Надо быть в самом деле идиотом, чтобы

 

Давно я приметил и успел уже плюнуть на это, но написать — такой мыслимне еще никогда не приходило, потому что идиотизм мне кажется темой весьманеприятной, особенно в том случае, когда кого-то выставляют идиотом. Бытьможет, слово «идиот» звучит слишком категорично, но я не стесняюсь взять ибрякнуть им о стол — хотя мои друзья считают это слово несколькопреувеличенным, — вместо того чтобы ласкать слух другими, такими как,например, дурак, глупец или тормоз, и пускай потом те же самые друзьяговорят, что ты и сам недалеко от этого ушел. На самом деле ничего здесь нетособенного, но быть идиотом — это значит целиком и полностью отдалиться отних, и хотя в этом есть свои плюсы, но, понятное дело, временами так и береттоска и хочется переступить черту, что отделяет тебя от друзей иродственников, давно пришедших к взаимопониманию и согласию, и потеретьсянемного возле них, чтобы почувствовать: ничем-то ты от них не отличаешься ивсе идет benissimo[163]. Самое печальное, что, если ты идиот, то все идетmalissimo[164], ну вот взять хотя бы, к примеру, театр: я иду в театр с женойи с кем-то из друзей на чешскую пантомиму или таиландский балет, и что выдумаете: едва начинается представление, как я нахожу все просто чудесным. Явеселюсь от души или же слова не могу вымолвить от потрясения: диалоги,жесты или танцы для меня словно сверхъестественные видения, и я отбиваю себеладони, а порою реву в три ручья или же от смеха чуть не писаюсь в штаны, и,что бы ни происходило, я радуюсь жизни, радуюсь, что мне посчастливилосьэтим вечером попасть в театр, или в кино, или на выставку картин, да кудаугодно, где столь необыкновенные люди творят такое, чего раньше ипредставить-то себе было нельзя, они создают пространство, где происходятвстречи, где случаются откровения, и все это рождается из моментов, вкоторых происходит лишь то, что происходит каждый день.

И я ошеломлен и чувствую в себе такую радость, что, едва наступаетперерыв, вскакиваю в восхищении с места и аплодирую актерам и говорю жене,что чешские мимы просто чудо, а та сцена, где рыбак забрасывает удочку ивытаскивает блестящую рыбку, абсолютно неподражаема. Моей жене представлениетоже доставило удовольствие, и она тоже хлопает в ладони, но тут я вдругпонимаю (и миг этот для меня словно сквозная рана в груди, влажная ихрипящая), что ее радость и ее аплодисменты совсем не такие, как мои, а ковсему прочему рядом с нами почти всегда кто-то из друзей, он тожеразвеселился и тоже стал хлопать в ладони, но опять-таки не как я, и мнеприходится выслушивать умные-разумные речи, что, мол, в общем-то спектакльпремиленький и актеры неплохие, но вот, понятное дело, нет свежести врешении и идея не нова, не говоря уже о том, что костюмы невыразительны да ипостановка посредственна и так далее и тому подобное. Когда моя жена илидруг говорят такое — а говорят они это ласково и совершенно беззлобно, — японимаю: я идиот, но беда в том, что ты ежеминутно забываешь: удивлятьсявсякой ерунде, на что и внимания-то не стоит обращать, — твой конек, такчто внезапное низвержение в идиотизм — это как история с пробкой, которая вподвале годами соприкасалась с вином, будучи вогнанной в горлышко бутылки, апотом вдруг — хлоп, и все, и теперь это не больше чем просто пробка. Мневзять бы да и вступиться за чешских мимов или таиландских танцовщиц, ведьони мне показались восхитительными, и я, глядя на них, был так бесконечносчастлив, что умные-разумные слова моих друзей или жены, словно чьи-тоострые ногти, больно впились в меня, хотя я и прекрасно понимаю: они правы испектакль, должно быть, не так хорош, как мне то казалось (но на самом делемне нисколечки не казалось, что он хорош, просто-напросто я был в восторгеот увиденного, совсем как идиот, каковым я и являюсь, и этой малости мнехватает, чтобы приходить сюда, и я с удовольствием прихожу сюда всякий раз,как случается такая возможность, а случается она нечасто). Но я никогда неспорю с моей женой или друзьями, потому что знаю: они правы, и они верносделали, что прохладно отнеслись к зрелищу, ведь наслаждения для ума ичувства должны рождаться от трезвого рассудка и прежде всего от пониманиятого, что все познается в сравнении, то есть следует опираться, как говорилЭпиктет[165], на известное ранее, чтобы судить о текущем, ведь именно это, иничто иное, и есть культура и софросиния[166]. И ни в коем случае я не собираюсьспорить с ними и в лучшем случае ограничиваюсь тем, что отхожу на несколькометров, чтобы не выслушивать их последние суждения и эпитеты, и пытаюсьудержать в себе образ блестящей рыбки, плавающей посреди сцены, хотя сейчасмое воспоминание уже необратимо изменено разумнейшими критическимизамечаниями, которые я только что услышал, и мне не остается ничего иного,как восхищаться посредственностью недавно виденного мной зрелища, приведшегоменя в восторг, потому что меня радует всякая пустяковина, лишь бы она быланаделена какой-никакой формой и цветом. И на меня снова наваливаетсясознание того, что я — идиот, что любой ерунды достаточно, чтобы потешитьменя в этой жизни в полосочку, и вот воспоминание о том, что я полюбил и чемнаслаждался в этот вечер, мутнеет и путается, творение других идиотов,которые удили рыбу или неважно танцевали — да еще при невыразительныхкостюмах и посредственной хореографии, — для меня почти что утешение,правда весьма сомнительное: ведь вон сколько нас, таких идиотов, собралосьэтим вечером в этом зале поудить рыбу, потанцевать и похлопать в ладоши.Самое скверное, что через пару дней я открываю газету и читаю критическуюзаметку про этот спектакль и почти всегда и почти дословно критика совпадаетс тем, что так умно-разумно вещали мои друзья или жена. Сегодня я уверен: небыть идиотом — одна из наиважнейших вещей в жизни человека, правда, всякийраз на меня потихоньку нападает забывчивость, и вот беда, наступает момент,когда я это забываю окончательно, вот, к примеру, сейчас я увидел утку,которая плавает в одном из озер Булонского леса[167], ее красота так меняпоразила, что я не удержался и присел на корточки возле воды и Бог знаетсколько времени любуюсь ее красотой, надменной радостью ее глаз, этойизящной двойной волной, что взрезается ее грудью и что, разбегаясь встороны, гаснет вдали. Но утка не единственный источник моего восхищения;так случилось, что сейчас мне понравилась утка, но на ее месте можетоказаться все что угодно: сухой листик, качающийся на краю скамейки,оранжевый подъемный кран, огромный и изящный, на фоне синего вечернего неба,запах вагона, когда ты входишь в него, и в руках у тебя билет, и ехать тебедалеко, и все пройдет просто великолепно: станции за окном, бутерброд светчиной, кнопки выключателя (одна белая, другая фиолетовая), регулируемаявентиляция — все это мне кажется таким прекрасным и в то же время такимневозможным, что иметь это здесь, рядышком, — да это почти то же самое, какесли бы на меня вдруг хлынул освежающий дождь наслаждений, которому несуждено никогда прекратиться. Но мне все говорят: твой восторг —доказательство твоей незрелости (они хотят сказать, что я идиот, но выбираютвыражения), и нельзя же так восторгаться сверкающей на солнце паутинкой,поскольку, если ты так распаляешься из-за какой-то там паутинки с капелькамиросы, то что от тебя останется, на сегодняшний вечер, когда будут давать«Короля Лира»? И это меня слегка удивляет, потому что, если ты и вправдуидиот, то, что ни делай, восторга в тебе не убавится, а вот если у тебя умапалата и ты знаешь, что к чему и что почем, вот тогда-то способностивосторгаться в тебе кот наплакал и расходуется она крайне быстро, и поэтому,хотя я и ношусь вокруг озера по Булонскому лесу, чтобы получше разглядетьутку, мне это нисколько не помешает сегодня же вечером выплеснуть моревосхищения, если мне вдруг понравится, как поет Фишер-Дискау[168]. И ныне яподумываю, что идиотизм — должно быть, умение все время восторгаться любоймелочью, которая тебе нравится, и при этом рисуночек на стене не станетказаться тебе ущербным при воспоминании о фресках Джотто[169] в Падуе. И отидиотизма нельзя избавиться, он присутствует в тебе всегда: вот мне нравитсяэтот желтый камушек, а сейчас мне нравится «Прошлым летом в Мариенбаде»[170], асейчас нравишься ты, солнечный зайчик, а сейчас — этот фыркающий у перронаЛионского вокзала локомотив, а сейчас — грязный оборванный листок. А сейчасмне нравится, мне столько всего нравится, и я — опять я и снова я —становлюсь идиотом, совершенным в своем идиотизме, который не помнит, что онидиот и упивается весельем, пока первая умная-разумная фразочка не вернетего к осознанию собственного идиотизма и не заставит поспешно искатьнеловкими пальцами сигарету, глядя в пол, все понимая, а порою и одобряя,ведь идиоту помимо всего как-то надо включаться в жизнь, понятное дело, дотех пор пока он снова не увидит утку или листок, и так всегда.

 

[Пер. М.Петрова]