Программа усиливает контроль

Программа налагает все больше ограничений, ну а подростки нашли новый способ самовыражения. Повсей стране стали открываться клубы самоубийц — наркотики, алкоголь и депрессия там в порядке вещей.

Власти опасаются, что появление клубов самоубийц приведет к увеличению количества суицидов и не жалеют средств, чтобы поймать его владельцев. После того, как в одном из таких клубов в Юте был проведен обыск, в немскольких штатах началась облава, однако на данный момент представители Программы не предоставляют никаких подробностей касательно подозреваемых. Однако они просят, чтобы люди докладывали о всех и каждом случае суицидального поведения.

Вместе с ростом числа арестов, связанных с Программой, снова растет беспокойство по поводу вмешательства правительства в частную жизнь. Но пока свирепствует эпидемия, сомнения в методах Программы продолжают оставаться незамеченными. В центре внимания по-прежнему находится большое количество излеченных, а также усилия по предотвращению еще большей беды.

Репортер Келлан Томас

Глава 1

У меня ноги подкашиваются. Я в шоке, страх и паника обуревают меня. То, что создатель Программы знает, как тебя ховут — это все равно, что услышать, как Смерть зовет тебя по имени. Но вот он стоит передо мной, человек, который разрушил нашу жизнь. Никто не реагирует так, как должен. Я фыркаю при виде его протянутой руки и осуждающе смотрю на остальных. Все в мире перевернулось вверх дном: Джеймса нет, ну а создатель Программы тут. Этого просто не может быть.

Кас спокойно садится рядом с Даллас, но Риэлм слегка наклоняется, чтобы заслонить меня, если придется. Хоть я и ценю это, мне все же хотелось бы, чтобы он остановил это безумие. Но он просто стоит.

Почему вы здесь? — спрашиваю я доктора. Он смотрит на свою руку и опускает ее. Я вся трясусь и уверена, что он это видит.

— Чего еще вы от нас хотите? — говорю я.

— Прежде всего, позвольте уверить вас, что у меня нет ни малейшего намерения причинить вам вред. На самом деле я здесь, чтобы помочь, и Даллас подтвердит это. Мы хотим одного и того же, Слоан. Положить конец Программе.

— И вы хотите, чтобы я поверила в это? — огрызаюсь я. — Вы сломали мне жизнь. Вы монстр!

Я выплевываю эти слова и смотрю на остальных.

— Да что с вами не так?

— Послушай, что он скажет, — говорит Кас. — Ты не знаешь всей истории.

Я качаю головой, не в силах поверить в это.

— Спасибо, мистер Гутьерес, — говорит ему доктор и поворачивается ко мне.

— Дорогая, — продолжает он, и его покровительственный тон заставляет меня поморщиться, — вы — идеальный пример того, почему Программа никогда не будет работать. То, что вы боретесь за то, во что верите и что любите — часть вашей личности. Здесь Программа не сработает, потому что, даже если она и стирает воспоминания, основные качества личности остаются неизменными. А это ведет к тому, что то же самое поведение, а следовательно, те же риски и ошибки, будут повторяться.

То, о чем он говорит, похоже на мои отношения с Джеймсом. Это напоминает мне, что хотя мы и боролись раньше, но проиграли, мы были достаточно глупы, чтобы попытаться снова.

— Я никогда не смогу вам доверять, — говорю я. — И мне не нужна ваша помощь.

— Боюсь, у вас нет другого выхода.

Он смотрит на Даллас.

— Я знаю, что вы связались со мной в надежде услышать хорошие новости, мисс Стоун, но боюсь, ваши разведданные правильны. Эпидемия распространяется. Людей призывают бороться с ней, и Программа использует это, чтобы продвигать свои интересы

У меня как будто земля уходит из-под ног. До того, как покончить с собой, Лайам рассказал мне про двоюродного брата — взрослого — который покончил с собой. Он настаивал на том, что эпидемия распространяется, но я все списала на его депрессию. Я думала, он сошел с ума. Но Лайам оказался прав.

Доктор Притчард достает из кармана накрахмаленный белый платок и вытирает капельки пота, которые собираются у него на лбу. Ослабляет узел галстука. Садится на стул в центре комнаты, как будто он — учитель, а мы — его ученики. Я готова сорваться с места, найти Джеймса и бежать отсюда.

— Только этим утром произошло несколько случаев самоубийства, — говорит доктор. — Молодые мужчины, женщины, которым недавно исполнилось двадцать лет, насколько известно, явных причин суицида не было. Программа готовится к борьбе с эпидемией, которая стала еще хуже. Несколько недель назад промелькнула одна история, но ее быстро заслонили другие новости.

— И что вы будете делать? — спрашиваю я. Какие ответные меры предлагает Программа? Что еще они отнимут от нас?

— Нет, — говорит доктор, — не я. Я, может, и создал Программу, но много месяцев назад потерял контроль над ней. Эта корпорация куплена и проплачена правительством США — и они ожидают результатов.

Может ли Программа быть хуже, чем мы думаем? Неужели это возможно? Риэлм, рядом со мной, молчит, но его опущенные плечи теперь не так уж и защищают меня. Он не хочет, чтобы Артур Притчард видел его лицо. Загадки. Риэлм полон загадок, и я не думаю, что прямо сейчас справлюсь еще с одной.

Что они планируют? — спрашиваю я доктора. У меня в голосе болльше не слышен гнев, его сменил страх.

— Обязательное прохождение, — отвечает доктор Притчард. — Все, младше восемнадцати лет, должны пройти Программу. Это значит, что еще до окончания школы каждый человек будет стерт и воссоздан заново — как примерный, послушный индивид. Всем довольный. Целое поколение будет потеряно — так же как, я уверен, вы, мисс Слоан, чувствуете себя сейчас.

Обязательное прохождение для тех, кто даже не в депрессии — это как промывка мозгов. Какая-то безумная, извращенная версия утопии. Общество никак не позволит этому случиться. Верно?

Доктор продолжает.

— Программа хочет начать новую политику. Они показали свою стопроцентную эффективность, доказали, что их превентивные меры работают. Так что теперь всех, младше восемнадцати лет, изменят — к лучшему или к худшему — помимо их воли. Подумайте, что они смогут сделать, обладая такой властью, — говорит он. — Подумайте, что они смогут сделать с обществом, которое не обладает никаким опытом, не учится на ошибках. Люди, не способные ничего связатьвместе.

— Тогда остановите это, — говорю я с нажимом. — Если вы расскажете правительству о том, что по-настоящему происходит в Программе, они положат этому конец.

— И здесь у меня возникает дилемма, — говорит доктор, складывая руки под подбородком. — Как и все, кто работает на Программу, я нахожусь под запретом о разглашении — я связан контрактом, который деает им право забрать мои воспоминания — стереть абсолютно все, если я нарушу соглашение о конфиденциальности. Только они на этом не остановятся — не при моем уровне допуска. Они подвергнут меня лоботомии. В Программе считают, что некоторым возвращенцам и другим, таким, как я, уже нельзя помочь. Когда пациента возвращают в Программу, его подвергают обследованию. И если стирание памяти не подействует, ему делают лоботомию. Это — последняя надежда в остальном безупречной процедуры. Вот как в Программе поддерживают стопроцентные показатели успеха.

Риэлм берет меня за руку, но я едва ее чувствую. Как будто моя реальность расползается по швам.

— И тогда что? — спрашиваю я слабым голосом.

— Личность уничтожается целиком и полностью, и их переводят в закрытые учреждения. Они просто исчезают с лица земли, дорогая. Растворяются в воздухе.

Нет, это слишком жестоко. Слишком жестоко, чтобы быть правдой.

— Как это возможно, чтобы разумное человеческое существо поступало так с другим? Как это может произойти в цивилизованном мире? — спрашиваю я.

— А раньше они так не делали? — спрашивает доктор. — Многие годы назад, когда доктора не знали, как лечить душевнбольных, они проводили шоковую терапию, а в самых тяжелых случаях — лоботомию. Они протыкали дыры в мозгах, мисс Барслоу. Человеческие существа — жестокие создания. Мы разрушаем то, чего не понимаем, пока не уничтожаем это. Эпидемия заставляет мир сосредоточиться на душевных болезнях, но представление о них извратили — их рассматривают как то, что следует бояться, а не лечить. Боюсь, в этом случае вы не найдете общественной поддержки. Мы в самом центре эпидемии, которая убивает наших детей. Вы и не представляете, нсколько далеко мир готов зайти, чтобы остановить это.

Он прав. Я знаю, что он прав, но все, чего я хочу — закричать ему в лицо, что он лжец. Хочу, чтобы прибежал Джеймс, крикнул «Ерунда!» и ударил его в лицо. Но этого не происходит. Наоборот, к мне подбираются ужас и одиночество, чтобы поглотить меня.

— По сравнению с теми, кого они сумеют спасти, мы не имеем значения, — говорит доктор Причард. — А если я обращусь в прессу, если малейшим образом дам понять, что я больше не на стороне Программы, они нейтрализуют меня. А до этого мне нужно закончить свою работу.

Я поднимаю на него взгляд. В глазах у меня туман от слез.

— И что это за работа?

— Таблетка, — говорит он. — Та, что может противостоять действию Программы и предотвратить стирание. Она называется Лекарство.

Я перестаю держать Риэлма за руку и сразу смотрю на Даллас. Она не выказывает никакой реакции, только крутит дред вокруг пальца. Боже. Пожалуйста, ничего не говори, Даллас.

— Мне нужно найти лекарство, — говорит доктор Притчард. — Я хочу подвергнуть его анализу, чтобы воссоздать. Если я смогу предотвратить стирание других людей Программой, оно вовсе не потребуется.

У меня пересыхает во рту, и я чувствую себя, как будто на меня направлен свет прожекторов. Он знает, что Риэлм дал мне таблетку? Поэтому он здесь?

— Допустим, вы вернете все воспоминания, — тихо говорит Риэлм. — Не все смогут справиться с ними — что вы сделаете, чтобы они не стали кончать с собой?

Доктор слегка сощуривает глаза, оглядывает Риэлма с ног до головы.

— Люди так же будут умирать, сынок. Я не могу утверждать обратного. Но после того, как мы возвратим первоначальные воспоминания, мы будем лечить депрессию традиционными методами и сделаем все возможное. Мы проработаем болезненные темы, а не станем избгегать их.

Я не могу поверить в то, что слышу. В том, что он говорит есть смысл, но я боюсь, что он только притворяется. Нет, я уверена, что он притворяется. Но как он может говорить все это и не понимать, что это правда? И опять же, как доктор узнал о таблетке? Риэлм говорил, что эта — последняя, а в Программе думали, что она уничтожена. Кто тут больший обманщик — Риэлм или Артур Притчард?

— Они пытались, — говорю я, глядя на доктора Притчарда. — В самом начале они пытались лечить обычными методами. Почему я должна поверить, что у вас будет по-другому?

— Проблема в том, что они не... я не уделил лечению достаточно времени, чтобы оно было эффективным. Мы двигались вперед слишком быстро. А теперь пришла пора расставить все по своим местам. Полагаю, что Программа сама по себе нагнетает давление, что приводит к попыткам суицида. Вы живете в пароварке. Это неправильно.

— Нет, — соглашается Даллас, притягивая наше внимание. — Но расскажите мне о той таблетке, которую вы ищете, Артур. Откуда она взялась? Я слышала только слухи.

Что, черт возьми, она делает?

Доктор скрещивает ноги и кладет локти на колени.

— Доктор Эвелин Валентайн никогда не верила в Программу, — начинает он. — Пока она там работала, она создала таблетку и испытала ее на нескольких возвращенцах. Было несколько более-менее удачных попыток, и наконец, она нашла тот вариант, который работает. Та таблетка восстанавливала все их воспоминания и их депрессию. Один сразу же покончил с собой, а Эвелин исчезла, прежде чем вылечить своих пациентов. Ее документы были уничтожены, а дела ее пациентов пропали. Программа так их и не нашла. Вот почему я думаю, что осталась одна-две таблетки. Их я и ищу. Лекарства Эвелин больше нет, но мне бы хотелось создать еще одно, пока она отсутствует.

У меня колотится сердце; я жду, что Даллас укажет на меня доктору костлявым пальцем, скажет ему, что я — тот человек, у которого эта таблетка. Но на ее лице нет никаких эмоций — она верна Риэлму. Несмотря на то, что он сказал ей раньше, она не предаст его. Думаю, Даллас любит его.

— Не понимаю, — говорю я, качая головой, — зачем вам нужна таблетка? Формула не может быть такой сложной, чтобы ее нельзя было изобрести. Может, это будет легче, чем выискивать то, чего, может быть, даже не существует?

Доктор Притчард встречается со мной взглядом, и я чувствую, с каким подозрением он смотрит на меня.

— Никто, кроме Эвелин, не знал формулу, а она была лучшим химиком, чем все мы. Думаете, я не испробовал все другие варианты? Я потратил все, что у меня было, чтобы подкупить ученых, которые бы помогли мне — но они либо в Программе, либо боятся ее. Никого не осталось, чтобы бороться со мной. Только вы, тут. Не думаю, что вы понимаете, как отчаянно наше положение. Не думаю, что вы понимаете, насколько мы одиноки.

— Если Программа узнает о таблетке раньше нас, — продолжает он, — формула будет утеряна. Они планируют извлечь ингредиенты, запатентовать и выпускать таблетку нелегально. Сейчас мы, по крайней мере, можем продолжать испытания. Но как только они завладеют исходными веществами, никакое другое лекарство не будет создано — без одобрения Программы.

Тогда давление становится невыносимым — оно удушает, оно абсолютно. Когда единственный, кому можно доверять — создатель Программы, все потеряно. Риэлм в отвсет на это выходит из комнаты, не сказав ни слова, а доктор все время смотрит на него. Когда он уходит, я даже не могу вздохнуть полной грудью — как при панической атаке. Артур Притчард продолжает говорить, но вот к двери иду и я.

— Вы нужны мне, Слоан, — зовет он меня. Я вздрагиваю от того, что он зовет меня по имени, но я не оборачиваюсь. — Вместе мы можем изменить мир.

Он предлагает надежду там, где ее нет. Но разве и это тоже не промывка мозгов? Надежда вместо изменений? Я качаю головой, а в горле застревает слабый стон. Я ухожу — спешу найти Джеймса.

Когда я выхожу из комнаты, я наконец могу перевести дыхание, даже хотя все еще дрожу. Я прохожу мимо кухни, не вижу там Джеймса. В доме странно тихо. Я иду наверх, к спальням. В моей никого нет, и меня поглощает одиночество. Джеймс, может быть, не будет спать здесь сегодня. В первые после отъезда из Орегона мы расстаемся.

Я пркладываю ладонь ко лбу, пытаюсь успокоиться. Я не могу позволить себе мрачные мысли. Не могу потерять рассудок прямо сейчас. Я — беглец, и мне нужно быть умнее.

Комната Риэлма находится в конце коридора, и когда я захожу, я вижу, что его кровать придвинута к окну. Он сидит там и всматривается в темноту. Он похож на маленького потерянного мальчика, и в какой-то момент мне хочется обнять его и сказать, что все будет хорошо.

— Я не доверяю доктору, — говорит Риэлм, напугав меня. Он поворачивается, и я вижу, что его шея и щеки покраснели. — Думаю, он лжет.

— Понятно, что я тоже не доверяю доктору, но мне интересно узнать, почему не доверяет Риэлм. Я сажусь рядом с ним и, пока жду, что он объяснит мне, закусываю нижнюю губу. Впервые, с тех пор, как я покинула Программу, я зашла в его спальню. Тут нет ничего — только шерстяное голубое одеяло и жесткий матрас на погнутой кровати. Ничто не говорит, кто такой Риэлм. Даже у меня есть несколько вещей, а я пустилась в бега, бросив школу, много недель назад.

Риэлм вздыхает и снова смотрит за окно.

— Я подвинул кровать к окну, потому что начинаю чувствовать клаустрофобию, как будто меня заперли. Я проверяю окно как минимум трижды в день, чтобы убедиться, что оно не закрыто, -он смотрит на меня. — Просто чтобы убедиться, что меня не заперли.

— Побочный эффект Программы?

— Помимо прочего. И то, что Артур Притчард здесь, не совсем помогает мне перестать беспокоиться. Я не доверяю ему, и мне нужно убраться от него как можно дальше.

Риэлм полон тайн. Но этой ему придется поделиться.

— Почему? — спрашиваю я.

— Потому, — он отвечает, пожав плечами, — что Эвелин была моим другом. Я был среди тех пациентов, которых она вылечила.

Глава 2

Слова Риэлма, тяжелые, как камни, обрушиваются на меня. Его тайна намного больше, чем я предполагала. Риэлма вылечили. Когда это произошло? Что еще он не рассказал мне?

Риэлм изучает выражение моего лица.

— Что ты думаешь об этом, Слоан? Как тебе нравится то, что я помню свое прошлое, но не рассказывал тебе об этом?

— Думаю, ты козел.

Но я в таком шоке, что не знаю, что и думать. Его сестра говорила, что он приберегал таблетку, пока не выйдет из Программы, но он уже тогда был здоров. Он и ее тоже обманывал.

Риэлм улыбается, но в улыбке нет смеха.

— Жаль, что ты не ненавидишь меня по-настоящему, — говорит он. — Но я знаю, что это не так. Пока что.

Мы сидим на кровати, и он трогает меня за руку. Это слишком интимный жест, и я отодвигаюсь от него. Риэлм открывает рот, чтобы что-то сказать, но закрывает его и смотрит на дверь. У меня колотится сердце, я думаю, что это Джеймс, но вместо него я вижу доктора Притчарда.

— Можно поговорить с вами, мисс Барслоу? — спрашивает он. Я в ужасе смотрю на Риэлма. Он потирает лицо ладонями, потом встречается со мной взглядом.

— Я буду неподалеку, ладно? — тихо говорит он. — С тобой ничего не случится.

— Ты собираешься оставить меня с ним наедине? — сердито шепчу я. Я пытаюсь собраться с духом, но это нелегко, если позади стоит доктор. Он знает либо то, что мне дали таблетку, либо то, что Риэлм принимал ее. А это значит, что Риэлм не долен оставлять меня наедине с врачом из Программы! Я не такая, как он или Джеймс — я просто не умею притворяться и обманывать.

— С тобой все будет хорошо, — шепчет Риэлм, делая большие глаза, как будто дает понять, что все будет ОК. У меня нет времени на то, чтобы переварить все это, но давайте притворимся, что я ничего не знаю. Я столько всего держу в секрете, что начинаю запутываться.

Риэлм встает, коснувшись моего плеча, и, как только он уходит, доктор садится на кровать рядом со мной. Я чувствую на себе его взгляд и медленно поднимаю голову, в ужасе ожидая того, что он скажет. Но, вместо того, чтобы и дальше просить меня о помощи, он вытаскивает бумажник и достает из него фотографию. Когда он протягивает мне ее, я вижу слезы в его глазах.

— Мне жаль, что все это произошло с вами, Слоан, — он замолкает. — Могу я называть вас Слоан?

Я пожимаю плечами, ни соглашаясь с ним, ни протестуя, и смотрю на фотографию.

— Думаю, пора вам узнать, почему, — продолжает он. — Почему все это происходит. Я хочу, чтобы вы знали, почему я создал Программу.

Эти слова так меня шокируют, что я даже не могу ничего понять. Как будто передо мной явился Господь, чтобы поведать мне о смысле жизни — только это не Господь. Это безумный ученый, который украл мою суть. И теперь он расскажет мне, почему.

Артур Притчард постукивает пальцем по снимку, который я держу.

— Ей было семь лет, когда была сделана фотография, — говорит он, едва заметно улыбаясь. — Моей дочери, Вирджинии.

В первый раз я внимательно смотрю на снимок. На маленькой девочке надета корона принцессы, вокруг шеи повязан боа из перьев. Она плачет или улыбается, не совсем понятно. Фотография вызывает в душе и нежность, и печаль, и странное чувство одиночества. Доктор забирает ее у меня.

-В тот день, когда я пришел с работы пораньше, ей как раз исполнилось пятнадцать, — говорит он. — Я увидел, что она свисает с деревянной балки на чердаке. Веревка была плохо привязана. Я думаю, она довольно долго боролась за жизнь.

Я быстро моргаю, чтобы перед глазами не стояла страдающая девочка. Я чувствую ее отчаяние, ее одиночество и с изумлением думаю, что и я когда-то могла страдать, могла быть одна, может, хотела покончить с собой. Сейчас я жива. Может, в последний момент я передумала? А мой брат? А Вирджиния?

— Она оставила записку, — продолжает доктор Притчард. — Страничку, где был написан какой-то вздор. Ее мать скончалась, когда она была еще ребенком, так что довольно долго мы были только вдвоем. Моя дочь стала одной из первых жертв эпидемии.

Я хочу сказать ему, что мне жаль, но это не так. Я не знаю, как сказать человеку, который разрушил нашу жизнь, что я сожалею о его потере, при том, что сама я даже не могу вспомнить о том, что потеряла.

Доктор Притчард кладет фотографию обратно в бмажник и поглаживает пальцем по поластику, там, где цвет стал тускнеть.

— Я раньше сотрудничал с фармацевтическими компаниями, — говорит он. — Я выписывал лекарства от депрессии. Но после смерти Вирджинии, и после того, как пошли слухи, что именно антидепрессанты всему виной, я все свои силы бросил на то, чтобы найти лечение. За одну неделю я потерял шесть пациентов. Не смог сохранить им жизнь.

-Что стало причиной эпидемии? — спрашиваю я. Я в предвкушении того, что я наконец узнаю ответ, у меня бегут мурашки по коже.

— Сочетание различных факторов, — коротко отвечает он. — Побочные эффекты лекарств, освещение в новостях, заражающее поведение. Правительство хочет провести закон, который бы запрещал рассказывать в новостях про самоубийства. Они заявляют, что это способствует распространению самоубийств — через подражателей. Мы никогда не узнаем точно, как это началось, Слоан. Можно только догадываться. Но мы все равно старались найти способ лечения. Я собрал комитет из тех, кто был настолько напуган, чтобы согласиться подвергнуть испытаниям своих собственных детей. Мы ставили эксперименты, сочетая консультирование и медикаментозную терапию, интенсивную психотерапию. Одному из них мы даже сделали лоботомию по настоянию его отца. Мы перепробовали все. Но потом мы обнаружили, что если убрать поведенческие симптомы — ту часть, которая является заразительной, пациенты смогут сохранить большую часть личности. Теперь перед нами встала задача — вычленить такие симптомы.

Чтобы создать Программу, собрались лучшие умы нашего времени. Я был тем, кто создал черную таблетку, которая окончательно блокирует воспоминания — последнюю таблетку, которую ты приняла. Конечно, за этим должна было последовать продолжительная терапия, направленная на построение мира пациента заново и медленную интеграцию в общество. Но через несколько месяцев мы все еще не достигали стопроцентного успеха, а комитет дал понять, что конечной целью было совершенство. Они начали усиливать давление — ввели должность обработчиков, кого-то внедрили. Чтобы получить нужные им результаты, они не остановятся ни перед чем — даже за счет ваших жизней. Даже если вы сейчас примете Лекарство, вы уже не сможете стать прежней, Слоан. Слишком много всего изменилось. Вы же это понимаете?

— Может, я не хочу стать прежней, — говорю я, а в моих словах слышится знакомая тоска. — Я просто хочу, чтобы Программа оставила меня в покое.

— Да, думаю, это правда. Но это не так легко. В Программе есть много недостатков, и один из них, о котором они только начинают догадываться — сами возвращенцы. Мозг человека намного умнее, чем любое лечение. Травмирующие события, а также переизбыток стимулов вызывают реабилитацию. Для такого человека, как вы — человека, находящегося в сильном стрессе — повторное лечение неизбежно. Это — единственный способ сохранить вам рассудок.

У меня появляется нехорошее чувство в животе.

— Вы говорите, что мои воспоминания вернутся к мне?

— Нет, — качает он головой. — Не все. Обрывки, клочки, разрозненные, иногда искаженные. Это происходит только при сильном стрессе: трагедии, горе или, скажем, присоединению к мятежникам. Из-за этого на гладкой поверхности, созданной Программой, начинают появляться трещины. Мне представляется, что появление этих незнакомых воспоминаний может быть очень травматично. Люди сходили с ума от них.

Он делает паузу, чтобы оглядеть меня.

— Вы столкнулись с этой проблемой, Слоан? — спрашивает он.

Нет, — лгу я. Это произошло, когда я вспомнила Миллера. Я видела, что это сделало с Лейси. Доктор Притчард не обманывает насчет этого. Может, он не обманывает и насчет всего остального?

— Это хорошо, — говорит доктор и улыбается. — Это значит, что еще не слишком поздно. Если бы у меня была таблетка, я мог бы рассеять туман и вылечить реальную проблему. Программа отключила ваши воспоминания, например, о брате, чтобы вы не покончили с собой. То, что я предлагаю — чтобы они позволили пациентам сохранить болезненые воспоминания — и нет, они не станут жить обычной счастливой жизнью. Но, с другой стороны, никто из вас не был счастлив, даже после трансформации. Иначе вы бы не присоединились к мятежникам.

— Вы уже сказали, что общество не встанет на нашу сторону. Так почему мы должны рисковать и работать с вами? — я понимаю, что хочу, чтобы он дал мне повод работать с ним.

Доктор складывает руки на коленях.

— А каковы у вас альтернативы?

Это не тот ответ, который мне нужно услышать. Он думает, что знает все лучше, и это делает Артура Притчарда похожим на моих родителей. На Программу.

— Я могу сбежать, — говорю я.

Он сжимает зубы, и его тщательно контролируемое спокойствие начинает испаряться.

— Не делайте этого, Слоан, — огрызается он. — Не тратьте свою жизнь на то, чтобы убегать. Вы никогда не будете в безопасности. И у вас никогда не будет дома.

С Джеймсом у меня был дом, даже хотя мы были в бегах. Я хочу найти его и извиниться, чтобы все встало на свои места. Мы с Джеймсом можем просто уйти от мятежников и быть только вдвоем — так, как нам и хотелось. Я встаю, чтобы найти Джеймса и спланировать побег, когда доктор касается моей руки.

— Слоан, мне нужна эта таблетка, — говорит он. Я не оборачиваюсь, а его пальцы сжимают мое запястье.

— Мы не можем допустить, чтобы она попала в Программу.

У меня приливает кровь к щекам, и я отвечаю не сразу.

— У меня ее нет, — отвечаю я, обернувшись, Программа ищет Лекарство — вот в чем дело. Он все еще работает на них.

— Вы знаете, у кого оно? — спрашивает он.

— Нет.

Он внимательно смотрит на меня, пытается понять, не лгу ли я.

— Слоан, — говорит он, — эта таблетка...

— Я поняла, — прерываю я его. — Это ключ к спасению мира. Но я не могу вам помочь.

Он отпускает мою руку и пару секунд собирается с мыслями.

— Послушайте, — говорит он тише, — я знаю, что вы злитесь, но у нас с вами общие цели. Программа вас ищет. Вы с друзьями — беглецы, и это делает вас моими друзьями. Я рискнул и рассказал вам о своем плане, а теперь вы тоже должны сделать этот шаг, Слоан. Вам больше нечего терять.

— Может, вы и правы, — говорю я, коротко кивнув. Меня одолевает желание найти Джеймса. — Но я все еще жива, Артур. И пока я жива, я не прощу себя за то, что вы с нами сделали.

И потом, до того, как он смог бы остановить меня, я иду к двери, открываю ее и рукой показываю ему, чтобы он уходил.

В коридоре стоит Риэлм. Он бросает взгляд на нас с доктором и встает рядом со мной, на всякий случай. Доктор Притчард тяжело вздыхает и встает. Он выглядит подавленно, но я все еще не доверяю ему. Я не могу доверять человеку, который создал Программу.

— Было приятно наконец встретить вас лично, Слоан, — говорит доктор. — Передайте, пожалуйста, от меня привет Джеймсу.

По мне пробегает дрожь — я вспомнила. В деле Джеймса упоминается, что для консультации был приглашен доктор Притчард. Он знает Джеймса. Он сделал это с Джеймсом. Я резко разворачиваюсь и иду по коридору — я тороплюсь найти Джеймса и предупредить его об Артуре.

— Джеймс! — зову я его, подойдя к ступенькам. Снизу, беспокойно нахмурившись, поднимается Кас.

— Слоан, — начинает он, и его голос встревожен. Я иду мимо него и зову Джеймса.

— Где он?

— Слоан, — снова говорит Кас, и на этот раз я, услышав его голос, понимаю, что что-то не так. Я останавливаюсь на нижней ступеньке и оборачиваюсь. Он беспомощно разводит руками, и мой мир начинает рушиться.

— Слоан, — говорит Кас, — Джеймс уехал. Когда Артур разговаривал с нами, он взял ключи от кадиллака и уехал. Он сказал... — он замолкает и поднимает глаза на Риэлма, который кивком показывает, чтобы тот продолжал. — Он сказал, что больше никому не может верить. И потом уехал.

Я опираюсь на стену, соскользнув с последней ступеньки. Джеймс бросил меня. О, Боже. Джеймс уехал.

Глава 3

Я как будто в тумане. Мимо меня по ступенькам спускается Артур Притчард. Он больше не говорит о Джеймсе, хотя он явно слышал слова Каса. Может, он видит отчаяние у меня на лице. Когда я слышу, как закрывается входная дверь, я медленно иду назад в комнату — не плачу, я в таком шоке, что не могу плакать.

— На тумбочке лежит дело Джеймса — он его оставил. Хотела бы я прочитать мое дело, прочитать о моем брате, о моих друзьях. Я бы узнала правду о Джеймсе. Действительно ли он лгал, чтобы защитить меня? Любила ли я его? Сейчас я люблю его, и все-таки я не пошла за ним. Я позволила ему уйти.

Я лежу на кровати, сложив руки на груди, как будто я мертва — лежу в гробу и разлагаюсь. Я скучаю по папе, у меня еще свежи воспоминания о том, как мы ходили поесть мороженого. Но того времени, когда умер мой брат, я не помню. Что отец делал тогда? Что он делал, когда меня забрали в Программу? Интересно, пытался ли он их остановить. Интересно, любил ли он того человека, каким я была тогда.

Мысли у меня начинают путаться, и я сворачиваюсь в клубок, зарывшись в подушку. Я скучаю по Джеймсу. Скучаю по дому. Мне не хватает воспоминаний, которых у меня больше нет. Одно пустое место. Во мне так пусто.

— В дверях появляется Кас — на его лице написана жалосnь, которую я чувствую к себе.

— Тебе принести что-нибудь? — спрашивает он. — Мы немного о тебе беспокоимся.

Наверное, его послал Риэлм, чтобы проверить, не схожу ли я с ума. Сейчас не лучшее время, чтобы мой друг говорил мне, что любит меня и пытался воспользоваться ситуацией. Даже он понимает это. Но я не буду тем существом, которое нужно жалеть. Я не так беспомощна. Я еще могу бороться.

— Я в порядке, — говорю я Касу, стараясь отключиться от всего. — Мне просто нужно на какое-то время перестать чувствовать. Разве не этого от меня хотели в Программе в первую очередь?

— Господи, Слоан, — говорит Кас и заходит в комнату. — Что-то ты мрачновата.

Но я встаю и ухожу от него, чтобы он не беспокоился еще больше. На какую-то минуту мне лучше. В груди у меня пусто, но боль не такая острая. Злость возвращается, когда я спускаюсь на кухню и вижу, что Риэлм сидит за столом и ест лапшу рамен. Даллас сидит позади, наворачивает лапшу на вилку и злобно смотрит на него.

— А поесть не осталось? — спрашиваю я, кивая в сторону тарелок. Даллас удивленно приподнимает одну бровь, а Риэлм удивленно смотрит на меня — не ожидал, что я так скоро выйду из спальни. Кас берет тарелку со стойки и кладет туда еду, потом ставит на свободное место. Я сажусь, а он с опаской смотрит на меня. Еда бесвкусная — водянистая масса лапши, которую я не хочу есть. Но выживание сейчас — ключевой фактор.

Не могу заставить себя взглянуть на Риэлма. Из-за него Джеймс уехал. Он обманывал меня. Все это время у него сохранялись воспоминания. И все-таки это бессмысленно. Сколько раз он проходил через Программу? И почему он до сих пор помнит? Меня начинают терзать сомнения, но когда я поднимаю голову, Даллас обрушивает свою ярость на меня.

— Так что, он уехал? — спрашивает она.

Она могла бы просто ударить меня. На глаза у меня наворачиваются слезы, и я так крепко сжимаю вилку, что металл впивается мне в кожу.

— Не надо, — бормочу я и кладу вилку на стол. Риэлм продолжает есть.

— Не надо чего? — невинно спрашивает Даллас. — Я просто пытаюсь поддержать разговор.

— Он вернется, — говорит Кас, привлекая мое внимание. — Не обращай внимания на Даллас, она просто ведет себя как сучка. Мы все знаем, что он вернется.

— Заткнись, Кас, — фыркает Даллас. — Ты даже не знаешь, о чем говоришь. А кроме того, мы здесь не останемся. У Слоан есть Лекарство. Было все это время.

Кас широко открывает глаза, у него перехватывает дыхание, как будто его ударили. Но меня вдруг осеняет, и я смотрю на Риэлма — у меня нет Лекарства. Оно у Джеймса. О. Боже, Джеймс положил его себе в карман. Теперь, когда он не со мной, примет ли он его?

— Мы не можем уехать, — говорю я Риэлму, а сердце у меня бешено стучит. — Надо подождать, пока не вернется Джеймс.

Риэлм вздыхает и отодвигает миску.

— Твои любовные переживания нас сейчас меньше всего беспокоят, Слоан. Прости, но мы уедем сразу же, как только наступит ночь.

— Без Джеймса я не уеду!

— Ну тогда я выволоку тебя отсюда! — он поднимает голос. — В отличие от твоего парня, я не боюсь делать то, что для тебя будет правильно. Мы не станем рисковать Лекарством только потому, что у него перепады настроения.

Я хлопаю рукой по столу, так что звенят вилки в тарелках.

— Хватит, — рявкаю я, — перестань все время ссорить нас! Это не сработает, неважно, каким оправданием ты станешь прикрываться!

Риэлм сразу же реагирует на это — вскакивает из-за стола, опрокинув стул. Щеки у него вспыхивают, и он окончательно приходит в ярость.

— Он ушел от тебя! — кричит он.

— Как и ты!

Но рана уже нанесена. Слова Риэлма вонзаются в меня, в самое уязвимое место. Я хватаю тарелку и швыряю ее в стену. Повсюду разлетаются осколки и мокрая лапша. Как меня все это достало! Если Риэлм хотел поссориться, он это получил.

Кас чертыхается про себя и встает из-за стола.

— Я поел, — говорит он ровным голосом. — А вы двое можете поубивать друг друга.

Он смотрит на Даллас через плечо и делает ей знак, чтобы она шла за ним.

Даллас усмехается, отправляет в рот еще одну порцию холодной лапши и бросает вилку на стол — та падает со звоном.

— Поцелуйтесь и помиритесь, детишки, — добавляет она, — а то поездочка у нас будет длинной.

Когда они уходят, Риэлм смотрит на меня.

— Ты просто ужасен, — говорю я ему. — Ты знаешь, что мне большо, и все равно ведешь себя жестоко. Да что с тобой?

Я злюсь, чувствуя к нему глубокое отвращение, причину которого до конца не понимаю. Или, может, просто не могу вспомнить.

— Если ты ждешь, что я расскажу тебе, как помириться с Джеймсом, — говорит он, — так этого не будет.

— Я и не жду этого от тебя. Я... я думала, ты мой друг, но почему-то все всегда кончается вот так.

Я взмахиваю рукой, показываю на хаос вокруг нас. Очевидно, что если с кем мне и вредно общаться, так это с Риэлмом.

— Друзья? — смеется Риэлм и говорит мне покровительственно. — Конечно, сладенькая, мы — друзья. Но если откровенно, то по большому счету, чтобы Джеймс победил. Ты могла бы выйти из Программы и начать жить заново. Могла бы быть счастливой. А вместо этого ты вернулась к нему — и посмотри. У тебя ничего нет. Никого.

На секунду в его взгляде пропадает твердость.

— И долго ждать, пока ты снова не заболеешь? Или это уже началось?

Я чувствую, как мрачнеет мой взгляд, потому что знаю — так и есть. Мрачные мысли, одиночество, все здесь, под корочкой. Ждет меня. Риэлм, увидев мою реакцию, тяжело вздыхает.

— Я не упущу тебя, Слоан, — шепчет он, — убью его, если придется.

— Я лучше умру.

Риэлм отворачивается.

— Вот этого я и боюсь.

Он стоит молча, ссутулившись. Я в совершенном изнеможении падаю на стул. Я слишком устала, чтобы и дальше спорить с Риэлмом. Слишком устала, чтобы оправдывать наше поведение.

— И что мне теперь делать?

— Нам надо уходить, — говорит Риэлм. Прямо сейчас, до того, как доктор, Программа, кто угодно, придет за нами. Мы уйдем отсюда.

Я замолкаю, и смысл его слов доходит до меня.

— Мы?

Он смотрит на меня.

— Только мы.

Он не слушает меня — ни про Джеймса, ни про то, чего я действительно хочу.

— Риэлм, у меня больше нет Лекарства, — тихо говорю я.

Он в абсолютном шоке открывает рот. Пробегает рукой по волосам.

— Мать твою, — бормочет он, — ты приняла его?

— Нет, оно у Джеймса. Когда мы были в комнате, Джеймс положил его себе в карман. И оно было еще там, когда он ушел. Я не... не знаю, что он с ним сделает.

Риэлм оглядывается по сторонам, как будто пытается собраться с мыслями. Немного помолчав, он решительно кивает.

— Джеймс не примет таблетку, — говорит он. — Конечно, не примет.

— Я просто хочу, чтобы он в<