Зависимый капитализм и община.

Представляется, однако, что историческая специфика нашей страны состоит не в том, в чем усматривают ее национал-патриоты. Российское общество было связано с мировым развитием отнюдь не чисто внешне, как неявно принимается и концепцией феодальной отсталости, и концепцией общинной самобытности; без учета этой связи нельзя понять динамику его внутреннего развития. Уже средневековая Русь составляла неотъемлемую часть феодальной Евразии, включенную в ее военные, торговые, церковные связи. Превращение Руси в Россию шло на рубеже Средневековья и Нового времени в тесной связи с ее втягиванием в мировое капиталистическое разделение труда. С XVI века она была экспортером сырья, а с конца XVIII по начало XX века - и продовольствия в цивилизованную Европу. Именно потребности этого экспорта вызвали непомерное развитие крепостничества, которое нельзя считать феодальным институтом: подлинное феодальное Средневековье его не знало, в России закрепощение крестьян началось только в конце XVI в. С конца XVI по начало XX в. наша страна следовала по пути капиталистического развития, но не метропольного (“цивилизованного” на языке “демократов”), а периферийно-зависимого. В этом отношении Россия делила судьбу Центральной, Южной и Юго-Восточной Европы, Латинской Америки, Африки, большей части Азии. Во всех этих регионах зависимо-капиталистическое развитие долгое время облекалось в крепостнические, плантационно-рабовладельческие и иные формы, которые при поверхностном рассмотрении выглядят докапиталистическими.

Однако, в отличие от других стран зависимой периферии, Россия входила в концерт европейских держав, выполняя в нем, особенно в XVIII-XIX веках, военно-политические функции, не менее важные для стабильности мировой капиталистической системы, чем российское сырье. Поэтому она имела некоторую возможность развивать промышленность, образование и науку европейского уровня, что создавало определенные предпосылки ограничения зависимости.

Действительная проблема состоит в следующем: почему страна, давно и глубоко втянутая в системные отношения антагонистического классового общества, дольше всех европейских и большинства азиатских стран сохраняла в себе многие черты (их даже нельзя назвать пережитками) давно минувшей эпохи общества протоклассового?

Первой и главной из этих черт было сохранение крестьянской общины, причем не как локального явления, а как системы общин, охватывавших абсолютное большинство населения. Конечно, в стране, где уже давно сложились отношения классовой эксплуатации, не могла сохраниться в первозданном виде протоклассовая иерархия общин, вершина которой - власть государя - возвышается над ними как выразительница их общей воли, исполнитель общих дел, а не как отчужденное от общества “государство в собственном смысле”. Российское самодержавное государство давно вступило на путь отчуждения от народных масс. Тем не менее объем общественно необходимых функций государства был в России значительно выше среднего для эксплуататорских обществ. Особенно это относится к одной из важнейших его функций - военной. С раннего Средневековья Руси приходилось воевать со степными кочевниками и Золотой Ордой, а России с XVI по ХIХ в. - с агрессивными соседями, окружавшими ее со всех сторон (Ливонский Орден, Речь Посполитая, Османская империя и т. д.). В этих государствах покоренные народы подвергались социальному и национальному угнетению гораздо более тяжелому, чем в России. Войны, которые вела против них Россия, не носили типичного для эксплуататорских обществ грабительского и угнетательского характера. Они, как правило, велись за отвоевание плодородных земель у кочевников и защиту земледельцев от их набегов, за выход к жизненно необходимым России морям, за освобождение дружественных народов от чужеземного ига или даже спасение их от физического истребления. Не составляли исключения даже войны самодержавия против буржуазных революций в Польше и Венгрии, ибо большинству славянских народов эти революции несли только ужесточение гнета, и белорусы, украинцы, словаки, югославы ждали русских как спасителей. Когда же сама Россия подвергалась вторжению, народ безошибочно чувствовал угрозу всему укладу своей жизни и поднимался на отечественную войну: в 1610-1617 гг. - против польских и шведских завоевателей, в 1812 г. - против Наполеона. Отечественная война, руководимая государственной властью, но ведущаяся всем народом (ополчением, партизанскими отрядами) - явление не типичное для зрелых классовых обществ. Последние знают либо войны между государствами, либо национально-освободительные и гражданские войны за создание того или иного государства, причем в обоих случаях национальные задачи обусловлены социально-классовыми. Отечественная же война основывается на приоритете общих (даже не национальных, ибо речь идет о многонациональной стране) задач над частными; она возможна лишь там, где социальный антагонизм не пронизывает всех отношений между людьми, а власть не вполне отчуждена от народа.

Вопреки мнению “национал-патриотов”, общинность не имеет отношения ни к православию, ни к самодержавию. Она была обусловлена в первую очередь характером взаимосвязи общества и природы большей части империи - собственно России, Великороссии, почти целиком располагавшейся в зоне рискованного земледелия, на огромных пространствах почти полного бездорожья. Здесь надо было укладывать сельскохозяйственные работы в четыре-пять месяцев, иметь страховой запас продовольствия на время частых неурожаев, осваивать огромные массивы целинных земель. В этих условиях никакое земледельческое хозяйство до начала ХХ в., если не дольше, было невозможно без крестьянской общины. Без нее не могли обойтись не только сами крестьяне, но и помещики. К тому же никакие запреты и кары не могли совсем закрыть беглым крестьянам путь на осваиваемые окраины, и с этих окраин четырежды за два века (XVII-XVIII) грозно поднималось пламя крестьянских войн. В такой стране нельзя было и помышлять о насильственном разрушении общины и экспроприации общинных земель крепостниками на манер тогдашней Центральной Европы. Волей-неволей приходилось организовывать хозяйство так, чтобы крепостные трудились не только “за страх”, но и “за совесть” - в соответствии с общинным распорядком жизни.

Не в меньшей степени нуждалось в общине и государство - и для управления государственными крестьянами, которые составляли около половины всего крестьянства, и для выполнения военно-административных функций. В огромной крестьянской стране без опоры на общину нельзя было ни собрать налоги, ни набрать солдат. Военное дело в России было организовано в значительной мере соответственно общинным традициям. В отличие от остальной Европы и Азии Россия не знала наемного войска. С 1699 по 1874 г. армия комплектовалась путем рекрутского набора, а позже - всеобщей воинской обязанности. И второе, и особенно первое в общинно-крестьянской стране являлось не столько индивидуальной повинностью, сколько обязательством общины перед государством. Оно не было совершенно чуждо сознанию крестьян-общинников и держалось не на одном принуждении. М.Ю. Лермонтов, поэт, живший в середине XIX века, вкладывает в уста солдата такую характеристику хорошего офицера: “Слуга царю, отец солдатам”. В XVIII в. популярность в русской армии фельдмаршала Суворова объясняется не только его военными дарованиями, но и его поведением “отца солдат”. Характеристика эта восходит еще ко временам раннефеодальных дружин, которые осознавались как братства, а вступление в них - как новое рождение.

Протоклассовые черты, не вполне утраченные российским обществом, в еще большей степени были свойственны народному сознанию. В нем устойчиво сохранялась установка на взаимные обязательства правящих и управляемых сословий, более того - на особую ответственность первых перед вторыми. Именно сохранением этой установки у представителей господствующих классов и возникшей в XIX веке разночинной интеллигенции[2] объясняется феномен, который принято называть “русской духовностью”, - обостренный интерес к большим общественным проблемам, высокие культурные запросы при относительно низких материальных. В конечном счете именно общинная традиция питала столь популярный на Западе русский роман XIX века. Общинность российской деревни налагала отпечаток на всю жизнь страны, препятствуя, даже в условиях развития капитализма, превращению человека в атомизированного индивида. Но она же обусловливала устойчивость представления о “царе-батюшке”, который обязан заботиться обо всех подданных. Хотя реальные Романовы-Гольштейн-Готторпы давно уже не имели с этим образом ничего общего, он продолжал жить в народном сознании, поддерживая то пресловутое российское терпение, которое либералы принимают за рабское.

Конечно, видеть в российском обществе только общинные и производные от них институты, как поступали народники и ныне поступают их эпигоны, ошибочно. Уже к концу Средневековья в России сложилось сословие горожан, занятых ремеслами и мелкой торговлей. Городское сословие, получившее с XVIII в. название мещанства [3], было основательно втянуто в товарно-денежные отношения. В городе постепенно сложился мелкобуржуазный уклад. Однако, крупная буржуазия складывалась не столько на его основе, сколько на базе крупнооптовой, в том числе внешней, торговли и мануфактурной, а позже фабричной промышленности, опекаемой или прямо организуемой самодержавным государством (подряды, откупа и т. д.). Показательно, что в России не было единого “третьего сословия”: мещанство и купечество были разными сословиями. Не только помещики, но и большая часть городской буржуазии были заинтересованы в росте экспорта сырья и продовольствия. Эта общая заинтересованность идеологически выражалась в преклонении перед цивилизованной Европой, ставшем еще со времен Петра I характерной чертой “приличного общества”.

К середине XIX в. начавшееся развитие капиталистической промышленности потребовало свободной рабочей силы - свободной как от крепостного состояния, так и от связи со средствами производства, обусловленной общинным землевладением крестьян. Отмена в 1861 г. крепостного права сопровождалась экспроприацией в пользу помещиков значительной части земель, находившихся раньше в пользовании крестьян. В начале ХХ века 70 тысячам помещиков принадлежало почти столько же земли, сколько 70 миллионам крестьян, причем, как правило, помещикам отошли земли лучшего качества. Кроме того, самодержавное государство сверх обычных налогов взимало с крестьян выкупные платежи, которыми компенсировало помещикам утрату “крещеной собственности” и части земли. Но обе эти меры были отнюдь не проявлениями феодальной реакции, а типичным для зависимого капиталистического развития внеэкономическим принуждением крестьян-общинников к продаже на капиталистическом рынке либо своей рабочей силы, либо продуктов своего хозяйства, либо того и другого. Поэтому заинтересованность в зависимом капиталистическом развитии была общим коренным интересом всех имущих классов и социальных групп. Как ни остры были противоречия между ними, в решительные моменты они отходили на задний план. Буржуазия не только не стремилась дать крестьянам землю, но и объективно не могла этого сделать, не подрывая основ собственного господства. То же относится и к иностранному капиталу, активно проникавшему в Россию. Показательно, что большая часть помещичьих земель была заложена в банках, контролировавшихся французским и английским финансовым капиталом, а самодержавное государство было в неоплатных долгах у него же.

Такая же противоположность явления и сущности обнаруживается и при рассмотрении развития капитализма в деревне. Российские марксисты более 100 лет назад с фактами в руках показали глубокое расслоение общины. Сохраняя ряд общих черт социального облика, крестьянство уже не было единым классом. Примерно 60 % сельских жителей составляла беднота, которая не могла прокормиться со своих наделов и была вынуждена регулярно работать по найму - либо у помещиков и богатых односельчан, выразительно прозванных кулаками-мироедами [4], либо в городе как отходники. В.И. Ленин считал большинство российских крестьян полупролетариями: “В отсталых капиталистических странах, вроде России, большинство населения принадлежит к полупролетариям, т.е. к людям, постоянно часть года проводившим по-пролетарски, постоянно снискивающим себе пропитание, в известной части, работой по найму в капиталистических предприятиях”.[5]

Капиталистической по сути эксплуатации подвергалось и среднее крестьянство, составлявшее до революции около 25%. В стране рискованного земледелия крестьяне, пахавшие свои наделы прадедовской сохой, едва могли досыта накормить свои семьи, и то не каждый год. Но чтобы расплатиться за свою землю с казной и за арендуемую с помещиком, им приходилось продавать часть необходимого продукта, самим же почти постоянно недоедать, а в неурожайные годы - голодать. Именно после отмены крепостного права голод стал охватывать целые губернии раз в несколько лет; зато, как теперь с гордостью пишут наши национал-патриоты, “Россия кормила хлебом Европу”. На деле экспорт зерна был голодным, а товарность крестьянского хозяйства - по большей части принудительной; тут гордиться, мягко говоря, нечем.

Будучи капиталистически эксплуатируемым, в большинстве - полупролетарским, российское крестьянствона другую половину оставалось общинным, хотя и эта сторона его социального бытия наполнялась новым классовым содержанием. В условиях жесточайшей эксплуатации беднота и середняки попросту не могли выжить без общины. В ней еще были живы обычаи взаимопомощи, позволявшей иногда обойтись без кабальной ссуды у “мироеда”; а главное, община не давала ему совсем согнать бедняка с земли, выделяла каждой семье хоть клочок, с которого можно было, пусть впроголодь, прожить, в худшем случае - сдать в аренду соседу-кулаку, пока нет работы или недостает кормильцев (наши теперешние демократы называют это уравниловкой, т.е. принудительным равенством). Разрушение общины в этих условиях несло многим миллионам людей голодную смерть. Вот почему, когда в 1906 г. премьер Столыпин, горячо любимый ныне и “демократами”, и “патриотами”, попытался разрушить общину, его реформа натолкнулась на почти всеобщий стихийный бойкот.

Таким образом, в России крестьянство в целом не представляло собой мелкобуржуазной массы, какой считали его меньшевики и их последователи. Крестьян и пролетариев не разделяла социально-культурная пропасть. Городские рабочие в большинстве были выходцами из крестьян в первом-втором поколении и сохраняли тесные связи с деревней и многие черты общинного сознания. Неудивительно, что до начала ХХ века они в массе своей искренне верили в “царя-батюшку”. 9 (22) января 1905 года питерские рабочие с женами и детьми шли искать у царя правды, как их далекие предки в XVI-XVII веках. Расстрел мирного шествия на улицах Петербурга, в том числе прямо под окнами Зимнего дворца, был ни с чем не сравнимым потрясением, навсегда уничтожившим доверие рабочих к династии Романовых.

Ту же роль, что “Кровавое воскресенье” для крупных городов, для глубинной сельской России сыграли две империалистические войны: русско-японская и особенно Первая Мировая. Впервые в истории народ России не мог воспринимать войны как справедливые и необходимые для Отечества. К тому же велись они на редкость бездарно. Не жалея крови солдат, правители вызывающе пренебрегали лишениями их семей, выставляли роскошь, коррупцию и разврат напоказ голодающей стране. Все это создало условия для соединения пролетарской революции с последним изданием крестьянской войны. Ленин в конце жизни отмечал: “Мы могли осуществить именно тот союз “крестьянской войны” с рабочим движением, о котором, как об одной из возможных перспектив, писал такой “марксист”, как Маркс, в 1856 году по отношению к Пруссии”[6]. Это соединение произошло путем беспрецедентной в истории революционизации воюющей армии. Фронтовые части избрали Советы солдатских депутатов, восприняли большевистский лозунг мира без аннексий и контрибуций. Показательно, что из всех фронтов сохранил боеспособность до конца 1917 года только Кавказский, где война была не чисто несправедливой, как на других, а объективно двойственной по характеру, включая в себя справедливое дело спасения миллионов армян и ассирийцев от турецкого геноцида.

Революционизировавшаяся армия перестала быть основой репрессивного аппарата капиталистического государства, обеспечив его фактический слом. Старая армия распалась, когда одетые в шинели крестьяне двинулись домой делить землю. Но как только страна подверглась империалистической интервенции, придавшей гражданской войне общероссийский размах, на руинах старой армии возникла новая, Рабоче-Крестьянская Красная Армия. Гражданская война быстро приобрела черты отечественной войны против интервентов, за независимость страны, и закономерно, что Красная Армия вобрала в себя не только сынов рабочих и крестьян, но и лучшую часть старого офицерства.

Именно Красная Армия в ходе гражданской войны несла революцию в деревенские захолустья. Крестьянская война за землю и волю в целом не приняла традиционного характера стихийной жакерии или герильи, хотя местами происходило и то и другое, а была централизована и организована, став общероссийским революционным движением. Реакционные тенденции крестьянской войны были тем самым нейтрализованы, а ее полупролетарская составляющая органически вошла в фундамент диктатуры пролетариата.

Можно ли называть это грандиозное движение трудящихся и эксплуатируемых крестьянской войной? Нет, если понимать последнюю только как совокупность деревенских бунтов, лишенных политического сознания и потому колебавшихся между сторонами гражданского противостояния. Да, потому что пролетарское и полупролетарское движение, подчинявшее себе эти бунты, а иногда вынужденное их подавлять, базировалось на общинной традиции, составлявшей действительную основу всех крестьянских войн. Именно это движение дало пролетарской революции “тот крестьянский хор, без которого его соло во всех крестьянских странах превратится в лебединую песню” (К. Маркс).

Марксистам того времени, не исключая большевиков, крестьянская революция представлялась буржуазно-демократической, постепенно перерастающей в пролетарско-социалистическую. Объективно же задачи аграрной революции, призванной дать крестьянам землю, сливались воедино с задачами революции антиимпериалистической, призванной вывести страну из теснин зависимого развития, и революции антикапиталистической, освобождавшей пролетариев, всех трудящихся и эксплуатируемых от ига капитала.