Психология труда как неспециальная область знания

Выражение "психология труда" не стоит в том же ряду, как "психология дошкольника", "психология подростка". Труд не чудище, у которого есть психика, и в нашем случае независимо от сложившихся речевых штампов можно говорить о фактах и закономерностях психики человека, занятого трудом, трудящегося или человека, формирующегося в качестве субъекта труда. Психология труда – это прежде всего система психологических знаний о труде как деятельности и трудящемся как ее субъекте.

Является ли психологическое знание о труде и трудящемся жизненно важным для людей, т. е. ориентирует ли оно их в чемто необходимом или это "тонкости", без которых легко обойтись? Если справедлива первая часть приведенной альтернативы, то психологические сведения о труде должны были возникать и обслуживать практику уже в незапамятные времена, еще до появления науки как формы общественного сознания и специальной области приложения сил людей. Именно так это и обстоит на самом деле. Достаточно напомнить, что в пословицах и поговорках разных народов (а это форма фиксации полезного опыта и фактор регуляции деятельности и поведения) отражены многие явления и их зависимости, характеризующие именно психологическую сторону труда. "Назначили осла кузнецом – он первым делом себя подковал" – здесь речь идет отнюдь не о внешней – технологической – стороне дела, а о направленности деятельности и осмысления ее результатов в рамках альтернативы "себе – другим", "я – другие". Идея ценности волевой регуляции труда представлена, например, в такой пословице: "Как ни верти, а дело верши" и др. В пословицах отражается мысль об уровне владения средствами труда, об относительной роли качеств средств труда и самого субъекта деятельности: "Не котел варит, а стряпуха", "И не плотник, да стучать охотник" и т.п.

Идея должных межлюдских отношений в труде также нашла место в народной мудрости: "Берись дружно – не будет грузно", "Кто собою не управит, тот другого на разум не наставит", Не ускользнула от народного ума структура трудового действия – ориентировка и обслуживаемое ею исполнение: "Семь раз отмерь, один раз отрежь" (а, кстати, в профессиональном фольклоре хирургов есть к этой пословице еще и добавка "... и если можно, не отрезай"); "Не знавши броду, не суйся в воду". В пословицах отображены существенные явления и зависимости, характеризующие мотивационную, смыслообразующую сторону деятельности, труда: "Без охоты не споро у работы", "Страшно дело до зачину", "Горька работа, да хлеб сладок". Зафиксированы определенные подходы к оценке качеств работника: "Не смотри как рот дерет, а смотри как дело ведет", идея оценки его качеств по косвенным симптомам: "Вялый жевака – к делу зевака", идея индивидуального стиля деятельности: "Всяк мастер на свой лад" и др.

В космогонических мифах, например, ветхозаветных (имеющих, как известно, прототипы в еще более древних повериях Востока), содержатся в своеобразно инвертированной форме, в частности, психологические сведения о труде: о важной роли замысла, мысли, речи (по одной из версий мир создавался "по слову"), о создании целого по некоему "образу и подобию", о феномене удовлетворенности содеянным (сотворил и "увидел, что это хорошо"), о некотором режиме смены труда и отдыха (шесть дней работать, творить, на седьмой – отдыхать). В мифах можно встретить идею особо важной роли общения и взаимопонимания в совместной деятельности (неудачное строительство "вавилонского столпа", связанное с утратой общего языка), об эмоциональных состояниях, мотивах, смыслах деятельности (это выражено, например, в характеристиках "гнева", "благоволения", в требовании трудиться "в поте лица", не служить "мамоне" – богатству, чувственным потребностям) и т.п.

Деловая необходимость и социальная функция охарактеризованных выше донаучных форм существования психологических сведений о труде и субъекте труда понятны – это определенный способ опредмечивания и социальной фиксации полезного опыта, психологических открытий, обобщений, сведений, ориентирующих в такой сложной реальности, как труд, трудовые процессы, процессы жизнеобеспечения, деловые качества людей, смысл и организация труда, общение в труде. Кроме того, это и способ придать психологическим сведениям необходимую авторитетность (ссылкой на божество или мудрость народа, предков).

Заслуживающая внимания психологическая информация о труде представлена в разного рода памятниках письменности, литературы. Поскольку речь идет, в частности, об исторических периодах, когда психология как наука не существовала, можно было бы назвать такую информацию "донаучной", или "вненаучной". Но оба эти слова несут для современного читателя некий оттенок недоброкачественности, что не соответствовало бы действительности.

Необходимость вынуждала людей во все времена выделять истинное и полезное знание, ориентирующее их, в частности, и в явлениях психической регуляции жизненно важной деятельности. Поэтому и искать это психологическое по своей сути знание нужно в документах, связанных с такой деятельностью, а не обязательно только в тех, где оно номинально декларируется (т. е. не только в трактатах "о душе"). Вот почему даже с появлением "официальной" психологии как науки (в XIX, как принято считать, веке) наиболее интересное и продуктивное психологическое знание о труде могло содержаться в работах отнюдь не психологов как таковых, но работников, которые по долгу службы были озабочены человеческими факторами сферы труда, производства. А соответственно в "истории психологии" также оказалась долго не замеченной область порождения и существования психологического знания о труде и трудящемся (подробнее об этом см. Носкова О.Г. [236 – 238]; Климов Е.А., Носкова О.Г. [146; 147; 150]). Это знание о труде и субъекте труда порождается и существует не "просто так", а в связи с обслуживанием важных событий технического и социального прогресса. Оно возникает, образно говоря, в "часы пик" истории. Соответственно и искать его нужно у тех авторов, которые служили своему времени, хотя и не обязательно называли себя психологами, психотехниками или иными терминами, указывающими на душу, психику.

Особое явление в связи со сказанным представляет М.В. Ломоносов. У него нет специального трактата о душе, но в его работах по химии, физике, горному делу, географии, в его проектах переустройства отечественной науки неизбежно нашло отображение истинное психологическое знание о труде.

Материалы сочинений М.В. Ломоносова (XVIII в.), дающие основание реконструировать его представления, относящиеся ныне к области, именуемой "психология труда", можно упорядочить прежде всего в виде совокупности следующих тем.

Построение эмоционально насыщенных образов целей и, следовательно, "смыслов" труда, а также вопросы его стимуляции._Система "смыслов" труда включает такие компоненты: "умножение счастья человеческого рода", "слава и польза отечества", "вечное удовольствие отечества", преодоление тягостных состояний – "умаление скуки" за счет использования, в частности, технических средств – "махин"; а также "облегчение работ", "отвращение препятствий", удобство и безопасность труда, экономическая выгода, удовольствие – "увеселение" – от нахождения истины (это отмечено у тех, "которые сокровенными астрономическими правдами увеселяться обыкли"), страсть "насыщать свой дух приятностию самого дела" и многое другое.

Вот целостный пример, характеризующий рассматриваемую здесь смыслотворческую функцию М.В. Ломоносова в отношении труда:

Рассуждая о благополучии жития человеческого... не нахожу того совершеннее, как ежели кто приятными и беспорочными трудами пользу приносит. Ничто на земли смертному выше и благороднее дано быть не может, как упражнение (здесь в значении – занятие, работа, труд. – Е. К.), в котором красота и важность, отнимая чувствие тягостного труда, некоторою сладостию ободряет, которое, никого не оскорбляя, увеселяет неповинное сердце и, умножая других удовольствие, благодарностию оных возбуждает совершенную радость (108, т. II, с. 350).

Вопросы волевой саморегуляции труда. Например, описывая труд рудоискателей, М.В. Ломоносов, в частности, отмечает:

При искании жил не надлежит скоро от дела отставать, когда кто нескоро до руд дойдет...

М.В. Ломоносов рассматривает трудящегося – будь то академик, плотник, рудокоп – как человека, которому нечто обязательно оставляется в труде на его собственное "произволение", "рассуждение".

Вопросы проектирования средств и условий труда с учетом психологических особенностей людей. Сочинения М.В. Ломоносова изобилуют предложениями, проектами разного рода технических средств труда, причем очень часто эти предложения обосновываются ссылками на явления, особенности психики человека. Важное значение с точки зрения психологии труда как науки имеет проект "особливого самопишущего компаса", который можно рассматривать не только как идею усовершенствованного навигационного прибора, но и как первый известный нам в истории замысел самопишущего прибора для психологических исследований трудовой деятельности – деятельности рулевого ("правящего") на судне. Приведем фрагменты соответствующего текста:

Между тем, чтобы все погрешности, которые от оплошностей правящего бывают, знать корабельщику, должен он иметь особливый компас самопишущий, который следующим образом сделать можно...

Далее следует техническое описание, сопровождаемое двумя рисунками.

... Присоединенными сим образом часами к компасу станет обращаться вал, и с него бумага на другой свиваться; карандаш, легко к ней прикасаясь, начертит линею, которая покажет стоящего у правления прошибки и оплошность, что вообще видеть и весом исчислить можно будет. Сим, как думаю, можно познать и уничтожить все погрешности, которые часто случаются от оплошности того, кто на корме правит [203, т. IV, с. 151. 152].

Это есть идея экспериментально-психологического изучения труда судоводителя. Ведь изучение "оплошностей" – классическая область психологии труда.

Вопросы проектирования больших систем с учетом психологических особенностей людей (имеются в виду проекты М.В. Ломоносова об "исправлении" Императорской академии наук и об освоении "Сибирского океана" – Северного морского пути). Интересно, что первый параграф нового "Регламента" академии он начинает с оперирования понятиями, которые в современной науке давно и прочно отнесены к разделу психологического профессиоведения, а именно:

§1. Прежде установления и распоряжения (расположения по "ряду", порядку. – Е. К.) академических членов (членов Императорской Академии наук, ее работников. – Е. К.) должно определить первейших персон сего общества требуемые качества, дабы оных достоинством, знанием и рачением вся академическая система в добром и порядочном движении обращалася [203, т. X, с. 138, 139].

Выражаясь современным научным языком, речь идет об определении требований к личным качествам ведущих работников "сего общества". Вслед за этим М.В. Ломоносов приводит параграфы, содержащие то, что мы теперь бы назвали краткими профессиограммами или профессионально-квалификационными характеристиками. "Требуемые качества" "первейших персон" выводятся из функций, которые предписываются проектом каждому работнику. При этом указываются и общие для всех или некоторых работников, и специфические для определенных трудовых постов требования.

С точки зрения методологии проектирования больших систем, неизбежно включающих человеческий фактор, особый интерес представляет то, что М.В. Ломоносов уделяет специальное внимание общим основаниям, принципам проектирования:

Для всякого предприемлемого важного дела должно полагать наперед непоколебимые основания и предписывать неложные правила, дабы в произведении оных (имеются в виду "предприемлемые" дела. – Е. К.) не подвергнуться каким преткновениям, не просмотреть ничего нужного и не употребить бесполезного.

И далее, например, в связи с "исправлением" академии формулируется семь таких правил, которые в наши дни назвали бы правилами системотехники [203, т. X, с. 141.

Вопросы оптимизации межлюдских отношений в труде. Не только сочинения и разработки, но даже деловые заметки "для себя" пропитаны у М.В. Ломоносова темой взаимоподдержки людей, помощи их друг другу. Например, в таких заметках читаем: "Игнат... Сперва помогать Гришке, после Кирюшке" [203, т. X, с. 426], "помогать Колотошину" [203, т. X, с. 432] и др. Ограничимся одной иллюстрацией из проекта освоения Северного морского пути: "Если, боже сохрани, судно повредится..." и т.д., он излагает предписания по устройству зимовья, организации поведения ("всячески быть в движении"), борьбе с цингой и наряду с этим следующие, чисто психологические:

... ограждаясь великодушием, терпением и взаимным друг друга утешением и ободрением, помогая единодушием и трудами, как брат брату, и всегда представляя, что для пользы отечества все понести должно и что сему их подвигу воспоследствует монаршеская щедрота, от всея России благодарность и вечная в свете слава"[203, т. VI, с 532].

Обсуждая вопросы физики, химии, горного дела, мореплавания, М.В. Ломоносов часто делает экскурсы в соответствующие области практического труда, обнаруживая доскональное знание подробностей. Описание области труда, например, "горных людей", даваемое им, оказывается подчас поразительно скрупулезным и многоохватным. Он принимает в расчет и внутреннюю, психологическую сторону практического труда, и внешние средства, инструменты, производственные условия, включая тонкости обеспечения безопасности, удобства работы и даже специфические особенности одежды работающих. Можно подумать, что он читал современные нам работы по эргономике, в которых провозглашается комплексный подход к анализу системы "человек – средства труда – производственная среда" (подробнее по поводу психологического знания в сочинениях М.В. Ломоносова см. в [143]).

Памятники отечественной письменности, литературы, материалы, характеризующие устное народное творчество, а также памятники материальной культуры еще ждут своего исследователя, который призван достаточно полно реконструировать обсуждаемый здесь пласт истинных и полезных психологических знаний о труде и трудящемся. Ограничимся здесь отдельными иллюстрациями. В древнейшем летописном своде "Повесть временных лет" (первая половина XI в., как полагают специалисты) встречаются, в частности, и психологические интерпретации, характеристики субъекта деятельности и процесса труда, его отдельных сторон. Например: "И бяше около града лесъ и боръ великь, и бяху ловяща зверь, бяху мужи мудри и смыслени..." Штрих, характеризующий мотивационную сторону деятельности и некоторые явления межлюдских отношений: "... и възлюби место и сруби градокъ малъ, и хотяше сести с родом своим, и не даша ему ту близь живущий..."[344, с. 4, 5] В этом же источнике, например, хорошо отрефлексирован процесс принятия государственного решения с включением в него своеобразного – в две серии – экспериментально-психологического исследования личности военачальника.

Так, из описания войны Святослава с греками узнаем следующее. Когда "одоле Святослав и бежаша грьци", царь их, согласно тексту летописи, созвал к себе в палату своих бояр и сказал им: "Что створимъ, яко не можемъ противу ему стати?" Бояре посоветовали "искусить" Святослава, послав ему золото, дорогие ткани, – проверить, склонен ли он к драгоценностям ("Любезнивь ли есть к злату, ли паволокамъ?"). И послали к Святославу "мужа мудра", наказав ему: "Глядай взора и лица его и смысла его". Когда принесли ценности Святославу, выяснилось, что он оказался к ним сравнительно равнодушен, не глянув на них, велел убрать ("не возре на ня, и повеле схоронити"). Тогда эксперимент по изучению личности Святослава был продолжен, и один из бояр посоветовал: "Искуси и еще, поели ему оружье". Когда принесли Святославу оружие, он взял его с удовольствием ("Онъ же приимь, нача хвалити, и любити и целовати царя"). ("Целовати" здесь означает приветствовать. – Е. К.). Здесь "экспериментаторы" приходят к заключению, что этот "муж" таков, что лучше с ним не воевать, а платить ему любую дань: "Лють се мужь хощетъ быти, яко же именья не брежеть, а оружье емлеть; имися по дань". И тогда царь направил Святославу послание: "Не ходи къ граду, возми дань еже хощеши".

Существовали ли в действительности события, описываемые в летописи, – это вопрос гражданской истории. С историкопсихологической точки зрения здесь важно совсем другое: для автора "Повести временных лет" существует неслучайная зависимость между свойствами личности и деятельностью человека (в модельных, кстати, т. е. психодиагностически существенных ситуациях), можно сказать – идея единства личности и деятельности. Для него существуют также и некоторые экспериментальные, как теперь бы сказали, и неэкспериментальные приемы ее изучения. И знание о личности позволяет прогнозировать события настолько важные, что принимается ответственное и нелегкое решение платить дань "еже хощеши" – какую хочешь [344, с. 15]...

В той же летописи мы находим описания событий, из которых явствует, что автору ее понятны роль информации в принятии решений и некоторые механизмы психологического ("рефлексивного", как ныне иногда говорят) управления людьми. Так, в сказании о "белгородском киселе" печенеги большим числом обложили город, когда князь с войском был в отлучке, в походе. И стал в городе "гладъ великь". Жители уже готовы были сдать город, но один из них нашел чисто психологический выход. Собрали по горсти остатки овса, пшеницы или отрубей и сделали "цежь", раствор, из которого варят кисель, залили его в бочку и поместили в колодец. Аналогичным образом поступили с остатками меда, поместив медовую "сыту" в другой колодец. Затем, дав печенегам своих заложников, пригласили десятерых из них – "лучьшие мужа" – для переговоров. И осажденные им сказали -какой смысл осаждать город, если в нем сколько угодно пищи из земли ("почто губите себе? коли можете престояти насъ аще стоите за 10 леть, что можете створити намь? имеем бо кормлю отъ земле; аще ли не веруете, да узрите своима очима"). Послы увидели колодцы, попробовали пищу. Им даже дали взять ее с собой, чтобы показали своим князьям ("Людье же нальяша корчагу цежа и сыты отъ колодязя и вдаша печенегом..."). В результате те "подивишася" и "всташа от града, въевояси идоша" [344, с. 19, 20].

Обратимся к материалам XII в. В "Слове о полку Игореве" содержится хорошо известная "психограмма" деятельности сказителя Бояна:

Аще кому хотяше песнь творити, то растекашася мыслию по древу, серым вълкомъ по земли, шизымь орломъ подь облагал.

Столь же образна и психограмма воинов, которых "буй тур Всеволод" характеризует не перечнем названий их личных качеств, а указанием либо на их проявление, либо на происхождение:

А мои ти куряни сведоми къмети (къметь – воин. – Е. К.): подь трубами повити, подь шеломы възлелеяни, конець копия въскьрмлени; пути имъ ведоми, яруги (овраги, яры. – Е. К.) имь знаеми, луци у нихъ напряжени, тули (колчаны. – Е. К.) отворени, сабли изъострени; сами скачуть, аки серый вълци въ поле, ищучи себе чти (чести. – Е. К.), а князю славе.

По тексту "Слова" рассыпаны разнообразные психологические характеристики людей в основном в связи с ратным трудом: "Игорь мыслию поля мерить отъ великаго Дону до малого Донца", "храбрая сердца в жестоцемъ харалузе (харалуз – булат, имеется, вероятно, в виду бой. – Е. К.) скована, а въ буести закалена" – имеется в виду военная деятельность как фактор воспитания храбрости, черт характера; "Храбрая мысль носить вашь умъ на дело!"; об Игоре сказано, что он стянул, напряг ("истягну") "умъ крепостию своею и поостри сердца своего мужествомь, напльнився ратнаго духа, наведе своя храбрыя плъкы на землю Половецькую за землю Руськую" – своего рода характеристика психологической преднастройки к деятельности, к ратному труду. Много красочных характеристик психических состояний горя, печали, тоски, "туги" в связи с военным поражением и вместе с тем картина тех мотивов, которые должны отвратить князей от междоусобиц и объединить перед лицом противника. Мотивы при этом индивидуально дифференцируются в зависимости от того, о каком человеке идет речь. Эта информация вложена в уста великого князя Святослава, который произнес "злато слово, съ слезами смешено". Одному он напоминает о его победах, другому – об "обидах", третьего укоряет, что он, имея силы, не направляет их на Кончака и т.д. [344, с. 58 – 71].

"Послание Данила Заточенаго к великому князю Ярославу Всеволодовичю" – этот литературный памятник, известный под названием "Моление Даниила Заточника", возник, полагают, в первой четверти XIII в. Едва ли это личная челобитная. Скорее всего его можно рассматривать как своего рода "рекомендации" руководителю, основанные на психологическом знании и призванные внести коррекцию в стиль его правления и в складывающееся в княжестве (как организационной системе) конкретное положение дел – т. е. организационное консультирование, как сказали бы в наши дни. При этом очень многие рекомендации относятся к области межличностного восприятия, "подбору кадров", как теперь бы сказали. "Моление" построено очень умно с точки зрения его названной выше цели. Вначале дан своеобразный краткий общий гимн разума, мудрости, призыв к добрым помыслам и обещание сообщить в форме притч нечто важное для будущего. Авторское "я" как здесь, так и на протяжении всего моления скорее собирательное. Это, видимо, "мы, мыслящие скромные люди". "Я" диктуется скорее конкретной логикой примеров, притч, которые нельзя чисто формально отнести сразу ко многим людям. "Я" – это оконкреченное "Мы". Итак, вернемся к началу "Моления":

Вострубим убо, братие, аки в златокованную трубу, въ разумъ ума своего... да восплачются в нас душеполезныя помыслы... Да развергну въ притчах гадания моя и провещаю во языцех (в народах. – Е. К.) славу мою...

Далее идет текст, как бы улещивающий читателя и располагающий его к чтению (ведь обращаются к власть имущему – "клиенту оргконсультанта", так сказать). Такого рода фрагменты текста, которые должны способствовать установлению контакта со специфическим читателем, поддерживать этот контакт, стимулировать, мотивировать читателя, отводить некоторые его возможные сомнения и возражения, встречаются периодически на протяжении всего текста. Так, вначале автор называет читателя благоразумным, расположенным к людям: "Ведыи (зная. – Е. К.), господине, твое благоразумие и притекохъ (прибег. – Е. К.) к обычней твоей любви". Через некоторое время автор подчеркнет свою верноподданость князю и то, что князь – глава людям своим. В конце автор как бы извиняется за многословие, прибегает к самоуничижению и завершает моление отнюдь не "личной просьбой", а некоей здравицей князю. Все это только обрамление самого главного; основное, о чем говорит автор, состоит в следующем: князю (будем полагать, руководителю некоторой организации) нужно за внешностью, богатством и даже возрастом видеть внутреннее, психологическое содержание человека, его ум или глупость и окружать себя умными людьми:

... Не возри на внешняя моя, но вонми внутренняя моя. Аз бо семь одеяниемъ скуденъ, но разумом обилен; юнъ возраст имыи, но стар смысль вложихъ вонь (в него. -Е. К.)".

Это не самооценка автора-юнца, но указание князю о том, что видеть в людях: "Не лиши хлеба нища мудра, не возноси до облакъ богата несмыслена..." Далее указывается некоторая характерологическая тонкость, как бы разделяющая храбрых и мудрых (ведь князь, возможно, ценит в других только храбрость): "Умен муж не велми бывает на рати храбръ, но крепокъ в замыслех". И князю советуют собирать и храбрых и умных. Далее князя призывают проявлять щедрость по отношению к неимущим, раскрывают ему глаза на некоторые кажущиеся явления верности и праведности. Некоторые верны дружбе, пока их кормят, а "при напасти" становятся врагами; монахи и монахини – "ангелский имея на себе образъ, а блудной нравь". Князю еще и еще раз советуют по существу разбираться в "человеческом факторе", как теперь иногда говорят: "Прилепляяся премудрымь, премудръ будешь. Мужа лукава бегай и учения его не слушай". Выражаясь современными языковыми штампами, в "Молении" мы видим буквально призывный вопль к научному управлению большой социальной группой [344, с. 138145].

Сходную функцию выполняет, например, "Слово о житии и преставлении великого князя Дмитрия Ивановича" (конец XIV – начало XV вв.). Этот документ изобилует психологическими характеристиками и является своего рода нормативной психограммой "руководителя", его "квалификационной характеристикой". Автор даже не преминул указать: "да се слышаще, цари и князи, научитеся тако творити". Из текста реконструируется идея о том, что особенности личности, субъекта деятельности не случайным образом определяются ходом возрастного развития человека, его воспитания:

воспитан же бысть въ благочестии и въ славе во всяцеми наказании духовными и оть самехъ пеленъ бога възлюби.

При этом развитие, воспитание происходит в определенного рода деятельности и при самостоятельной активности:

Еще же младъ сый възрастомъ, и о духовныхъ прилежа делесехъ (делах. – Е. К.), и пустошныхъ беседъ не творяше, и срамныхъ глаголь не любляше, злонравныхъ человекъ отвращашеся, а съ благыми всегда беседовавше... и т.д.

Характеристика личности дается здесь в основном через ее проявления в деятельности: "вельможамъ своимъ тихоуветливъ въ наряде (в распоряжениях. – Е. К.) бываше, никого же не оскорбляше, но всех равно любляше...", "... стражбу земли Руськыя мужествомь своимъ держаше..., а умомь свершенъ всегда бываше.." [344, с. 179-187].

У Нила Сорского (конец XV – начало XVI вв.) находим своего рода "трудотерапевтическую" рекомендацию: "твори чтолибо рукоделия, сим бо лукавые помыслы отгоняются" [250, с. 99]. У него также есть некоторое учение о преодолении нежелательных психических состояний, "страстей". В рекомендациях по устройству домашнего быта ("Домострой", XVI в.) находим идею сообразовывать выбор направления трудового обучения с личными качествами подрастающего человека: "... учити рукоделию матери дщери, а отцу сынове, кто чего достоин, каков кому просуг (способность. – Е. К.) бог даст" [344, с. 273]. А вот своего рода нормативная профессиограмма, формулирующая требования к крестянину, выбираемому на годичный срок в качестве мирского старосты: полагается выбирать "человека добра, душею пряма... не вора, и не бражника, и не миропродавца, кому бы мочно в государевых делах и денежных сборах верити" – из деловой грамоты крестьян Восточной Сибири (XVII в.) [14].

В книге А.Н. Радищева "Путешествие из Петербурга в Москву" (XVIII в.) акцентирована идея уважения ко всякому труду, описан феномен социогенной непригодности человека к профессии – человек должен был оставить службу, так как, будучи честным, не мог совместиться с сослуживцами, практиковавшими "беззаконное очищение злодейства" и "обвинение невинности" [290, с. 89 – 101]. В этой же книге в главе "Любани" приведен поучительный образец определенным образом структурированной беседы как метода выявления мотивов труда (более подробное обсуждение этого вопроса см. в [142, с. 1719], а о психологии труда в России XVIII в. – в [147] и [150]).

В романе Н.Г. Чернышевского "Что делать?" (XIX в.) четко выражена, в частности, идея проектирования рабочего места труженика сельского хозяйства в целях оптимизации, гуманизации его труда, как теперь, быть может, сказали бы:

...день зноен, но им, конечно, ничего: над тою частью нивы, где они работают, раскинут огромный полог; как продвигается их работа, продвигается и он – как устроили они себе прохладу!.

Есть даже идея нетрадиционного распределения функций между человеком и техникой: "Почти все делают за них машины", а люди "почти только ходят, ездят, управляют машинами" [353, с. 281]. Ценный оттенок мысли в первом из приведенных примеров состоит в том, что трудящиеся сами создают себе комфортные условия труда.

Значительное место занимают психологические понятия в юридических, государственных документах о труде и трудящемся. Предоставляем читателю самостоятельно избрать соответствующие материалы для анализа. Важное обстоятельство, которое можно при этом подметить, состоит в том, что положения нормативных документов (например, о поощрениях, взысканиях) строятся на некоторых подразумеваемых психологических моделях трудящегося. А именно, например, система поощрений и взысканий предполагает вполне определенные знания, представления о мотивации, ценностные представления, о потребностях трудящегося, в соответствии с чем и введены, скажем, такие категории поощрений, как объявление благодарности, выдача премии и т.п. То, что в основе подобного рода нормативных положений лежит вполне определенная психологическая модель работника, становится совершенно ясным, если взять для сопоставления другие нормы:

А про всяку вину по уху, ни по видению не бити; ни под сердце кулаком, ни пинком, ни посохом не колоть... А плетью с наказанием бережно бити" ("Домострой", XVI в.).

Многие понятия, традиционно и бесспорно являющиеся вместе с тем и теоретическими объектами психологии, находят отображение в тексте Конституции страны, в уставах общественных и государственных организаций. Попробуйте в порядке упражнения выделить психологические понятия из таких документов.

Охарактеризованную выше реальность, сводящуюся к множеству порождаемых и используемых в обществе психологических знаний о труде и трудящемся, мы и обозначаем как область неспециального истинного знания о труде и трудящемся, или как область "неизвестной" психологии труда [147, с. 73-75]. Общий признак этого рода знаний – их включенность в контекст практических задач (этим, кстати, определяется и признак истинности, не говоря уже о полезности, указанных знаний; практика как критерий истины закономерно "отшелушивает" все надуманное, недостаточно существенное, ложное).