Начинает идти дождь, забрызгивает стекло и Джеймс включает дворники. Он качает головой, как будто я — его самая большая головная боль, с которой он сталкивался в жизни.

— Когда-нибудь, — говорит он, — я придумаю, как сделать так, чтобы ты меня слушала.

Я открываю глаза — этот коридор как будто бесконечен. Ярко-белые стены начинают тускнеть — по мере того, как мы подходим к операционной, их цвет становится темно-серым. Я никогда не поплаваю с Джеймсом. Он был прав; я всего боялась — вечно всего боялась. Я поворачиваю голову то в одну, то в другую сторону, смотрю на обработчиков, когторые подталкивают меня вперед, все ближе к концу моей жизни, какой я ее знаю.

Я больше не могу бояться. Нужно учиться плавать.

— Вы же понимаете, что делаете, разве нет? — говорю я обработчикам. — Я даже не больна. Они это делают, чтобы заставить меня замолчать.

Никто из них не смотрит на меня, хотя я и замечаю, что один из обработчиков, справа, косит на меня глазом. Жаль, что здесь нету Асы, жаль, что он не поможет мне. Вместо него со мной — двое незнакомцев, с которыми я веду последний разговор, перед тем, как встретиться с доктором. Я пытаюсь вырваться, но они удерживают меня.

— Иди вперед, — мягко говорит один из них, как будто я и правда ненормальная.

— Не могу поверить, что вы участвуете во всем этом, — огрызаюсь я. — Не могу поверить, что вы им позволяете уничтожать людей. А что если я была бы вашим другом? Вашей сестрой? Что если вместо меня были бы вы?

Обработчик поворачивается ко мне, с его губ уже готов слететь заранее заготовленный ответ, но я не упускаю этот момент. Изо всех сил я наваливаюсь на него плечом, сбиваю его с ног, а руку вырываю из захвата другого обработчика. Носки у меня скользят по полу, но это дает мне преимущество — я опускаюсь, и тот обработчки, который хочет схватить меня, промахивается.

Я срываюсь с места, сначала скольжу, пока не встаю ровно, а потом несусь к дверям, которые ведут в главный коридор. Обработчики кричат — и на меня, и в свою рацию. Так я отсюда никогда не выберусь, но если они возьмут меня, пусть я при этом буду драться и вопить. Я не собираюсь облегчать им жизнь.

Я бегу со всех ног, а стены теперь снова белые. Не знаю, насколько я оторвалась от них и не оборачиваюсь из опасения, что это замедлит бег. Каждую секунду ожидаю почувствовать боль от удара шокером, но все равно бегу. И останавливаться не собираюсь.

Я сворачиваю в последний раз и вижу перед собой спины других обработчиков. У меня перехватывает дыхание, сердце уходит в пятки. Все кончено. Я вот-вот начну кричать, драться до самой смерти, но они не оборачиваются в мою сторону, и вдруг обработчики позади перестают кричать. Они слушают свою рацию, смотрят то на меня, то на сцену перед ними. Я в растерянности, адреналин пульсирует в венах. А потом я слышу другие голоса. И понимаю, что охранники встревожены не из-за меня и не из-за вызова моих обработчиков, потому что они с кем-то говорят, а точнее, активно пытаются помешать кому-то пройти.

Я двигаюсь в ту сторону, понимая, что иду прямо в руки охраны, но все же надеясь, что там — мое спасение.Оглядываюсь назад на обработчиков, которые застыли на месте, как будто не понимая, что делать дальше. Один из охранников поднимает голос и повторяет, что у него нет комментариев. О, Господи.

Я пускаюсь бежать, выглядываю из-за плеч широкоплечих охранников. Еще один голос кричит, что его не заставят молчать, и я узнаю его. Останавливаюсь рядом с дверью на лестницу, и меня переполняет облегение, совершенное облегчение.

К тому человеку подходит охранник, и теперь его хорошо видно. Келлан — его темные волосы, горящие глаза.

— Келлан? — зову я его, но так тихо, что он меня не слышит — потому, что в горле у меня еще саднит, а еще потому, что я едва не плачу. Я спасена. Репортер не даст им сделать мне лоботомию.

Позади Келлана стоит оператор, который снимает весь разговор, даже при том, что один из охранников закрывает объектив рукой, принуждая его отойти. Я встаю на цыпочки, поднимаю уставшие руки, чтобы помахать им, привлечь их внимание, когда дверь рядом со мной открывается с громким щелчком. Я даже не успеваю разглядеть, кто там — оттуда быстро высовывается рука, хватает меня за локоть, толкает на лестницу. Позади захлопывается дверь.

Глава 8

— Боже правый, Слоан, — говорит Джеймс, толкает меня себе за спину и блокирует ручку-штангу двери с помощью монтировки, намертво заблокировав проход. Мы стоим на холодном бетонном полу лестничного пролета.Без лишних слов он сжимает меня в объятиях, целует в лоб.

Я даже не могу обнять его в ответ. Руки у меня трясутся, когда я их медленно поднимаю, трогаю его за рукав а потом за руку — и касаюсь теплой кожи. Внимательно смотрю в его голубые глаза, на растрепанные светлые волосы, светлую бороду. Это — Джеймс из моих воспоминаний. А может, всего лишь воспоминание?

— Ты настоящий? — спрашиваю я дрожащим голосом. Мне почти кажется, что я начала бредить, что мне все-таки делают лоботомию, и в результате я спятила. Но потом пальцы нащупывают шрамы на бицепсе Джеймса, и я понимаю, что это он. Я издаю стон и падаю в его объятия.

— Я здесь, — шепчет Джеймс и так крепко держит меня. — Я здесь, Слоан. Я же сказал, что приду за тобой.

— А сейчас, — наклоняется он ко мне, — нам надо сматываться отсюда. Твой приятель, репортер, создает отвлекающий маневр, но убегать нужно сейчас. Ты можешь бежать?

Я киваю, вытираю слезы, но все равно не могу отпустить руку Джеймса. Боюсь, что он исчезнет, а потом кто-нибудь схватит меня и начнет волочить обратно, в белый коридор. А я не могу вернуться. Просто не могу.

— А что Даллас? — спрашиваю я. — Она с ними, и...

— Я уже послал за ней, — раздается голос с нижнего пролета. Я смотрю вниз и вижу, что там, в белом халате, с гладко зачесанными волосами, стоит Риэлм. От его вида мне настолько тошно, что я думаю, сейчас вырвет. Риэлм — обработчик. Риэлм — тот, кто он есть.

— Как только ты будешь в безопасности, Аса отведет Даллас вниз, — говорит он. — Он дал мне свой ключ-карту, и в этом безумии мы смогли пробраться сюда незамеченными. Я бы сказал, что это был отличный план.

Он слегка улыбается, но я не улыбаюсь в ответ.

Я отпускаю руку Джеймса и спускаюсь вниз. Я вся дрожу, а лицо все пылает, как будто его подожгли. Чем ближе я подхожу к Риэлму, тем радостнее он становится. На лестничном пролете я останавливаюсь и смотрю на него. Его шрам до сих пор выделяется у него на шее, как раз над воротником белого халата. Кожа у него кажется не такой уж бледной, а круги под глазами не так очевидны. Не знаю, то ли это макияж, то ли ему идет белый халат обработчика.

Я отвешиваю ему увесистую пощечину. По щекам у меня катятся слезы, ладонь горит. Целую секунду Риэлм стоит, отвернувшись от меня, а потом медленно поворачивается. В глазах стоят слезы.

— Мне жаль, — шепчет он, поняв все. Я подхожу ближе.

— Я тебя не прощаю, — рявкаю я. Кто-то трогает меня за руку, напугав, и я оборачиваюсь к Джеймсу.

— Надо идти, — говорит он и с сочувствием смотрит на Риэлма. Знает ли Джеймс, что Риэлм — обработчик? И разрешил бы прийти сюда, зная это?

Джеймс снова берет меня за руку и кивает, как будто просит довериться ему. Я верю. Он тащит меня вперед, подальше от Риэлма, хотя с ним я еще не закончила. Пока что. Мы топаем по ступенькам, Риэлм плетется позади. И как только подходим к выходу, слышим, как пытаются открыть верхнюю дверь и как об нее бьется монтировка. Они уже идут. Джеймс сжимает мою руку, мы выбегаем в дверь, и яркий солнечный свет на мгновение ослепляет меня. В подошвы мягких тапочек спиваются острые камни на тротуаре, но я продолжаю идти, даже хотя и не представляю себе, куда Джеймс меня ведет. В здании раздается сигнал тревоги, и меня охватывает страх. Мы никогда не убежим. Они не позволят нам.

— Сюда, — зовет Риэлм из-за спины, показывая в левую сторону. Он мог бы обогнать меня — он быстрее — но он пытается защитить меня. Рядом со зданием находится небольшой закоулок, где виднеется передний бампер белого фургона. Я слышу, как железную дверь пытаются взломать; обработчики уже почти снаружи. У меня жжет в легких, но я бегу, понимая, что спасаю свою жизнь.

Половина парковки занята машинами, но мы бежим к закоулку. И тогда я вижу, что рядом с фургоном мелькает белый халат, все тело у меня напрягается, и я спотыкаюсь, но потом Джеймс подхватывает меня. Обработчик толкает кресло-каталку, останавливается, чтобы открыть заднюю дверь фургона. С моих губ слетает радостный крик — эти светлые волосы я везде узнаю. Я смотрю, как Аса загружает в фургон Даллас, а она еле-еле, с трудом шевелится, как будто ее всю накачали лекарствами. Слышу, как вдалеке воют сирены и понимаю, что не хочу сидеть тут и ждать, пока приедет полиция.

Даже хотя методы Программы ошибочны, я не стану делать ставки на то, что власти мне поверят. Весь этот хаос может кончиться тем, что меня снова положат в больницу, пока во всем не разберутся. А я не настолько наивна, чтобы не понимать, что Программа сделает все возможное, чтобы заставить меня молчать.

— Беги быстрее, Слоан, — выдыхает Джеймс, оглядывается и пускается бежать изо всех ног, чуть не отрывая меня от земли. Обработчики, наверное, уже совсем рядом — я как будто чувствую, как они дышат мне в спину. Однажды Даллас сказала, что никого нельзя вытащить из больницы Программы — они пробовали. Джеймс ей ответил, что она, наверное, делает это неправильно. Я чертовски надеюсь, что он понял, как правильно.

Мы сворачиваем за уогл, Аса уже уселся впереди, завел мотор. Он скидывает белый халат, пристегивает ремень и давит на газ. Задняя дерь до сих пор открыта, и мы уже так близко к свободе, что я уверена — мы справимся. Мы должны справиться.

Я слышу, как щелкает рычаг переключения передач, и мне приходит в голову безумная мысль — фугон уедет без нас — но потом чувствую, что кто-то хватает меня за подол рубашки и с силой толкает вперед. Я спотыкаюсь, едва не падаю, ударяюсь животом о бампер отъезжающего фургона. Вокруг меня — сумятица, чьи-то руки лихорадочно хватают меня, и я не понимаю, что происходит. И потом я лечу. Сила притяжения толкает меня в фургон, позади захлопывается дверь.

Рядом со мной падает Риэлм, мы лежим плечом к плечу. Раздается скрежет шин, фургон идет юзом и на всей скорости едет вперед. У меня жжет в легких, болит бок. Может быть, у меня повреждены внутренние органы, но прилив адреналина так силен, что я не могу проанализировать свое состояние.

— Спасибо, чел, — говорит Джеймс. Щеки у него раскраснелись, волосы слиплись от пота. Я оборачиваюсь к нему и вижу, что он смотрит на Риэлма. Риэлм, ряддом со мной, хватает ртом воздух, но приподнимает руку, вяло отсалютовав. Именно Риэлм и подтолкнул меня в фургон. Я отворачиваюсь от него, не могу видеть его лицо — даже хотя он только что спас мне жизнь.

— Слоан?

Узнав этот голос, я улыбаюсь и заставляю себя приподняться, застонав от сильной боли в боку. Когда Риэлм протягивает мне руку, чтобы помочь, я отталкиваю ее. На заднем сиденье, в серой пижаме, сидит Даллас, ремень перехватывает ее в районе груди. Пластыря на ней нет, и я не могу уержаться от радостного смеха. Ей не сделали лоботомию.

Я хочу встать и обнять ее, но фургон едет настолько быстро, я даже понять не могу, что происходит. Джеймс перелез вперед. Разговаривает с Асой, командует, куда ехать. Мой друг, обработчик — теперь беглец, и по тому, как бледны его щеки, я вижу, что он это понимает.

Я чувствую еще один приступ боли в доку и приподнимаю подол пижамы, чтобы осмотреть повреждение. Вижу темно-фиолетовый синяк размером с кулак, а в середине его цвет переходит в пурпурный. Ахнув, я быстро прикрываю его, пытаясь вспомнить, какие жизненно важные органы находятся справа.

— Риэлм, помоги ей сесть, — говорит Джеймс, и я смотрю на него. Когда он видит мое лицо, то хмурится.

— Ты как?

Он дает Асе инструкции и идет ко мне, держась за сиденья, чтобы поднять с пола. Я не отвечаю, просто позволяю ему приподнять меня, закусив губу, чтобы не закричать от боли, когда чувствую удары. Риэлм огибает нас и занимает место Джеймса впереди.

Я осторожно присаживаюсь рядом с Даллас. Джеймс озабоченно глядит на меня, но еще он смотрит в окошко, чтобы проверить, не едут ли за нами копы — или, что хуже, обработчики. Я замечаю лицо Асы в зеркале заднего вида, и тут же меня охватывает паника.

— За нами погоня!

Позади, совсем рядом, едет черный автомобиль, он несется, не обращая внимания на уличное движение. Когда мы поворачиваем, он поворачивает тоже. Мной овладевает подавляющий страх.

Джеймс тут же смотрит туда же, куда и я, на черный автомобиль, и потом берет за руку, чтобы успокоить.

— Это Келлан, — говорит он. — Все нормально. Это только Келлан.

Я удивленно смотрю на Джеймса. Совсем ничего не понимаю.

— У меня была его визитка, — объясняет Джеймс. — Он помог нам вытащить тебя.

Я снова смотрю на автомобиль, но его стекла затонированы, и я не вижу водителя. Так много всего происходит. Даже не знаю, о чем спрашивать в первую очередь. Я кладу голову на грудь Джеймса, и так рада, что снова его вижу, даже больше, чем оттого, что на свободе. Хотя не знаю, долго ли все это продлится.

— Куда мы едем? — спрашиваю я, обняв Джеймса и вздохнув, когда он проводит рукой мне по волосам. Но, когда именно Риэлм отвечает мне, я напрягаюсь.

— Мы едем в Орегон, — тихо говорит он. — Я приподнимаюсь, раздраженно смотрю вперед. Он что, спятил?

— Они будут ждать нас там. Я же не могу просто так заявиться к себе в дом. Именно мои родители сдали меня!

— Это — единственное, что у нас есть.

— И как прикажешь доверять тебе? Ты, обработчик — всегда им был! Ты им позволил схватить меня!

Я вот-вот заплачу, снова почувствовав боль от предательства. Даже если бы я и простила все, что Риэлм сделал до этого — он же не вытащил нас из фермерского дома. Он нашел нас для людей Программы — и исчез, когда был мне нужен болььше всего.

Риэлм опускает голову, не решаясь посмотреть на меня.

— Я им не позволял схватить тебя. Просто никак не мог их остановить. Кас мне рассказал, какую заключил сделку, но если бы я тогда не ушел, мы бы все попались. Джеймса-то я вытащил.

Он поворачивается ко мне, сжав зубы.

— Я вытащил его ради тебя, так что — да, ты дложна мне доверять.

Джеймс обнимает меня крепче, шепчет, что Риэлм прав. Но мне этого мало. У меня просто зла не хватает — из-за того, что Риэлм — обработчик, из-за фермерского дома... Но это не все. В моей голове шевелится смутное воспоминание, и я смотрю на Даллас, понимая, что это имеет отношение к ней. Но ничего не вспоминаю. Они это стерли. В Программе стерли часть причин, по которым я зла на него; я это чувствую. Что еще он натворил? Я отказываюсь прощать его за преступления, о которых даже не помню — я не из таких.

— Так мы едем в Орегон, — говорю я сердито, оттого, что в Программе добрались до моих воспоминаний. — А дальше что? Когда они приедут за нами?

Аса смотрит на Риэлма — очевидно, что он беспокоится о том же самом. Теперь я понимаю, в какой он заднице. Что бы он ни был должен Риэлму, долг уже выплачен, а теперь его жизнь сломана. Он пустился в бега вместе с группой полупомешанных мятежников.

— Не знаю, — мрачно говорит Риэлм. — Но домой ты не поедешь. Мы едем в Орегон, чтобы кое с кем повидаться — с другом. Наверное, с единственным, который у нас остался.

— С кем?

Сейчас я не могу представитть, чтобы кто-то согласился бороться на нашей стороне. Даже ради него.

Риэлм печально улыбается и снова поворачивается ко мне.

— Мы едем к доктору Эвелин Валентайн.

Глава 9

Фермерские дома в окрестностях Орегона выглядят так же, как и раньше, и чем ближе мы подъезжаем к городу, тем сильнее меня охватывает ностальгия. Я всю жизнь тут провела — ездила на машине по этим лугам, выбиралась на природу с семьей, ночевала в палатке с братом. И, хоть я этого и не помню, я была и вместе с Джеймсом.

Я борюсь со сном, и хотя веки налились тяжестью, в боку ноет, в район синяка пульсирует боль. Джеймс, который перебрался назад, разговаривает с Даллас, но ее односложные ответы совсем не развеивают наши опасения. Она не в порядке — отнюдь не в порядке. Мы все пришли к молчаливому соглашению, что будем приглядывать за ней. Чтобы убедиться, что она не собирается выпрыгнуть из фургона на ходу.

Риэлм говорил по телефону с Келланом, но так ничего и не рассказал. Разговор их, однако, был окрашен в мрачные тона, и все фразы сводились к «Посмотрим». Я ожидала, что наши фотографии будут показывать во всех новостях, на всех радарах, но в Программе, очевидно, пытаются скрыть все это дело. Из-за нас даже не объявили оранжевую тревогу.

Я чувсвую, как двигается сиденье — Джеймс, схватившись за угол кресла, перебирается ко мне. От этого движения боль вспыхивает с новой силой, и я сжимаю зубы, чтобы подавить крик. Все же я недостаточно быстро скрываю это, и джеймс наклоняется ко мне.

Что случилось? — серьезно спрашивает он. Замечает, как осторожно я обращаюсь с правой стороной своего тела, с укором смотрит на меня.

— Ранена?

Риэлм тут же смотрит на меня с переднего сиденья, и я понимаю, что сейчас начнется шоу.

Я сильно ударилась боком о фургон, — говорю я, чувствуя, как пересохли губы. — Не стану скрывать, боль просто адская.

— Аса, — говорю я, слаюо улыбаясь, — у тебя, случайно, ничего нет, чтобы помочь?

Мой обработчик смотрит на меня в зеркало заднего вида.

— Несколько ампул Торазина. Если я сделаю тебе укол, ты, скорее всего, заснешь.

Я качаю головой. Может, мы и оторвались ненадолго, но если я засну, я буду беспомощна. Так рисковать я не могу. Не думаю, что когда-нибудь снова засну.

— Пусть он сделает тебе укол, — шепчет Джеймс, наклонившись ближе. Осторожно проводит ладонью по синяку, чтобы проверить, как обстоят дела, и я морщусь от боли. — Мои поцелуи справятся не со всем.

— Прости, что толкнул тебя, — тихо говорит Риэлм. — Это я был.

Я тяжело вздыхаю, смотрю на него. Чувствую прилив сочувствия к нему, но быстро его подавляю, отказывая ему даже в малейшем шансе. Если я это сделаю, не знаю, насколько меня хватит.

— Не глупи, — говрит ему Джеймс, отнюдь не враждебно. — ты нам жазнь спас. Слушай, Аса. Можешь передать мне шприц?

Я с мольбой смотрю на Джеймса, но он решительно качает головой.

— Я не позволю, чтобы с тобой что-то случилось. Обещаю.

Мы смотрим друг на друга, понимая, что он уже обещал это раньше. Может, именно так мы и продолжаем жить — обещаем то, что не можем исполнить, чтобы подарить хотя бы минуту надежды. А надежды, как нам и говорил Артур Притчард, уже достаточно, чтобы продержаться.

Так что я киваю и закатываю рукав, чтобы он добрался до предплечья. Аса дает ему шприц, а Джеймс нервно синмает колпачок и держит шприц так, словно вот-вот заколет им меня. Если бы бок не болел так сильно, я бы рассмеялась.

— Подожди-ка, — говорит Риэлм, перебираясь назад, и забирает шприц из сжатой руки Джеймса.

Боже, ты же не хочешь сломать ей грудную клетку.

Он встает между нами, и теперь, когда он так близко ко мне, меня охватывает глубокая печаль. Он снял халат обработчика, под ним у него хлопчатобумажная футболка. Волосы у него все еще зачесаны на бок, и мне кажется, что он красив. От этого я еще болььше его ненавижу.

— Вот так, — тихо говорит он, не в силах посмотреть мне в глаза, так близко от меня. Нежно и тепло гладит мою руку, берет за предплечье и приподнимает.

— Вдохни поглубже, — шепчет он, так ласково. Слезы стоят у меня в глазах, и я сжимаю губы, чтобы не заплакать. Не хочу, чтобы он был тут — не хочу этой боли, этой печали. Не хочу одновременно любить и ненавидеть его.

Когда он делает укол, я чувствую покалывание и сильное жжение, и все-таки плачу. Но это не из-за того, что мне больно от укола, и Риэлм это понимает. Когда он вынимает иглу, я закрываю лицо и продолжаю плакать — плакать по всему, что я потеряла за последние несколько месяцев. Из-за жестокости и предательства, которые я пережила. Они хотели сделать мне лоботомию! Никогда уже не будет так, как рнаьше. И я плачу.

Риэлм встает и Джеймс садится рядом, шепчет, что я должна все выплакать кладе мою голову ему на колени. Я сворачиваюсь в клубочек — бок у меня еще болит — еще несколько раз всхлипываю. Торазин медленно начинает действовать, окутывая меня спокойствием. На этот раз я не борюсь с ним.

У Эвелин мы будем через час, и Слоан смжет там отдахнуть, — Риэлм говорит с переднего сиденья, замолкает, а потом продолжает:

Если только доктор разрешит.

* * *

Со скрежетом открывается металлическая дверь, и я резко просыпаюсь. Бок больше не болит — ощущения такие, будто нам все уплотнилось и занемело, и на секунду я представляю себе, что средняя часть моего тела отвердела как окаменевшее дерево.

— Давайте отнесем ее к задней двери, — говорит женский голос. Хрипловатый, с легким немецким акцентом. Наверное, это — Эвелин Валентайн. Чильные руки поднимают меня, отрывают от сиденья, и моя голова падает на грудь Джеймса. Я пытаюсь проснуться, но держать глаза открытыми могу не больше секунды, пока борюсь с действием торазина.

— Она не суицидница? — спрашивает доктор.

— Нет, — отвечает Риэлм, который идет рядом. Я моргаю, открываю глаза, смотрю на деревянную обшивку дома, к двери которого мы подходим. По его стенам вьется лоза, как будто дом пытается найти укрытие в природе.

— Хотя чувствует она себя неважно, — добавляет Риэлм. — Мы едва успели. Та, другая, даллас — ей нужна ваша помощь.

Доктор вздыхает, бормочет что-то, что мне не разобрать. Я лениво поворачиваю голову, чтобы посмотреть на нее, но пока Джеймс несет меня, все колышется у меня перед глазами. Мне тяжело даже перевести дух.

— Привет, дорогая.

И вот она рядом со мной — высокая, стройная женщина в очках. Ей около шестидесяти лет, темные волосы растрепаны, а на носу — родимое пятно. Она улыбается; зубы у нее желтые, неровные, но улыбка искренняя. Мне она сразу нравится.

— Ничего не говори, — нетерпеливо отмахивается она. — тебе нужно поспать, пока действуют лекарства. Но сначала я осмотрю твой бок, чтобы убедиться, что нет никаких серьезных повреждений.

— С ней все будет хорошо? — Джеймс и не пытается казаться храбрецом. Он совсем расклеился, и если бы меня не несли на руках, я бы обняла его, сказала, что со мной все в порядке, просто чтобы он не был так напуган.

— Думаю, да, — говорит доктор, и я чувствую, что она убирает волосы мне с лица. Джеймс разворачивается, чтобы мы зашли в дверь. Нас поглощает темнота. Окна занавешены, и над нами зажигается лампочка.

— Похоже, что гематома серьезная, но я все равно потыкаю в нее, просто на всякий случай.

Она хлопает меня по плечу, чтобы дать понять, что шутит.

— Ладно, кладите ее сюда.

Джеймс кладет меня на небольшую односпальную кровать, и я чувсвую под собой холодные простыни. Мне больно, голова кружится — но больше всего я боюсь быть наедине с кем-то, кроме Джеймса. Я хватаю его за рубашку, чтобы он не уходил от меня. Он садится на кровать рядом со мной, берет за руку, прикладывает ее к губам.

— Все, кроме блондина — на выход, — говрит доктор, и Аса с риэлмом тотчас выходят.

— Ну а теперь сними с нее эти ужасные серые тряпки, — говорит она Джеймсу, и тот высвобождает мои руки из рукавов серой пижамы. Эвелин склоняется на коени рядом со мной, осматривает мой бок, а потом действительно тыкает в него, заставив меня застонать. Она извиняется, но тыкает еще раз в других местах. Когда она заканчивает, подходит к шкафу для одежды, достает оттуда ярко-розовую футболку и протягивает ее Джеймсу.

— Пусть она наденет это, — говорит она. — Совершенно не желаю, чтобы она снова надевала серый цвет.

— Как она? — спрашивает Джеймс, а его голос напряжен.

— Контузия, синяк. Несколько недель ей придется поболеть. Но, насколько я вижу, самые сильные травмы будут эмоциональными.

Доктор берет маленький деревянный стул, ставит его рядом с кроватью, садится. Когда я заканчиваю одеваться, она оглядывает нас с Джеймсом.

— Мне так жаль, что вам пришлось пройти через все это. Но, может быть, вы меня посвятите в кое-какие подробности? Например, как Майкл Риэлм умудрился найти меня.

Я лениво смотрю на Джеймса, несколько раз моргаю, чтобы заставить себя проснуться.

— Когда нас забрали из фермерского дома, — начинает Джеймс, — Риэлм сидел в том фургоне, в который посадили меня. Он был одет как обработчик, и с ним был Аса, и они привезли меня в какой-то заштатный мотель рядом с больницей. Аса не был записан как участник облавы, так что в Программе и не знали, что он там появлялся. А то, что я там был, вообще скрывали, потому что официально я пустился в бега. Риэлм спас меня.

Сердце у меня начинает ныть, потому что я не знаю, что бы Джеймс мог сказать такого, отчего бы я простила Майкла Риэлма. Честно, не знаю.

— У меня была визитка репортера, — продолжает он, — и мы с риэлмом встретились с ним. Попросили его о помощи, пообещав, что предоставим ему историю, которая сделает ему карьеру, но не раньше, чем Слоан будет свободна.

Джеймс пожимает плечами.

— Риэлм выдал вас, Эвелин. Сказал, что может помочь Келлану взять у вас интервью, если тот поможет нам.

Все добродушие доктора тотчас исчезает, и она смотрит на дверь, по ту сторону которой ждет Риэлм. Как-то раз Риэлм сказал мне, что Эвелин заботилась о нем. Но если она скрывалась от Программы, имел ли он право выдаватьее? Имеет ли он право делать то, что делает?

Джеймс продолжает рассказ.

— Келлан-то и придумал пробраться в больницу и поднять там шум. Он пытался сделать это раньше и знал, что охрана прибежит, чтобы вывести его. Как только это произошло бы, мы с Риэлмом пробрались бы внутрь. Конечно, мы не ожидали, что Слоан попытается освободиться сама, но, наверное, следовало.

Джеймс улыбается, но все-таки он еще не отошел от мысли, что потеряет меня. Не помню, что происходило, когда я была в Программе в последний раз, но если бы не Джеймс с Риэлмом — меня бы не было. Настоящая Слоан Барслоу была бы мертва, и я не знаю, смогу ли когда-нибудь почувствовать себя целой. Почувствовать себя в безопасности.

— А другая девушка? — спрашивает Эвелин, скрестив руки на груди. Что у нее написано на лице, я понять не могу — то ли она приняла деловой вид, то ли по-настоящему разозлилась.

— Даллас — одна из нас, — говорит Джеймс. — Но с ней жестоко обращались. Не думаю, что у нее все хорошо, и не важно, какой она выглядит снаружи. Риэлм думал, вы и ей сможете помочь.

— Похоже, Майкл Риэлм очень много думает, — говорит Эвелин. — Пожалуйста, продолжайте.

Она явно разозлена. Я рада, что действие торазина начинает ослабевать, а может быть, это адреналин быстрее течет по венам, потому что я начинаю ждать, что доктор нас выгонит вон.

— Мы планировали забрать Слоан и Даллас и приехать сюда, — говорит Джеймс. — Риэлм довольно долго знал, где вы живете и говорил, что именно поэтому он оставался в Орегоне, чтобы быть поближе к вам. Он ждал подходящего случая, чтобы показаться у вас на пороге. Наверное, это как раз и есть такой случай.

Эвелин молчит, и в этой тишине я оглядываю помещение, по всей видимости, ее спальню. В полутьме видно, как тут странно все обставлено. На стенах висят аляповатые пейзажи, написанные маслом, где изображен лес, а покрывала на кровати темно-зеленого цвета. Обстановка ту скромная, и мне приходит в голову, что мы только что разрушили то, что осталось от ее жизни. Она дала приют беглецам.

— Я знала, что однажды придет мое время, — торжественно говорит она. — И если я могу спасти еще несколько детей на пути из этого мира, да будет так. Как только в Программе узнают, где я нахожусь, ждите, что они нагрянут сюда. Вам нельзя оставаться надолго.

— Но если вы поговорите с Келланом, — Джеймс склоняется к ней, — вы можете рассказать ему свою историю. Мы можем уничтожить Программу. Риэлм думал, что вы знаете, как.

Эвелин быстро улыбается, поправляет свой красный свитер.

— Майкл всегда был очень высокого мнения обо мне. Правда в том, что люди Программы уничтожат меня намного раньше, чем правительство сможет предложить защиту. А я слишком стара и не могу больше убегать. И слишком устала. В мой голове множество секретов. Тех, о которых я никогда не забуду.

Она наклоняет голову, смотрит на джеймса.

— Похоже, у тебя то же самое?

Я и забыла в суматохе побега. Джеймс принял лекарство — он знает все про нас, про себя. О, боже. Что же знает Джеймс?

— Я не был доктором, — говорит он. — Мои секреты — ничто по сравнению с вашими.

Эвелин обеспокоенно склоняется к нему.

— С тобой все хорошо? — тихо спрашивает она. — Ты смог побороть депрессию?

Джеймс беспокойно переминается с ноги на ногу.

— Мне помогли, — говорит он. — С помощью Риэлма и таблеток, с самым худшим я справился. Сосредоточился на Слоан, на том, чтобы сделать так, чтобы она была в безопасности. Но это было нелегко. Ну, все равно, я думаю, что худшее позади.

Эвелин кивает.

— Не всем так повезло, — печально говорит она. — К этому нужно быть готовым. Воспоминания продолжат проявляться, а о некоторых вещах вспоминать будет нелегко.

Я понимаю, на что иду. Но сейчас у нас нет времени, чтобы раздумывать об этом. Эвелин, спасибо, что приюпомитили нас, но вот что я хочу знать — вы можете покончить с Программой?

Доктор закатывает глаза к потолку, как будто пытается сдержать слезы.

— Не думаю, что Майкл Риэлм оставил мне выбор. И я не строю иллюзий относительно того, на что пойдут в Программе, чтобы заставить меня замолчать.

Она хлюпает носом и откидывается на спинку стула, скрестив ноги.

— Вы знаете, что у меня никогда не было детей? — спрашивает она. — Когда началась эпидемия, я не так сильно вкладывалась в поиск решения проблемы, как другие врачи. Это совсем не значит, что я была в ужасе — отнюдь нет. Но, сколько я ни искала, я не могла найти источник эпидемии.

Ближе всего я подобралась к нему в маленькой школе неподалеку от Вашингтона, там были три девушки, которые наглотались лекарств на вечеринке с ночевкой. Они были одними из первых и, помимо того, что они были подругами, у них не было никаких генетических маркеров, они никак не были связаны. Одна из девушек — ей было шестнадцать — сидела на антидепрессантах с девяти лет. Ей поставили миллион диагнозов и прописали лекарства, чтобы она могла хоть как-то ходить в школу. Полагаю, что в конце-концов именно этот коктейль из лекарств и довел ее до мыслей о самоубийстве. Ну, а то, что она сказала своим подругам, из-за чего они захотели умереть — это настоящая загадка. Именно на следующий день и разразилась эпидемия.

Истории в новостях, статьи, подражатели. Все происходило так быстро, что никого больше не интересовало, почему подростки хотели покончить с собой, всех волновало, как их остановить. Мир просто сошел с ума. Я, по крайней мере, думаю так. Конечно, у других ученых есть свои теории. Теперь это все так несущественно — теперь у нас есть Программа, — добавляет она, всплеснув руками. — Ну разве она не спасет нас всех?

Я впитываю слова Эвелин и соединяю их с тем, что видела, что пережила. Не могу сказать, что она меня окончательно убедила — я бы не сводила всю эпидемию к одному подростку с причудами. Но в том, что она говорит, есть зерно истины.

— Майкла я полююбила сразу, — с ностальгией говорит она. — У него очень доброе сердце, и он — настоящий боец. Но еще он может манипулировать людми, быть жестоким — так и случилось, уже после того, как его лишили его воспоминаний. В Программе его не спасли, а сделали только хуже. Я знала, что это — не решение проблемы. И тогда начала играться с формулами и придумала способ, как вернуть воспоминания. Я дала Лекарство Майклу, Кевину, Рорджеру и Питеру.

Она быстро моргает, пытаясь сдержать подступившие слезы.

— Питер не справился. Несмотря на все, что я сделала, чтобы он пережил это, он не справился.

У нее срывается голос, и мне приходится отвернуться.

— Если бы я не дала ему лекарство, он бы выжил. Я убила его. И поклялась, что никогда больше не буду так рисковать.

— Но... — продолжает она, печально улыаясь, — в Программе узнали про Лекарство, и мой контракт был расторгнут. Я не собиралась ждать, пока мне сделают лоботомию, но сделала все возможное, чтобы защитить своих пациентов. Уничтожила документы, формулу. Кроме тех таблеток, которые были у Риэлма, больше ничего нет. Наверное, он не рассказывал вам, чьи это были таблетки?

— Нет, — говорю я. Доктор мягко усмехается, хочет продолжить рассказ, а меня вдруг осеняет, чью таблетку украл Риэлм. Роджер — все это время Роджер искал свое Лекарство, а оно было у Риэлма. Роджер, наверное, это понял.

— А вы можете сделать еще? — спрашиваю я. Думаю о Даллас, о том, излечит ли ее прошлое или причинит ей боль.

Эвелин медленно качает головой.

— Я бы никогда не сделала этого. Чтобы в один момент на тебя обрушились все мрачные воспоминания? С таким же успехом я могла бы сама убить их. Артур Притчард думал об этом, а я ему сказала, что это — ошибка. Само Лекарство было ошибкой. Он мне не поверил.

Артур Притчард, один, в серой комнате.

— Ему сделали лоботомию, — говорю я, и Джеймс смотрит на меня. — Я видела его в больнице.

У Эвелин поникают плечи.

— Мне жаль это слышать. Правда жаль. Но все равно, Лекарство никого не спасет. Это был эксперимент наивного ученого, а ведь все это время я должна была пытаться остановить лдей из Программы, чтобы они не стирали воспоминания.

Вы спрашивали, знаю ли я, как их остановить, — Эвелин устремляет взгляд на Джеймса. — и ответ — нет. Я не знаю, как заставить мир поверить. Но если ваш репортер сможет найти исследования, которые скрывают в Программе, полагаю, он получит ответы на свои вопросы. Именно Программа — причина распространения эпидемии. Оказываемое давление, чрезмерное внимание — все это вызывает новую волну самоубийств, от которых они и пытаются удержать мир, установив новый порядок. Программа сама взращивает суицид.

Глава 10

Свой рассказ Эвелин заканчивает поздно и говорит нам, что мы можем оставаться в ее комнате и отдохнуть, а она пока проверит, как там Даллас с остальными. Лежать в ее постели кажется довольно странным, и в то же самое время, теперь, когда Джеймс рядом со мной, я просто хочу поспать несколько часов. Мы почти ничего не говорим, только бормочем несколько слов, что рады снова быть вместе. Мне так много нужно у него спросить, но с учетом того, что я узнала за последние нескольо часов, не думаю, что в меня вместится еще какая-нибудь мысль.

Не знаю, сколько проходит времени, но вот Джеймс, рядом со мной, ворочается и говорит, что я сплю как убитая, и я резко просыпаюсь. В комнате темно, но он включает свет, который заливает помещение и совсем мне не льстит. Я смотрю на свою розовую футболку и серые штаны и не сразу соображаю, где нахожусь.

Все вспоминается внезапно, и я вскакиваю с постели, смрщившись от боли, когда задеваю бок. Снова смотрю на синяк, а Джеймс, когда видит его цвет, выпячивает нижнюю губу, подходит и осторожно обнимает меня. Я ему говорю, что все в порядке, хотя мне чертовски больно, и целую его в губы, а потом мы выходим из комнаты.

Далеко нам идти не нужно. Я резко останавливаюсь и вытягиваю руку, чтобы Джеймс не прошел мимо меня. Эвелин сидит за круглым столом на кухне, и ее освещает яркий свет. Рядом сидит Келлан с оператором, и они записывают интервью. Чуть в стороне стоят Аса с Риэлмом, и Риэлм встречается со мной взглядом, а потом отворачивается. Мы с Джеймсом стоим и слушаем, как Эвелин рассказывает миру о Программе. Рассказ ее звучит буднично, а временами, быть может, даже немного отстраненно, но ей хочется верить.

Когда они делают перерыв на пятьминут, чтобы подзарядить камеру, я, в поисках Даллас, проскальзываю мимо них, и вижу, что она сидит в пустой гостиной и смотрит на темный экран телевизора. Эвелин и с нее тоже сняла серую одежду, и теперь она сидит в футболке «Сиэтл Сихокс» (команда по американскому футболу — прим. Перев.), которая ей велика, и выглядит такой потерянной, какой я ее никогда не видела. Когда я сажусь рядом, она окидывает меня взглядом.

Мы не говорим ни слова. У нее дрожат губы, а потом она широко улыбается, сверкнув щелью между зубов. Я обнимаю ее одной рукой, она всхлипнув, прижимается ко мне, и мы обе смотрим на черный экран. Мы связаны друг с д