Анитринитарные ереси в послеапостольский период.

Изначально нужно сказать, что Бог есть Дух, который не имеет ни очертания, ни формы и никакой материальности, которая Его могла бы как-то ограничивать. А потому все антропоморфические представления уже только в этом теряют всякую основу. Однако именно это очеловечивание Бога, попытка вместить Его в рамки ограниченной материальности и стала причиной возникновения разного рода ересей, которые и по сей день терзают Церковь своими вымыслами. И если вопрос о Божестве Отца никогда не подвергался никакому сомнению, то касательно Божества Сына уже с первых веков было множество споров. В частности, если согласиться с учением о равенстве и полной идентичности по природе или единосущии Сына Божия с Богом-Отцом, то вслед за ним сразу возникал ряд серьезных вопросов:

а не приводят ли подобные взгляды к двубожию, а отсюда через обожение причастных Телу Христову, и языческому многобожию[42]? Если Сын Божий – есть Бог пришедший во плоти, то почему Он не второй Бог? Или может это один из модусов Отца, о котором говорил еретик Савелий? 4) А если Сын Божий не истинный Бог, то кто же тогда на самом деле Бог, и что собой представляет личность Иисуса Христа? Кто такой Сын Божий, и что значит наименование Иисусом Христом Себя «Сын Человеческий»? и почему Он о Себе говорит, что «Видевший Меня видел Отца» (Иоан.14:9) и «Я и Отец – одно» (Иоан.10:30)? И, в конечном счете, что означают слова «Итак идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа» (Матф.28:19), притом, что слово «имя» употреблено в единственном числе, а Тех, Кто стоит под этим именем – три: Отец, Сын и Святой Дух? Если Сын Божий не Бог, то почему Его имя уравнено с именем Отца и зачем тогда и во имя Сына нужно креститься верующему?

 

На протяжении всего, по крайней мере, доникейского периода, эти вопросы для очень многих стали «камнем преткновения» и «соблазном» (Иоан.6:61), что, в свою очередь, стало причиной возникновения ряда еретических направлений и сект. Следуя апостольскому учению[43], про­стое верующее сознание в первые времена христианства не затруд­нялось при решении этого вопроса и всегда именовало Христа истинным Сыном Божиим, и единородным от Отца[44], о чем свидетельствуют и древнейшие символы, которые произносили и при принятии Крещения и во время богослужения верующими[45]. Это, в свою очередь, помогло легко преодолеть евионитство иудействующих, указав на Божественное достоинство Сына Божия, и докетизм гностиков установив против них истинное человечество Иисуса Христа: «Они восприняли высший, апостольский, истинный гносис в силе веры, подкрепленной авторитетным свидетельством очевидцев и служителей Слова, утверждаемой на их глазах новым свидетельством исповедничества и мученичества»[46].

Но, так как эти символы, в силу своей краткости и элементарности не имели той определенности, которую мы имеем только в период Вселенских Соборов, да и в виду вот только зарождавшейся христианской экзегетики и научно обоснованных методов толкования Священного Писания, «каждый церковный писатель богословствовал на свой страх и риск»[47], а потому, как пишет проф. А. А. Спасский и «самые условия, при которых зарождалась богословская мысль христианства, открывали широкую дверь субъективизму в систематизации учения Церкви и делали неизбежным тот индивидуализм в понимании догмата о Троице, какой наблюдается у всех церковных писателей доникейского периода. Поэтому в доникейскую эпоху, строго говоря, мы имеем дело не с церковным учением о Троице, то есть не с таким учением, которое было бы принято и авторизовано самой Церковью, но с рядом мало зависимых друг от друга, своеобразных богословских построений, излагающих это учение с большей или меньшей чистотой и совершенством»[48]. Особенно же усложнилось состояние учения о Троице, когда под влиянием иудаизма или языческих систем в христианстве стали появляться ереси. «Чем больше людей, - пишет П. Л. Гаврилюк, - обращалось в новую религию, тем сложнее было сохранить единство того учения, которое апостолы проповедовали миру. Внутри быстро растущего движения стали появляться группы, в учении и практики которых было немало отклонений от апостольской вести о спасении. Передача неискаженной апостольской веры из поколения в поколение требовала как полемики с еретиками, так и кропотливой духовной работы с новообращенными»[49]. И если внешние враги христианства «иудеи и эллины просто отвергали Христа как Сына Божия, то в христианском обществе попытки рассудочно объяснить Триединство Бога нередко приводили к заблуждениям иудейского (монотеистического) и эллинистического (политеистического) толка. Одни еретики представляли Троицу как Единицу, растворяли Лица Троицы в единой Божественной Природе (монархиане). Другие, наоборот, разрушали природное единство Святой Троицы и сводили Ее к трем неравным существам (ариане)»[50]. И, в данном случае, «затруднения представила прежде всего не про­блема соединения Божества и человечества во Христе, хотя и эта проблема потом должна была выступить, а вопрос о Божестве Хрис­та. Для того чтобы удержать истину единства Божества, или, как тогда говорили, «единоначалия (μοναρχία)», которую тогда приходилось особенно отстаивать против языческого политеизма, и не признать двух богов, эти так называе­мые монархиане находили нужным или отвергнуть истинное Боже­ство сына Давидова и признать Его простым человеком, отличающим­ся от Господа, или, признавая Его истинным Богом, не отличать Его от Сына Божия и Бога от Бога Отца. Так получилось, с одной сторо­ны, монархианство динамическое, видевшее во Христе усыновлен­ного лишь Богом человека, в котором обитала сила Божия (δ°ναμις), как может она обитать и в других людях; с другой — монархианство модалистическое, по которому во Христе воплотилось и спострадало плоти единое и не заключающее в себе никаких различий Божество, получающее лишь различные наименования по различию способов Своего проявления; называемый Отцом как Творец и Законодатель, единый Бог (по Савеллию) называется Сыном как Искупитель, в во­площении, и после этого действует как Дух Св. Те и другие монархи­ане разными путями шли к одной цели. Ясные свидетельства Писа­ния, противоречившие их пониманию, им приходилось, конечно, или игнорировать, или перетолковывать» [51].

И если обозначить монархианство, как один из видов субординационизма[52], в его крайнем проявлении, по отношению к Богу-Сыну, то нужно сказать, что многие выражения и взгляды и церковных апологетов содержат в своих высказываниях субординастические тенденции. На что, собственно, и обращают внимание современные антитринатии, что, мол, такие доникейские учителя, как мч. Иустин Философ, свт. Ириней Лионский, свт. Ипполит Римский, Тертуллиан, Ориген и другие не верили в Троицу, а потому Она есть позднейшее нововведение, возникшее под влиянием языческой философии: «Библия и история ясно свидетельствуют, что учение о Троице было неизвестно в библейские времена и в несколько последующих веков»[53].