После подписания Беловежских соглашений начался четвертый этап контрреволюции.

С этого времени динамика общественных процессов в бывших республиках СССР начинает существенно различаться, и рассматривать ее здесь нет возможности. Нам придется сосредоточить внимание на Российской Федерации. С разрушением СССР она оказалась в крайне тяжелой геополитической ситуации: была отрезана от удобных выходов к Балтийскому и Черному морям и заключена в границах, которые никогда в прошлом не были рубежами государства, не приспособлены для охраны и обороны. Русский народ, как и многие другие народы России и СНГ, стал разделенным народом.

Основным содержанием четвертого этапа была ликвидация экономического фундамента социализма - общественной собственности на основные средства производства, экспроприация абсолютного большинства народа. Это делалось двумя путями.

Первым была форсированная приватизация. По действовавшему закону всем гражданам должны были выдаваться именные приватизационные чеки - своего рода акции былого общенародного предприятия. Но выполнялся не закон, а очередной указ президента, по которому выдавались анонимные “ваучеры”. Строго говоря, в нынешней России нет законной частной собственности - приватизация была незаконна с самого начала. Отвечавший за нее А. Чубайс уверял, что реальная стоимость ваучера равняется двум автомашинам “Волга”. Однако, предприимчивые чиновники и особо приближенные к власти дельцы скупали их за гроши - от цены стиральной машины до цены породистого котенка, почему в некоторых городах России их назвали “мяучерами”. Достояние нации за бесценок прибрала к рукам кучка “новых русских”. “Демократы” хотели с ходу приватизировать и собственность колхозов, преобразовав их в акционерные общества. Имелось в виду, что крестьяне смогут выходить из них с получением пая. Еще 1991 года на стенах московских домов появились листовки с призывами к скорейшей приватизации земли, “чтобы новый урожай смогли убрать сами хозяева со своей земли”. Но сразу приватизировать землю “демократам” не удалось, а. крестьяне не спешат становиться “хозяевами”, и большинство колхозов сохраняется до сих пор под именем акционерных обществ. Попытка создать в России класс “цивилизованных фермеров” провалилась в очередной раз. Провал “фермеризации” лишний раз подчеркнул, что российскому крестьянству практически невозможно что-либо навязать даже теперь, когда оно составляет не более 25% населения. Что же говорить о годах гражданской войны и коллективизации, когда в деревне жило абсолютное большинство!

Другим путем экспроприации народа был отказ самого государства от защиты жизненных интересов трудящихся. С 1 января 1992 г. были “отпущены” цены. Ельцин на рельсы не лег. Накопленные десятилетиями сбережения превратились в ничто. Если бы не запас продовольствия и вещей, оставшийся почти в каждой семье от советских времен, возник бы массовый голод. В страну прибыли многочисленные эксперты Международного валютного фонда. Их требования урезать бюджетные расходы на поддержание промышленности, сельского хозяйства, науки и культуры, образования и здравоохранения легли в основу социально-экономической политики первого “демократического” правительства. За нее отвечал вице-премьер Е. Гайдар, внук двух выдающихся писателей-революционеров, живое доказательство той истины, что “на детях гениев природа отдыхает”.

Экспорт нефти и газа, за который “демократы” ругали КПСС, теперь вырос в несколько раз, хотя объем добычи снизился (между прочим, крупный пакет акций “Роснефти” принадлежит русской православной церкви). Везде, где можно и где нельзя - от Дальнего Востока до берегов Черного моря, - хищнически вырубались леса; на экспорт шла необработанная древесина. Российские бизнесмены наводнили зарубежные рынки цирконием, редкоземельными металлами, сбив мировые цены и спустив по дешевке стратегические запасы, создававшиеся много лет. Экспортировать стратегическое сырье было еще запрещено, но они находили способы. Например, появились невиданные в мире изделия - титановые лопаты, которые и вывозились за границу. Что уж говорить о меди и алюминии - их вывозили все, от крупных предприятий до одиночек, кравших провода с линий электропередачи и памятники с кладбищ. Эстония, не добывающая ни грамма цветных металлов, внезапно превратилась в крупнейшего их экспортера - там удобнее всего было заключать подобные сделки. Выгоднейшим бизнесом стал импорт алкоголя и его производство в самой России. Государство впервые за 400 лет отказалось от винной монополии, а народ поплатился не только оскудением бюджета, но и здоровьем и жизнями тысяч людей, отравленных дешевыми алкогольными суррогатами. Столь же неудержимым потоком хлынула в Россию продукция американских табачных фирм; ее реклама, запрещенная в самих США, и поныне смотрит с аршинных щитов чуть не на каждой московской улице, в переходах метро. (Между прочим, в алкогольном и табачном бизнесе одну из главных ролей играет Русская православная церковь.) Еще одной золотой жилой для “новых русских” стали лекарства. Цены на них взлетели до астрономических высот.

Самым простым способом обогащения было строительство “финансовых пирамид”. Для этого не надо было даже отвинчивать от дверей бронзовые ручки - достаточно было выпустить и поактивнее разрекламировать акции некой фирмы. Самую нахальную из них - МММ - рекламировали пока еще государственное телевидение и даже оппозиционная газета “Советская Россия”. Люди, не имевшие опыта обращения с такими беспардонными обманщиками, покупали акции, не уточнив даже, чем фирма занимается. “У МММ нет проблем!” Зато сколько их появилось у доверчивых акционеров, с которыми вовремя лопнувшая фирма не рассчиталась до сих пор...

Передовая часть трудового народа не молчала. На основе Инициативной и Большевистской платформ КПСС после ее запрета возникли новые партии - Российская коммунистическая рабочая партия (РКРП) и Всесоюзная коммунистическая партия большевиков (ВКПБ). Находясь на полулегальном положении, они не имели оформленного членства, но к ним тяготело несколько сот тысяч человек. Связанное с ними движение “Трудовая Москва” уже 22 декабря 1991 г. провело “Марш голодных очередей”, и надо было видеть, как смотрели люди на красные знамена, развевавшиеся над колоннами. 23 февраля последовала новая мощная демонстрация. О том, насколько напугана была “демократическая” власть, можно было судить по перегородившим подступы к Кремлю грузовикам и жестокому избиению ОМОНом ветеранов войны, шедших возложить цветы к Вечному огню. 17 марта, в годовщину референдума, было созвано Всенародное вече. Не меньше 100 тысяч человек заполнили Манежную площадь возле самого Кремля. Перепуганное “правительство” Москвы (к тому времени Попова в мэрском кресле сменил Лужков) бросило огромные средства на строительство никому не нужного подземного торгового центра под Манежной, лишь бы на этой площади больше не могли собираться демонстранты.

Когда первый испуг прошел, правители, видимо, сообразили, что дубинками и разрытием площади тут не обойтись - эффект получался обратный желаемому. Пришлось легализовать умеренную часть бывшей КП РСФСР, не вернув ей, конечно, партийного имущества. Так возникла Компартия Российской Федерации (КПРФ), во главе которой встал Зюганов. В нее вступили и некоторые из амнистированных по делу ГКЧП. Большинство членов КПСС старшего поколения приняло КПРФ как преемницу своей старой партии. Численность и влияние левых компартий были тем самым ограничены. Уступая им на митингующей улице, КПРФ была сильнее своими связями в аппаратно-чиновничьих кругах, среди директоров заводов и институтов, председателей колхозов и т.п. Среди них было много людей, подхваченных потоком событий и не ставших, в отличие от “демократов”, законченными дельцами криминально-компрадорского толка. Они придерживались расплывчатых идеалов патриотизма и социальной справедливости, слово “коммунист” ассоциировалось у них со спокойной зажиточной жизнью, безопасностью и величием Советской державы. Неприятие ими “демократов” носило не революционный, а консервативный характер: остановить разрушение страны, сохранить от прошлого все хорошее. Эти настроения улавливал Зюганов, заявлявший во всеуслышание: “Россия исчерпала лимит на революции”.

Другой узел противоречий завязался между президентской властью и Верховным Советом, тем самым, который провозглашал “суверенитет” России, совместно с Ельциным вел “войну законов” против СССР, санкционировал августовские репрессии. Даже он не мог не реагировать на явно антинародные меры новых властей. В конце 1992 г. Съезд народных депутатов подверг правительство резкой критике. Гайдару пришлось уйти с поста вице-премьера; специально для него организовали микроскопический Институт проблем переходного периода, щедро - не то что другие НИИ - финансируемый. Ельцин вынужден был отказаться от совмещения постов президента и премьера. Во главе правительства встал В. Черномырдин - “премьер от Газпрома”.

В стране фактически установилось двоевластие президентства и Советов, причем каждая власть, в свою очередь, была внутренне противоречива. Президентская власть существовала как на уровне федерации, так и в бывших автономных республиках, правители которых последовали совету Ельцина “брать столько суверенитета, сколько смогут проглотить”. Советы совмещали черты буржуазного парламентаризма и былого советского народовластия.

Советская власть как таковая качественно отличается от парламентаризма. Депутаты-непрофессионалы, работающие по основной специальности и собирающиеся только на сессию или съезд, - совсем не то, что профессионалы-парламентарии. Советы нельзя было превратить в парламент, даже если этого хотелось им самим. Они не просто законодательная власть, конституционно отделенная от исполнительной в рамках одной, буржуазно-демократической, системы власти. Советы - это именно другая система власти, рожденная революцией и стоявшая на пути контрреволюции независимо от своей идеологии. Другое дело, что реформистская идеология может ее погубить. Сами депутаты принимали поправки к Конституции, создавшие зачаток иной системы власти - пост президента. Абсолютно чуждый системе Советов, апеллирующий к неорганизованной массе избирателей через голову Советов, пост президента мог быть только зачатком буржуазно-проимпериалистической системы власти. В то же время никакие поправки не устранили ключевой нормы всех советских конституций - полновластия высшего форума Советов. Съезд народных депутатов не был подчинен президенту и имел право отрешить его от власти. Это противоречие выглядело как противостояние разных институтов власти, но на самом деле было столкновением систем власти.

Ельцинский режим и поддержавшие его “демократы” называли свои действия реформами, на деле же совершали насильственную контрреволюцию, коренной слом законной власти. Советы пытались действительно придать событиям характер реформ, т.е. плавного, постепенного, наименее болезненного перехода к “социально ориентированной рыночной экономике”. Однако, реформистский путь не устраивал империалистические круги, которым нужны не конкуренты, а источники дешевого сырья, места складирования ядерных отходов, наемные солдаты для войн в “третьем мире”. В защиту Советской власти выступили силы антиимпериалистические, правда, в составе более широкого блока, включавшего национал-реформистов. Так было, несмотря на антикоммунистические предубеждения некоторых лидеров, несмотря на мелькание на телеэкранах немногочисленных правых националистов из “Русского национального единства” с чем-то отдаленно похожим на свастику на рукавах. Идейная путаница обычна в любом “широком фронте”. Но объективно победа Советской власти над президентской начала бы обратное движение маятника, отклонившегося далеко вправо. Сложился бы новый правящий блок во главе с той частью управленцев-профессионалов, которая намеревалась защищать промышленность, сельское хозяйство, науку, культуру, образование, здравоохранение от разрушительных требований МВФ и других империалистических институтов. Пусть эти люди субъективно желали всего только “социально ориентированной рыночной экономики”, собирались только притормозить приобщение страны к “мировой цивилизации”. Даже самые скромные их действия в таком духе привели бы к противостоянию с воинствующими империалистическими силами, не желающими ни с кем делить власть над миром. А значит, неизбежно началась бы дифференциация “советского” лагеря, и инициатива вполне могла бы перейти к левым силам, к тому же и организованным лучше других.

До поры до времени буржуазно-проимпериалистическая власть держалась, как и в период двоевластия 1917 г., на несознательности другой власти - Советов. Ельцин готовился к столкновению, неизбежности которого еще не сознавало большинство депутатов. Председатель Верховного Совета Р.И. Хасбулатов делал все возможное и невозможное для компромисса с президентом. Верховный Совет несколько раз предоставлял президенту чрезвычайные полномочия. Пользуясь ими, Ельцин изгнал со службы неугодных и расставил в правительстве, армии, органах безопасности своих людей. Вокруг него объединились те, кто нес личную ответственность за “дешевую распродажу” природных ресурсов России на Запад, за присвоение имущества группы советских (российских) войск в Германии. Только весной и летом 1993 г. Верховный Совет вплотную занялся окружением президента, изобличая в коррупции одного “придворного” за другим. С изменением настроений в оппозицию Ельцину перешел и Хасбулатов. Еще в феврале он внес предложение провести референдум о доверии обеим “ветвям власти” и о досрочных перевыборах Президента и Верховного Совета.

Ельцин выдвинул проект новой конституции, в котором Советам не оставалось места, и во всеуслышание заявлял, что депутаты не примут его. Значит, ее можно было ввести только путем переворота. Для его политического обеспечения президентская власть провела очередной “всенародный референдум”, перехватив, как водится, идею у своих политических противников. В бюллетень были включены вопросы: “Доверяете ли Вы президенту Российской Федерации Б.Н.Ельцину?”, “Одобряете ли Вы социально-экономическую политику, осуществляемую с 1992 года?”, “Считаете ли Вы необходимым проведение досрочных выборов Президента Российской Федерации?”, “Считаете ли Вы необходимым проведение досрочных выборов депутатов Российской Федерации?” Депутатов какого именно органа власти - не уточнялось. Однако не было и вопроса о разгоне Съезда Советов.

Президентская сторона призвала ответить на вопросы референдума “Да, да, нет, да”. Эта формула неслась с экранов телевизоров, из радиоприемников, смотрела со стен домов и витрин магазинов. Это была даже не агитация, а просто выработка условного рефлекса, как у лабораторной собаки. Референдум должен был проводиться 25 апреля, около праздника Пасхи, и в те дни ходил такой анекдот: встречаются на Пасху около церкви две старухи, одна говорит “Христос воскрес!", а вторая вместо “Воистину воскрес!” отвечает “Да, да, нет, да!”. Агитация, впрочем, тоже имела место и сводилась в основном к тому, что Ельцин - истинно русский патриот, а Хасбулатов - чеченец. Противостояние систем власти постарались свести к противостоянию лидеров. По итогам голосования Ельцину насчитали около 60% голосов.

21 сентября, после посещения Таманской и Кантемировской дивизий, Ельцин подписал указ о роспуске Верховного Совета. Действовавшая Конституция не давала президенту таких полномочий. Это был государственный переворот:

Реакция рассчитала точно: широта и разнородность национал-реформистского и антиимпериалистического фронта, усиливающая его при демократических выборах, ослабляет его шансы на победу в силовом противостоянии. Тут требуется единство воли, а его-то как раз быть не могло. Судя по всему, у руководства Верховного Совета не было заранее разработанного плана борьбы за власть в чрезвычайных условиях.

Верховный Совет в соответствии с решением Конституционного суда квалифицировал действия Ельцина как переворот, объявил о его смещении и возложил полномочия президента на Руцкого. Срочно собрался Съезд народных депутатов. Некоторые лидеры оппозиционных партий и местных Советов предлагали перенести руководящий центр Советов в одну из областей, вставших на их сторону; этого сделано не было. Провинция выжидала развития событий в Москве. Лидеры Федерации независимых профсоюзов России заявили о поддержке Советов и призвали к забастовке, но не смогли ее организовать: в профсоюзном руководстве тоже не было единства. Руководители КПРФ ограничились призывами разрешить конфликт путем переговоров, хотя объективной возможности такого решения не было. Исполнительная власть намеренно подводила законодательную к насильственной развязке. Дома Советов, где заседал Съезд народных депутатов, был подвергнут военной блокаде, ОМОН зверски избивал мирные демонстрации. В Москву съехались активисты оппозиции со всей страны, из них были созданы отряды народного ополчения для защиты Дома Советов. Одна искра могла привести к взрыву.

Как и в 1991 г., в события активно вмешивался “цивилизованный мир”. Незадолго до переворота послом США в России был назначен Т. Пикеринг, имевший опыт руководства подобными акциями: в начале 80-х гг. он был послом в Сальвадоре. В печати сообщалось о переброске в Москву боевиков американских и израильских спецслужб. Госсекретарь США предупредил, что просто так штурмовать Дом Советов нельзя - этого не поймет “мировое общественное мнение”. Тут же патриарх Русской православной церкви, прервавший визит в США для посредничества в переговорах президента и Советов, заявил, что церковь предаст анафеме тех, кто первыми прольет кровь - как будто кровь уже не была пролита полицейскими из ОМОНа. На следующий день ”мировому общественному мнению” продемонстрировали “боевиков”, якобы напавших на защитников президента.

Как было дело, видели те, кто находился на Октябрьской площади, где “Трудовая Москва” созывала Всенародное вече. В начале митинга от него отделилась группа людей во главе с депутатом Уражцевым. Бывший ярый “демократ”, он сделался столь же горячим оппозиционером и громче всех говорил митингующим у Дома Советов, что режим Ельцина вот-вот падет. Именно его люди двинулись по Садовому кольцу к мэрии и Дому Советов, и “стражи порядка” вдруг побежали, бросая оружие, шлемы, щиты и грузовики. Из здания мэрии какие-то неизвестные открыли по демонстрантам стрельбу; в ответ люди из “Русского национального единства” пошли на штурм, не встретив сопротивления. Почти одновременно были отведены внутренние войска, блокировавшие Дом Советов. В это время митингующие с Октябрьской площади во главе с лидером “Трудовой Москвы” В. Анпиловым только что направились к мэрии вручить свои требования, а не штурмовать что-либо. Но весть о взятии мэрии и снятии осады Дома Советов разнеслась подобно молнии, демонстрация стала стремительно расти. Защитники Дома Советов и руководители митинга должны были выбирать: либо бездействовать (тогда их все равно обвинили бы в подготовке столкновения), либо попытаться возглавить движение, вызванное не ими (как поступили большевики в январе 1905 г. и в июле 1917 г.). Они выбрали второе.

С балкона Дома Советов перед митингующими выступили Хасбулатов и Руцкой. Первый призвал идти на Кремль, но второй на правах профессионала-военного, знающего, что надо делать, направил колонну к телецентру Останкино - символу правительственной монополии на информацию. Правительственное радио поспешно сообщило об этом на всю страну. Неизвестно, какой реакции ждали заказчики этого сообщения, но наверняка не той, которая последовала: на улицы Москвы вышли еще сотни тысяч людей. Провокация вышла из-под контроля ее организаторов и переросла в стихийное невооруженное восстание.

Размах событий не уступал восстанию 1905 г. на той же Красной Пресне, где Дом Советов находится рядом с памятником тогдашним бойцам. В 1993 г. в историю России было вписано еще одно Октябрьское восстание. Несколько часов чаши весов колебались. По телевидению выступил насмерть перепуганный Гайдар, призвавший на защиту власти добровольцев и обещавший раздать им оружие. Ни командующие военными округами, ни даже министр обороны Грачев не решались ввести в дело армию. Исход решила не армия в целом, а несколько тысяч офицеров, заранее нанятых режимом Ельцина. Первые выстрелы раздались вечером у радиоцентра Останкино. Потом по безоружным людям открыли пулеметный огонь бронетранспортеры. 3 октября 1993 года стало еще одним Кровавым воскресеньем.