкой эффективностью управления администрации) произошли на литейном заводе Бреннера, заводе «Вулкан», снарядном заводе «Новый Парвиайнен» и других столичных предприятиях поменьше. Социально-экономический кризис, вызванный войной, обнажил низкую эффективность и криминальное лицо российского периферийного капитализма, как раз те его дикие и воровские черты, на которые указывали народники. Это лишний раз подтверждало, что избавление от капитализма может пойти на пользу промышленности.

Уже с мая «саботаж» предпринимателей привел в качестве ответной меры к изгнанию администрации с некоторых предприятий (первая волна таких изгнаний наиболее ненавистных начальников произошла сразу после Февральской революции, но с остальными рабочие стремились установить деловые отношения). До октября зафиксировано 59 случаев смены администрации рабочими. Управление предприятиями переходило или ФЗК, или смешанным органам инженерного персонала и рабочих^[1206]. Правительство не имело силы, чтобы подавить эти выступления, и (учитывая факты «саботажа», то есть откровенного разворовывания капитала предприятий его хозяевами) это бессилие власти было спасительным для заводов. Во время Перестройки 80-х гг. трудовые коллективы не были столь же решительны и не смогли противостоять аналогичному процессу. Но и в 1917 г. большинство коллективов до октября не пошло дальше рабочего контроля, опасаясь, что без капиталиста еще нельзя обойтись. А вот капиталисты, оправившись от первого испуга весны 1917 г., стали требовать ликвидации фабзавкомов и по возможности игнорировали их решения. Это ставило вопрос о том, что рабочие должны были либо капитулировать (что во многих случаях означало локаут), либо распрощаться с капиталистами. Как справедливо пишет Д. Мандель, «усиленное наступление промышленников подрывало главную предпосылку движения за рабочий контроль – наличие капиталистической администрации, заинтересованной в дальнейшем ведении дел»^[1207].

Насколько органы производственного самоуправления, еще не успевшие приобрести опыт работы, могли управлять предприятиями в тяжелейших условиях нараставшего экономического хаоса? ФЗК не успели в достаточной степени проявить себя как органы экономического управления – после прихода к большевиков к власти они были в январе 1918 г. объединены с профсоюзами. Лишь на отдельных предприятиях ФЗК успели приступить к исполнению управленческих функций. Результат их хозяйственной деятельности не мог проявиться за несколько месяцев, и мы можем оценить основные стремления масс трудящихся, вышедших из-под контроля одной элиты, но еще не попавших под управление другой.

ФЗК стали создавать собственную систему координации распадающихся хозяйственных связей России, параллельную не только государству и монополистическому капиталу, но и советам^[1208]. В мае ФЗК стали брать на себя контроль за расходованием топлива, соблюдением технических норм на производстве, регулировали найм, внутренний распорядок на предприятиях, занимались вопросами производственной дисциплины. Затем они переходили к распределению прибыли, поиску рынков сбыта, топлива и сырья, организации прямого обмена между предприятиями (посылка «толкачей», характерная позднее для советской экономики). Анализ протоколов ФЗК Патронного завода в Петрограде за сентябрь – месяц, относительно спокойный в политическом отношении – показывает, что из 15 вопросов, рассматривавшихся ФЗК, 6 были посвящены экономике (реорганизации структуры предприятия, его внешнеэкономическим связям, распоряжению имуществом), 5 – социальным отношениям (правам рабочих, зарплате, быту), 4 – политической борьбе^[1209].

Временное правительство в лице его социалистического крыла пыталось отреагировать на вызов фабричной самоорганизации. На государственных предприятиях с наиболее активными ФЗК, в частности на Путиловском, предлагалось создать совместные комиссии ФЗК и администрации для «регулирования всей работы завода». Эта идея предвосхищала реформы, которые будут в 20-е гг. и во второй половине ХХ века проводиться в Западной Европе. Но в 1917 г. рабочие не согласились на условия Временного правительства, так как им предлагалось получить меньшинство голосов в комиссии. Как говорилось при обсуждении этого вопроса на Центральном совете ФЗК, «предприниматели в настоящее время изыскивают все пути, чтобы рабочие сами себя секли кнутом. Мы без функций действительного контроля в этот орган идти не должны»^[1210]. Не предоставив рабочим органам достаточных прав, Временное правительство упустило шанс интегрировать это движение в легальную систему управления. Точно также коалиционное правительство упустило шанс интегрировать советы, рассчитывая, что влияние в них социалистов уже само по себе гарантирует лояльность советов новому курсу. Но по мере углубления кризиса, в условиях неуступчивости предпринимателей на фабриках и либералов в правительстве, парализовавших социальные преобразования, волей-неволей и советы, и ФЗК тяготели к решительной позиции большевиков.

Но и это сближение шло непросто. Ленин критиковал ФЗК за то, что они выполняют при администрации роль «мальчиков на побегушках»^[1211]. Но фабзавкомы заботила не прибыль предпринимателя, а судьба предприятий. Если предприниматель плохо выполнял свои функции, рабочие ставили вопрос о его изгнании, если администрация уступала и под контролем начинала работать лучше, в интересах рабочего было сотрудничать с ней в деле спасения завода, одновременно обучаясь делу управления^[1212].

Рабочий актив был достаточно прагматичен. Столкнувшись со сложностью задач управления предприятием, большинство членов ФЗК не горели желанием брать в свои руки всю власть. В то же время рабочие были настроены все радикальней и давили на ФЗК, требуя более жесткого контроля над негодной администрацией. Большинство лидеров ФЗК пытались противостоять этому «заражению» рабочих анархо-синдикализмом, но перед лицом «контрреволюционного саботажа» администрации могло противопоставить этим двум тенденциям одно – требование национализации. Если предприятием не может управлять капиталист и старый администратор, а лидеры коллектива не решаются взять управление на себя, остается бить челом новому революционному государству. Когда Временное правительство продемонстрировало неспособность ввести государственное регулирование экономики, фабричный актив стал выступать за власть советов, рассчитывая превратить ФЗК в низовые структуры нового государственного управления и контроля.

* * *

 

Если город был авангардом демократической “революции самоорганизации”, то ее прочным тылом была деревня. За организацию гражданских структур в многомиллионной толще крестьянства взялись эсеры. Но ПСР была не столько демиургом, сколько координатором этого процесса.

Первоначально в деревнях на базе общины возникали как советы, так и крестьянские союзы. Партия эсеров, в это время пользовавшаяся доверием большинства политически активного крестьянства, первоначально также поддерживала и советскую инициативу, и крестьянские союзы. Но объединение крестьянских организаций в советы, основанное на коллективном членстве, шло быстрее. В региональных центрах делегаты сельских сходов, кооперативных и других аграрных организаций с мест создавали региональные советы, и ПСР склонилось к поддержке этой формы самоорганизации масс деревни^[1213].

Главный вопрос, обсуждавшийся крестьянскими советами – предстоящий переход всей земли крестьянам. Немедленный захват земли мог вызвать конфликты в среде самих крестьян. Во избежание социальных столкновений следовало ясно определить принципы земельного передела и подтвердить права новых собственников авторитетом не Временного правительства, а Учредительного собрания. Эта схема казалась весьма убедительной, но требовала длительной подготовки, тщательного учета населения и земли. Троцкий бросил Чернову упрек: «Мы надеялись иметь министра аграрной революции, а получили министра аграрной статистики»^[1214]. План социализации не учитывал фактор времени — нетерпения крестьянских масс и стремительно ухудшавшейся социально-экономической ситуации.

Перспектива Учредительного собрания заслонила от части лидеров революционной демократии возможность проведения временных мер, смягчающих социальную напряженность. Программу этих мер продиктовало эсерам само крестьянство, делегаты которого собрались 4 мая на I Съезд советов крестьянских депутатов — самый представительный форум 1917 года. Поддержав эсеровскую программу аграрной реформы, делегаты крестьянства проголосовали за передачу помещичьих земель в распоряжение земельных комитетов, избранных на местах. Именно эти комитеты должны были определять порядок пользования землей. Крестьяне требовали запрета земельных сделок вплоть до принятия закона о переделе^[1215].

* * *

 

Из-за войны и революционных событий усиливался экономический кризис, ухудшавший и без того тяжелое положение трудящихся. Это порождало массовое отчаяние, стремление к быстрым и решительным мерам, качественно изменяющим общество — социальный радикализм. Силой, которая взяла на себя лидерство радикально настроенных солдатских и рабочих масс, стали большевики.

Особое значение для судеб революции имело возвращение в страну вождя большевиков В. Ленина. Троцкий позднее писал: «Остается спросить, и это немаловажный вопрос, хотя поставить его легче, чем на него ответить: как пошло бы развитие революции, если бы Ленин не доехал до России в апреле 1917 года»^[1216]. Действительно, Ленин своим политическим искусством и волей значительно усилил радикальную составляющую революции. Без него большевики и меньшевики могли объединиться в социал-демократическую партию, что ослабило бы ударную силу большевизма. Ниша лидерства в среде наиболее радикальных масс перешла бы к анархистам (эта угроза слева преследовала большевиков весь 1917 год), и организованность этой силы была бы значительно меньше. В то же время без Ленина были бы выше шансы на консолидацию сторонников социальных реформ в спектре от Каменева до Чернова. Без Ленина лидером революции был бы Чернов, но вполне возможно, что коалиция умеренных социалистов, поправев после подавления анархистских бунтов, не удержалась бы под ударами контрреволюции. У Чернова, Каменева, Троцкого, левых эсеров не было такой воли в борьбе за власть, как у Ленина. Ленин доказал свою способность проводить намеченную стратегию, его оппоненты проиграли. Проиграли бы они более слабым противникам, чем Ленин (таким как Корнилов, Милюков, Керенский)? Или, столкнувшись с трудностями в проведении реформ, сами стали бы прибегать к более авторитарной, репрессивной политике? Ведь участвовали же Каменев и Троцкий в проведении политики «военного коммунизма», и даже эсеровское правительство Комуча в условиях гражданской войны в 1918 г. прибегло к репрессиям. Но именно возможность избежать гражданской войны и составляла суть многопартийной социалистической альтернативы ленинской политике.

Сразу же по прибытии в Россию Ленин стал решительно менять соотношение политических сил. Вопреки сопротивлению более умеренных лидеров большевизма (Л. Каменев, И. Сталин) Ленин настоял на новом курсе — курсе на социалистическую революцию. Эта стратегия, изложенная В. Лениным в нескольких речах и “Апрельских тезисах”, выглядела сверхрадикальной, так как предполагала ликвидацию в ближайшее время самих основ существующего общества.

Ленин считает, что, свергнув самодержавие, российская революция «дошла вплотную до революционно-демократической диктатуры пролетариата и крестьянства», то есть до задач, которые он ставил в 1905 году. Революция «зашла дальше обычной буржуазно-демократической революции, но не дошла еще до «чистой» диктатуры пролетариата и крестьянства»^[1217]. Ленин таким образом готов ставить задачу коалиционной власти. Это значит, что и он мог стать частью широкой коалиции, но не социалистов и либералов, а только социалистов и примыкающих к ним демократов.

В «Апрельских тезисах» Ленин проповедует «необходимость перехода всей государственной власти к Советам рабочих депутатов, чтобы массы опытом избавились от своих ошибок»^[1218]. Совет – это «шаг к социализму», он может созвать Учредительное собрание и полностью реорганизовать общество так, что в нем не останется назначаемого чиновничества (только выборное), полиции и казарменной армии. Ленин призывает рабочих: «Пробуй, ошибайся, учись, управляй»^[1219].

Идея передачи всей власти советам воспринималась большинством умеренных социалистов как абсурд – ведь в Совете митинговали неизвестные люди из народа. Но советы быстро учились работе. Журналист В. Розанов, позднее известный консервативными взглядами, признавал, что в Совете «ораторы определенно лучше, нежели как были в Г. Думе», «речи вообще не для красноречия и даже не для впечатления, а именно – деловые, решительные, требовательные или – разъясняющие вопрос»^[1220].

Ленин тем временем ставит задачи, выработанные еще в 1905 г.: «Своеобразие текущего момента в России состоит в переходе от первого этапа революции, давшего власть буржуазии в силу недостаточной сознательности и организованности пролетариата, – ко второму ее этапу, который должен дать власть в руки пролетариата и беднейших слоев крестьянства»^[1221]. Характерно, что Ленин видит причину перехода власти к буржуазии не в объективных социально-экономических условиях, а в субъективном факторе несознательности и неорганизованности пролетариата. Был бы рабочий класс сознательнее – взял бы власть сразу. Это (в отличие от экономической и культурной отсталости) партия большевиков может поправить, и тогда пролетариат и беднейшее крестьянство возьмут власть, создав «Республику Советов рабочих, батрацких и крестьянских депутатов по всей стране, снизу доверху»^[1222].

Апрельские тезисы с точки зрения нынешнего левого почвенника С. Кара-Мурзы – это программа «продолжения некапиталистического пути развития в форме социализма». Он утверждает, что апрельские тезисы Ленина – это «завершение большого пути Ленина», когда он перестает быть «ортодоксальным марксистом и европоцентристом»^[1223]. Написать такое мог только человек, ничего не читавший из написанного Лениным в 1917-1922 гг. о мировой революции. В самих апрельских тезисах нет ничего, что опровергало бы европоцентристскую картину движения к социализму с опорой на развитые страны. Ленин считал, что развитие России было как раз капиталистическим, и именно поэтому можно ставить пост-капиталистические (а не просто некапиталистические) задачи. Ленин, повторим, не стал народником. Но он стремился действовать здесь и сейчас, чтобы с помощью потенциала периферии изменить соотношение сил в ядре системы империализма.

Ленин отходил от марксизма только с точки зрения ортодоксии теоретиков Второго интернационала. Концепция Ленина была охарактеризована газетой “Единство” (редактор Г. Плеханов) как “бредовая”^[1224], игнорирующая условия места и времени. Плеханов утверждал: «устранение капиталистического способа производства никак не может стать у нас очередным историческим вопросом. Этому можно радоваться; этим можно огорчаться. Но кто не утопист, тот обязан руководствоваться этим в своей практической деятельности»^[1225]. Плеханов был подержан большинством социал-демократических идеологов. Многие из них доживут до того времени, когда большевики сумеют практически извести в своей стране частную собственность и капиталистический рынок. Обстоятельства «места и времени» посмеялись над схемой поступательного изживания капитализма. Впрочем, позднее история посмеялась и над ленинизмом.

Социал-демократическая “Рабочая газета” писала в передовице о стремлении сторонников Ленина осуществить захват власти пролетариатом: “они будут восстанавливать против революции отсталое большинство населения страны, они будут прокладывать этим верную дорогу реакции”^[1226]. Лидеры социал-демократов и эсеров продолжали оценивать большевизм в рамках одномерной логики революционного процесса. Здесь было место только прогрессивной революционной перспективе (демократия, затем постепенное вызревание социализма), неустойчивому настоящему, которое принадлежит “буржуазии” и выражающему ее интересы либерализму, и реакции (откат к военно-аристократической диктатуре). Устойчивое движение к новому обеспечивалось союзом либерализма и умеренного социализма. Радикальные, утопичные действия большевиков не могли увенчаться успехом в силу их “ненаучности”. Они могли лишь привести к реакционному срыву, к усилению позиций консервативных сил. То, что большевизм может создать новую устойчивую антикапиталистическую систему, считалось невозможным.

Зато ленинская стратегия встретила понимание Троцкого и других левых социал-демократов-межрайонцев. То, к чему призывал Ленин, соответствовало идее непрерывной революции. Несмотря на сохранение значительного влияния правого крыла большевиков (Л. Каменев, Г. Зиновьев, Н. Рыков и др.), которое ориентировалось на союз с другими социалистическим партиями, на VII конференции большевиков победила линия Ленина. «Перерастание» революции в новую, социал-этатистскую фазу, получило в лице большевизма свой локомотив.

 

Социалисты у власти

В ситуации весны 1917 г. лидеры масс могли лишь корректировать их движение, но не определять его направление. Между тем настроение столичных низов становились все более нетерпеливыми. В апреле произошли столкновения между сторонниками и противниками политики либерального правительства^[1227]. Стало ясно, что если в правительство будут входить лидеры только одного узкого сектора общества – либерального, то это может быстро привести к гражданской войне. Правительство должно было опираться на более широкие слои – в том числе и на те, что были объединены советами.

5 мая правительство было реорганизовано – в него вошли социалисты, лидировавшие в Петроградском совете – В. Чернов, М. Скобелев, И. Церетели, А. Пешехонов. Два министерства возглавил А. Керенский. В. Чернов заявил об ответственности социалистических министров перед советами и даже назвал съезд крестьянских советов “нашим социалистическим Учредительным собранием”^[1228]. Таким образом, была выдвинута идея правительства, ответственного перед советами (но не перед пролетариатом, как предлагал Ленин). Но она пока не получила развития.

Считалось, что представители социалистических партий и так представляют во власти «демократию». Но массы на улицах могли признать министров своими, лишь если те начнут действовать в интересах трудящихся классов.

Перед меньшевиками встала сложная задача – как совместить их участие в правительстве с прежними теоретическими догматами, воздвигнутыми в ходе революции 1905 г. Входить в правительство вместе с буржуазией и даже с крестьянством – многократно осужденный мильеранизм. Но еще страшнее – брать власть от самим. В большинстве своем меньшевики продолжали считать, что захватить власть у буржуазии, воспользовавшись “минутным” соотношением сил — значит вызвать катастрофу, срыв продвижения к социализму. Рабочее правительство будет легко разгромлено, и восторжествует реакция.

Выступая накануне майской конференции РСДРП и вхождения социалистов в правительство, П. Аксельрод утверждал: “Вредно требовать низложения буржуазного правительства, так как пролетариат при данных условиях не может справиться с задачей управления страной… Тактика, повелительно диктуемая пролетариату условиями момента, должна основываться на поддержке Временного правительства и одновременном широком участии представителей пролетариата во всех отраслях общественной и государственной деятельности… Эта работа может носить оппозиционный характер, но, повторяю это и особо подчеркиваю, лишь в пределах, определяемых буржуазным характером революции”^[1229].

Наиболее влиятельные меньшевики отрицали союз с крестьянством против буржуазии. Они воспринимали крестьянство как мелкую буржуазию, объективно враждебную “пролетарскому” социализму и тяготеющую к собственно буржуазии – гегемону нынешней революции. Об этом недвусмысленно говорил Ю. Мартов, не связанный союзническими обязательствами с крестьянской партией эсеров. Но и он признавал, что именно эта сила станет лидировать в буржуазной революции после того, как революционный потенциал цензовых элементов окажется исчерпанным^[1230].

Несмотря на все эти соображения, меньшевики вошли в правительство вместе с кадетами и эсерами. Вхождение в правительство «национального единства» уже опробовали авторитетные западноевропейские коллеги – особенно во время войны. Инициативу в вопросе о вхождении в правительство проявила группа грузинских меньшевиков. Они не были связаны теоретическими построениями, характерными для Мартова и Плеханова, зато в родной Грузии влияние меньшевиков было настолько велико, что они готовились там взять всю полноту власти.