Поведение зеркал на острове пасхи

 

Когда зеркало находится на западе острова Пасхи — оно показываетпрошлое. А когда на востоке — будущее. Долгим опытным путем можно отыскатьна острове точку, где ваше зеркало будет показывать настоящее, но это отнюдьне означает, что другое зеркало в этой точке тоже будет показыватьнастоящее, поскольку все зеркала разные и ведут они себя в зависимости отсобственных капризов.

Однажды Соломон Лемос — антрополог, стипендиат Фонда Гуггенхейма[416], —бреясь, увидел себя в зеркале умершим от тифа; было это на востоке островаПасхи. В это же самое время зеркальце, которое он оставил на западе острова,показывало (для никого; оно лежало среди камней) Соломона Лемоса идущим вшколу в коротеньких штанишках; затем — Соломона Лемоса голенького, вванночке, а папа с мамой радостно купают его; и затем, как утверждаетСоломон Лемос, зеркало померкло, к немалому удивлению тетушки Ремедитос,живущей в округе Тренке-Лаукен[417].

 

[Пер. В.Андреева]

 

Возможности абстрагирования

 

Многолетняя работа в ЮНЕСКО[418]и других международных организациях помогламне сохранить чувство юмора и, что особенно важно, выработать способностьабстрагироваться, иными словами — убирать с глаз долой любого неприятногомне типа одним лишь собственным внутренним решением: он бубнит, бубнит, а япогружаюсь в Мелвила[419]; бедняга же думает, что я его слушаю. Аналогичнымобразом, когда мне нравится какая-нибудь девица, я могу, едва она предстаетпредо мной, абстрагироваться от ее одежды, и, пока она болтает о том, какоесегодня холодное утро, я скрашиваю себе нудные минуты обозрением ее пупка.

Иногда эта способность к абстрагированию переходит в нездоровую манию.В прошлый понедельник объектом моего внимания стали уши. Удивительно,сколько ушей металось в вестибюле за минуту до начала работы. В своемкабинете я обнаружил шесть ушей, около полудня в столовой их было болеепятисот, симметрично расположенных двойными рядами. Забавно смотреть, как тои дело два уха, висевшие в воздухе, выпархивали из рядов и уносились. Ониказались крылышками.

Во вторник я избрал предмет, на первый взгляд менее банальный: наручныечасы. Я обманулся, ибо во время обеда насчитал их около двухсот, мельтешащихнад столами: туда-сюда, вверх-вниз — точь-в-точь как при еде. В среду япредпочел (после некоторого колебания) нечто более спокойное и выбралпуговицы. Какое там! В коридорах словно полным-полно темных глаз, шныряющихв горизонтальном направлении, а по бокам каждого такого горизонтальногопостроения пляшут и качаются две, три, четыре пуговки. В лифте, где теснотанеописуемая, — сотни неподвижных или чуть шевелящихся пуговиц в диковинномзеркальном кубе. Больше всего мне запомнился один вид из окна, вечером: нафоне синего неба восемь красных пуговиц спускаются по гибкой вертикали вниз,а в других местах плавно колышутся крохотные перламутрово-светлые незримыепуговки. Эта женщина была, должно быть, очень хороша собой.

Среда выдалась препаскудной, и в этот день процессы пищеварения мнепоказались иллюстрацией, наиболее подходящей к обстановке. Посему в девять споловиной утра я стал унылым зрителем нашествия сотен полных желудков,распираемых мутной кашицей — мешаниной из корнфлекса[420], кофе с молоком ихлеба. В столовой я увидел, как один апельсин разодрался на многочисленныедольки, которые в надлежащий момент утрачивали свою форму и прыгали вниз —до определенного уровня, — где слипались в белесую кучку. В этом состоянииапельсин пошел по коридору, спустился с четвертого этажа на первый, попал водин из кабинетов и замер там в неподвижности между двумя ручками кресла.Напротив в таком же спокойном состоянии уже пребывало четверть литракрепкого чая. В качестве забавных скобок (моя способность к абстрагированиюпроявляется по-всякому) все это окружалось струйками дыма, которые затемвозвращались вверх, дробились на светлые пузыри, поднимались по канальцу ещевыше и наконец в игривом порыве разлетались крутыми завитками по воздуху.Позже (я был уже в другом кабинете) под каким-то предлогом мне удалосьвыйти, чтобы снова взглянуть на апельсин, чай и дым. Но дым исчез, а вместоапельсина и чая были только две противные пустые кишки. Даже абстрагированиеимеет свои неприятные стороны; я распрощался с кишками и вернулся в своюкомнату. Моя секретарша плакала, читая приказ о моем увольнении. Чтобыутешиться, я решил абстрагироваться от ее слез и несколько секунднаслаждался зрелищем хрустальных шустрых ручейков, которые рождались ввоздухе и разбивались вдребезги о справочники, пресс-папье и официальныебюллетени. Жизнь полна и таких красот.

 

[Пер. М.Былинкиной]

 

День ежедневной газеты

 

Некий сеньор, купив газету и сунув ее под мышку, садится в трамвай.Спустя полчаса сеньор выходит из трамвая с той же самой газетой под той жесамой мышкой.

Но нет, это уже не та же самая газета, теперь это просто трубочка изгазетных листов, которую сеньор оставляет на скамейке на площади.

Оставшись одна, трубочка газетных листов тотчас превращается снова вгазету, и тут какой-то парень видит ее, прочитывает, а затем оставляетгазету на скамейке в виде трубочки из газетных листов.

Оставшись одна, трубочка газетных листов тотчас превращается снова вгазету, и тут какая-то старушка видит ее, прочитывает, а затем газета вновьпревращается в трубочку из газетных листов. Эти трубочковидные листыстарушка забирает с собою; по дороге домой она покупает полкило свеклы икупленное кладет в пакет, в который превратились газетные листы, —закономерный конец ежедневной газеты, претерпевшей за день столькометаморфоз.

 

[Пер. В.Андреева]