Возможно ли объективное и научное социальное знание.

 

Эта книга посвящена методам социологического исследования и рассчитана прежде всего на тех, кто проводит или собирается проводить такие исследова­ния — в практических, прикладных целях либо ради удовлетворения так назы­ваемого академического интереса (последний, как известно, в более долговре­менной перспективе тоже служит практическим целям). Кроме того, она может быть полезна тем читателям, которые хотят стать грамотными потребителями результатов социологических исследований, в частности лицам, принимающим политические и социальные решения на основании социологических данных, заказчикам прикладных исследований (предвыборных, маркетинговых и т. п.), а также тем, кто формирует собственное либо даже общественное мнение, основываясь на цифрах и фактах, приводимых в исследовательских отчетах или газетных публикациях.

Совершенно очевидно, что достоверность фактов и выводов, полученных ис­следователем, зависит от того, каким способом последний пришел к данным фактам и выводам, т. е. от использованного им метода. В повседневной жизни мы также описываем факты, оцениваем их правдоподобие, выводим гипотетические закономерности или опровергаем выводы других людей. Однако в науке все эти повседневные методы получения нового знания подвергаются куда бо­лее тщательной разработке. В повседневной жизни, например, мы легко используем понятия «всегда», «никогда» или «очень часто», но такого рода оценки остаются субъективными и относительными, пока они полностью зависят от того, кто оценивает и какие события подвергаются оценке. Частота «один случай из двадцати» будет оцениваться как «очень часто», если речь идет о неудачных исходах хирургической операции (особенно если оценку производит пациент), и как «почти никогда», если эта частота соответствует шансам конкретногоабитуриента поступить в университет. Чтобы сделать такого рода оценки более сравнимыми и объективными, в науке используются статистические критерии и методы статистического оценивания, позволяющие судить о вероятности реализации определенного события, о сугубо случайном или, наоборот, закономерном характере полученного результата (хотя, как мы увидим в дальнейшем, статистическая значимость научного факта не обязательно свидетельствует о его социальной и личностной значимости).

Современная наука — это коллективное предприятие, требующее к тому же немалых затрат. В силу этих обстоятельств, а также в силу присущих человеку стремления к истине (даже несовершенной и подверженной постоянным пересмотр­ам) и способности к критической оценке существующих точек зрения (большей или меньшей, но в общем поддающейся тренировке) проблема «Научного Метода», позволяющего получить достоверные и надежные результаты и на их основе прийти к объективным и хорошо обоснованным выводам, неизменно пользуется вниманием ученых. Хотя по мере развития науки у ученых оставалось все меньше оснований верить в существование единого и универ­сального «Метода», пригодного для решения всех без исключения научных за­дач, они, тем не менее, стремились разработать все более точные и надежные методы опытной проверки теоретических гипотез, а также определить крите­рии для оценки объективности и обоснованности нового знания, получаемого в результате проводимых ими исследований.

Методология науки — это дисциплина, изучающая и технические, «процедур­ные» вопросы организации исследования, и более общие вопросы обоснованно­сти используемых методов, достоверности наблюдений, критериев подтвер­ждения или опровержения научных теорий.

Такая «всеядность» методологии связана с тем, что большинство сугубо техни­ческих вопросов, возникающих в реальной исследовательской практике, не могут быть решены без обращения к более широким представлениям о том, что в данном случае может служить критерием истинности или обоснованнос­ти, какие факты следует считать релевантными, т. е. относящимися к проверяе­мой теории, а какие — случайными ошибками наблюдения и т. п. С другой сто­роны, непосредственным источником самих нормативных стандартов и критериев, используемых при оценке исследовательских процедур и результатов, служат не только абстрактные и универсальные конструкции формальной логики, но и реаль­ная, «ситуативная» логика конкретного исследования, принимающая во внимание его цели, происхождение стоящей перед исследователем научной проблемы (тео­ретическое затруднение, практическая задача), доступные теоретические и техни­ческие ресурсы и, наконец, научный «фон» исследования — ту теоретическую пер­спективу или, если воспользоваться популярным обозначением, исследовательс­кую программу, в рамках которой и замысел, и методика, и результаты исследования приобретают свой подлинный смысл. Чтобы понять смысл и результаты, напри­мер, экспериментов физика А. Майкельсона по измерению относительной скорос­ти света (вдоль и поперек потока «эфирного ветра»), нужно представлять себе суть спора между сторонниками различных теорий «светоносного эфира» и сторонни­ками теории относительности Эйнштейна[1]. Точно так же трудно оценить процеду­ру и результаты эксперимента, в котором психолог сначала помещает крыс в лаби­ринт, оставляя их там на некоторое время, а потом, установив в конце лабиринта кормушку с приманкой, измеряет с помощью секундомера время, затраченное кры­сами на прохождение лабиринта. Чтобы понять методику последнего эксперимента, следует представлять себе основные положения исследовательской программы бихевиоризма, весьма влиятельного направления в науках о поведении. (Только что описанный эксперимент[2], в частности играет важную роль в споре о том, способны ли внутренние образы окружения, «когнитивные карты», оказывать ре­альное влияние на скорость выработки поведенческих навыков у животных. Для человека, не имеющего представления об этом споре, предварительное помещение крыс в лабиринт выглядит ничего не значащим фактом или, в худ­шем случае, методическим промахом экспериментатора; для сторонника же бихевиористской исследовательской программы — это логически необходимое условие для любых выводов относительно влияния предварительной ориенти­ровки на обучение.)

До недавнего времени в философии и методологии науки господствовал упро­щенный взгляд на логику и процедуру научного исследования, который можно обозначить как «традиционный образ науки». Этот взгляд игнорировал только что описанные сложные взаимосвязи между самыми общими философскими и теоретическими представлениями, входящими в определенную исследователь­скую программу, и более частными предположениями, из которых явно или неявно исходит ученый, планирующий конкретное исследование. «Традицион­ный образ науки» представлял процесс исследования как простую линейную последовательность:

проверяемая общая теория, ® из которой выводится основная теоретическая гипотеза, ® определение основных теоретических понятий в терминах конк­ретных измерительных операций, т. е. их операционализация, ® решающий эксперимент, ведущий к ® однозначному принятию или отвержению гипоте­зы, а заодно и общей теории, из которой гипотеза была выведена.

Предполагалось, что отрицательный результат «решающего эксперимента», т. е. эмпирическая демонстрация ложности предсказаний, выведенных путем логической дедукции из теоретических предпосылок, свидетельствует о лож­ности этих предпосылок. На практике, однако, всегда можно приписать «не­удачное» наблюдение либо неучтенным особенностям исходных условий конк­ретного эксперимента, либо ложности множества вспомогательных гипотез и предположений, используемых при проверке основной теоретической гипоте­зы. Так, в частности, негативный результат всегда может быть приписан не про­веряемой гипотезе, а артефактам используемого метода или погрешностям в операционализации и измерении отдельных показателей[3]. Кроме того, в теоре­тическую гипотезу, вспомогательные предположения или, наконец, в самые общие теоретические предпосылки исследовательской программы, включаю­щей в себя спорную теорию, почти всегда можно внести разного рода неболь­шие поправки или дополнения (так негативный результат упоминавшихся выше опытов Майкельсона с измерением «эфирного ветра» поначалу объяснялся тем, что движение эфира непосредственно у поверхности Земли столь незначитель­но, что использованная в опыте аппаратура не обладала достаточной точнос­тью для его фиксации). Иными словами, «решающие эксперименты» чрезвы­чайно редки даже в точных науках: влиятельная и пользующаяся поддержкой многих ученых теория имеет большие шансы устоять даже при наличии не­скольких контрпримеров — до тех пор, пока более широкая исследовательская программа, в которую включена теория, не уступит место новой, более плодо­творной и привлекательной. Кроме того, «традиционный образ науки» игнорировал то обстоятельство, что далеко не всегда исходной точкой исследователь­ского процесса служит вполне сложившаяся абстрактная теория. Источником исследовательских гипотез и в социальных науках, и, например, в биохимии или физике часто становятся случайное наблюдение, личный «вненаучный» опыт ученого, неожиданные результаты, полученные при использовании новой ме­тодики или технического прибора. В попытках объяснить необычный факт исследователь формулирует пробные теоретические предположения, которые пока не могут быть привязаны ни к какой из существующих абстрактных теорий (и тем более не могут быть выведены из нее дедуктивно). Некоторые из возник­ших таким образом догадок повышают «теоретическую чувствительность» ис­следователя и ведут к формулировке новых рабочих гипотез, введению новых описательных понятий или даже, в конечном счете, к возникновению новых исследовательских программ[4]. Так, например, непосредственно в процессе включенного наблюдения за взаимодействием членов некоторой организации, проводимого социологом, у последнего могут возникнуть весьма полезные до­гадки, касающиеся существующей в этой организации статусной иерархии. (Подробнее о возможностях теоретического обобщения полевых данных гово­рится в гл. 2[5].) Таким образом, налицо значительное несоответствие между вышеописанным «традиционным образом науки» и реальной логикой исследова­ния. Это несоответствие становится особенно очевидным, когда мы обращаем­ся к области социальных наук:

1) где существует сравнительно мало развитых формальных теорий, из которых можно было бы строгим образом вывести проверяемые гипоте­зы, а для каждой из таких гипотез уже в момент ее выдвижения можно найти множество контрпримеров;

2) где возможности экспериментального метода заведомо ограничены, а имеющиеся данные о естественно случающихся событиях либо о результатах специальных опросов редко позволяют разделить главные и побоч­ные эффекты;

3) где, наконец, одновременно существует несколько очень влиятельных исследовательских программ (например, бихевиористская, интерпретативная и структуралистская), каждая из которых обладает собственным набором методологических норм, излюбленных исследовательских тех­ник и образцовых теоретических интерпретаций[6].

Воспользуемся наглядным примером, взятым из области социальных наук. В социальной психологии, социологии и экономике существуют довольно убедительные теории, относящиеся к единой исследовательской программе и опи­сывающие поведение человека как эгоистическое, направленное на достиже­ние максимального удовлетворения потребностей индивида. С точки зрения этих теорий, в частности, даже самые идеальные мотивы скрывают за собой рацио­нальный расчет, направленный на увеличение личных «активов», в том числе материальных благ, социального престижа, политического влияния. Самым ра­циональным, таким образом, 'будет поведение, которое позволяет максимизи­ровать доступные индивиду блага — материальные и нематериальные — для данного набора индивидуальных возможностей, т. е. ресурсов, которыми этот индивид располагает. Соответственно деятельность ученого, проводящего трудоемкие изыскания без какой-либо материальной поддержки, или поступок филантропа, жертвующего деньги на благотворительность, также рассматри­ваются с точки зрения скрытых вознаграждений, удовлетворяющих эгоисти­ческие потребности: ученый рассчитывает завоевать признание коллег, по­лучить хорошо оплачиваемую работу в престижном университете; филант­роп заинтересован в удовлетворении собственного тщеславия и создании благоприятного общественного мнения о себе. В конкретном исследовании данная исследовательская программа (назовем ее «концепцией экономичес­кого человека») принимает форму гипотез, описывающих ожидаемое поведе­ние людей в ситуациях определенного типа (например, «Если в ситуации S для достижения максимального вознаграждения А нужно сделать В, то испытуемый X сделает В»). Получаемые в результате исследования данные могут соответствовать либо не соответствовать тому, что предсказывает гипотеза. Следова­тельно, результаты будут рассматриваться как подтверждающие или не подтвер­ждающие выдвинутую первоначально гипотезу. Всякое удачное предсказание будет вести к относительному подтверждению гипотезы (для данного типа си­туаций). Интереснее, однако, то, что происходит, когда теоретические предска­зания не сбываются или сталкиваются с контрпримерами[7]. «Концепция эконо­мического человека», в частности, сталкивается с трудностями, если требуется предсказать поведение в ситуациях неопределенности, когда выбор основан на недостаточной информации и окончательная «цена» того или иного решения в принципе не может быть определена заранее. В таких ситуациях самой разум­ной с точки зрения «экономического» подхода стратегией обычно является слу­чайное угадывание. Однако эксперименты и наблюдения за поведением отдель­ных людей или групп показывают, что они практически никогда не основывают свой выбор на простом подбрасывании монетки. Напротив, они всячески стре­мятся обосновать свой выбор и придумать какую-то «стратегию принятия ре­шений», исходя при этом из ложных или заведомо непроверяемых представле­ний. Еще сложнее сторонникам описанного подхода справиться с другого рода контрпримерами, демонстрирующими слепое подчинение разума вполне нера­зумным целям либо рациональное стремление увеличить или уменьшить не собственное, а чье-либо еще благо. Человек, совершающий самоубийство, впол­не способен осуществить задуманное самым экономичным и рациональным способом. Возможно, конечно, утверждать, что при этом он достигает макси­мального блага, или, если воспользоваться специальным жаргоном, реализует свое «наибольшее предпочтение», но в таком случае нам придется признать свою неспособность дать независимое определение того, что следует считать «разумным желанием» — рациональной будет выглядеть любая цель, мотиви­рующая реальное поведение. Более того, так как люди часто стремятся пред­ставить любые свои поступки в качестве разумных, «рационализировать» их, то нам будет весьма трудно отличить истинно расчетливые поступки от «раци­онализации», изобретаемых для оправдания уже свершенного. Трудности в оп­ределении ключевых понятий приведут к трудностям в их операционализации, и в результате эмпирическое подтверждение или отвержение отдельных гипо­тез, выводимых из «концепции экономического человека», будет полностью за­висеть от используемых показателей или методов измерения рациональности поступков. Кроме того, результат, противоречащий теоретическим предсказа­ниям, всегда может быть отнесен на счет несовершенства этих методов. Суще­ствуют и такие контрпримеры, которым обсуждаемая концепция (являющаяся, напомним, не отдельной теорией, а обширной исследовательской программой) не может дать сколько-нибудь удовлетворительного объяснения. Так, иногда люди совершают добрые поступки анонимно (вносят благотворительные по­жертвования, возвращают потерянные кошельки и т. п.). Ученый из вышепри­веденного примера может тратить значительные силы не на собственные тру­ды, а на то, чтобы любой ценой воспрепятствовать публикации трудов коллеги. «Концепция экономического человека» может многое объяснить в том, как люди расчетливо используют наличные средства для достижения максимально воз­можного счастья (так определял рациональное поведение Гоббс), но она мало­пригодна для объяснения того, как человек может руководствоваться стремле­нием к счастью или несчастью другого человека[8]. Такая «ограниченная подтверждаемость» (обратной стороной которой является «ограниченная опровергаемость») скорее типична для социальных наук. Сильная взаимосвязь между теорией, методом и получаемыми «на выходе» эмпирическими данны­ми, характерная для реальной логики всякого научного исследования, здесь ста­новится еще более очевидной в силу наличия конкурирующих теоретических перспектив, каждая из которых располагает большим количеством контрпри­меров, ставящих под сомнение базисные предположения остальных[9].

Приведенный пример показывает, что чрезмерно упрощенный «традиционный образ науки» и основанные на нем методологические рекомендации едва ли могут оказаться полезными при разработке и оценке исследовательских мето­дов для социальных наук. Это, однако, не означает, что нам следует отказаться от разработки критериев рационального и объективного научного исследова­ния, основанных на более адекватном представлении о научной практике.

Во-первых, всякое исследование в социальных науках направлено на поиски объяснения человеческого поведения, и, следовательно, ориентировано на поиск некоторой гипотетической закономерности, обладающей большей или меньшей степенью общности, но всегда требующей эмпирического подтверждения и критического сопоставления с другими альтернативными гипотезами. Источником таких гипотез, как мы уже видели, могут быть и сложившиеся научные концепции, и — реже — «обыденные теории». Далее, возможность объяснения и предсказания в общественных науках основана на признании причинной обусловленности объясняемых событий. Даже объясняя поведение людей их целями, представлениями и убеждениями, социолог стремится продемонстрировать работу некоторого причинного механизма, обеспечивающего взаимосвязь целей и идей (рациональных или иррациональных, истинных или ложных) с поведением. Изучение чисто логических отношений согласованности между целями и средствами деятельности, элементами системы верований или, например, брачными правилами, существующими в некотором сообществе, само по себе еще не позволяет объяснить, почему произошли или не произошли не­которые события. Логические отношения между идеями или высказываниями (отношения импликации) позволяют осуществлять логический вывод — от од­ного формально истинного высказывания к другому, но не позволяют предпо­ложить, что произойдет (или произошло) в действительности. Из совокупнос­ти высказываний можно логически вывести лишь другую совокупность выска­зываний. (Человек, логично рассуждающий о преимуществах любви к ближнему, как известно, не обязательно следует собственным рассуждениям на практи­ке[10].) Поэтому, вопреки рецептам некоторых сторонников «гуманистической модели» социальных наук, социологи не ограничиваются интерпретацией того, что люди говорят, либо того, во что они верят.

Оценка существующих теорий и гипотез в социальных науках, как и в науках естественных, предполагает введение определенных критериев эмпирической проверяемости и истинности теоретических высказываний, а также разработку и применение соответствующих этим критериям методов исследования.

Таким образом, процесс социологического исследования неизбежно включает в себя:

1) стадию осознания теоретической или практической недостаточности существующего знания (источники такого осознания, как говорилось выше, могут лежать и в области теории, и в области повседневного опыта или социальной практики);

2) стадию формулировки проблемы и выдвижения гипотетического объяс­нения, а также

3) стадию эмпирической проверки сформулированной гипотезы, за кото­рой нередко следует

4) стадия переопределения и уточнения проблемы или гипотезы, дающая начало новому исследовательскому циклу.

Разнообразие существующих в социологии исследовательских программ, а так­же реальных контекстов исследования, т. е. теоретических и практических це­лей исследования, возможностей, которыми располагает исследователь, а так­же возникающих в исследовательской практике технических и этических ограничений, ведет к тому, что конкретные реализации описанного процесса иссле­дования могут существенно различаться. Ведущие методы социологического исследования и представляют собой такие конкретные реализации, или стра­тегии, процесса социологического исследования.

Методы социологического исследования:

Общий обзор

В этой книге рассматриваются основные методы социологического исследова­ния — эксперимент, метод включенного наблюдения, биографический метод, массовый опрос, а также конкретные методики, используемые на разных стади­ях исследовательского процесса (в частности, методики построения выборки, измерения и анализа данных, в силу своей относительной сложности и значи­мости выделенные в отдельные главы). Описания специфических процедур сбора, анализа и интерпретации данных, характерных для каждого из рассмат­риваемых методов, как и подробный анализ преимуществ и недостатков после­дних, будут представлены в соответствующих главах, здесь же имеет смысл ограничиться кратким обзором, позволяющим, прежде всего, проследить взаи­мосвязь основных социологических методов с теми исследовательскими про­граммами, в рамках которых они первоначально формировались, а также с теми контекстами исследования, в которых они чаще всего используются.

Эксперимент — это метод, обеспечивающий наилучшие эмпирические данные для проверки гипотез о наличии причинной связи между явлениями, а также самое надежное средство решения многих практических задач, связанных с оценкой эффективности социальных и политических программ. Многомерный контролируемый эксперимент, как мы увидим в дальнейшем, соответствует са­мым строгим стандартам научного вывода и незаменим при сравнении объяс­нительных возможностей разных теорий. В некоторых отношениях процедура экспериментальной проверки гипотез даже превосходит эталоны вышеописан­ного «традиционного образа науки», так как возникающая при планировании эксперимента необходимость в формализации теоретической модели, операционализации переменных, определяющих «главный эффект», а также в нахож­дении инструментов контроля посторонних, смешивающих влияний, ведет не только к прояснению основной гипотезы, но и к анализу всех тех внешних ус­ловий и факторов окружения, для которых соблюдаются постулируемые теори­ей соотношения (такой анализ, как будет показано в гл. 4, призван гарантировать внешнюю валидность эксперимента). Недостатки экспериментального метода являются продолжением его достоинств (что, впрочем, верно и приме­нительно ко всем остальным методам). Возникнув в натуралистической тради­ции социологического исследования, экспериментальный метод был изначаль­но ориентирован на лабораторный или квазилабораторный исследовательский контекст, высокий уровень формализации проверяемых теорий и максималь­ные возможности измерения и контроля всех существенных переменных. Кро­ме того, сторонники экспериментального метода с самого начала отдавали предпочтение скорее абстрактным и общим понятиям научной теории в ущерб спе­цифическим и уникальным понятиям, используемым при описании социального взаимодействия его непосредственными участниками или «непрофессиональ­ными» наблюдателями. Иными словами, эксперимент оказался методом, при­годным скорее для проверки наиболее «сложившихся» и развитых социологических и социально-психологических теорий, чем для поисковых исследова­ний, направленных на выработку адекватного теоретического языка и форму­лировку пробных гипотез, описывающих закономерности естественного про­текания социальных процессов. Кроме того, следует помнить об этических про­блемах, иногда возникающих при экспериментальном манипулировании переменными социального окружения. Эти проблемы могут касаться не столько гипотетического влияния нежелательных факторов, сколько возможного соци­ального неравенства, возникающего в крупномасштабных полевых эксперимен­тах при распределении участников по экспериментальным и контрольным груп­пам, так как в результате члены контрольных групп не получают «позитивно­го» экспериментального воздействия (на оценку эффективности которого и направлен эксперимент), например, социального пособия, нового прогрессив­ного метода обучения и т. п. Наконец, экспериментальный метод мало пригоден для получения результатов, которые можно было бы распространить на обще­ство в целом или на большие социальные группы, он не позволяет увидеть «срез» широкомасштабных социальных процессов. Результаты хороших лабораторных экспериментов обладают высокой надежностью, однако они довольно далеки от «реального мира» (справедливости ради нужно отметить, что социальным наукам далеко не всегда следует стремиться к отражению многообразия «жи­вой жизни»). Результаты полевых экспериментов в целом характеризуются боль­шей близостью к «реальному миру», однако это преимущество достигается це­ной несколько меньшей надежности и большей подверженности всяческим смещениям. Качество данных, получаемых в широкомасштабных социальных экспериментах, далеко не всегда оправдывает их чрезвычайно высокую сто­имость.

Массовый опрос является, пожалуй, самым популярным социологическим ме­тодом. Он превосходит эксперимент с точки зрения дескриптивных возможно­стей и служит не только сугубо академическим целям, являясь наилучшим сред­ством получения социальной статистики. Именно опросы общественного мне­ния используются при изучении мнений и установок широких слоев общества, обеспечивая, при корректном применении, возможность «отслеживания» даже небольших изменений в самых разнообразных сферах общественной жизни — от распределения семейных бюджетов до динамики избирательских предпоч­тений. Современные подходы к построению выборки и анализу данных, о кото­рых рассказывается в гл. 7 и 8, позволяют максимально приблизить возможно­сти проверки причинных гипотез, предоставляемые методом массового опро­са, к возможностям экспериментального метода. Недостатки опросного метода отчасти также совпадают с недостатками последнего. Речь идет прежде всего о низкой чувствительности этого метода к уникальным чертам исследуемой со­циальной ситуации, об относительно меньшем внимании к субъективным и индивидуальным характеристикам опыта исследуемых людей и групп, к их са­моописаниям, интерпретациям и «обыденным теориям». Описанные недостат­ки, в свою очередь, являются обратной стороной стремления к теоретическому обобщению результатов и концептуальной строгости.

Преимущества включенного наблюдения и биографического метода заключе­ны, прежде всего, в возможности получения детальной «дотеоретической» ин­формации об изучаемых социальных явлениях. Непосредственная включенность исследователя в изучаемую социальную ситуацию, группу или культуру неред­ко позволяет получить уникальные сведения об используемых самими участниками значениях и символах, о локальных или субкультурных «языках взаи­модействия», знакомство с которыми, как будет показано далее, является само собой разумеющимся условием их дальнейшего теоретического анализа. Хотя ученый не может «влезть в шкуру» других людей, особенно принадлежащих к чужой культуре или другой исторической эпохе, он может попытаться упорядо­чить и подвергнуть более глубокому и систематическому рассмотрению те сло­ва, символы и культурные формы, посредством которых изучаемые им люди описывают и передают свой опыт, делая это зачастую непоследовательно, слу­чайно или не вполне осознанно. Сравнительно абстрактные и высокосодержа­тельные термины научного описания, в свою очередь, позволяют социологу или этнографу превратить спонтанное переживание и изменчивые культурные фор­мы в предмет собственно теоретического анализа, сделать еще один шаг к уве­личению достоверного, доступного коллективному пониманию и проверяемо­го научного знания. Наиболее очевидные недостатки включенного наблюдения и, в несколько большей степени, биографического метода связаны с излишне дескриптивным характером получаемых данных, опасностью подмены науч­ных объяснений высокохудожественными и вполне субъективными повество­ваниями, в которых на смену внятным теоретическим представлениям и эмпи­рическим доказательствам приходят риторические фигуры и суггестивные ав­торские интонации.

Дополнительная литература

Батыгин Г. С. Обоснование научного вывода в прикладной социологии. М.: Наука, 1986.

Девятко И. Ф. Модели объяснения и логика социологического исследования. М.: ИСО РЦГО-TEMPUS/TACIS, 1996.

Лакатос И. Фальсификация и методология научно-исследователь­ских программ. М.: Московский философский фонд «Медиум», 1995.

Кун Т. Структура научных революций. М.: Прогресс, 1977.

Уинч П. Идея социальной науки и ее отношение к философии. М.: Русское феноменологическое общество, 1996.

Ядов В. А. Социологическое исследование: методология, програм­ма, методы. 2-е изд., перераб. и доп. М.: Наука, 1987. Гл. 1.

Ядов В. А. Стратегии и методы качественного анализа данных // Социология: 4М. 1991. № 1.