Он подтянул к себе бутылку из-под «пепси» с маслянистыми пятнами на этикетке, понюхал.

— Электрическая сила, солярка! Значит, и правда выследили… Тяжело, видно, за мотоциклом по городу угнаться на этой лохматке, вот и подлили, чтобы не газовал. Хитрые ребята… были.

Он захлопнул багажник и отправился домой.

Сбора для крепкого и надежного отвода глаз ведун сделать еще не успел, а потому предпочел подстраховаться и дождаться темноты. Словесный морок хорош, когда волю и внимание у человека перебарывать не нужно — на подозрительного же смертного может и не подействовать. А так, в сумерках, Олег наговорил на длинные свертки с телами вид смотанных вместе пластиковых стеновых панелей. Свертки сгибаются — и панели сгибаются. Свертки длинные — и панели длинные. В темноте одно от другого и не отличить. Если Велесовым словом помочь, конечно.

Еще один заговор Середин приготовил, чтобы гаишников на выезде из города убедить, будто документы на машину верные. Но это не понадобилось: «Опель» с одиноким водителем стражей порядка не заинтересовал.

Ровно в полночь — как специально подгадал! — он остановился на пахнущем мокрой шерстью мосту через Оредеж, за деревенькой с гостеприимным названием Мины, открыл багажник и одно за другим скинул тела в реку: навкам на развлечение, ракам на угощение. После чего развернулся и в три часа ночи уже захлопнул дверцу автомобиля в квартале от своего дома. Лечь спать в итоге получилось только в четыре утра, а в шесть тридцать он уже поднялся на работу — нужно было успеть заправить еле ползающий мотоцикл. То есть съездить с канистрой к заправке, в стороне от оной смешать бензин с маслом, перелить в бак, смотаться домой, чтобы спрятать «банку» в кладовку… Как раз полчаса и пролетело. Осталось только заправиться самому — яичницей и бутербродом с колбасой, — и пришлось срываться на работу.

День прошел с одной-единственной мечтой: поспать. Олег стучал молотом по раскаленному железу и представлял, как всего через пять часов остановится возле дома, забежит на третий этаж, разденется, сразу нырнет в постель, под чистую сатиновую простынку, ляжет набок, подобьет подушку под плечо, уткнет голову в мягкое ее брюшко и закроет глаза. Через четыре часа… Через три…

Но когда Середин закатил мотоцикл на привычное место, оказалось, что его уже ждали.

— Олежка! — помахала рукой мама с лавки, что стояла напротив парадной, под старыми, чудом уцелевшими еще от колхозного сада, яблонями. — Ну, наконец-то! А мы тебя заждались.

— Ты почему не дома? Случилось что? — Ладонь рефлекторно потянулась к поясу, но привычной сабельной рукояти нащупать не смогла. Не полагалось Олегу сабли в родном двадцать первом веке.

— Случилось, случилось. Ковер мы с дочкой купили, в комнату, а самим не унести — тяжелый.

— С кем? — Середин перевел взгляд на поднявшуюся следом коротко постриженную девчушку с золотыми серьгами, в облегающем пятнистом платье, и не без удивления узнал в ней свою рабыню. Покачал головой: — Привет, сестренка. Эк тебя…

— Вот, смотри, господин! — счастливо улыбаясь, вытянула она руки перед собой. Ее аккуратно подпиленные ноготки переливались перламутром с серебристыми искорками. — Мы были в большом холодном доме, и там служанка госпожи…

— Все ты путаешь, Урсула! — возмущенно отмахнулась женщина. — В парикмахерской мы были. Пока мастера ждали, заглянули в косметический кабинет. И не служанка, Урсула, а слу-жа-ща-я! Она у тебя, Олежка, умница, но иногда кажется, что первый раз в город попала.

— А еще госпожа купила мне штаны и куртку парчовые и суконные, и штаны из паутины, и черевики цветные, и черевики белые на завязках, и…

— Мама, чем вы занимались? — перевел взгляд на родительницу Середин.

— Вещи порченые заменили, — пожала плечами женщина. — Одеяло, плед. Урсулу одели и в порядок привели. А то ты замучил ее совсем, домой не отпускаешь.

— Я?! — изумился ведун, но тут же спохватился: — Да, действительно. Я же дня без нее прожить не могу. Никуда не отпущу, со мной всегда рядом будет. Если ты не разбалуешь. Ладно, пошли за твоим ковром. Все деньги потратили, или осталось чего?

— Ты же сам сказал, нечего их в доме оставлять, — напомнила матушка. — Не выбрасывать же, в самом деле?

Единственным утешением для Середина стало новенькое, пухлое синтепоновое одеяло. Правда, забрался он под него только после полуночи. До той поры ему пришлось передвигать мебель, дабы расстелить новый ковер, принимать участие в торжественном ужине по поводу удачных покупок, а также созерцать новые наряды невольницы: джинсы с блузкой, джинсы с курткой, голубой деловой костюм, платье, сарафаны, домашний фланелевый костюм, рабочий джинсовый костюм, куртку с кепкой, куртку с шапкой; далее последовало дефиле в туфлях, в кроссовках, в тапках, в колготках и без оных… Урсула была счастлива, словно попала в земной рай. Матушка — тоже. Кажется, она нашла себе отличную игрушку, с которой можно позабавиться в пенсионной безмятежности: послушная, всегда радостная, не претендующая на свое мнение и вкус. Просто кукла Барби, а не человек.

— Перчатки нужно завтра купить, — наконец подвела итог женщина, — пальто на случай плохой погоды и зонтик. Мой, кстати, тоже на сгибах протерся. Да, доченька?

— Да, мама.

— Ну, не буду вам мешать, — выбрался из-за стола ведун.

— Можно я помою посуду, мама?

— Конечно, деточка. Убирай. Ой, я тут пролила…

— Не тревожься, мама. Я уберу.

Идиллия! Аж тошно.

Вернувшись в комнату, Середин с облегчением разделся и, закрыв в полете глаза, устремился на подушку лицом вниз. Зазвонил будильник. Олег ругнулся, протянул руку, чтобы его переключить — и понял, что наступило утро. Рядом раскинулась обнаженная невольница, за окном алыми отблесками на редких облаках набирал силу рассвет.

— В лес хочу, — пробормотал ведун. — К волкам, медведям и росомахам. К лешим, травникам и берегиням. Ко всем, у кого нет часов. И кто не мешает спать, пока бока не заболят.

Он поднялся, сходил на кухню, сунул в микроволновку тарелку с картошкой, мясом и грибами, ополоснулся в ванной, перекусил, оделся, опоясался ремнем, сладко зевнул, поправил свисающий с края поясной сумки хвостик кистеня. Остановился, прислушиваясь к сонной квартире. Никто из женщин, судя по всему, провожать его не собирался.

— Живут же люди. Мне бы так…

Он подхватил со стола шлем и вышел из квартиры, нарочито громко захлопнув дверь.

* * *

К полудню случилось чудо: груда кронштейнов, казавшаяся бесконечной, все же иссякла. За полчаса до обеда Олег согнул последнюю железяку и опустил ее в покрытую маслянистой пленкой воду остывать, после чего с чистой совестью вымыл руки, скинул спецовку с пропалинами на верстак и отправился в столовую. Ради такого случая полчаса рабочего времени он готов был себе простить. Поднявшись на второй этаж административного здания, ведун занял очередь к прилавку, но тут его тронул за плечо рыжий и вечно лохматый Семен из воздушного цеха:

— Олег? Ты здесь? А тебя, вроде, на проходной какой-то мужик спрашивал.

— Давно?

— Да только что! Я сюда шел, он как раз с вахтером ругался. Натуральный браток, кстати. Так что Титаныч наш сразу стойку сделал, не пускает. Тут у нас слух прошел, что московские какие-то нашу базу прибрать хотят. Документы якобы успели смастрячить. Так директор давно всех настро…

— Ладно, — не дослушал его Середин. — Если успею — я перед тобой занимал, понял?

Он быстрым шагом вышел за дверь, сбежал вниз по лестнице, свернул к вертушке проходной и наклонился к вахтеру:

— Саш, меня искал кто-то?

— А то! — Седовласый татарин Шафийхула Арипов, прозванный за упрямство Титанычем, кивнул и раздраженно поправил коричневый китель с бляхой. — Вон, в курилке сидит. Чуть вертушку не сломал. Я уж в милицию звонить начал — только тогда успокоился.

Мужик в курилке производил достойное впечатление: остриженный почти под ноль, с габаритами Добрыни Никитича — кожаная куртка, годная на попону для ломовой лошади, была натянута на спине, как кожа на барабане; предплечья имели толщину бедра борца сумо; на ногах красовались кирзачи такого размера, что нога Шварценеггера влезла бы в них прямо в ботинке.

— Кто тут меня искал? — громко поинтересовался ведун, выходя за дверь.