Тетушка истолкована (или наоборот)

 

Кто больше, кто меньше, четыре моих двоюродных брата увлекаютсяфилософией. Читают книги, спорят друг с другом, а прочие члены семействавосхищаются ими на расстоянии, храня верность семейному правилу: не соватьсяв чужие увлечения и даже, по мере возможности, поощрять их. Эти ребята,вызывающие у меня великое уважение, не раз задавались вопросом о природе исути тетушкиных страхов и пришли к выводам туманным, но, возможно, достойнымвнимания. Как обычно бывает в подобных случаях, тетушка знать не знала обэтих внутренних смутах, но с того времени заботливость семейства поотношению к ней существенно возросла. Долгие годы мы сопровождали тетушку,когда она нетвердым шагом перемещалась из гостиной в переднюю, из спальни вванную, из кухни в кладовую. Нам отнюдь не казалась пустой прихотью еепривычка спать только на боку (по четным дням на правом, по нечетным — налевом) и соблюдать в течение всей ночи полнейшую неподвижность. На стульях,будь то в столовой или во внутреннем дворике, тетушка сидит очень прямо; низа что не согласилась бы насладиться комфортом кресла-качалки или глубокогокожаного кресла в американском стиле.

В ночь, когда над нами должен был пролететь спутник, все семействоразлеглось во внутреннем дворике прямо на плиточном полу, чтобы не упуститьзрелища, но тетушка осталась на стуле и на следующий день ужасно мучиласьиз-за ревматических болей в шее. Постепенно мы убедились, что ничего неподелаешь, и теперь смирились. Очень помогают нам двоюродные братья:обмениваются понимающими взглядами и произносят фразы вроде нижеследующей:«Она права». Но почему? Мы не знаем, они же не хотят объяснять. Что касаетсяменя, например, то, на мой взгляд, лежать на спине замечательно удобно. Теловсей своей поверхностью соприкасается с матрацем (или с плитками пола, когдалежишь во внутреннем дворике); чувствуешь, как вся его тяжесть,распределяясь, уходит в пятки, щиколотки, ляжки, ягодицы, хребет, лопатки изатылок, а оттуда — в землю, так надежно и естественно перетекая в еенедра, которые с жадностью втягивают нас и, кажется, хотят поглотить.Любопытная вещь: для меня лежать на спине — самое естественное положение;иной раз подозреваю, что именно по этой причине оно так ненавистно тетушке.А по-моему, положение идеальное и, по сути, самое удобное. Да-да, именнотак, по сути, по самой сути: на спине. Мне даже страшновато становится, авот отчего — никак не объяснить. Хотелось бы мне быть как она, а не могу.Никак.

 

[Пер. А.Косс]

 

 

Материал для ваяния

 

Кабинетная работа

 

Моя верная секретарша — из числа тех, кто воспринимает своиобязанности буквалистически, и само собой понятно, что сие означает:вмешиваться в не свое дело, вторгаться на чужую территорию, совать все пятьпальцев в чашку молока, чтобы выловить несчастный волосок.

Моя верная секретарша ведает или хотела бы ведать всем у меня вкабинете. Целый день мы только и делаем, что сердечнейшим образом оспариваемсферы влияния и с милыми улыбками ставим мины и противотанковые заграждения,совершаем вылазки и контрвылазки, захватываем пленных и обмениваемсязаложниками. Но у нее на все хватает времени, она не только стараетсязавладеть кабинетом, но и выполняет скрупулезно свои обязанности. Взять хотьслова: каждый день драит их щеткой, наводит лоск, размещает по полочкам,полирует и приводит в готовность для исполнения повседневных обязанностей.Если сорвется у меня с языка избыточное прилагательное — избыточное, потомучто родилось за пределами мирка моей секретарши и в каком-то смысле родитель— я, — она тут как тут: возьмет его на карандаш и прикончит, не давбедняжке времени припаяться к фразе и выжить (по недосмотру либо изпопустительства). Дать ей волю — вот сейчас, в этот самый миг, дать ейволю, — она бы в ярости швырнула эти листки в корзину для бумаг. Она тактвердо решила вывести меня на стезю упорядоченной жизни, что стоит мнешевельнуться незапланированным образом, как она делает стойку, наставив ушии задрав хвост, причем вся вибрирует, точно провода на ветру. Мне приходитсязатаиваться; и, делая вид, что составляю докладную, я заполняю зеленые ирозовые листки словами, которые мне нравятся, их играми, их резвостью, ихожесточенными перепалками. Моя верная секретарша тем временем приводит впорядок кабинет, с виду в рассеянности, на самом же деле — готовая кпрыжку. На половине стихотворной строчки — она рождалась в такой радости,бедняжка, — слышу жуткий визг осуждения, и тут мой карандаш во всю прытьвозвращается к запретным словам, вычеркивает их поспешно, упорядочиваетбеспорядочность, вычищает, выявляет, высвечивает — и то, что осталось,может, и очень хорошо, но до чего же мне грустно, и во рту привкуспредательства, а выражение лица — как у начальника, распекающего своюсекретаршу.

 

[Пер. А.Косс]

 

Чудесные занятия

 

Какое чудесное занятие: оторвать пауку лапу, положить ее в конверт,надписать: господину Министру иностранных дел, добавить адрес, спуститься,припрыгивая, по лестнице и бросить письмо в почтовый ящик на углу.

Какое чудесное занятие: идти по бульвару Араго[413]и считать деревья, и укаждого пятого каштана задерживаться на мгновение, стоя на одной ноге, покакто-нибудь на тебя не посмотрит, и тогда издать короткий боевой клич икрутануться волчком, расставив руки широко, словно птица какуйо крылья,где-нибудь на севере Аргентины.

Какое чудесное занятие: зайти в кафе и попросить сахарного песку, и ещераз сахарного песку, и еще… три-четыре раза… сахарного песку; соорудитьиз него маленькую горку прямо в центре столика… и, пока нарастаетраздражение за стойкой и под белыми передниками, прицельно плюнуть… прямов центр сахарной горки… и наблюдать, как оседает махонький айсберг отслюны, и слышать, как кошки скребут на душе у пяти оказавшихся при этомзавсегдатаев и у хозяина, человека почтенного в служебное время.

Какое чудесное занятие: сесть в автобус, сойти у Министерства, пробитьсебе дорогу, размахивая пакетами, миновать всех секретарей и войти, строго исерьезно, в большой кабинет с зеркалами как раз в тот момент, когда одетый вголубое служитель вручает министру письмо… увидеть, как тот разрезаетконверт прямо-таки историческим ножом и тонкими пальцами достает… лапкупаука и смотрит на нее… и в этот момент зажужжать, точно муха, и увидеть,как бледнеет лицо министра, который пытается стряхнуть паучью лапку и неможет этого сделать, потому что она… вцепилась в его руку…

Повернуться и выйти из кабинета, и, насвистывая, возвестить в коридорахоб отставке министра, и знать, что на следующий день в город войдутнеприятельские войска, и все полетит к черту, и будет пятница, тринадцатоечисло, да еще и високосный год.

 

[Пер. Ю.Шашкова]

 

«Вход с велосипедом воспрещен»

 

На всем белом свете в банках и магазинах никому нет никакого дела —войдете ли вы туда с кочаном капусты под мышкой, с крючконосым туканом[414], илинасвистывая песенки, которым вас в детстве учила мать, или ведя за лапушимпанзе в полосатых штанах. Но если человек входит туда с велосипедом,поднимается настоящий переполох и служители вышвыривают машину на улицу, аее владельцу всыпают по первое число.

Велосипед, этот скромный трудяга, чувствует себя униженным иоскорбленным постоянными напоминаниями, высокомерно красующимися настеклянных входных дверях. Известно, что велосипеды изо всех сил старалисьизменить свое жалкое социальное положение. Но абсолютно во всех странах«вход с велосипедом воспрещен». А иногда добавляется — «и с собаками», чтоеще сильнее заставляет велосипеды и собак ощущать комплекс неполноценности.И кошки, и заяц, и черепаха в принципе могут войти в роскошный универмагБунхе-Борн или в адвокатские конторы на улице Сан-Мартин, вызвав всего лишьудивление или великий восторг жадных до сенсаций телефонисток или, в крайнемслучае, распоряжение швейцара об удалении вышеупомянутых животных. Да,последнее может иметь место, но это не унизительно, во-первых, потому, чтодопускается как мера возможная, но не единственная, и, во-вторых, потому,что является реакцией на нечто непредвиденное, а не следствием заведомыхантипатий, которые устрашающе выражены в бронзе или эмали, или непререкаемыхскрижалей закона, который вдребезги разбивает простодушные порывывелосипедов, этих наивных существ.

Но смотрите берегитесь, власть имущие! Розы тоже несведущи и приятны,однако вы, вероятно, знаете, что в войне двух роз[415]умирали принцы — черныезмии, ослепленные кровавыми лепестками. Не случится ли так, что однаждывелосипеды будут угрожать вам, покрывшись шипами, что рога рулей вырастут иповернут на вас, что, защищенные броней ярости, они — легион числом —устремятся к зеркальным дверям страховых компаний и что печальный деньзавершится всеобщим падением акций, двадцатичетырехчасовым трауром ипочтовыми уведомлениями о похоронах.

 

[Пер. М.Былинкиной]