Глава 6. И сказку сделать былью

 

Немецкая промышленность завоевала во всем мире славу самой добротной и качественной на все времена. Спокойные и не обремененные избыточной мозговой активностью бюргеры вовремя встают (никогда не забывая завести будильник), завтракают (кофе с молоком, тосты, творог), надевают зеркально начищенные башмаки и идут делать свое дело. Методично, час за часом, не прерываясь на непредусмотренные перекуры и перекусы. Им не бывает лень, они не болеют ОРВИ, монотонность никак не отравляет их жизнь. Надо четыре часа в день вставлять в пароварку шестеренку – так и будет. С такой же ответственностью они в свое время жгли людей в концлагерях. Зато теперь весь мир ценит настоящее немецкое качество. И даже спекулирует на нем. Цена на изготовленную немецкими руками пароварку вдвое отличается от цены, скажем, на китайскую.

– Немецкая проработает дольше! – говорят все. В России этот плюс не так актуален, потому что десятилетиями молотящая пароварка не продержится в любом случае. У нас не так трепетно хранят вещи. У нас их быстрее пропьют. Однако гений немецких технологов заключается не только в том, что они запрещают рабочим стоять у конвейера пьяными до состояния «Не помню, я вчера работал или нет?» Их конструктора все‑таки тратят некоторое время, чтобы просчитать совместимость тех или иных материалов и частей. Немцы, например, не станут приделывать пластмассовую ручку к стальной мясорубке. Ведь ясно же, что она обломается при первом же сеансе извлечения фарша.

– А нефиг так жать! – ругнется российская промышленность в надежде удвоить продажи мясорубок за счет поломанной части. Или добить до нормального отката путем дополнительной продажи запасных ручек из той же пластмассы. Наверное, и тот, и другой подход производителей имеет право на существование, но лично мне импонируют продуманные и умело сделанные вещи. И люди. Между прочим, не так часто встретишь людей, которые строят свою жизнь с неторопливой сноровкой хорошего мастера. Примеряя себя к другим, не делая глупых выводов, опрометчивых шагов. В основном мы все делаем наобум. Тяп‑ляп работает тут и там.

– Хочу замуж за принца, – вздыхает мечтательная выпускница школы. К получению диплома института частица «принца» заменяется на словосочетание «хорошего человека». К тридцати годам вообще отпадает. Остается только «Хочу замуж». Иногда из‑за комплексов и непреодолимого желания исчезнуть из отчего дома «Хочу замуж» безо всяких добавок начинается прямо со школы. И когда на горизонте появляется объект, имеющий при себе самое главное – паспорт с пустой графой «семейное положение» – мы уговариваем себя, что он способен осуществить все наши мечты. Скверный характер? Ничего! Тут перешьем, там перевоспитаем и будем наслаждаться. Счастье своими руками. Немного поработали напильничком и получилось вполне ничего себе изделие. Ест котлеты, храпит и ставит в угол детей. Мечта. Как китайская подделка немецких пароварок. По статистике, не продержится и года.

– Это как Лайон? Китайская пароварка? – спросил меня Илья, помогая перепрыгнуть сугроб. Мы сбежали из офиса без оглядки и гуляли по городу, держась за руки. Целуясь на каждом перекрестке.

– Как Лайон, – согласилась я. С ним я могла говорить все, что хотела. В том числе и про мясорубки. Его это не раздражало. Не злило.

– Он был для тебя кем‑то важным? – посмотрел мне в глаза Илья. – Хоть на один день?

– Нет, – подумав, ответила я ему. – Просто внезапно не стало тебя. А Лайон… Сначала он был для меня «смотрите, с кем встречается Катя! Передайте Полянскому, что она ничуть не страдает». Потом он был «от добра добра не ищут, а мне уже все‑таки тридцать лет, как ни крути». И, наконец, стал «когда же это кончится. Зачем мне это было надо?»

– Какие же мы идиоты! – засмеялся Полянский и снова, в триста тридцать третий раз принялся меня целовать. И я в триста тридцать третий раз забыла, что на мне демисезонное пальто и шелковый костюм. Хотя, если бы мы зашли и стали целоваться в каком‑нибудь подходящем подъезде, я бы не сочла это вульгарным. В подъездах тепло.

– А кстати, как мне понимать твой кабинет? – я перевела тему на то, что интересно мне. – И это… Илья Александрович?

– Что тебя удивляет? – сощурился Илья.

– Ну как. Я была уверена, что ты – клерк, который только тем и занимается, что рисует домики в Фотошопе. Или рекламные площади продает.

– А я именно этим примерно и занимаюсь, – расхохотался Илья. – Только на руководящем уровне. Я IT директор рекламного холдинга. Дочки Премьер Медиа.

– Это что ж такое? – не поняла ни слова я. Но то, как уверенно он это сказал, мне очень понравилось. Впрочем, мне нравилось все. – Тебя повысили, когда я уехала в принудительную эмиграцию?

– Повысили? – удивился он.

– Что, ты и тогда был этим… директором? – удивилась я.

– Ну, я, к слову сказать, Премьер Медиа вместе с парнями создавал. Еще после института. Правда, тогда это была задняя комната на одной овощной базе. Три компьютера на четверых идиотов, которые вместо того, чтобы фурами продавать пиво или с пистолетами бегать, начали разрабатывать IT технологии в России.

– Но я не могла бы не знать, если бы ты был нашим директором, – возмутилась я. Что происходит?

– В течение десяти лет я координировал региональные филиалы. В основном в Краснодаре, но потом надоело болтаться по городам и весям. Вот и решили, что пора централизоваться.

– И ты приехал в Москву! – закончила за него я.

– Ну да, – пожал он плечами. И обнял меня за плечи. Я закрыла глаза, пытаясь не думать о том, что ноги постепенно превращаются в лед. Вдруг перед моими глазами прошла, как титры к фильму, сцена годичной давности. Мы сидим на работе, Римма ворчит, я, как всегда, пытаюсь добиться того, чтобы от меня все отстали.

– Что это еще за новость? Что ты лезешь в какой‑то дурацкий роман? На минуту нельзя оставить одну! – рычит Римма.

– Кто? – поведя плечом, спрашивает Селиванова. – Полянский? Это новенький рекламщик, лимита из Краснодара. Ничего особенного, нашла с кем романы крутить! Даже нет московской прописки.

– Ах сволочь! – хлопнула себя по лбу я. Илья с удивлением на меня посмотрел и остановился.

– Что такое? Я опять сказал что‑то не то? – помрачнел он. Я замотала головой и принялась убеждать его, что он может нести любой бред. Даже крыть меня матом, мне это не надоест.

– Матом я не буду. А вот доставать тебя рассказами о работе и про технологии буду. Надо ж мне с кем‑то общаться! – пригрозил он. Ай, боюсь – боюсь!

– Селиванова мне тогда наврала. Смешала тебя с дерьмом! – возмутилась я. – А сама, небось, уже тогда строила планы.

– А ты знаешь, – задумался Полянский, – возможно. Она была на совещании, когда я выяснял технологию поступления информации в базы. У нас с этим тогда были полные руины. А это было еще до эпохального знакомства с тобой.

– И, соответственно, ты не был на фиг никому не нужной лимитой! – возопила я к небесам. Илья усмехнулся.

– В строгом смысле, именно ей я и был. Жил в пентхаусе Соболя. Я еще не был уверен, что останусь в Москве, поэтому не хотел ничего сразу покупать, – поделился со мной мужчина моей мечты. – Ты представляешь, какие проблемы для меня были тебя куда‑то пригласить. У Соболя жена и трое детей.

– Соболь – это Соболевский? Наш генеральный директор? – уточнила я.

– Ну да. Соболь. Мой однокурсник. Двоечник страшный, – засмеялся он.

Я почувствовала, что у меня кругом идет голова. Хотя, впрочем, может, это и от холода. Ну какая скотина Селиванова. Отомстить? Надо подумать над этим на досуге. Однако если на то пошло, она и так вполне неплохо наказана. Потому что я тут с ним, а она там, без него. Не смогла испортить мне всю жизнь, только один год.

– Слушай, а чего у тебя руки такие холодные? – вынул меня из мысленного анабиоза Полянский. – Замерзла?

– Немножко! – улыбнулась я. На самом деле, я уже практически была готова к длительному хранению, как готовый полуфабрикат. Но зачем портить жалобами такой вечер?

– Ничего себе! – присвистнул он. – Ну‑ка, а что это у тебя за пальто? Ерунда на ерунде! Кошмар, и как ты целый час в этом ходишь?

– Ножками! – улыбнулась я. – Когда хожу, еще ничего. А вот когда стою на месте, совсем плохо. Только поцелуи и помогают.

– Поцелуи? – задумался Илья. И приступил к моей любимой части. Интересно, он никогда не бреется? Щетина колется, оставляя легкие следы уколов на моих щеках, но мне это нравится. И запах его дезодоранта. И черная кожаная куртка на меху, явно дорогая. Я никогда раньше не видела его в дорогих вещах. Впрочем, тогда была очень теплая осень. Он вообще ходил без курток.

– Господи, я помню каждый наш день! – поразилась я.

– А я понимаю, что ты уже почти отморозилась! – злобно прошипел Илья. – Ну‑ка, поехали. Я думал, что погулять по такому мягкому снегу будет романтично, но ты же как всегда совершенно по сумасшедшему одета. Для летних прогулок при луне!

– Я готова гулять при луне в любое время года, – не смолчала я.

– Поехали! – Илья подтянул большой палец к дороге и нас подхватило желтое такси с флегматичным и спокойным (в отличие от моего с аэровокзала) таксистом. Мне было так хорошо, что казалось, будто вокруг другая, новая реальность. У меня сменилась вся картинка. Ничего не осталось из прошлого. Я так боялась, что никогда не увижу Илью. Или что он никогда меня не простит. Или что он уже любит другую. А теперь я еду с ним в такси, и я положила голову к нему на плечо. А кстати, куда мы едем? Куда‑то в сторону области.

– А куда мы едем? – спросила я.

– Это имеет какое‑то значение? Ко мне, – ответил Илья. Я замерла. К нему?

– Куда? К Соболеву? В пентхауз?

– Ну, почти, – усмехнулся Илья. – Я понял, что мне все‑таки придется жить в Москве. Так что теперь у меня есть свой пентхауз.

– Свой?! – с изумлением смотрела на него я. Сначала кабинет, директорство, теперь это!

– Да! – улыбнулся он. – Я завидный жених. А ты от меня улепетнула к человеку, который не смог даже оплатить страховку!

– Ты самый настоящий принц, – подтвердила я. Но тут же запнулась. – А откуда ты знаешь про страховку?

– Я…, – замер и отвернулся Илья. – Мне же Елена Зотова звонила. Она спрашивала, что делать с твоим паспортом. Когда ты отказалась этого мерзавца на деньги ставить. Кстати, это странно. Почему тебе стало его жаль? Я бы его убил. Может, когда‑нибудь я и вправду соберусь!

– Так! О Господи. Да она же тебе все докладывала! – покрылась пятнами стыда я. Одно дело знать, что Лайон остался в прошлом, а Полянский – в сахарном настоящем. И совсем другое, понимать, что о всех моих приключениях ему известно в деталях.

– Ну, не все. Я не расспрашивал, – попытался отвертеться Илья. – Просто хотел помочь.

– А про больницу? – напряженно всмотрелась в Илью я. Он помолчал и нервно кивнул. Знает. Черт. Про выкидыш. Кошмар. Что теперь делать! Это ж позор!

– Только не убегай! – он вдруг запаниковал и стал хватать меня за плечи, словно пытаясь связать. Я чувствовала, что в моей голове крутится лента с тем, что было известно Зотовой и что она могла ему передать.

– Просто ужас. Я бы ни за что не хотела, чтобы ты все знал! – я почувствовала, как глаза наполняются слезами. Мы вышли из машины, я даже не успела понять, где именно, где‑то на Ленинском проспекте, около огроменного нового дома с техногенными окнами. Высота – тридцать этажей плюс‑минус бесконечность.

– Послушай, мы сейчас поднимемся ко мне в квартиру, я налью тебе вина, и ты успокоишься. Почему, в конце концов, ты не хочешь, чтобы я все знал?

– Потому что ты будешь меня презирать! – выпалила я. Он изумленно оглядел меня с ног до головы.

– Я хочу, чтобы ты могла рассказать мне все, что угодно. Любой бред. Я не сочту тебя глупой, неразумной, безответственной или неспособной на правильные поступки. Словом, я не сделаю ничего того, к чему ты так привыкла.

– Почему? – спросила я. Никогда и никто не говорил мне таких слов. Никто и не понимал, насколько я устала от постоянного спора о том, что для меня лучше и как глупо и бесполезно я трачу свою жизнь.

– Потому что я люблю тебя именно такой как ты есть. Со всеми твоими гороскопами, глупостями и сериалами. Захочешь, я куплю тебе специальный пакет программ со сплошными сериалами. И будешь целыми днями составлять астрологические прогнозы. Запишешься в клуб психологии или изотерики. Куда хочешь. А потом будешь рассказывать мне про все это по вечерам!

– Ты сам псих! – засмеялась я.

– Если тебе будет трудно или кто‑то тебя обидит, я бы хотел, чтобы ты ко мне первому пришла за помощью, зная, что судить тебя я никогда не буду.

– Это просто невероятно! Ты самый настоящий принц! – ахнула я, когда он вдруг схватил меня на руки и вынес из лифта на каком‑то невероятно высоком этаже. Около лифтов стаяли кадки с пальмами. А между ними раскинулось широченное окно, сквозь которое Москва сияла всеми своими огнями.

– Нравится? – спросил Илья, приблизив свое лицо к моему. Его глаза сияли, как драгоценные камни.

– Очень! – кивнула ему я. – Это прямо как там, в ресторане, на Седьмом Небе!

– Ты тоже заметила? – порадовался Илья. – Я из‑за этого вида ее и купил, эту огромную пустую квартиру.

– Вот эту? – ахнула я, когда меня поставили на пол в холле какой‑то бесконечности. Бесконечность с лестницей на второй этаж этой бесконечности.

– Ты даже не принц – ты король! – оценила крутизну недвижимости я. – Римка просто дура, что велела мне разрабатывать каких‑то иностранцев.

– Слушай, я бы не хотел, чтобы ты принялась разрабатывать меня! – помрачнел Илья. Я подошла к нему и обняла за плечи.

– А что бы ты хотел? – зазывно глядя ему в глаза, спросила я. С придыханием. Эротично.

– Чтобы ты меня любила, – охрипшим голосом сказал он.

– Тогда, может, начнем прямо сейчас? – с мнимой легкостью я провела рукой по его лицу. Он замер и остановил свой взгляд на моих губах. Я столько раз в жизни подходила к какой‑нибудь постели и отдавала свое тело какому‑то мужчине, который был рядом со мной, но никогда не чувствовала того, что чувствовала, глядя на Илью Полянского. Скромного менеджера, превратившегося вдруг в невероятного принца домашней выделки, за которым не надо бегать, высунув язык, не надо перелетать океаны с пересадкой в Париже. Он, оказывается, всегда был тут, под рукой. Смеялся, шутил, лез с поцелуями. Его совершенно не надо было искать. А между тем, его руки как нельзя лучше подходили к моим рукам. Его губы идеально соответствовали моим губам. Вплоть до этой его ямочки на подбородке, которую я целовала и целовала, не переставая. Он прикасался ко мне, прикасался к моей груди, к волосам, обнимал меня за плечи, целовал их и тихо вдыхал мой запах. Нам не нужна была музыка, она была у нас в сердцах. Мы были похожи на разные детали одной и той же машины. Инструмента любви, сотворенного умелыми терпеливыми мастерами небесными. Они не промахнулись ни в чем, сделав нас идеальным целым. Идеальными любовниками, людьми, нашедшими свою любовь. Когда он закрывал глаза, я любовалась его прекрасным лицом. Когда он открывал глаза, то мое тело розовело под его взглядом. Он стащил с меня мой глупый летний шелковый костюм и смотрел, какая я на самом деле. А я замирала и таяла от счастья. Мы не расцепляли рук, не отрывали друг от друга губ, нам не нужны были слова. Дотянуться до какого‑то дивана в какой‑то комнате и рухнуть на него, вот и весь рай. Мир, исчезнувший и проявившийся вновь в одном‑единственном диване. Как фотография в темной комнате, проступала из небытия на бумаге наша любовь.

– Мы созданы друг для друга, – не спросил, а скорее просто констатировал факт он. Он и я. Извечная гармония, недостижимая и простая, как земля и небо, приняла нас в свои объятия. Мы перестали быть в одиночку, по отдельности. Вечность застыла и превратила нас в одно живое существо. Прикоснулась к нам волшебной палочкой, и вся планета на миг стал целым вместе с нами. Один миг, ради которого стоило жить.

– Ты лучше всех. Нет. Ты единственный, кто есть на всей земле, – прошептала я, лежа без сил в тихой пустой квартире. Чужой незнакомой квартире, в которой все было так, как только могло мечтаться и сниться в самом вещем сне. Илья оказался именно таким, как я знала, чувствовала с самого первого дня нашей встречи. Как глупо было сомневаться в чем‑то, когда буквально все: запах тела, тепло, пальцы, тонкие, теплые и сухие, оказалось именно таким, каким надо. Его спокойствие, с которым он вставал, чтобы зажечь свечу или принести еще вина. Мой тихий смех, мои басни, которыми я кормлю всех вокруг. Мое желание слушать его бесконечно.

– Как я жил без тебя! – удивлялся он, рассматривая мое уставшее от его ласк лицо.

– Я – твоя, – просто и легко сообщила я ему. Он улыбнулся и откинулся на подушку. Закрыл глаза. Только для того, чтобы через час снова быть вместе, соединяться воедино, целовать каждую минуту друг друга и скучать от каждой минуты врозь – мы и родились на свете.

– Скажи мне…

– Я люблю тебя, – договаривала я, когда он еще не успевал спросить.

– Тебе хорошо?

– Да. Не отходи ни на шаг, – шептал он мне на ухо, лишь только я начинала шевелиться.

– Не уйду, – уверяла его я, глядя, как за окном гаснут звезды и свет в окнах домов.

– Хочешь воды? Или вина? – спросил он меня, когда звезды за окном совсем исчезли и их сменил бледный, подернутый тучами и смогом рассвет. Я была в самом лучшем городе на земле.

– Вина с утра? – улыбнулась я. – Как это отразится на моем моральном состоянии? Что скажет мой брат, увидев меня в таком виде?

– Брат? – не понял он. – Ты собираешься бросить меня и уехать к брату?

– А что? – не поняла я. – Ты больше не собираешься ходить на работу? Мы будем только пить вино и заниматься любовью? А что же будет, когда мы все выпьем?

– Знаешь что, – внезапно посерьезнел он. – Это большая удача, что мы вообще получили этот второй шанс. Третьего может и не быть. Кто тебя знает, на какие номера ты способна еще. И я тоже не самый легкий и простой человек на свете. Ты меня любишь?

– Больше жизни! – кивнула я и откусила сыру. Единственная еда, которая жила на полке его холодильника.

– И я тебя. Думаю, это супердостаточное основание, чтобы ты осталась здесь навсегда.

– В каком смысле? – напряглась всем телом я.

– Ну, посуди сама. Зотова со временем доделает твой развод, тогда мы сможем пожениться.

– Пожениться? – подняла я бровь.

– Ты согласна? – между делом уточнил он. Я кивнула.

– Конечно. Продолжай.

– А пока мы бы могли жить так. Я человек обеспеченный, хоть и скрывал это, как дурак. Не хотел, чтобы тебя на меня науськивали твои акулы‑подружки. А зря, лучше бы науськивали. Многих проблем удалось бы избежать. Ну, да ладно. Теперь ты знаешь. Я имею неплохие доходы. И смогу обеспечить тебя и детей, которых ты можешь захотеть родить.

– Что значит, могу захотеть? – не поняла я. – А что, ты можешь и не захотеть?

– Я хочу! – серьезно посмотрел на меня он. – Мне много лет, у меня есть все, что только может понадобиться. А вот детей нет. Если так случится, я буду прыгать до небес. Но…

– Но?

– Я понимаю, что ты пережила. И не хочу ни в чем на тебя давить. Так что, как ты захочешь. Хотя я, конечно…

– Общую мысль я поняла, – оборвала его я. Он смутился и посмотрел на меня чуть ли не жалобно.

– И вообще могу обеспечить всех, кого ты только захочешь. Маму, папу, брата, Римму или черта лысого. Мне все равно! – принялся заваливать меня обещаниями он.

– Постой! – я принялась скакать от возмущения по квартире. – Я не пойму. Что это ты затеял за разговор? Деньги‑деньги‑деньги… Я не говорила тебе, что готова бродить и сбирать милостыню, если такова будет твоя воля?

– Нет! – оторопел Илья. – На хрена оно мне надо?

– Ну, мало ли! – сморщила я лоб. – Всяко в жизни бывает. Или готова зимовать на краю земли, пока ты будешь устанавливать рекламные щиты для тюленей и пингвинов.

– Что? – засмеялся во весь голос мой дорогой Полянский. Люблю! Люблю!

– А то! И уж конечно я рожу от тебя всех, кого мне только пошлет Всевышний. Больше‑то от меня вряд ли будет какая‑то польза, – я важно продефилировала перед ним в одном… ни в чем, ни в чем. Это не прошло для меня без последствий. Ближайшие полчаса у меня оказались заняты спортивной программой, которой я могла бы заниматься с ним бесконечно. Чего не сказать про Лайона. С ним я не натянула бы и на нормы ГТО.

– Так ты готова, пока я не соображу что‑то насчет пингвинов, перебиться здесь, в этой квартире, которую, если честно, я купил в надежде, что когда‑нибудь ты будешь ходить по ней голой.

– Ась? – обалдела я.

– Ты будешь со мной жить? – рявкнул он.

– Конечно, – удивилась его непонятливости я. – Выгонять с милицией придется. По доброй воле я от тебя не уйду никогда!

– Ты мое счастье, – облегченно вздохнул он. И притянул меня к себе. И снова прогулял работу. Такими темпами мы и правда скоро будем развлекать пингвинов.

– Хочешь, слетаем на какое‑нибудь море? – шепнул он мне на ухо, заодно целуя меня в него. Я уткнулась ему в грудь (которая тоже оказалась как раз нужного размера, формы, запаха и всего остального, как и все в нем) и сказала «нет». На черта мне сдалось какое‑то зарубежное море, когда единственное, о чем я мечтала всю жизнь, и так здесь, со мной. Прямо сейчас. И морям, и пингвинам придется пока подождать.

 

Глава 7. Сами с усами

 

Преступник должен быть наказан – гласит уголовный кодекс. Или какой? Во всяком случае, так обычно говорят во всяких фильмах. Я не любитель детективных сериалов, мне больше по душе мексиканское мыло про любовь. Хотя тоже бесит, что в некоторых сериях герои едва успевают попить кофе. А уж ответа на вопрос, от кого ребенок, надо ждать по два‑три месяца. Но кровь, килограммами гуаши разлитая по пленке какого‑нибудь Бандитского Петербурга меня вгоняет в ступор. Такое ощущение, что там убивают на каждом шагу и никого это особенно не удивляет. Не проблема. Человек туда, человек сюда. Одним больше – одним меньше. От нас не убудет. Но преступник должен быть наказан. Вор должен сидеть в тюрьме. Современные сериалы про убийство делятся на два типа. Первый тип. Сериал бытовой, приближенный к реальности. Отличительные признаки:

1. Преступления там совершаются обыденные, а возможно даже списанные с реальных уголовных дел. Поэтому все довольно скучно. Или склад обокрадут, или бабулю Раскольников убьет. Как максимум, маньяк, но это очень растиражированная тема.

2. Преступники там – тюремный бомонд, со сленгом, татуировками и перегаром. Все очень реально, так что сочувствия вызывают самый минимум. Все как в жизни, только хуже.

3. Милиция. Именно ей в этой группе отведено особое место. Она – последняя надежда народонаселения на спокойный сон. Нищие, голодные (но очень честные) молодые люди в китайских (секонд хенд) пуховиках из последних сил отворачивают лица от конвертов с деньгами и борются со злом.

4. Юмор. Непонятно, зачем вообще в таких сериалах убивать, когда можно вполне успешно оставить описание повседневного труда сотрудников ОВД. Хохот и повышение рейтинга обеспечено. По‑моему, их и смотрят ради того, чтобы посмеяться, как менты (из‑за уже окончательного полного и беспросветного отсутствия денег) стреляют денег на пиво, а потом весело похмеляются в кабинетах.

Второй тип поострее. Это сериал мудреный, про красивую жизнь. В нем все в точности наоборот, т.е.

1. Преступления там нереальны, как мечта. По типу того нажми на кнопку и получишь результат в виде сразу же виллы на Кипре. Прямо так и хочется тоже вот также красиво жать кнопки.

2. Как правило, главный злодей там совсем не злой, а даже скорее секс‑символ, которого кто‑то обидел. То ли братки, то ли менты, то ли бабы. То ли все сразу или по очереди. Он мстит и только поэтому соглашается нажать кнопку и получить виллу. А так бы ни‑ни!

3. Милиция и братки в этих кинах – практически одно и то же. Как вурдалаки‑оборотни. Днем – погоны, ночью – золотые цепи. Нищих и голодных в этих сериалах нет. Наоборот, все ездят на Мерседесах, едят в ресторанах, а женщин держат в соляриях и спортклубах. Но как‑то сразу понятно, что все плохо кончат.

4. Юмор. Его тут нет. А чего смеяться, когда все так плохо?

Одно объединяет все эти длинные саги о грехах человеческих. Кара не замедлит накрыть всех, кого на это подписал сценарист. Как ни крути. Эту грустную мысль я долго и тщательно муссировала, когда кара за собственное раздолбайство накрыла меня с головой. То ли от акклиматизации, то ли от волнений и нервов, а, что вернее всего, от гуляний в летней одежде по московской зиме, меня накрыл грипп. К обеду, когда Илья уже начал продумывать культурную программу (надо тебе купить шубу и сапоги на меху, а потом по ресторанам), я почувствовала первые признаки надвигающейся ответственности за безалаберность. Голова начала тянуть к земле как кандалы. Виски прострелила боль. Я еще отвечала на поцелуи, но уже не могла на вопросы.

– И что это такое, позволь спросить? – вопрошал Илья, когда я на его предложение искупать меня в огромной, сияющей мытым новеньким кафелем ванной, ответила храпом или стоном. Чем‑то таким.

– А? Что‑то мне не по себе. Я полежу, ладно?

– Конечно, лежи, – растерянно кивнул Илья и запаниковал. В его пенатах не нашлось ничего жароизмеряющего, как, впрочем, не нашлось и чая, меда, молока, масла, хлеба, колбасы и вообще ничего.

– Куда же бежать! – в панике кусал ногти он, потому что я окончательно и бесповоротно была наказана на вчерашнюю опрометчивость большой температурой и ломотой в костях.

– Ничего страшного, – попыталась успокоить его я. После чего он стал вызывать скорую помощь.

– Как не можете приехать? Почему? Какие поликлиники? Да она уже почти совсем спит! И что, что простуда? Куда позвонить? Я не знаю, где она прописана!

– Перестань, – чуть не заплакала от досады я. Но кашель с соплями уже испортили мой внешний вид до такой степени, что пара лишних слез ничего бы не изменила. Сексуальности во мне не осталось никакой.

– Не перестану, – сел рядом со мной на диван Илья и принялся целовать меня куда придется. После чего ему все‑таки удалось вызвать какого‑то дикого платного терапевта из клиники «Авиценна», который долго делал вид, что страшно возмущен необходимостью переться на ночь глядя куда‑то на Ленинский проспект к больной, которая банально кашляет, чихает и температурит.

– Что страшного? Подождите до завтра!

– У меня даже градусника нет. А вдруг у нее запредельная температура! – аргументировал Полянский. Я умилялась.

– Сходили бы да и купили! – усмехнулся врач, заставляя меня говорить «А».

– Я не оставлю ее одну! – патетично прикрыл вопрос Полянский.

– Ну, как знаете. Давайте ваши деньги, раз не жаль. У девушки грипп, тридцать восемь и четыре. Ей надо спать, пить бульон и полоскать горло. Еще будете капать в нос. Через неделю будет как новая.

– Ей не надо в больницу? – с пристрастием пытал доктора Илья. Даже мне стало неудобно перед специалистам, а ведь я практически спала. Возможно ли, чтоб Илью так напугала моя Вашингтонская история, чтоб он теперь пытался отправить меня в больницу по любому поводу? Так я против.

– Ей надо дать спокойно поспать! – возмутился доктор, но оттаял, увидев зеленые купюры. Переговоры закончились тем, что он самолично сходил в аптеку и принес все необходимое (Любые деньги, доктор. Я не оставлю ее одну в таком состоянии). Даже захватил хлеба, курицы и молока.

– Это зачем? – озадаченно смотрел на дохлую птичку Полянский.

– Будете делать ей бульон, я же говорил. И звоните мне, если что, – подобревшим, почти влюбленным взором окидывая на прощание нашу квартиру, сказал он. Я была вынуждена терпеть постоянные измерения температуры, пить гадкое мерзкое молоко, глотать какие‑то таблетки и лежать замотанной в шарф.

– И носки. Что ты за женщина! Я посмотрел внимательно на это пальто. Оно не пальто, ты как всегда наврала мне. Оно – пиджак! Это же было безумие. В нем нельзя ходить даже весной. Теперь я верю, что ты способна улететь в Вашингтон, даже не задумавшись о том, что тебя там ждет. Вообще ни о чем не задумываться! – возмущался он, когда мне стало лучше и я просто обливалась соплями и бухикала.

– Ты меня попрекаешь! Уже! Не прошло и недели! – поймала за руку любимого я. Он дернулся и принялся клясться, что это был непременно последний раз.

– А больше никогда.

– Да брось, – откинулась на подушку я. – Я‑то ведь наверняка делаю не последнюю глупость на свете. Так что от тебя я попреки принимать согласна. Только не бросай меня в терновый куст!

– Договорились! – порадовался моей лояльности дорогой Илья. И правда, от него я была готова терпеть любое брюзжание, экономию, придирки и требования каждый день мыть полы во всем бесконечном пентхаусе. Но почему‑то время шло, а суровые будни так и не начались. Я по собственной воле, как только выздоровела, стала вылизывать квартиру, любовно расставляя по углам новенькие горшки с цветами (благо Лайоновы деньги еще не кончились). Я готовила ужины, лично нарывая в Интернете рецепты. Греческий суп, итальянская паста, сырные десерты, клубника на снегу.

– Что ты еще бы хотел попробовать, дорогой? – спрашивала я Илью, когда он сметал очередной изыск.

– Тебя, и снова тебя, – рычал он и возвращал мне всю выданную ему с едой энергию. Я попала в сказку, из которой почему‑то никто не спешил меня выгнать. Впрочем, нет. Был один человек, который оказался совершенно не готов к моему счастью и процветанию. И однажды этот человек оказался на нашем пороге. То есть, на пороге Ильи, конечно.

– Значит, это правда! – воскликнула, пожирая меня глазами, Саша Селиванова. Она была все такой же. Стильной, яркой, похожей на акулу. Руку я не подала, побоялась, что откусит.

– Что именно? – нелюбезно поинтересовалась я. Дверь открывать не стала, впрочем, как и предлагать зайти.

– Что ты здесь! Ни стыда – ни совести. Портишь мужику жизнь!

– Я? – оторопела я. Селиванова воспользовалась минутной слабостью и прошмыгнула в квартиру. Я огорченно заметила, что она уверенно ориентируется в переплетении коридоров. Значит, не впервой.

– А ты знаешь, что у нас с Ильей была большая любовь?

– Большая любовь? – удивилась я. – Да разве ты понимаешь, что это значит?

– А ты? Ты же охотишься за состояниями! Пока Илья был беден…

– Он не был беден! – возмутилась я. – Это ты соврала, что он беден.

– Ну, хорошо! Пока ты думала, что он беден, ты его не замечала. Уехала и не обернулась. А теперь, когда ты знаешь, кто он на самом деле…

– Не твоими стараниями, – ехидничала я.

– А это не важно! Ты его охмуряешь. Переключилась на Россию. Готовишь тут ему еду, голой ходишь. Все понятно!

– Что тебе понятно! Убирайся из моей жизни, я знать тебя не желаю. Из‑за тебя Илья тогда мне не поверил! – заорала я на нее.

– И теперь не поверит. Он просто еще не понял, что ты с ним только из‑за денег.

– Это ты – алчная сука! – вопила я. Потом, не сдержавшись, подхватила первое, что попалось под руку, и швырнула в нее. Это оказалось подносом. Грохоту много, а толку ноль. Неправильный выбор оружия.

– Я хотя бы этого не скрываю, – Селиванова гордо посмотрела на меня и смахнула с плеча невидимую пыль. Я онемела. Снова, как и тогда, она перетасовывает факты так, что я не знаю, что им противопоставить. Я и правда не знала, что он богат. И уехала. А теперь знаю и стою с одной рубашке посреди его пентхауса. Что тут скажешь?

– Чего тебе здесь надо? – зло бросил Илья, неожиданно нарисовавшийся на пороге. Саша побледнела, видать, это не входило в ее планы.

– Я пришла, чтобы открыть тебе глаза.

– Или вернуть себе мой кошелек? – иронично спросил он.

– Ты не понимаешь. Она же живет с тобой из‑за денег! – прокричала она.

– Я рад. Даже если и так, я брошу к ее ногам все, что имею, – без капли злости ответил Илья. Селиванова потрясенно молчала, глотая ртом воздух. Я осмотрелась вокруг и распрямила плечи. По‑моему, меня не выгонят на улицу как предателя Родины. Можно ничего не объяснять.

– Ты… просто не знаешь, с кем связался! – пролепетала Селиванова, отступая под суровым взглядом Ильи в сторону лифта.

– Зато прекрасно знаю, с кем развязался. Придется мне сменить номер кода. До свидания, то есть прощай. Надеюсь, что ты исчезнешь совсем! – крикнул закрывающимся створкам кабины Илья. Я с трудом сдерживала эмоции.

– Спасибо! – бросилась на шею любимого на все времена мужчины я.

– Как ты? – беспокойно оглядел меня со всех сторон он. – Она тебя не пыталась побить?

– Побить? Да я бы сделала ее одной левой! – игриво показала мускулы я. Илья засмеялся и пошел мыть руки. На ужин я подавала каре ягненка в кисло‑сладком соусе. Ценная вещь, особенно при свечах. Вечер прошел идеально, как и всегда.

Вся прелесть настоящей любви заключена в том, что ни через неделю (когда мы праздновали с Ильей Новый Год, занимаясь любовью на полу под елочкой), ни через две (когда он все‑таки купил мне шубу до пят и заставил ходить в ней, хотя я смотрелась в ней, как боярыня Морозова перед казнью), ни через месяц (когда к нам заявилась эта стерва Селиванова) мы не теряли друг к другу интерес. Руки, который я выучила наизусть, были все также хороши, чтобы целовать их спросонок. Грудь все так же тянула прижаться и уткнуть в нее свой нос. Горящие возбужденные глаза заставляли раздеваться прямо на ходу. Тихий храп с присвистом вызывал только улыбку.

– Ты не злишься, когда я выдавливаю пасту с середины тюбика? – смеялся Илья, как‑то утром решив, что мне слишком скучно умываться одной.

– Я злюсь. Я страшно злюсь! – радовалась, глядя на него, я.

– Знаешь, кто‑то сказал, что именно такие мелочи разрушают любовь.

– Можешь хоть вообще перестать чистить зубы. Я буду любить тебя вечно.

– Правда? – прищурился Илья.

– А что, у тебя есть какие‑то сомнения? – поинтересовалась я из чистой беспечности. Но ответ прозвучал. И, хоть он прозвучал вполне легко, я дернулась, словно меня ударили по лицу.

– Я уверен, что Селиванова не права. Насчет тебя, – заверил он меня. А поскольку он в принципе счел необходимым этот вопрос осветить, я поняла, что дело плохо. Процесс идет. И идет он не туда.

– А если права? Если бы я не посмотрела на тебя, не будь у тебя пентхауса, кабинета и золотого колье с рубинами. Что бы ты сделал? – посмотрела я на него. Он зло бросил пасту на полку и молча вышел из ванной. Я осталась в ней. Что мне делать? Как, интересно, объяснить мужчине, что я его люблю безо всяких денег, если, во‑первых, я пользуюсь этими самыми деньгами, а во‑вторых, такого рода объяснения делали все его женщины, не исключая, наверное, и Селиванову. Одними каре ягненка такого не пронять.

– Надо посоветоваться с кем‑то, – подумала я. Так оставлять этого я не собиралась. Может, объявить голодовку? Или устроиться грузчиком в грузовой порт, где тяжелым трудом заработать на пропитание. Начать содержать Полянского?

– Как‑то это все не очень! – помотала головой Наташка Намбер Ту. Я поехала к ней утешаться, потому что на моих подружек с работы у меня возникла стойкая неизлечимая аллергия. Не помогал никакой супрастин.

– А что делать?

– Сакраментальный вопрос. Покажи ему, что без тебя гораздо хуже чем с тобой.

– А как? – уперлась я, потому что банальные фразы говорить может каждый, а вот что‑то реально замутить – так это не допросишься.

– Слушай, а может, надо чем‑то его потрясти? – округлила глаза она.

– Чем? Нажарить ему полтонны окорочков? – вредничала я.

– Или миллион алых роз, – загрустила она. – Только это дорого.

– И вряд ли проканает, – кивнула я. Мысли, как пчелы, разлетелись собирать нектар и не спешили возвращаться. Просто сидеть и пить чай у Наташки было, конечно, приятно, но бесполезно.

– О, Катька! Откуда ты? – уперся в меня взглядом бессмысленных глаз Наташкин братец. – А Ромка уж собирался тебя с милицией искать.

– Что? – потрясенно переспросила я. – С чего бы?