Интернационал: поле конфликта и синтеза.

Идейной лабораторией, где должен был произойти синтез различных социалистических учений, и в то же время инкубатором классового сознания европейского рабочего класса стал Интернационал. Осознав себя частью единого целого с общими интересами, пролетариат становился фактором мирового развития, сопоставимым по силе, а затем и превосходящим королевские дома, транснациональные корпорации и литературные течения.

Без подобных Интернационалу структур идея может жить в умах единиц, пусть и связанных интересным высоконаучным диалогом, или в недрах замкнутых сект, или тиражироваться с немыслимыми искажениями и использоваться кем ни попадя. Но чтобы идея сознательно стала трансформироваться в социальные перемены, ей нужна организация социального творчества, сочетающая поле идейного синтеза, вовлечение в свою работу широких социальных групп, а также моделирование будущего общества в своих собственных структурах.

Эта триединая задача не может не вызвать острых споров между участниками организации. Если их нет, то нет и серьезности постановки задач. Интернационал был для его участников делом жизни, и споры в нем шли соответствующие.

Основной осью противоречий стал конфликт Маркса и Бакунина, где противоречие двух полюсов социалистической идеи было доведено до крайних пределов. Далее был возможен либо раскол, либо синтез. А произошло и то, и другое.

Успех социалистического движения зависит от привлечения в его ряды как представителей рабочего класса, так и социалистической интеллигенции, то есть мыслителей, выступающих за коренное изменение общественного строя, устранение эксплуатации и угнетения рабочих. Социальные тенденции пересекаются с «путями мысли». Социальные процессы (в том числе рабочие выступления) ставят проблему, а теория, идеология более или менее успешно решает ее. Это оставляет значительное поле для борьбы идеологий за симпатии социальных слоев.

Интернационал должен был быть достаточно широк в идейном отношении, в нем должны были «поместиться» все важнейшие социалистические течения Западной Европы того времени – прудонисты, марксисты, лассальянцы, бланкисты и др. Диалог и по возможности – синтез идейных течений избавляет теорию от догматизма, от узости, которая не сможет вместить задачи практики. В этом отношении Интернационал стал моделью Парижской коммуны, когда попытка вырваться из капиталистической и этатистской системы проводилась в сотрудничестве представителей различных социалистических и демократических течений.

Давление антиавторитарного социализма смягчало авторитаризм учения Маркса. Включившись в поле Интернационала с его широким спектром идей, Маркс стал вбирать их в свою концепцию – пусть как «переходные» и вспомогательные. Социализм стал превращаться в целостное течение, в котором марксистский централизм и прудоновский федерализм стали превращаться из полюсов противостояния в поле синтеза.

Парадоксальным образом, начав после Коммуны решительное нападение на Бакунина, Маркс под влиянием ее опыта сделал ряд важных уступок федерализму и антиэтатизму, то есть сблизил свой конструктивный идеал с прудоновско-бакунинским. Этот сдвиг имел долгосрочные последствия. Теперь и многие последователи Маркса проникались федерализмом. Но и после Парижской коммуны Маркс остался централистом в социально-экономическом базисе своей концепции, который доминировал над политической надстройкой. Это порождает противоречие между федерализмом и централизмом в программе марксизма, которое в ХХ веке способствовало распадению этого течения на множество направлений от почти анархических до тоталитарных.

Коммуна, таким образом, своим авторитетом давала шанс ослабить фракционную борьбу в Интернационале. Но личные противоречия вождей, стремление Маркса усилить «управляемость» Интернационала и произошедшая в этот момент значительная радикализация тактических взглядов Бакунина (который не стал замечать и эволюции взглядов Маркса) все же привели к расколу Первого Интернационала.

В этих условиях Бакунин предпринял глубокий критический анализ программных идей Маркса. В этой полемике последующая критика марксизма была предвосхищена во всех основных чертах, были провидены трагедии и достижения коммунистической практики ХХ века. Важно, что таким критиком коммунизма оказался сторонник социалистических, а не правых идей. Это показывает как минимум, что неудачи коммунизма не наносят ущерба авторитету социализма, они лишь открывают перед ним новые пути.

Опыт ХХ века подтвердил, что, на основе марксистского экономического централизма можно провести форсированную индустриализацию, построить социальное государство, мировую сверхдержаву, но не социализм в изначальном значении слова. Прогноз Бакунина стал приговором теории «государственного социализма», который обернулся сверхмонополистическим аналогом капитализма.

Принципиальной полемике Маркс и Энгельс предпочли «технологию власти». Обвинения Маркса были искусственно заострены, его фракция действовала как прообраз Коминтерна, обвиняя попутно и Бакунина в создании тайной иезуитской организации в Интернационале. Но идея подпольной организации революционеров Бакунина заключалась не в этом. Революционная организация не может опираться на государственное насилие. Бакунин уверен, что для ее влияния достаточно одной самоотверженности и скоординированности действий. Если эта «сетевая структура» потеряет альтруистичность, ее влияние падет само собой, она не сможет создать властвующую касту.

Взаимные обвинения в авторитарности и апелляция фракций Интернационала к демократическим ценностям являются проявлением не только технологии власти, но и более глубокой тенденции.

В силу практических задач и свойств людей в обоих течениях социализма проявляются и демократические, и авторитарные черты. Но в разной степени – само различие течений не сводится к этим двум тенденциям. Различие обусловлено моделью социализма, за которое идет борьба. Цель движения воздействует на его организационные формы.

Анархисты предсказали, что авторитарная централистическая организация может породить исключительно авторитарное общество, а действительный социализм может вырасти только из движения, которое организовано на принципиально новых, началах федерализма, равноправия и свободы.

Одновременно рабочее и социалистическое движение превращалось в особую субкультуру со своей инфраструктурой. Общественный заказ на нее был велик – ведь общественное самоуправление занялось просвещением, вспомоществованием, защитой социальных прав – тем самым прудоновским мютюэлизмом, которого так не хватало человеку труда. В ХХ веке эти функции взяло на себя государство, и субкультура стала постепенно распадаться. Но этот опыт показал – новая социалистическая субкультура должна уже здесь и сейчас хотя бы отчасти давать человеку то, что ему не хватает в современном мире.

Процесс организации рабочего класса, преломившись в двух моделях социализма, вылился в две стратегии – создание «пролетарских» (социал-демократических) партий либо синдикализм — теория и практика самоорганизации рабочего класса в самоуправляемые профсоюзы, стремящиеся взять на себя управление экономикой.

В дальнейшем два течения Интернационала настаивали на своем, превращая синдикализм и партийность в непримиримые позиции. Бакунисты «перегибали палку» в одну сторону, в пылу полемики отрицая оправданность политической борьбы, и занимаясь ей на практике (например, в Испании). Для них политическая борьба была синонимом парламентской. Противники Бакунина «перегнули палку» в другую сторону, сосредоточившись именно на борьбе за парламентские кресла. По сути на конгрессе в Гааге возобладал даже не марксизм, а лассальянство.

“Исключением Бакунина из Интернационала” марксистская фракция спровоцировала раскол МТР. В отличие от Ленина и Сталина Маркс установил авторитарный режим не в стране, а в общественной организации, из которой можно было просто уйти. И ушли почти все, кто создавал ее, кто строил первый союз рабочих организаций и социалистов мира.

Но убедительность критики Бакунина еще не доказывает жизнеспособности его собственной модели социализма. Теоретическая заслуга Бакунина заключается в том, что он, как никто последовательно, соединил конструктивную программу Прудона с идеей радикальной социальной революции. Бакунин — певец свободы личности. Он же – сторонник стихии, спонтанного самоопределения народа. Но ведь в системе Бакунина отсутствуют структуры, которые могли бы гарантировать права личности против права сильного и силы коллектива. Это противоречие станет серьезной проблемой для радикального анархизма, который забывал конструктивное наследие Прудона, уделявшего большое значение праву.

Бакунин не отрицает самой функции власти, но выступает против ее закрепления за какой-либо социальной группой. «Низам» обеспечено господство над «верхами», в обществе нет жесткого закрепления статуса за управленцем. Бакунин выступает не против передачи полномочий отдельным лицам, а за возможность их оперативной смены, постоянного растворения их кастового интереса в текучести и сменяемости власти.

Такой подход подразумевает, что все население обладает достаточным культурным уровнем для осуществления функций власти. Главная проблема модели Прудона-Бакунина заключается в технологическом уровне индустриальной эпохи. Индустриальная организация производства, требующая узкой специализации, не дает рабочим достаточного времени на самообразование, чтобы приобрести уровень компетентности, достаточный для реального и эффективного самоуправления.

Бакунин выступал за передачу средств производства коллективам работников. Система внутреннего управления предприятиями, которая могла бы отчасти смягчить проблему компетентности работников коллектива (четкое разделение компетенции управленцев, выборные механизмы) не была продумана Бакуниным. Ему вообще претили «механизмы», он надеялся на спонтанную инициативу масс. Но стихия — поле для манипуляций, она позволяет за фасадом размытых демократических форм выстроить авторитарную систему управления.

Индивидуальная свобода, коллективизм и федерализм увязаны у Бакунина (как и у Прудона) в одно целое. Федерализм, политическая анархия – гарантия свободы и самоуправления, также как государственность – гарантия собственности и связанного с ней рабства. Бюрократическое государство превращает и общину в инструмент деспотизма.

В то же время сторонники федерализма в его радикальной анархистской форме не дают убедительного ответа, каким образом защитить личность от коллектива, как обеспечить в разношерстной конфедерации автономных общин защиту социальных, экологических, гражданских стандартов и внешнеполитической безопасности. Для этого, как утверждали многие теоретики левого социализма от Лаврова до Люксембург, федерализм должен дополняться переходными государственными структурами с ограниченными полномочиями.

Сторонник этой идеи де Пап до конца 70-х гг. пытался поддерживать в Интернационале идейный синтез конструктивного анархизма и демократического государственного социализма. Идея государственного сектора, обеспечивающего равный доступ коллективов к производственной инфраструктуре, позволяла развести разные течения социализма «по секторам». Сторонники государственного регулирования могли надеяться на эксперимент в ключевых отраслях, а федералисты – в остальном хозяйстве. Эти идеи продолжали идейную традицию Блана и Люксембургской комиссии. В ХХ в. подобного рода эксперименты приводили к возникновению своеобразных вариантов социального государства, опирающегося на производственное самоуправление.

* * *

 

Поражение Маркса в Интернационале не предотвратило последующих успехов марксистов. Дело было не только в тактических перипетиях, но прежде всего в наступавшей эпохе, которая позднее получит наименование империализма. Сначала Бакунин, а затем и марксистские теоретики определили черты этой новой фазы, последовавшей за «свободным» капитализмом: концентрация капитала и образование монополий, сращивание финансового капитала с промышленным при господстве первого, глобальная экспансия корпораций и империй, милитаризация экономики и государств.

В связи с ростом производительности труда и расширением ресурсной базы капитализма в ходе колониальной экспансии «пирог» доходов населения стал больше. Соответственно, увеличилась и доля, достававшаяся рабочим, особенно квалифицированным. Этому способствовали и успехи науки, и борьба социалистов за минималистские меры социальной защиты. При этом возможности для социального творчества простого человека в индустриальном обществе заметно снизились. Все это давало явные преимущества социал-демократии с ее дисциплиной, политическим реформизмом и марксистской научностью.

После смерти Бакунина у конструктивного анархизма и федерализма не оказалось сильных теоретиков, которые могли бы убедительно откликнуться на мировые перемены. В отличие от Бакунина сила Маркса была в научной школе. Ни одна другая научная школа не имела такой связи с социальным движением, с общественной практикой. Ни одно социальное движение, социалистическое течение не имело в этот момент такой научной школы. Она стала главным козырем марксистов в борьбе за кадры. Марксизм впервые оправдал свое самоназвание «научный социализм», над которым издевался Бакунин. Марксизм стал социализмом, ядром которого была научная школа, и благодаря этому на некоторое время его теория действительно приблизилась к достижимому на тот момент уровню научной истины. Марксистская социал-демократия стала эмпиричной, сосредоточеной на актуальной реальности и потому более далекой от идеалов, от утопии посткапиталистического общества.

Такой эмпиризм – оборотная сторона культа спонтанности в анархизме. Спонтанное движения рабочего класса ведет не только к уклонениям от цели, но и к остановке движения в тред-юнионизме, который вполне вписывается в капиталистическую систему. Без целеполагания, которое дает теория, социалистическое движение обречено на остановку и разложение.

Оставшись без программы альтернативного общества, социал-демократия пошла по пути врастания в этатизированную капиталистическую систему. Эта дорога на сегодняшний день привела к растворению социал-демократии в социал-либерализме, то есть либеральной идеологии, признающей необходимость существования наряду с капиталистическими отношениями также социального государства и связанной с ним системы социальных гарантий.

Маркс несет некоторую ответственность за социал-либеральное перерождение своей школы в нынешнюю глобальную эпоху. Расчет Маркса делается на глобальную, связанную единым коммуникационным полем и регулируемую из единого центра цивилизацию. Нынешний глобализм представляется части эпигонов марксизма новым шансом на осуществление марксистского проекта. Остается только экспроприировать штабы транснациональных корпораций и заменить их единым плановым центром, действующим в интересах «всех и каждого». Между тем формирование глобальных центров власти, происходящее на грани XX и XXI веков, является путем не к социализму, а к другой глобальной системе – к манипулятивному авторитаризму (а возможно – и тоталитаризму).

* * *

 

В конце XIX века марксизм занял нишу на правом фланге социалистического движения, постепенно поглощая и этатистские (прежде всего лассальянство и бланкизм), и поссибилистские (прежде всего социал-либерализм и прудонизм) течения. Субъективные успехи школы удачно «вписались» в тенденцию к складыванию государственно-монополистического индустриального (индустриально-этократического) общества, которая возобладает в ХХ веке.

В авангарде сдвига социал-демократии вправо выступил Э. Бернштейн (в России некоторые его выводы предвосхитил П. Струве). Бернштейн в большей степени продолжает дело Лассаля, чем Маркса и Прудона, хотя многое заимствует у обоих. Разница Прудона и Бернштейна прежде всего заключается в том, что Прудон стремился сжечь власть и собственность на медленном огне, а Бернштейн намерен их только «поджаривать». Несмотря на протесты лидеров марксизма против ревизии Бернштейна, их собственное развитие шло в том же направлении.

Марксистская схема в большей степени, чем анархистская, соответствовала тенденциям эпохи, доводя их почти до логического конца. Оставалось сделать только шаг, признать, что речь идет не о социализме, а о технократии, о максимальной концентрации ресурсов (включая человеческие) в руках управленческой элиты, планирующей развитие общества и управляющей выполнением этих планов. Но Маркс считал, что действует в интересах рабочего класса. Смешав в единой системе социалистические ценности и индустриально-технократический проект, Маркс привил социальной политике режимов ХХ века ряд социалистических идей, которые должны были быть достоянием протестной, а не правящей среды. Если бы не прививка марксизма, ничто не мешало бы господству в умах технократической элиты ХХ в. нацистских и полу-нацистских идей, наиболее полно выражающих элитаризм индустриальной олигархии. Благодаря идейному синтезу, осуществленному марксизмом, индустриальные государства стали более устойчивыми, элитарная социальная наука и производные от нее официальная мысль и массовое сознание — в гораздо большей степени пропитанными социалистическими ценностями, чем в случае последовательной реализации технократического проекта олигархической элитой и одновременного столь же последовательного отстаивания принципов бесклассового общества социалистами.

От синтеза различных социалистических течений в конце XIX в наибольшей степени выиграл марксизм. В его поступательной концепции движения в будущее все могло найти свое место как некоторая стадия на пути к цели. В различных социал-демократических партиях пришлись ко двору и идеи кооперативного социализма, и муниципальный социализм Малона, и элементы синдикализма.

Итогом теоретического синтеза, предпринятого марксистскими лидерами Второго интернационала, стала формула государство-фабрика + парламентская демократия + эволюционная стратегия продвижения к социализму. Унаследовав тактические идеи Прудона и Лассаля, социалистические и экономические взгляды Маркса, социал-демократия в то же время откатилась к социальной программе якобинцев и государственных социалистов 1848 года.

Идейное развитие социал-демократии эпохи Второго Интернационала трудно признать удачным – произошла явная примитивизация и отступление от самоуправленческих, действительно демократических и освободительных достижений «Золотого века теории». Но это был естественный финал столетия, своего рода «серебряный век», когда высокие гуманистические цели были частично размыты под давлением определившейся экономической и политической тенденции. Индустриальное общество вновь поставило перед социализмом жесткий выбор – или утопизм, или оппортунизм, и в среде теоретиков социализма нашлось немного тех, кто мог дать достойный ответ на этот вызов. Приток масс в социалистическое движение потребовал простых ответов, и синтез социалистических моделей пошел в этом направлении. Либо оппортунизм и этатизм, либо свобода и коммунистический радикализм. Немецкая и французская социал-демократии, лидировавшие во Втором Интернационале, утвердили отрицание «утопизма», обсуждения структуры социалистического общества. Это парадоксальным образом предопределило утопизм марксистской идеологии конца XIX – начала ХХ вв., когда без доказательств принимались утверждения о том, что ликвидация частной собственности и рынка, концентрация производства и огосударствление приведут к «освобождению» пролетариата, качественному улучшению его уровня жизни, расширению свобод и превращению масс рабочих в философов и ученых.

При этом наиболее авторитетные идеологи социал-демократии видели в качестве орудия этого преобразования национальное государство с либеральной парламентской системой. Такой синтез поссибилизма и национал-этатизма не мог не вызвать отпора со стороны приверженцев радикальной традиции марксизма, хранителей его революционной ортодоксии.

* * *

 

Успех марксизма давал социализму возможность пережить тяжелые времена ценой «замораживания» освободительной, антиавторитарной составляющей. Она была сохранена «мелкобуржуазными» (то есть не согласными с «пролетарием» Марксом) течениями, но вытеснена в протестную среду и небольшие кружки интеллектуалов. В ХХ в. она нередко вырывалась из резервации, чтобы снова отступать под ударами правящих режимов всех разновидностей, готовых действовать совместно против этой «третьей силы». Индустриальная эпоха — вредный климат для свободного социализма. Но в XXI веке размывание основ индустриального общества, поиск альтернативы устаревающим формам социальной организации приводит к возвращению идей антиавторитарного социализма в сферу актуальных идей. Пока это происходит «через заднее крыльцо» марксистских заимствований у анархизма, либо благодаря открытиям футурологов, нередко повторяющих где-то слышанные идеи теоретиков XIX в., но не признающих родства. Не умаляя ценности современных поисков, нельзя забывать и о первоисточнике, о размышлениях людей, которые, еще не заразившись предрассудками ХХ в., сумели предложить решение некоторых проблем постиндустриальной эпохи с вольнолюбивых позиций.

Ниша чисто антисистемного сопротивления, в которой оказался освободительный социализм и анархизм, первоначально ослабила их. Но затем она придала им новый импульс развития. Ведь даже марксисты, сохранившие радикальные антиавторитарные принципы Маркса, с отвращением отшатывались от оппортунизма социал-демократии и шли на сближение с анархизмом. Анархизм и близкий ему революционный синдикализм стали прибежищем тех масс, которые не могли или не желали интегрироваться в Систему. Социал-демократия выражала интересы тех, кто хотел быть частью рационально управляемой социальной системы, в которую шаг за шагом превращался и капитализм.

Чтобы сохранить свою идентичность, анархистам приходилось оставаться наиболее радикальными в нерадикальную эпоху, упрямо игнорировать нереволюционность большинства. Перед ними оставалось два пути. Первый: превращаться в бунтарскую субкультуру штирнерианского толка. Второй – возглавить маргинальную часть рабочего класса, продолжая настаивать на отрицании партийной борьбы и выдвигая крайне радикальный идеал коммунизма в качестве близкой цели.

Как показал ХХ век, попытка немедленно организовать коммунизм ведет к быстрым разочарованиям и отступлению на переходные коллективистские или государственно-коммунистические позиции. Однако либертарный социализм нашел реалистический ответ на тенденции индустриального общества – начался подъем синдикалистского движения. Но крупные профсоюзы, которые формально провозглашали революционные цели, в силу необходимости улучшать положение своих членов, сосредоточились на борьбе за сегодняшние права рабочего класса. И эта борьба дала результат. У капитализма вскрылись резервные возможности – по крайней мере в развитых индустриальных странах рабочему классу можно было доплатить. Приближалась эра социального государства, в котором человеку были гарантированы некоторые социальные права. Сначала они поддерживались силовым давлением профсоюзов, а когда гарантии возьмет на себя государство, профсоюзы превратятся в его подсистему. Таким образом, массовые движения обоих направлений социализма пришли в начале ХХ в. к близким результатам.

И все же везде оппортунистическое «грехопадение» встречало сопротивление принципиального радикального коммунистического меньшинства. Однако когда радикалы прорывались к власти, их социальное творчество на практике оказывалось далеким от коммунистического идеала. Но лучше что-то, чем ничего.