Глава 6. Подтверждающая, что подруги не зря волновались

 

Москва – столица нашей немного похудевшей Родины, а кроме этого она – источник и рассадник неисчерпаемого количества удовольствий и соблазнов. Дремучий абориген из глубинки всерьез рискует лишиться здравого рассудка и кошелька, если окажется один на один с вечерней Москвой. Уже на вокзале его зачаруют и опутают огни реклам: игровые автоматы, интим‑магазины, кафе и рестораны. Ларьки‑ларьки‑ларьки… Минус некоторое количество наличности обеспечено, плюс некоторая головная боль весьма вероятны. Однажды мой папашка, попав на просторы Павелецкого вокзала по поручению мамы, решил испить пивка. Невинное само по себе, это мероприятие породило для него такие проблемы, из‑за которых его в одиночестве больше не выпускают даже в Сельпо. По крайней мере, стараются. Дело было так. Купив в привокзальном ларьке Очаковскую бутылку, папуля некоторое время любовался на искрящиеся капли росы, которые покрыли холодную матовую поверхность стекла, а потом, соответственно, употребил сие великолепие внутрь. Нашли мы его только через два дня. В городской больнице номер четырнадцать, куда его доставили сотрудники милиции. Слава Богу, что в наше время еще приходит кому‑то в голову, что если под кустами шиповника летом валяется мужик в одних трусах, то это совсем не обязательно есть акт проявления его доброй воли. Анализ показал такое количество клофелина в папиной крови, что все мы перекрестились от радости, что он вообще жив.

– Но как же так, – плевалась от страха и возмущения мама. Сотрудник ОВД, простоватый рязанский парень Сергей Парубков, дописал протокол показаний папы, добродушно утерся и пояснил:

– Накачали пивко‑то.

– Но я же его сам открывал, – простонал страдающий всей душей папаша.

– А кого трясет чужое горе? – глубокомысленно вопросил Парубков. – Шприцом в крышку вогнали. Творят что хотят. Никакого порядку.

– Как будто не вы – источник порядка! – возмутилась мама, но Парубков посмотрел на нее таким взглядом, что стало ясно. К порядку он не имеет никакого отношения. У него в жизни совершенно другие заботы. Так что впечатлений от посещения сердца России мало не бывает, но нам, ее коренным жителям, все‑таки несколько сложнее. Кремль мы видели, в мавзолее на труп любовались, а большой театр воспринимаем не только как колыбель мирового искусства, но и как точку сборки гомосексуалистов интеллигентского толка. Нас трудно удивить. Если там надо сообща решить, куда бы пойти взаимно пощекотать нервы, это вполне может завести нас в тупик. То есть, и завело, если брать конкретно нашу компанию в конкретно мое день рождения. Мы эстетично высыпали на улицу, помахав маме платочком. Я даже позволила ей стянуть с меня козырный костюмчик, в котором я мечтала потрясать Полянского и дальше и натянуть на меня «Очень миленькое платьице», которое мама подарила мне на юбилей. Плиссерованая юбочка, кружевной воротничок, шелк натуральный, но в такой мелкий отстойный цветочек, что «мама, роди меня обратно»! Правда, вряд ли мама способна на такие коренные меры по моему воспитанию. Однако платье пришлось нацепить, чтобы соблюсти образ паиньки. Теперь я стояла, окруженная пьяной гурьбой подельников по вранью, прикрывала подарок легким жакетом и грустила.

– А может, на дискотеку? – банальничала Римма.

– Ага. В клуб, кому за тридцать, – съязвил мой братец.

– Как раз мне теперь туда можно, – съязвила я. Все замолчали и посмотрели на меня. Я понимала, что портить друзьям настроение нехорошо, но в таком виде я не могла чувствовать себя никем, кроме доярки на сельской сходке.

– А какие предложения у тебя? – с вызовом спросила Римма. Я пожала плечами. Если честно, в таком платье я хотела разве что быть похороненной.

– Тогда, может, в боулинг? – внес конструктивное предложение Полянский. Я с уважением оглядела его умную голову. Действительно, боулинг – чуть ли не единственное место, где платье не имеет никакого значения.

– Ночь на дворе… – протянули Наташки нестройным хором. – Все забито. И зашито.

– Я договорился, – рассеянно бросил Полянский, убирая в карман свой сотовый. – В Норде через час освобождается дорожка, так что нет повода не покидаться шарами.

– Ура! – захлопали в ладоши мы. А я, если быть точной, не просто захлопала в ладоши, а вся затрепыхалась от восторга. Полянский, хоть и из Краснодара, но просто кладезь добродетелей. Редко мне в жизни попадались люди, способные так быстро и легко решать абсолютно любые вопросы, которые им подбрасывала жизнь.

Боулинг – забавная штука. Вся сложность этого развлечения говорит о том, что изобретатели не искали легких путей. Например, о том, чтобы перекинуться в боулинг на дому нечего и мечтать. Для этого вам потребуется как минимум:

1. Дорожка длинная идеально ровная, гладкая, с двумя сточными канавами по краям. 1 штука.

2. Шары тяжелые и скользкие как сволочи. Много штук разного веса, из которых ни одна не будет достаточно легкой для вас.

3. Механическая трасса типа лыжного подъемника, по которой будут кататься, периодически застревая, шары, которыми вы промазали. 1 штука.

4. Кегли – такие белые хреновины, типа наших городков, которые надо сбивать шарами, и которые остаются стоять, как натуральные неваляшки. Непонятно сколько штук, потому что даже если кто‑то в них попадал, за ними открывался еще один ряд, а потом еще… Издевательство в чистом, первозданном виде.

5. Робот, который эти кегли собирает. Самый тупой и медленный робот в мире, из‑за которого вы, отправив шар в далекое эротическое путешествие по дорожке, будете иметь возможность счастливо попить пивка минут десять‑пятнадцать. Даже если ваш удар не потревожил даже пыль на кеглях, робот выдвинет над ними какие‑то датчики, и обстоятельно осмотрит всю глубину ваших глубин.

6. Телевизор, который по очереди и попеременно станет обзывать вас всех мазилами, хреновыми ковбоями и косыми придурками. Все это по‑английски, но от этого вам не будет легче, потому что свои заявления он подкрепит исчерпывающей анимацией. 1 штука.

– Больше не могу, – заскрежетал зубами Полянский, в очередной раз промазав. Я философски переживала его неудачи, поскольку мои шары не достигали даже середины дорожки. В самом деле, было бы проще сразу запускать их по канавке. Тогда я хотя бы не дергалась из‑за результатов.

– А я бы наверняка играла лучше, если бы не выстаивала по полчаса в нелепой очереди, – раздосадовано взвизгнула Полинка. Я промолчала, хотя и правда, не стоило вступать в бой вдесятером. Два попытки, которым предшествовали восемнадцать чужих, дезориентировали окончательно.

– Ей‑богу, ерунда. Прекрасное место, – уверял всех мой братец, который, чуть ли не единственный из всех, выбил пару раз сплит, хотя и пил все время какие‑то тропические коктейли, похожие на джунгли. Неудивительно, что ему было хорошо. Этому бездельнику всегда везло. Даже просто в том, что он родился вторым, был свой неоспоримый плюс. Его никогда не воспитывали, как «единственного ребенка в семье». А когда он соизволил родиться, то все равно часть маминого арсенала я принимала на себя.

– Что‑то этот праздник перестает меня радовать, – пробормотала я себе под нос и ретировалась во двор. Так, чисто подышать воздухом, потому что ждать своей очереди на позор мне стало совсем невмоготу. Ночь опустилась на городской ландшафт. Помойки тихо зашебуршали, крысы собирали урожай дня. Рыночные торговцы растаскивали непроданные помидоры по Газелям. Их рабочий день никогда не заканчивается, странно, что они до сих пор еще не стали владыками мира. Если бы они свои способности применяли не в обвешивании свеклой, а в стратегии или мировой политике, у остальных не было бы шанса. Но Господь Бог никогда не промахивается. Он встроил им в глаза калькуляторы, но заменил мозг половым влечением. С тех пор они плодятся, как кролики и пашут, как ишаки.

– О чем задумалась? – раздался у меня над ухом голос Полянского.

– О том, как это красиво, – показала рукой на площадь Южного Медведкова я.

– Что именно? – заинтересовался он. – Мусор? Или вопли пьяноты?

– Смешно, – кивнула я, не проявив на лице и тени улыбки. На мой взгляд, красота видна повсюду. В городе ее умело маскируют под уродство, но она пробивается сквозь витрины и прилавки, отражается на лицах торговок укропом. А старушки, которые собирают бутылки, в иных обстоятельствах стали бы объектом поклонения. Если бы их запечатлел Рембрандт, например. Но, конечно, если Илья Полянский видит только грязь, незачем лезть к нему со своей глупой романтикой.

– Ага. Слушай, ты не устала? У меня от этих шаров уже почти отнимается рука, – сменил тему он. Молодец.

– Я скоро уже сама тут отнимусь. Но как прекратить весь этот беспредел? – развела руками я.

– Ну… Есть несколько вариантов. Можно просто сбежать. Поймать не успеют.

– Ну, у тебя, может, и есть время, а моя очередь подойдет с минуты на минуту. Тут‑то меня и сцапают! – оппонировала я.

– Тогда надо тихонько попросить портье стереть наши имена из телевизора. Пусть себе очередь играет дальше, – предложил он.

– Гениально! – прокричала я и чуть не запрыгала на одной ножке. – А мы сбежим.

– Господи, это платье – просто чудо, – неожиданно порадовал меня Илья. Я зарделась от удовольствия, хотя, хоть убейте, не могла понять, что в этом шедевре готового платья можно найти. Мужская душа – потемки.

– Спасибо, – присела в реверансе я.

– Не за что, – покровительственно положил мне руку на плечо он. Я замлела. Даже больше, чем планировала. – Ты в нем словно сошла с рекламных плакатов шестидесятых. Видела, такие яркие, где милые домохозяйки улыбаются и держат в руках пылесос?

– Ах ты, сволочь! – взвилась я и попыталась его побить. Полянский, как всегда, хохотал. Все‑таки, не понимаю, что мне в нем нравится? Ведь аморальный тип. Римма не зря меня о нем предупреждала.

– Куда прикажете переместить прекрасную Белоснежку? – усмехнулся и играючи отразил мою атаку он.

– На луну, – выпендрилась я.

– Нет проблем! – сделал что‑то типа жеста фокусника Илья. Уж не знаю, как он решал вопрос с боулингом, но никто из наших не вышел призвать меня к ответственности и пресечь грехопадение. А весь опыт моей жизни подсказывал: не пойман – не вор. Пока они будут в неведении кидаться шарами, я успею пережить пару приятных минут. А потом никто не помешает мне свалить все на высокую степень опьянения. Я могу вообще ничего не помнить!

– Готова? – с придыханием спросил Полянский, которому, видимо, передалась часть моего мандража.

– Это не так уж и важно, – ответила я и села в такси.

Иногда и пары минут достаточно, чтобы развалить дружбу. Конечно, никто не обещал, что на ее месте получится создать любовь, но воистину, об этом я в тот момент думала меньше всего. Думанье никогда не приносило пользы. Я принимала взвешенные решения, а потом зевала от скуки. Так что я просто села в машину, дверь захлопнулась и мы с Полянским покатили по улицам города.

– К останкинской башне, пожалуйста, – лихо скомандовал Илья. И в ту же минуту я поняла, что больше не смогу спокойно сидеть с ним рядом над учебником английского. Просто потому, что дрожу от мысли, что возможно, только возможно, он меня обнимет за плечи. Меня так давно никто не обнимал за плечи. – Тебе удобно? Не жарко?

– А? Что? – не врубилась я, погрузившись в эротическую нирвану. – Нет, все нормально.

– А то ты что‑то вся красная, как помидор. Может, у тебя давление поднялось? – заботливо переспросил он. Мне отрезало. Да что ж это такое, почему, как только я краснею от возбуждения, мне предлагают измерить давление.

– А у тебя ничего не поднялось? – оборвала его я и отвернулась. Вот так‑то. Пусть тоже обломается. Знай наших. Интересно, почему он хохочет? Ни за что не повернусь.

– Ты прелесть, – без тени обиды пробормотал Полянский и…да, о да. Положил руку на талию. Ура! Вечер перестает быть томным.

– Что ты делаешь? – для порядку возмутилась я. Мне же потом надо будет рассказывать Римке, что это все ОН.

– Я? – с лукавой улыбкой поймал мой взгляд он. – Пробую, что будет, если тебя обнять. Вдруг током шарахнет?

– Ну, и как? – процедила я. Эта моя полнейшая неспособность вывести его из равновесия выводила из равновесия меня.

– Ты знаешь, на ощупь это платье гораздо лучше, чем на вид, – глубокомысленно заявил он, словно оценивая ткань, вывешенную на манекене. Но поскольку моя спина, в отличие от пластмассовой, была в избытке оснащена нервными окончаниями, то невольно изогнулась в такую кошачью дугу. Я замерла и попыталась унять сердцебиение. Полянский с интересом смотрел на меня, только лупы не хватало.

– Я что, лабораторная мышь? – возмутилась я и сбросила с себя его руку. Его «противную», «наглую» руку. Его нежную, уверенную руку.

– Нет. Просто мне платье понравилось, – Полянский уставился на мои губы. Я уставилась в окно, стараясь не думать о том, что может означать такой взгляд. Но в голову невольно лезли мысли о том, как неудачно приехала мама. Просто совершенно не к месту. Теперь вот сиди на этой башне до самого утра. Может, есть какие‑то варианты. Стоп! Приличная девушка не может такого думать. Приличная девушка должна думать о… о… Может, у него дома никого нет?

– А где ты живешь? – ляпнула я, поскольку осознала, что до сих пор ничего про него не знаю.

– Опля! Интересно, откуда такие повороты? Меня что, отправляют домой? – немедленно застебался он. Действительно, с чего я решила, что он просто так возьмет и ответит на вопрос. Когда это он так поступал?

– Приехали, молодые люди, – устало пробормотал шофер, которому было совершенно неинтересно, что мы чувствовали. Он выбросил нас у подавляющего своими размерами подножия останкинской башни. Вокруг была темень. Ни души, даже боязно. Однако хороший повод сделать испуганные глаза.

– Господи, какое жуткое место! – ахнула я, даже немного переборщив. Все‑таки старый жилой район, а не сцена из триллера. – Ты здесь бывал раньше?

– Страшно? – понимающе блеснул глазами Илья. – Иди ко мне, я тебя защищу от всех чудовищ из‑под кровати.

– Настоящий рыцарь, – причмокнула от восхищения я. По каким‑то неведомым причинам мы оба, не переставая, делали вид, что все происходящее – фарс. Комедия, не в серьез разыгрываемая нами на потеху публике. Но то, что его рука снова охватила мою «стройную» талию, а его нога практически вплотную слилась с моей, было совсем не смешно. Приятно – да, захватывающе – да. Но не смешно. Мы пошли к башне.

Не смотря на совсем уже недетское время ресторан «Седьмое небо» был открыт для страждущих. В самом деле, чем не луна? Роскошные виды на сияющий похлеще новогодней елки город, тихая музыка, маленькие столы… Романтика.

– Что будете пить? – спросила нас официантка, своими выпуклостями отдаленно напоминающая снежную бабу. Этот образ удачно дополнял яркий искусственный румянец на ее щеках и неправдоподобные губы морковного цвета.

– Коньяк, – сказала я прежде, чем успела подумать, что это просто верх неприличия. Полянский с задором кивнул.

– Два коньяка. И какой‑нибудь салатик.

– Горячее желаете? – ровным голосом продолжила она цитировать меню.

– Нет, спасибо. Может, позже, – ответила я. Мало ли что может принести этот вечер мне, одинокой, давно не имевшей ласки женщине. К чему же наедаться до состояния колобка?

– Десерт? – не моргнула и глазом та.

– Не нужно.

– Сок, пепси? Зеленый чай?

– Ни за что! – начала закипать я.

– Шоколад? Хлеб? К салату подать дополнительные соусы?

– Нет, – рявкнул Илья. – Сразу принесите четыре коньяка и два салата. И все!

– Сию минуту, – спокойно отрапортовала снежная баба и отчалила. Вот бы мне такое спокойствие. Правильно Илья заказал сразу четыре коньяка. Не хочется у этой дамы что‑то дозаказывать.

– Как тебе понравился день рождения? – спросил Илья. Причем, поскольку нас разделяло пространство стола, он не стал выдуриваться и спросил это нормальным голосом.

– Очень здорово. И кулон, – защебетала я. Кулон ведь и правда был выше всяких похвал. – Если бы не мама, вообще было бы без комментариев.

– С другой стороны, если бы не мама, не сидеть бы нам с тобой сейчас здесь. Вместе, вдвоем, – я расслышала нотки многозначительности. И что мне делать, как реагировать? Хорошо, что на мне надето мое самое лучшее белье!

– Это уж точно, – смущенно кивнула я и уткнулась в стол.

– А тебе не приходило в голову, что и раньше нам случалось сидеть рядом, только вдвоем? – отметил он.

– Сегодня у меня такое чувство, что все по‑другому.

– По‑какому? – уточнил он.

– Как будто я тебя совсем не знаю. И вижу впервые. Странно! – я подумала, что, в целом, совершенно не кривлю душой. Да, Полянский нравился мне и раньше. Его насмешки, уверенный взгляд, критичное отношение ко всему подряд. Легкость, с которой он проходил с подносом к столику в столовой, словно бы он во дворце и непринужденно идет к своей ложе.

– Ну, уж нет. Это я, Полянский. Ау! Придется мне пересесть, а то ты совсем потеряешь ориентацию в пространстве, – он сделал ход конем, изобразив, что просто из заботы о ближнем меняет свою половину стола на мою. Я взвизгнула и пересела на его. Он усмехнулся и повторил. Я не осталась в долгу, причем до такой степени, что зашатался стол.

– Молодые люди, может, не будем мебель ломать? – менторским тоном обратилась к нам снежная баба. Ее парик трясся в возмущении. Я захохотала, подумав: «Что за идиоты взяли эту хохлому в официанты», но запихнула хохот внутрь. Все‑таки, это невежливо, смеяться над внешними недостатками других. Сама, чай, не Бритни Спирс.

– Мы больше не будем, – серьезно закивал Полянский, забавно краснея. – Я за ней прослежу. Буду держать ее в руках. Дорогая, выпей коньяку. Тебе нужно успокоиться!

– Я спокойна, как удав! – гордо сказала я, выскочив из‑за стола, чтобы не дать‑таки Полянскому плюхнуться рядом. Если бы подобные акробатические номера я в свое время имела возможность проделывать с Олегом Петровичем, то наверняка предпочла не расставаться никогда, а смириться с наличием еще некоторого количества жен. От волнения у меня сбилось дыхание.

– Видела, как мы высоко? – прошептал мне на ушко Илья.

– Ну, в окно я смотрела, – с недоумением пожала плечами я.

– А просто под ногами? Нет? Ну‑ка, пошли, – взял меня за руку он. Я затрепетала, почувствовав свою ладонь, сжатую его сильными, чуть шероховатыми пальцами. Длинными и нервными, как у пианиста, хотя, скорее всего, они у него такие от большого опыта работы за компьютером.

– И где же она? Обещанная высота? – я делала вид, что прикосновения для меня не так интересны, как цель. На самом деле я даже не понимала, куда он меня ведет. А зря. Нет, не то, чтобы я была сильно нервной особой или боялась высоты. Просто… Просто я, собственно, никогда и не ощущала никакой высоты, поэтому теперь, когда Полянский вдруг хлопнул в ладоши и крикнул «Вуаля», я практически впервые в жизни впала в самый настоящий, неподдельный ступор. Под моими ногами ничего не было. То есть, не совсем так. Что‑то там, конечно, было, но настолько далеко внизу и в темноте, что реально выглядело как туманная бездонная пропасть. Я закрыла лицо руками и зажмурилась.

– Что с тобой? Что с тобой? – тряс меня за рукав Полянский. Позже я выяснила, что это была такая народная развлекалочка, устроенная хозяевами башни. Стеклянный пол был не просто пуленепробиваемым – он был бронебойным. У меня не было ни одного шанса упасть, но логика не успела включиться. Я посмотрела вниз, поняла, что вишу в пустоте над бездонной бесконечностью, и впала в ступор. Поэтому ничего вразумительного ответить Илье не смогла. Только завизжала.

– Ты что, боишься высоты? – кричал он на меня, буквально отлепляя от лица мои пальцы. – Почему же ты меня не предупредила.

– Я и сама не знала, – попробовала объясниться я. Но ощущение, что я продолжаю висеть в воздухе и при падении стану лепешкой на асфальте, продолжалось. Не помогал даже коньяк, меня все равно трясло, хотя визжать я перестала, так, тихо поскуливала.

– Прости, мне в голову не могло прийти… Бедная девочка. Катенька, малыш, прости. Я идиот, – убитым голосом причитал Полянский. Когда до меня дошел смысл выдаваемых в эфир слов, мне резко полегчало.

– Ты не знал, – прошептала я, глядя на него широко распахнутыми, еще мокрыми от слез глазами. Губы у меня подрагивали, транслируя весь пережитый ужас. Илья гладил меня по волосам.

– Господи, какая же ты нежная. Караул, – вдруг встряхнул волосами он. И поцеловал меня в губы. Аккуратно прикоснулся к ним своими чуть тонковатыми губами, на секунду замер, но уже в следующее мгновение, целовал меня с яростью, которая бывает только тогда, когда мужчина получает, что‑то, чего давно вожделел. Кого‑то, кого множество раз уже целовал и прижимал к себе в воображении так, как сейчас прижимал к себе меня. Черт его знает, что еще он творил со мной в своей голове, особенно если судить по опасному огню в его глазах. Жуткая пугающая высота превратилась для меня в парение на облаках, я закрыла глаза и полетела.

Простое движение тела может и не содержать порыва души, но, в любом случае, что‑то произойдет. За один поцелуй можно узнать о человеке больше, чем за год знакомства. Например, захочется ли вам, чтобы это продолжалось или вы с трудом дождетесь, пока сальные объятия закончатся. Лично мне хотелось, чтобы это длилось вечно. Я узнала, что у него сухие губы. Что его щетина довольно чувствительно колется, а ямочка на подбородке такая выразительная, что я чувствую ее даже щекой. А от свитера исходит какой‑то сложный аромат жареной еды, мужского дезодоранта Fa и чего‑то лично его, мужского, неповторимого. Незабываемого. Запах, как произведение искусства, может раз и навсегда покорить вас необъяснимой красотой или оттолкнуть, не оставив места вопросам «А вдруг он хороший человек?» Запах Полянского я могла бы вдыхать вечно.

– Ты как? – тихонько спросил он и чмокнул меня в нос. Я усмехнулась. Еще пять минут назад мы создавали столько шума, а теперь шепчем.

– Прекрасно. А ты?

– На луне, – кивнул он и снова прижал меня к себе.