Я все это видел своими глазами

Я все это видел своими глазами:
Разбитые бревна и груду камней,
Старушку, залившую горе слезами,
И девочку, страхом прижатую к ней.
Старушка склонилась висками седыми
Над внуком убитым - суха и строга.

А в небе вились еще облачки дыма
От наших зениток, прогнавших врага.
И люди смотрели в безмолвье суровом
На детскую кровь на разбитом полу.
А ветер гулял над разрушенным кровом.
Метя по дороге печную золу.
И сердце сжималось в груди у солдата,
Видавшего столько смертей на войне.
О враг ненавистный, о немец проклятый,
За каждую жертву заплатишь ты мне!..

 

Виктор Волков

 

Я запомнил осень сорок первого:
Взрывы бомб, кочевья, плач без слез.
Боевую выучку и нервы
Проверять курсантам привелось.
Враг разбил все взлетные дорожки.
День за днем девяткой боевой
Мы, взлетая дружно под бомбежкой,
Защищали небо над Москвой.
Это было нашим испытаньем.
В нем двадцатилетние сердца
Показали выучку и знанья,
Преданность Отчизне до конца.

Опять приказ:
“По самолетам!”
Машины в полном боевом.
Рассветной дали позолота
Да синь в прицеле кольцевом.
В штурвал вцепившиеся руки.
Мотор запущен.
- От винта!

Гашеток сталь в дрожащем звуке,
Консоли выгнутой черта.
Мотора жгучее дыханье,
Дорожка взлетная пестра.
Махнул пилоткою механик -
Мол, друг, ни пуха ни пера!..

В полет напутственное слово,
И вот уж винт в зеленой мгле...
Кто знает,
Встретимся ли снова,
Пожмем ли руки на земле?

 

Алексей Сурков

 

Бьется в тесной печурке огонь,
На поленьях смола, как слеза,
И поет мне в землянке гармонь
Про улыбку твою и глаза.

О тебе мне шептали кусты
В белоснежных полях под Москвой.
Я хочу, чтоб услышала ты,
Как тоскует мой голос живой.

Ты сейчас далеко-далеко.
Между нами снега и снега.
До тебя мне дойти не легко,
А до смерти - четыре шага.

Пой, гармоника, вьюге назло,
Заплутавшее счастье зови.
Мне в холодной землянке тепло
От твой негасимой любви.

На меже

У межи сожженной ночью ржи
Человек застреленный лежит.
Обгорелый синий василек
На лицо морщинистое лег.
Под волнистым облаком, в выси,
Жаворонок плачущий висит.

Человек всю жизнь не отдыхал,
Все косил, и сеял, и пахал.
Приходил сюда, в густую рожь,
Слушать ветер и колосьев дрожь.
Эту рожь он дать врагу не мог.
Он ее своей рукой поджег.

Немец у межи его настиг.
Выстрел. Стон. Короткий тихий вскрик.
Человек, подкошенный свинцом,
На траву свалился вверх лицом.
На земле, которую любил,
На которой скоротал свой век,
Спит убитый пахарь. Это был
Работящий русский человек.

 

 

***

Детей убил и дом поджег,
К своим, на запад, убегая,
Но вилы подсекли прыжок,
И шею жмет петля тугая.

Хрипящего. подняв с земли,
Набив за пазуху солому,
Шесть русских женщин повели
Его к пылающему дому.

Он слезы труса не утер,
Моля и воя оголтело.
Шесть женщин бросили в костер
Его увертливое тело.

Глушил далекий пулемет
Его предсмертные рыданья...
Лишь тот жестокость их поймет,
Кто знает меру их страданья.

 

***

Снег в накрапе кровавой росы,
Пулеметной метелью иссеченный.
Бродят сонные, толстые псы,
Обожравшиеся человечиной.

Вверх прикладом маячит ружье.
По пригорку окопы уступами.
Черной тучей висит воронье
Над промерзлыми, желтыми трупами.

У подножий степных ветряков,
На курганах, насыпанных дедами,
Гренадеры немецких полков
Полегли вперемешку с гонведами.

Мимо них, торопя лошадей,
Вслед за теми, за самыми первыми,
Мы идем с равнодушьем людей,
Притерпевшихся сердцем и нервами.

В приоскольской степи ветровой
Мы идем, о домашнем калякая.
Эка невидаль! Нам не впервой.
Мы солдаты. Мы видели всякое.

***

Видно, выписал писарь мне дальний билет,
Отправляя впервой на войну.
На четвертой войне, с восемнадцати лет,
Я солдатскую лямку тяну.
Череда лихолетий текла надо мной.
От полночных пожаров красна.
Не видал я, как юность прошла стороной,
Как легла на виски седина.
И от пуль невредим и жарой не палим,
Прохожу я по кромке огня.
Видно, мать непомерным страданьем своим
Откупила у смерти меня.
Испытало нас время свинцом и огнем.
Стали нервы железу под стать.
Победим. И вернемся. И радость вернем.
И сумеем за все наверстать.
Неспроста к нам приходят неясные сны
Про счастливый и солнечный край.
После долгих ненастий недружной весны
Ждет и нас ослепительный май.

Константин Симонов

Из дневника ("Да, война не такая, какой мы писали ее...")

Июнь. Интендантство.
Шинель с непривычки длинна.
Мать застыла в дверях. Что это значит?
Нет, она не заплачет. Что же делать — война!
"А во сколько твой поезд?"
И все же заплачет.
Синий свет на платформах. Белорусский вокзал.
Кто-то долго целует.
- Как ты сказал?
Милый, потише...-
И мельканье подножек.
И ответа уже не услышать.
Из объятий, из слез, из недоговоренных слов
Сразу в пекло, на землю.
В заиканье пулеметных стволов.
Только пыль на зубах.
И с убитого каска: бери!
И его же винтовка: бери!
И бомбежка — весь день,
И всю ночь, до рассвета.
Неподвижные, круглые, желтые, как фонари,
Над твоей головою — ракеты...
Да, война не такая, какой мы писали ее, —
Это горькая штука...

***

Майор привез мальчишку на лафете.
Погибла мать. Сын не простился с ней.
За десять лет на том и этом свете
Ему зачтутся эти десять дней.

Его везли из крепости, из Бреста.
Был исцарапан пулями лафет.
Отцу казалось, что надежней места
Отныне в мире для ребенка нет.

Отец был ранен, и разбита пушка.
Привязанный к щиту, чтоб не упал,
Прижав к груди заснувшую игрушку,
Седой мальчишка на лафете спал.

Мы шли ему навстречу из России.
Проснувшись, он махал войскам рукой...
Ты говоришь, что есть еще другие,
Что я там был и мне пора домой...

Ты это горе знаешь понаслышке,
А нам оно оборвало сердца.
Кто раз увидел этого мальчишку,
Домой прийти не сможет до конца.

Я должен видеть теми же глазами,
Которыми я плакал там, в пыли,
Как тот мальчишка возвратится с нами
И поцелует горсть своей земли.

За все, чем мы с тобою дорожили,
Призвал нас к бою воинский закон.
Теперь мой дом не там, где прежде жили,
А там, где отнят у мальчишки он.

***

Словно смотришь в бинокль перевернутый -
Все, что сзади осталось, уменьшено,
На вокзале, метелью подернутом,
Где-то плачет далекая женщина.

Снежный ком, обращенный в горошину,-
Ее горе отсюда невидимо;
Как и всем нам, войною непрошено
Мне жестокое зрение выдано.

Что-то очень большое и страшное,
На штыках принесенное временем,
Не дает нам увидеть вчерашнего
Нашим гневным сегодняшним зрением.

Мы, пройдя через кровь и страдания,
Снова к прошлому взглядом приблизимся,
Но на этом далеком свидании
До былой слепоты не унизимся.

Слишком много друзей не докличется
Повидавшее смерть поколение,
И обратно не все увеличится
В нашем горем испытанном зрении.

А. Суркову

Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины,
Как шли бесконечные, злые дожди,
Как кринки несли нам усталые женщины,
Прижав, как детей, от дождя их к груди,

Как слезы они вытирали украдкою,
Как вслед нам шептали:- Господь вас спаси!-
И снова себя называли солдатками,
Как встарь повелось на великой Руси.

Слезами измеренный чаще, чем верстами,
Шел тракт, на пригорках скрываясь из глаз:
Деревни, деревни, деревни с погостами,
Как будто на них вся Россия сошлась,

Как будто за каждою русской околицей,
Крестом своих рук ограждая живых,
Всем миром сойдясь, наши прадеды молятся
За в бога не верящих внуков своих.

Ты знаешь, наверное, все-таки Родина -
Не дом городской, где я празднично жил,
А эти проселки, что дедами пройдены,
С простыми крестами их русских могил.

Не знаю, как ты, а меня с деревенскою
Дорожной тоской от села до села,
Со вдовьей слезою и с песнею женскою
Впервые война на проселках свела.

Ты помнишь, Алеша: изба под Борисовом,
По мертвому плачущий девичий крик,
Седая старуха в салопчике плисовом,
Весь в белом, как на смерть одетый, старик.

Ну что им сказать, чем утешить могли мы их?
Но, горе поняв своим бабьим чутьем,
Ты помнишь, старуха сказала:- Родимые,
Покуда идите, мы вас подождем.

"Мы вас подождем!"- говорили нам пажити.
"Мы вас подождем!"- говорили леса.
Ты знаешь, Алеша, ночами мне кажется,
Что следом за мной их идут голоса.

По русским обычаям, только пожарища
На русской земле раскидав позади,
На наших глазах умирали товарищи,
По-русски рубаху рванув на груди.

Нас пули с тобою пока еще милуют.
Но, трижды поверив, что жизнь уже вся,
Я все-таки горд был за самую милую,
За горькую землю, где я родился,

За то, что на ней умереть мне завещано,
Что русская мать нас на свет родила,
Что, в бой провожая нас, русская женщина
По-русски три раза меня обняла.

***

Жди меня, и я вернусь.
Только очень жди,
Жди, когда наводят грусть
Желтые дожди,
Жди, когда снега метут,
Жди, когда жара,
Жди, когда других не ждут,
Позабыв вчера.
Жди, когда из дальних мест
Писем не придет,
Жди, когда уж надоест
Всем, кто вместе ждет.

Жди меня, и я вернусь,
Не желай добра
Всем, кто знает наизусть,
Что забыть пора.
Пусть поверят сын и мать
В то, что нет меня,
Пусть друзья устанут ждать,
Сядут у огня,
Выпьют горькое вино
На помин души...
Жди. И с ними заодно
Выпить не спеши.

Жди меня, и я вернусь,
Всем смертям назло.
Кто не ждал меня, тот пусть
Скажет: - Повезло.
Не понять, не ждавшим им,
Как среди огня
Ожиданием своим
Ты спасла меня.
Как я выжил, будем знать
Только мы с тобой,-
Просто ты умела ждать,
Как никто другой.