Бойфренд №12. Тэд Харрисон, тридцати пяти лет.

К тому времени она уже сдалась, купив дивиди-диски с «Гордостью и предубеждением» (к великому огорчению бухгалтерии пунктов видеопроката). Но с появлением Тэда предпочла убрать их с глаз долой, подальше. Казалось, на этот раз все было очень серьезно. Уже год как они были обручены, вместе завели собаку и даже подбирали имена будущему младенцу. Лишь сам великийдень оставался в неизвестности.

– Дела пока не блестяще. Еще не время. Но весьма скоро.

Так прошел еще год, и она предложила сделать паузу, пока эти самые дела не наладятся. Надеялась, разлука поможет сделать ему решающий шаг. Ей хватилопяти месяцев, чтобы понять, что такого дня никогда не будет. Ему хватило пары недель, чтобы вернуться к разгулу свободной жизни.

Что же в этой истории оказалось самым плохим? Хуже унижения, хуже бесплодно потраченных двух лет ее жизни?

То, что она осталась даже без собаки.

День девятнадцатый

Следующим утром Джейн устроилась рисовать прямо в ночнушке. Ей нравился свой портрет, но ухватить вожделенную уверенность во взгляде ей все не удавалось. Памятуя, что буквально она лишь на днях опять взялась за кисти, требовать, чтобы они повиновались беспрекословно, было бы большим нахальством с ее стороны.

Она собиралась спуститься к обеду, но за неимением прибора для точного определения времени еще несколько часов провела у второго холста, пытаясь запечатлеть вид на пасторальный пейзаж за своим окном. Получилось что-то в духе «Сумеречной зоны». Но ей понравилось – по крайней мере, поближе к реалиям сего дня.

Она отложила кисти, оделась, слегка перекусила тем, что удалось обнаружить, и отправилась на поиски общества. Осталось два дня! Не стоит тратить время попусту – а на что стоит его здесь потратить?

Никого не встретив в парке, она сделала еще один круг, побольше – и оказалось рядом с коттеджами прислуги. Похоже на намек, что не мешает загладить свою грубость к Мартину. Она решительно свернула к его порогу. Постучала – никакого ответа. Как ни странно, испытала что-то вроде облегчения. Постучав еще раз, выждала минутку и пошла прочь.

Проходя вдоль живой изгороди, она услышала обрывки разговора. Знакомый голос!

Всмотревшись сквозь листву, узнала в говорящем полковника Эндрюса, который, живо жестикулируя дымящей сигаретой, рассказывал что-то забавное своему невидимому собеседнику. Потом достал карманные часы, вздохнул, отшвырнул сигарету и сказал:

– Увы, но мне пора на работу, – это без тени улыбки на лице.

То есть на любовное свидание с мисс Чарминг, надо понимать.

Она поспешила прочь, свернув за изгородь, чтобы ее не заметили. Недалеко от парадного подъезда ее нагнал полковник Эндрюс.

– А, мисс Эрствайл, я разыскивал вас. Не хотите ли прогуляться верхом? Составить мне компанию?

– Я? А как же мисс Чарминг?

– Мисс Чарминг предпочла отдохнуть немного. Я же изнываю от желания хорошей скачки, и я…

– А вы не перепутали часом меня с мисс Чарминг?

– О, не может быть, чтобы я настолько пренебрегал вниманием к вам, что вы поверить не можете…

– Нет, но я, пожалуй, тоже отдохну немного. Уверена, вам, полковник, не мешает сделать то же самое.

Пора на работу, ну надо же. Так это она – его скучная и такая утомительная работа. А она-то льстила себя фантазией, что разговор с ней – удовольствие, флирт с ней – вдохновение. Нет, всего лишь работа, как тяжко вздыхая, признавался тому невидимому полковник Эндрюс.

А может, что, его невидимым собеседником был мистер Нобли? И думает он, конечно, так же?

Э-э, ладно, завтра бал, уже завтра долгожданный бал, и разгадка, где и кто этот таинственный мистер Дарси. И чем, и как вся ее история завершится? Только здесь все играют роли, все актеры, как и она сама. Никогда не думала, что попадет в актрисы. Но тогда в чем же смысл бала? И потраченного на Остенландию времени?

Вернувшись в свою комнату, она встретилась взглядом с глазами на портрете. Ее собственными, вопрошающими и неуверенными в себе. Ухватить суть величия знатных особ в галерее… Глупая самоуверенность. Искусство и есть глупость плюс притворство.

Когда она спустилась вниз к обеду, тетя Сафрония громко вещала на всю комнату:

– Приедет все семейство Лонгли из Грандер Холла, с обеими дочерьми, и мистер Бентли.

Мисс Хартрайт, вы помните мистера Бентли? Все так же холост, у него теперь четыре тысячи в год. А как он заботится о своей старой матушке!

Выносить это вранье теперь было труднее, чем когда-либо. Одно дело знать, что внимание к женщинам, в том числе к ней – для них лишь работа, и совсем другое – слышать это своими ушами. Поэтому внимательные взгляды мистера Нобли сегодня стали невыносимыми. Пожалуй, надо смыться, едва обед закончится.

Но, едва все поднялись, мистер Нобли, вместо того, чтобы удалиться к столикам с

портвейном, подошел прямо к ней.

– Мисс Эрствайл, вы позволите проводить вас в гостиную? Невыносимо видеть, что вам приходится день за днем шествовать позади в одиночестве.

– Но это неприлично, мистер Нобли, – тихо возразила она.

Господи, она не желает, чтобы ее выставили отсюда, прямо накануне бала.

– К чертям эти приличия, – так же прошептал он в ответ.

В гостиной он присел рядом с ней на кушетку.

– Как успехи в живописи?

Значит, это был все же он – тот, кто прислал ей эти краски и кисти.

Значит, это был все же не он – тот, кто слушал за кустами причитания полковника.

– Как вам это пришло в голову? – Вдруг спросила Джейн. – И как вам это удается? Я хочу сказать, вы умудряетесь задевать меня буквально каждой своей фразой. Мне это совсем не нравится. Но все равно, спасибо за краски.

Он ничего не ответил, сделал вид, что ничего не слышал. Стал расспрашивать о ее живописи, кто и что ей нравится, или не нравится. Потом внимательно слушал, какое же это, оказывается, воскрешенное удовольствие – мешать на палитре реальные - материальные краски, а не пиксели на экране монитора. Когда-то смущение и беспомощность недоучки отвратили ее от живописи как таковой, но теперь эта радость вернулась. И стало неважно, что слушать ее – скука смертная, но за это ему и платят, в конце концов. Так что пусть постарается, пусть делает вид, что беседует с самой интересной и удивительной девушка на свете. Черт его побери.

Он старался, даже почти улыбался, этот вечно мрачный, согласно сценарию, мистер Нобли. Чуть-чуть, уголками рта. Скалиться до ушей ему не положено, ясное дело. Вдруг, наклонившись, он сказал:

– А давайте посмотрим, что у вас получилось.

Вот это сюрприз. Ладно, давайте, она идет к себе под каким-то благовидным предлогом, потом и он незаметно исчезает из комнаты. Она поджидает его наверху, в полумраке лестничного пролета, потом они крадутся наверх, в ее комнаты, и закрывают за собой дверь.

Там замирают в нерешительности, переводя дыхание. И что теперь? Что еще он решится нарушить? Неужели больше ничего?

Она сама не знала, чего хочет, и чего ждет. Но, когда он заговорил, тон был вполне привычно-сдержанный.

– Я хотел бы видеть ваш портрет.

– Ну конечно, – ответила она почти с облегчением. Ей уже почти нравилось в Остенландии, и не хотелось бы уехать накануне бала. В конце концов, еще всего один день.

Она поставила свой портрет на подставку.

– Мне не удались глаза, – сказала она.

– Ничего подобного. Вполне удались. Они чудесные.

Она так и не нашлась, что сказать на это, и достала второе творение – вид из окна.

– Ага! – только и сказал он, и потом молчал несколько минут.

– Мне больше нравится второй, – заговорил он наконец, – в портрет вложено слишком много усилий, а второй сделан с душой. Вид словно с высоты птичьего полета. Кажется, вы в своей стихии, когда чувствуете себя свободно и даете волю… своим краскам, – заключил он самую длинную речь, какую она от него только слышала.

Он был прав, и это было приятно сознавать.

При этом он смотрел на ее автопортрет тем же пристальным, странным взглядом, который она так часто ловила на себе.

– Думаю, мне пора оставить вас в покое, – наконец произнес он ровным голосом.

Что ж… Джейн заглянула в замочную скважину. Никого.

Но у двери он внезапно замер, прижавшись спиной к двери, и замер, всматриваясь в нее несколько мгновений. Вот сейчас он сожмет ее в объятьях, и все станет на свои места, она увидит человека под маской актера. Увидит, хорошо ли толстые двери дома эпохи Регентства скрывают настоящие страсти! Но он стоял, слегка улыбаясь, потом сказал:

– Я лишь хотел еще раз увидеть ваши глаза. Каким-то образом теперь мои глаза глядят на мир совсем иначе. Что-то меняется, вам не кажется?

Он взял ее руку, потом поцеловал ее ладонь.

Потом приоткрыл дверь, выглянул наружу для надежности, и через секунду дверь за ним закрылась. Беспокоясь, удастся ли ему ускользнуть незамеченным, она прильнула глазом к дырочке для ключа. Ничего не видно! Но вдруг через отверстие она увидела его лицо по другую сторону двери, увидела его глаза.

– Мисс Эрствайл, – прошептал он.

– Что, мистер Нобли? – запинаясь, отозвалась она.

– Завтра вечером на балу, могу ли я рассчитывать на два первых танца с вами?

– Да, мистер Нобли, – задыхаясь от смеха и неудобства позы, прошептала она своему ви-за-дверью-ви.

– Значит, до завтра, – подтвердил он, и исчез из поля зрения.

Если бы это происходило в действительности! У нее колотилось сердце, и пылали щеки.

Но все равно, призналась она своему портрету:

– Если такова и есть прописанная терапия – разве это не прекраснейшее на свете лекарство?