Концепция логических и нелогических поступков Вильфредо Парето

У нас с вами теперь следующая фигура классической социологии – это Вильфредо Парето, таким образом, мы покидаем Францию и перемещаемся в Италию, хотя и не совсем. Парето современник Дюркгейма, на 10 лет его старше, родился в 1848 году, а умер на шесть лет позже, в 1923. По жизни и в социологии полная противоположность Дюркгейму. Если Дюркгейм, пусть даже и самоучка, всю жизнь посвятил социологии и достаточно рано стал известен в ней вместе с первой своей книгой «О разделении общественного труда», то Парето в социологию пришел поздно. Он был человеком, который в жизни занимался многими разными делами и, надо сказать, во многих из них преуспел. Родился совсем не в Италии, а в изгнании, в Париже – не самое плохое изгнание. Был сыном маркиза, титул этот перешел и к нему, но он дорожил не им, а званием профессора, которое заслужил сам. Получил превосходное образование во Франции и Италии, где закончил институт и стал инженером. Инженером работал довольно долго. Стал большим начальником на строительстве железных дорог и обустройстве их.

В 80-х годах занялся политикой, но здесь его ждала неудача. Читал публичные лекции, в частности, по проблемам социалистического движения. Лекции его вызывали недовольство властей. В конце 80-х бросил политику, потому что не задалось, и стал преподавать в Лозаннском университете на кафедре политэкономии. Стал там профессором и классиком в экономической науке, сформулировал утверждения, которые называются законами Парето. Так что спор о том, кем в первую очередь является Парето: классиком социологии или экономики – до сих пор не решенный. Однако дальнейшие исследования в области экономики привели Парето к мысли, что необходимо изучить поведение человека вообще, что экономическое поведение есть только часть человеческого поведения и часть весьма специфическая. Поэтому социологией он вплотную занялся уже в возрасте за пятьдесят, благо ему не нужно было задумываться о доходах, поскольку в это время он получил большое наследство от своего дяди и оставшуюся часть жизни прожил на вилле на берегу Женевского озера. Несмотря на такое позднее начало своей социологической деятельности, успел написать и выпустить очень большой труд «Трактат по общей социологии», благодаря которому и стал классиком.

Поскольку Парето пришел в социологию после карьеры инженера и профессионального экономиста, то этот самый подход инженера и экономиста он посчитал необходимым использовать в социологии, применить к анализу человеческого поведения вообще. Поэтому, он полагал, его подход будет отличаться от подхода известных социологов Конта, Спенсера и др. подлинной научностью, то есть приверженностью исключительно области эмпирической. Их же общие теории, по мнению Парето, по сути являются метафизическими, более того, их теории мало отличаются от религиозных схем, поскольку предполагают веру человека в определенные принципы. Например, в то, что человечество движется по пути эволюции, что оно прогрессирует, что общество гуманизируется, что в обществе будет торжествовать альтруизм и пр. Эти положения опираются на веру, и в этом смысле мало отличаются от утверждений христианина, мусульманина или буддиста о преимуществах своей религии.

Он говорил, что сам не собирается строить всеобщую теорию, претендующую на объяснение всего, что происходит в обществе, что ставит перед собой «задачу классификации человеческих поступков, исходя из тех мотивов, которыми на самом деле руководствуются люди». При этом, утверждал он, «мои заключения будут касаться только той сферы опыта, которая будет представлена», то есть он будет иметь дело только с наблюдаемым поведением людей. Метод, который применяет Парето, – это логический анализ наблюдаемых поступков, и он позволит установить закономерности в них как единообразия. При этом полученные результаты будут относиться только к тем фактам и явлениям, которые действительно наблюдались, и не могут быть распространены на все поведение человека, тем более на все социальные явления, кроме того, результаты всегда имеют не более чем вероятностный характер. Вот это, по сути, и есть действительно правильный метод социологии, который будет всегда давать пусть ограниченные, но достоверные знания о человеческом поведении. Свой метод он назвал логико-экспериментальным, и его «Трактат» есть демонстрация применения этого метода к поступкам людей с целью определения их действительных мотивов.

В методе социологии Эмиля Дюркгейма главный акцент делается на очищении поля исследования от предрассудков, оценок, метафизических понятий, принципиальной ориентации на объективизм (вспомним: социальные факты должны рассматриваться как вещи) и сближении социологии по способам обоснования достоверности с естественными науками. Так вот Парето, когда формулирует принципы своей методологии, выглядит еще более радикальным позитивистом и эмпириком: социолог, по его мнению, должен действовать в точности как подлинный естествоиспытатель – все суждения обосновывать в сфере конкретного опыта и ни в коем случае не распространять их на другие, еще не исследовавшиеся области.

До того, как стать социологом, Парето был инженером и экономистом, то есть пришел в социологию из тех сфер деятельности, где действия людей обычно рационализированы, совершаются по заранее определенному плану. Собрались, к примеру, мы мост железнодорожный строить, значит, у нас должен быть детально разработанный план с проектом, учетом затрат, сроков и т.п. Также и с экономическим предприятием. Однако и в этих областях, говорит Парето, далеко не все полностью рационализировано, даже там происходит множество поступков только кажущихся рациональными, и чтобы объяснять поступки, надо сначала сформулировать принцип классификации. Парето предлагает делить поступки на два больших класса: логические и нелогические. Логические – это такие поступки, в которых цели ясно осознаются, фиксируются, и для их реализации выбираются такие средства, которые действительно, на деле приводят к осуществлению этих целей, причем приводят к их осуществлению не по мнению только субъекта действия, но и по мнению внешнего наблюдателя. Например, если вы собрались построить мост, вы распланировали, как построить этот мост, и внешние наблюдатели, изучив вашу программу строительства, утверждают, что так действительно можно построить мост, этих средств хватит и такой проект годится.

Такого рода поступки, говорит он, чаще всего встречаются в науке, экономике, промышленности и т.п., но даже в этих областях они не преобладают. Преобладают в человеческой жизни совершенно иные поступки, когда люди либо неправильно формулируют цели, либо неверно выбирают средства даже для верно выстроенных целей. Либо и то и другое вместе: и цели не те, и средства не для этих целей. Он ставит себе задачу как социологу сделать очевидной нелогичность человеческого поведения.

Парето говорит, что нелогические поступки так структурно устроены, что состоят из двух элементов, которые непосредственно друг с другом не связаны. Один из этих элементов Парето назвал осадками, или остатками (residues). Эти так называемые остатки выражают биопсихическую природу человека, то есть реальные природные основания человеческого поведения. Они даны человеку от природы, они не формируются, они всегда есть априори, как то, что предшествует любому воспитанию, любой усвоенной схеме поведения.

В своей главной социологической книге он строит сложную классификацию остатков, состоящую из шести классов, которые, в свою очередь, включают в себя множество подклассов. Эти остатки по сути своей принадлежат к инстинктивной природе человека. Парето старается отделить их от чувств и инстинктов, определяя как проявления этих чувств и инстинктов, но это отграничение не очень-то получается. Они мотивируют человека на совершение поступков как часть его чувственной природы, и у них своя собственная логика, логика чувств, обычно скрытая от человеческого разума, и свою собственную задачу он видел как раз в том, чтобы впервые вскрывать эту логику систематически, благодаря своему логико-экспериментальному методу.

Первый из шести классов остатков – это «инстинкт комбинаций» – то есть склонность человека к изобретательству, к созданию нового, к авантюрам, к творчеству. Второй класс – «инстинкт незыблемости агрегатов», есть склонность человека к противоположному стилю поведения, к сохранению существующего порядка, воздержанию от изменений, к отстаиванию привычного, сложившегося образа жизни, религии, правил поведения и т.д. Третий класс остатков – необходимость для людей выражать свои чувства в публичных действиях. Это то, что лежит в основе их любви к карнавалам, парадам, флагам, значкам, премиям, торжествам и т.д. Это также часть человеческой природы. Четвертый класс остатков – социальные остатки. Они лежат в основе склонности индивида поддерживать общественную дисциплину, которая совершенно необходима для самого существования общества. Они же определяют готовность человека к самопожертвованию ради семьи и того общественного единства, к которому он принадлежит, а также согласие с существующей иерархической структурой. Пятый класс остатков обосновывает единство индивида и того, чем он обладает. Этот класс остатков также способствует социальной стабильности, и его очевидным следствием является создание в обществе системы уголовного и гражданского права. Шестой класс – это сексуальные остатки. Под ними Парето подразумевал не биологические инстинкты в чистом виде, а скорее тенденцию видеть поступки людей в сексуальных образах, терминах.

Однако, несмотря на сложную и громоздкую классификацию остатков, главными для Парето являются первые два класса. Первый из них – это основа изменений, трансформации общества, второй – главная основа его стабильности. Одаренных первым классом остатков обычно называют новаторами, изобретателями, авантюристами, спекулянтами и т.д. Они склонны изобретать новые виды действий. Людей, одаренных остатками второго класса, называют консерваторами, даже ретроградами, но в то же время людьми достойными, верными правилам чести, принципам религии, обычаям, нравам своего народа.

Классификация остатков представляет собой неизменную природу человека, которая дана ему как родовому существу. Люди просто по-разному одарены этими остатками, но классификация вся вместе – это достояние всего человечества. Хотя нелогические поступки имеют основание в природе человека, поскольку именно ею они и мотивированы, они ни в коем случае не являются иррациональными, они рациональны, но в совершенно ином смысле, нежели логические поступки. Поскольку остатки, истинные мотивы нелогических поступков не осознаются, а люди полагают себя рациональными существами, то они придумывают рациональные объяснения, создают их. Отсюда поведение человека не есть поведение рационалиста, а поведение резонера, который придумывает рациональные объяснения для поступков, которые мотивируются на самом деле его чувством. Эти объяснения Парето называет деривациями, производными. Еще раз, производные – это рациональные объяснения человеческих поступков, совершенных под влиянием чувств, их «идеологии», «теории», содержание которых непосредственно с остатками не связано, то есть человек совершает поступки под воздействием его чувственной природы и затем придумывает им рациональные объяснения. До того, во время или после того – неважно.

Остатки, поскольку это часть природы человека, то они неизменны, а деривации меняются. Они есть изменяемая часть нелогических поступков и делятся на четыре класса. Во-первых, простые, прямые утверждения, которые обосновывают поступки простым указанием на то, что так надо делать и все. Родители говорят, что нельзя врать папе и маме, нельзя в тарелку лезть рукой, нужно учить уроки и т.д. Особенно такие производные распространены в армии, например: «Сегодня до обеда носим кирпичи от этого забора к тому, а после обеда от того забора к этому!» На вопрос: «Почему?» – есть только один осмысленный ответ: «Потому!»

Следующий тип объяснений – это ссылка на авторитеты, когда для оправдания поступков привлекаются некие авторитетные инстанции: Христос учил, Магомет, Ленин, отец родной и т.д. Еще один, третий вид – это обращение к общепринятым чувствам, принципам, нормам. Например, мы выйдем на улицу для борьбы за свободу и демократию, или за освобождение палестинских заключенных, или за спасение, в конце концов, природы, матери нашей. И последний вид дериваций – это вербальные, или словесные доказательства. Они представляют собой доказателеподобные рассуждения, которые доказательствами на самом деле не являются. Обычно такие рассуждения используют политики, религиозные деятели, моралисты и т.д.

Поскольку между реальными мотивами поступков и объяснениями нет прямой связи, то деривации нельзя оценивать с точки зрения истинности или ложности, это бессмысленно. Они являются либо успешными, если помогают достигнуть цели, либо безуспешными, если цели не достигаются. Если мы повторяем ребенку: «Учиться, учиться и учиться! Так говорил великий Ленин!» – а он все равно не учится, значит, это плохая деривация, вне зависимости от того, прав был на самом деле Ленин или не прав. Вопрос об истинности здесь вообще неуместен.

Дальше Парето совершает шаг, который оскорбляет все идеалы, концепции, мировоззрения, в которые человечество свято верит и которые ведут его вперед… или назад. По отношению ко всем ним он – принципиальный скептик. Все религии, великие идеи освобождения человечества не что иное как деривации, нельзя говорить об истинности той или иной религии или морального учения. Если людям с этой религией хорошо живется, то и слава богу. Истиннее марксизм, чем христианство, или нет – вопрос бессмысленный. Ни то, ни другое ни ложно и ни истинно с научной точки зрения, на которую только и претендует социология Парето. Если учение успешно в своем действии, влиянии на людей, то оно хорошо, если безуспешно, то плохо. Он, конечно, радикальный атеист, но не только, он противник любых «освобождающих и зовущих за собой человечество» учений, в частности, марксизма, которого он был настолько принципиальным критиком, что получил от своих оппонентов титул «Маркса буржуазии».

Теперь по поводу полезности истинного знания. Парето говорит, что истинность и полезность непосредственно не связаны. То есть, с точки зрения успеха, логическое поведение во многих сферах ничуть не лучше нелогического, поэтому человечество руководствуется как чувствами, так и разумом, и всегда останется таковым, полная рационализация человечеству не грозит.

Здесь мы достанем из нашего «запасника» Контовскую формулу общественного устройства, которая говорит о «порядке и прогрессе», чтобы посмотреть, как с ней соотносится концепция Парето, только сначала вернемся к Дюркгейму. Общественный порядок на этапе господства механической солидарности опирается на одинаковость членов этого общества, заключенных в одинаковые сегменты, и тотальное господство над ними коллективных представлений в виде религий, традиций, обычаев, привычек, запретов и т.д. Одинаковость людей и сообществ как раз и обеспечивается единой для всех системой предписаний и запретов, которые регламентируют поведение людей и делают его единообразным, согласованным. Пока эта система стабильна, стабильно и общество.

На следующем, на органическом уровне стабильность обеспечивается, в первую очередь, сложным переплетением разнообразных, необходимых обществу видов деятельности. Чем специфичнее они, чем сложнее их переплетение, тем прочнее цельность общественного организма, отсюда прогресс общества прямо связан с расширением и углублением разделения труда. При этом коллективные представления, утратившие единообразие, святость и обязательность, обретают новое единство в присущем им теперь рациональном характере. Именно благодаря разуму своему (и социологии, в частности) люди должны понимать необходимость единства их всех, таких друг от друга отличных.

Радикальность перехода от одного типа солидарности к другому Дюркгейм «закрашивает» постепенностью, эволюционностью его, когда давление растущего населения вызывает к жизни новые потребности общества и, следовательно, новые виды деятельности для удовлетворения этих потребностей. Возникающие при этом конфликты и диспропорции также постепенно устраняются, исправляются.

Подобная схема устройства и развития порядка в обществе вполне осмысленна внутри Дюргеймовского социологизма, где общество предстает целостностью, возвышающейся в своем неотвратимом могуществе над каждой своей частью, над каждым своим членом. Иначе говоря, где «общество есть Бог».

Для Парето общество никак не бог. Для него, для которого главной мировоззренческой опорой были идеи Николо Макиавелли, вообще никаких богов не было. Общество для него скорее пространство, где люди стремятся к реализации своих целей. Но пространство не хаотичное, а организованное как система, стремящаяся к равновесию. Равновесие нарушается взаимодействием внешних или (и) внутренних факторов, но результатом этих же взаимодействий является новое состояние равновесия. Равновесие это является состоянием оптимума, в котором действия индивидов или групп с целью улучшения своего положения приводят к ухудшению положения определенных других индивидов и групп и к сопротивлению с их стороны, то есть к нарушению оптимума, который затем восстанавливается в результате борьбы противостоящих групп и индивидов между собою. Таким образом, противостояние индивидов и групп, их борьба за собственные интересы есть нормальное состояние общества, она и определяет порядок, состоящий в нарушении равновесия и достижении нового.

Еще раз необходимо повторить, что изменение общества есть результат нарушения равновесия в обществе под влиянием разнообразных факторов. Из внутренних наиболее важные – это смена доминирования в обществе инстинктов первого и второго класса. Вслед за такой сменой общество демонстрирует либо большую рациональность, распространение новаций, динамизм, в том числе и экономический – тогда в экономике задают тон авантюристы-спекулянты; либо верность принципам морали, религии, демонстративную справедливость, стабильность, в том числе и в экономике, где тон задают рантье. Однако ни в том, ни в другом случае нельзя однозначно говорить о прогрессе или регрессе, по крайней мере в сколь-нибудь долгой перспективе. Эту веру в неизбежный прогресс общества, господствующую в социологии, Парето полагал совершенно необоснованной и вполне схожей скорее с религиозным убеждением, нежели с научным суждением, и в науке ей делать нечего.

Теперь необходимо отметить, что топология общественного пространства у Парето размечена неравномерно, причем радикально неравномерно. Он эту неравномерность сформулировал четко, и формулировка получила название «принципа Парето» или «принципа 80/20». Исследуя распределение доходов в Англии, он установил, что 20 процентов населения владеют 80 процентами национального богатства, и это соотношение достаточно стабильно для разных народов и исторических эпох. Тогда такая неравномерность распределения богатства должна иметь основание, и в социологической теории Парето это основание четко формулируется и устанавливается совершенно неопровержимо. Неопровержимо, по крайней мере, для самого автора концепции.

Причина неравенства в распределении доходов, власти, достижений в науке, искусстве, в самой жизни, наконец, коренится в природном неравенстве людей. В том, что природа одних – немногих – богато одарила остатками, а других, которых большинство, напротив, – бедно, им она пожадничала. Первые представляют собой истинную элиту общества, а вторые – неразличимую массу. Элиту любой объективный исследователь может установить эмпирически – это те, кто хоть в каком-то деле добивается выдающихся успехов. Он говорил, что если в любой области человеческой деятельности мы разделим всех людей на десять классов так, что к 10 классу будут относиться те, кто достиг в этой сфере высшего уровня, а к первому, напротив, те, кто ничего практически не умеет, то элита будет состоять из тех, кто относится в любой области к десятому и девятому классу, то есть лучшие в этой области люди: те, про кого можно сказать «от бога» художник, спортсмен, токарь, повар, ученый, летчик, вор и т.п. Все остальные есть масса, удел их жить, глядя на элиту с разинутым ртом и покорностью.

Такую элиту он называл элитой в широком смысле и отличал от элиты в узком смысле, или правящей элиты, тех, кто определяет жизнь в обществе, кто держит в своих руках рычаги управления. Эту элиту он называл еще аристократией и полагал, что жизнь ее и является главным предметом для историков, политологов, социологов, философов, потому что смысл любому обществу придает именно жизнь правящей элиты. При этом он предполагал, что любые правящие элиты существуют временно, и смысл любой истории – это преемственность аристократий: «История – это кладбище аристократий».

Любая аристократия переживает подъем, расцвет и деградацию. Элиты не могут быть вечными, не могут постоянно находиться у власти, поскольку способность управлять обществом по наследству не передается, поэтому элиты не обновляющиеся постепенно деградируют и уступают свое место новым молодым элитам, которые занимают место во главе общества. В этом, по Парето, и есть смысл всех революций, а те принципы, идеи, с которыми приходят молодые элиты к власти, вовсе не принципиальны. Они есть, по сути, деривации четвертого рода, которые хороши, если при помощи их удалось захватить и удержать власть, и плохи, если этого не случилось.

Его концепция получила название «кругооборот элит». Этот «кругооборот» имеет и иной смысл, который опирается на преобладание в правящей элите остатков либо первого, либо второго класса. Исходя из чего Парето, вслед за Макиавелли, называет их элитой «лис» либо элитой «львов». Первые – хитры, изворотливы, лживы, изобретательны в придумывании всякого рода схем одурачивания масс, вторые – сильны, жестоки, непреклонны и последовательны в отстаивании своего положения. Но «лисы» со временем слишком полагаются на свою хитрость и способность к уловкам, проникаются духом гуманизма и сентиментализма и утрачивают решимость применить вовремя силу и жестокость для защиты своего положения, потому с неизбежностью уступают свое место «львам», которые берут эту власть силой, но сами со временем используют силу для предотвращения любых, даже самых необходимых изменений и погружают общество в безнадежность застоя, открывая дорогу наверх элитам, обещающим свободу и новое счастье и т.д.

Эти стили правления – «львов» и «лис» – чередуются, сменяют друг друга: после периода управления «лис», когда происходит расцвет интеллектуализма, авантюрности, когда общество динамично трансформируется, но в то же время растет коррупция, обнищание одних и обогащение других, и то и другое совершенно несправедливое, упадок морали, нравов, утрата традиций и т.п., на их место приходят другие люди, которые обещают наказать коррупционеров, отобрать неправедно нажитые богатства, установить прочный справедливый порядок, то есть приходит время правления «львов» с его стабильностью, неизменностью, устойчивостью, господством традиций и тенденцией к застою. Он противопоставлял Германию и Францию второй половины XIX века, где империя Наполеона III была для него типичным правлением «лис», с грандиозными спекулятивными проектами, которые оставляли многие тысячи людей разоренными, но зато некоторых быстро разбогатевшими. Во внешней политике – это были разнообразные договоры, призванные уравновесить враждебные государства, и все рухнуло внезапно, когда Франция вступила в войну с Германией, которая при кайзере Вильгельме I сформировалась как жесткая военная сила.

Идеальным состоянием для правящей элиты он считает гармоническое соотношение «лис» и «львов» внутри элиты, что бывает характерно для молодых элит, только недавно пришедших к власти. Он приводил в пример то же прусское государство: в нем, с одной стороны, кайзер Вильгельм, строящий нацию по прусскому порядку, с другой – всей политикой заведовал Бисмарк, по Парето, типичный «лис», чрезвычайно искушенный во всякого рода хитрых комбинациях. Именно их единство помогло маленькой Пруссии за одно поколение превратиться в самое мощное государство в Западной Европе.

Кроме того, кругооборот элит имеет и еще один смысл – смысл продления власти правящей элиты. Она должна для этого допускать наиболее одаренных остатками людей, не принадлежащих к элите по положению, в свой круг и освобождаться от наименее пригодных к управлению собственных членов, за счет чего происходит обновление правящей элиты. Таким образом, кругооборот элит вечен и в том смысле, как замена старых новыми элитами, так и в смысле их внутреннего обновления.

По его мнению, теперешнее правление во Франции и Италии есть правление элиты «лис», причем деградирующее правление, которое постепенно скатилось к плутократии, полагающейся только на свою изобретательность и хитрость, элиты, зараженной вирусом гуманизма и малоспособной к применению необходимой силы, отсюда, по его мнению, следовала неизбежная близость революций в Европе. Поэтому, когда в России пришли к власти большевики, а в Италии – Муссолини со своими чернорубашечниками, он мог спокойно сказать: «Ведь я же говорил!» В этих странах старые элиты деградировали и были заменены новыми, а под какими знаменами это произошло, с точки зрения Парето, совершенно неважно.

Парето был критиком марксизма, и занятия социологией он начал с его критики. Его труд «Социалистические системы», вышедший в 1902 году, где он пытался впрямую доказать марксистам, что их претензии на то, что их революция есть революция большинства, способная принести счастье многим, есть просто заблуждение, возможно, искреннее, но заблуждение. На самом деле их революция приведет к тому, что одно отжившее уже меньшинство будет заменено другим меньшинством, способным к управлению. Вот и все. Больше ничего не произойдет. Говорят, что книга эта принесла Ленину много бессонных ночей, может быть, оказалась и полезной: по крайней мере, классическая ленинская формула революционной ситуации, когда «низы не хотят, а верхи не могут» вполне вычитывается в концепции Парето, правда, имеет другой смысл. Организовавшаяся внизу «элита по природе» не желает больше терпеть своего отделенного от власти положения, а правящая элита, перегруженная неспособными управлять представителями, не может противостоять ее агрессии.

Для итальянских фашистов идеи Парето служили оправданием захвата власти. Муссолини еще совсем молодым человеком в начале 90-х годов XIX века слушал лекции Парето и проникся ими, он полагал, что это единственный экономист, который говорит об экономике будущего. Влияние Парето на Муссолини и на его окружение было столь велико, что итальянские фашисты почитали его идеологическим отцом и избрали почетным сенатором Итальянской республики, но, правда, это было символическое звание, поскольку Парето тогда был уже тяжело болен и никуда не мог выезжать, однако письма писал.

В дальнейшем популярность его в фашистской Италии постепенно снижалась: чем дольше фашистский режим находился у власти, тем менее популярен становился Парето. Напротив, в 30-х годах Парето, переведенный на английский, стал чрезвычайно популярен в США как среди социологов и политологов, так и среди социальных философов. Его главный социологический труд, опубликованный под названием «Разум и общество», сделал своего автора классиком. Переведены были также и другие работы. Его концепция «кругооборота элит» в американской демократии получила практическое воплощение. Сама структура современной американской демократии выстроена таким образом, что ни политическая, ни экономическая элиты не должны застаиваться. Возможность разориться и утратить власть существует практически для любого человека, но и возможность подняться до высот политического и экономического могущества также существует для любого человека, именно это они полагают главным залогом процветания своего общества. Самая популярная книга у американцев «Как стать миллионером». Книги «Как побыстрее разориться», наверное, не существует, но и без нее у некоторых неплохо получается.

Как вы знаете, конечно, Буш – сын миллионера и сын президента, но Рональд Рейган не был сыном миллионера. Он типичный «self made man». Конечно, не актер Рейган стал президентом Соединенных Штатов, а стал им Рейган губернатор штата Калифорнии и еще раньше на протяжении многих лет один из лидеров профсоюзов. Также и Билл Гейтс – еще вполне нестарый человек и не сын миллионера теперь почти самый богатый в мире человек. А теперь среди самых молодых миллиардеров выходец из России, который из высоколобого компьютерщика стал одним из ста богатейших людей мира. Еще в 1999 году у него был «Google» и долг в 50 тысяч долларов, а четыре года спустя у него опять же был «Google» и капитал в несколько миллиардов долларов. Вот вам система устройства экономики и политики, которая позволяет такой взлет. Это очень редко, трудно, но возможно, куда легче за короткое время разориться и стать бедным человеком.

Таким образом, согласно Парето, получается, что структура общества трехслойна: правящая элита, затем элита не правящая, то есть элита в широком смысле – те самые профессионалы в своей области, и масса, которая не имеет собственного смысла существования, ибо смысл ее существованию, бытию придает элита.

Общество, по утверждению Парето, мы не можем рассматривать как целое. Это стремящаяся к равновесию система, но у нее нет никакой общей цели, которую можно было бы назвать «целью общества». Когда мы говорим о цели общества, мы ступаем на почву дериваций, то есть идеологии, теории, даже религии. Цели есть у индивидов, у групп, и общество – это пространство, где цели эти с той или иной степенью успеха реализуются. Люди, богато одаренные от природы, достигают высоких целей, а люди, которым природа оказалась мачехой, составляют массу, и большие цели для них недостижимы. Сам человек, естественно, действует в обществе под влиянием своей природы, и его разум – это инструмент, который никогда не сможет подчинить себе человеческую природу, то есть он всегда будет поступать и логически, и нелогически, под влиянием своего разума и под влиянием тех страстей, которые ему дала природа.

Концепцию действия Парето можно рассматривать как позитивистское ницшеанство, эдакое «ницшеанство для инженеров», которое с помощью линейки, логики, рассудка говорило о преимуществе одного рода людей над другим. Ницше говорит о сверхчеловеке, об «отдельных» и говорит вдохновенно, потрясая читателя образом их величия, а Парето говорит в соответствии с правилами логики, говорит как бухгалтер, подсчитывая их превосходство при анализе разнообразных поступков. Книга Парето поражает гигантским количеством примеров, которые он анализирует, сведений из истории и умением анализировать поступки из этой истории. Если Парето оказался идеологом итальянского фашизма, то Ницше – идеологом фашизма германского. Необходимо отметить, что «Трактат по общей социологии» читали немногие, и едва ли кто из фашистского руководства прочитал его целиком. Ницшево творение «Так говорил Заратустра» было священной книгой в нацистской Германии, и ее тогда читал практически каждый мало-мальски образованный немец. Да и не только тогда и не только немцы. Понятно, что ни тот, ни другой никак не сводятся к идеологии фашизма. В социологии концепция Парето явилась одной из главных основ для создания Великой теории Толкотта Парсонса, которая оказалась в центре всех социологических дискуссий века ХХ, да и нынешнего. В экономике – одной из теоретических опор современной либеральной экономики. В политике – теоретическим обоснованием демократических процедур. Он также является признанным отцом «элитологии» – дисциплины совсем молодой, но очень престижной. О Ницше вообще можно сказать, что вся современная западная философия из него вышла, кроме логического позитивизма, вам уже, надеюсь, знакомого, а его «Так говорил Заратустра» и теперь главный философский бестселлер.

Германская социология

Теперь мы с вами перенесемся из Италии, вернее из Швейцарии, где в последние годы жил Вильфредо Парето и где он сотворил свой грандиозный «Трактат по общей социологии», на север, в Германию. Там социология формировалась довольно поздно, уже в классический период, на рубеже XIX и ХХ веков, то есть заметно позже, чем в Британии, не говоря уже о Франции, но зато именно в Германии у ее истоков стоят сразу четыре харизматические фигуры, четыре безусловных классика мировой социологии. Такого нигде больше не было.

И та и другая особенности коренятся в одном – в общепризнанном высочайшем уровне германской философии. Уже в начале ХIX века она вполне справедливо рассматривалась европейцами как первая философия в мире и на иностранцев поглядывала свысока, потому социология Конта, опирающаяся на идеи французского Просвещения, на докантовскую философию, на «наивный реализм», если словами того же Канта, не могла получить широкого распространения в стране, где царствовала система Гегеля. До тех пор, пока та царствовала безраздельно. Критика гегельянства Шопенгауэром, Ницше, кантианскими школами разрушила монополию гегелевской философии и открыла дорогу другим философским концепциям, в том числе и социальным. Но для социологии была всего лишь приоткрыта форточка, в которую приходилось протискиваться любому, кто намеревался в ней преуспеть.

Четверо, которым это удалось и удалось с блеском, были Теннис, Зиммель, Зомбарт и Вебер. Они современники: родились во второй половине XIX века, и пик их творчества падает на последнее десятилетие этого века и на первые двадцать лет века следующего. Они хорошо знали друг друга, относились друг к другу по-разному, но главное, хорошо знали работы друг друга, так что их социологические и социально-философские размышления протекали в интенсивном взаимодействии. Часто их рассуждения были ответами на утверждения, обоснования кого-либо другого, то есть в определенном смысле они размышляли совместно, и такого «высокого дискурса» столь разнообразных и в то же время вполне конгениальных по уровню фигур не было нигде за пределами Германии.

Кроме того, что они были современниками, читателями и в определенной степени почитателями друг друга, их объединяла общая судьба людей, находившихся на периферии академической науки Германии. Никому из них не удалось сформировать свою социологическую кафедру, как, например, Дюркгейму. Более того, никому из них не удалось даже подолгу возглавлять какую-либо кафедру, как, к примеру, Парето. Все они преподавали либо в провинциальных университетах, либо в столичных, но тоже на обочине, то есть преподавательская, профессорская карьера, если судить с официальной точки зрения, у них не задалась.

У каждого из них для этого были свои собственные причины, но была и общая причина, которая объединяла всех: общее неприятие социологии в германской философии. В ней вообще позитивизм не слишком приветствовался, но в применении к наукам о человеке полагался совершенно нетерпимым. Именно здесь была развита наиболее сокрушительная критика позитивистской социологии представителями Баденской школы и, разумеется, Дильтеем, с которой вы уже знакомы. Это за пределами Германии можно было не обращать на нее внимания, что и делали Дюркгейм или Парето, которые остались, в целом, классическими позитивистами, но только не здесь, в Германии, да еще при той высочайшей философской образованности, характеризовавшей их всех. Безусловно, в этом они превосходят всех известных нам социологов от Конта до Дюркгейма и Парето. Хотя им, конечно, проще быть философски искушенными – они учились и работали в Германии.

Германская социология с самого своего возникновения должна была так формулироваться, чтобы быть защищенной от философской критики классической по