Критика книги А. Бондаренко «постижение великого символа»

Пусть этот текст станет грозным оружием

в непримиримой борьбе с пандитизмом

и духовным мучительством за миф во всем мире,

а также путевой нитью в бесконечных происках формы,

которая могла бы помочь читателю

обнаружить вход в сложившуюся ситуацию

в самых неожиданных и, на первый взгляд,

неподходящих для этого местах.

Автор.

Истинный символизм подразумевает следующее:

данности, различные по времени, пространству,

материальной природе и другим параметрам, могут,

однако, манифестировать единое эссенциальное качество.

Титус Буркхарт.

Одна тибетская легенда рассказывает случай, который имел место в жизни Джетсюна Миларепы. Однажды к нему пришел скептически настроенный философ и спросил, материально ли пространство? В то время все считали, что пространство нематериально, однако Джетсюн ответил: «Да, материально». Как только философ открыл рот для контраргумента, Джетсюн сильно стукнул кулаком по пространству перед собой, да так, что ушиб руку. Пораженный философ нашел в себе силы спросить: «Что же вы тогда скажете о камнях?». Оценив остроумие философа, Миларепа ответил: «Камни, конечно же, нематериальны» и тут же просунул поврежденную воздухом руку сквозь камень. Глупо думать, что это всего лишь притча, но игнорировать ее смысл также будет неразумным. Свами Вивекананда как-то заметил, что настоящим агностиком он готов назвать только того человека, который стоит молча на улице и умирает. Мне стоит добавить лишь, что Свами ошибся – настоящим агностиком можно назвать только готовый труп, но не человека. Роберт Антон Уилсон, певец агностицизма, обосновывал свою позицию столь же кратким, сколь и верным, тезисом: вера – это смерть разума. Я не могу избежать искушения процитировать параллельное высказывание Кришнамурти: «Функция ума – быть отдельным, иначе вашего ума нет», но синтез этих параллелей может несколько увести нас от темы, поэтому я оставляю читателю возможность произвести его самостоятельно. Если, согласно доктору Уилсону, смерть разума наступает в результате веры, то нам могут стать ясны многие темные моменты в сакральных технологиях свержения диктатуры интеллекта.

Агностицизм действительно может оказаться полезным, но лишь в качестве выборочного недоверия, а не тотального неверия, точно так же, как и вера должна быть разумной, не деградируя в простодушную доверчивость. Но, поскольку настоящая статья представляет собой реакцию на засилье агностицизма в культуре мышления, которая свойственна рубежу тысячелетий, то и убивать мы его будем по полной программе, нисколько не считаясь с несправедливостью такого подхода к проблеме. В настоящее время уже существует литература, нацеленная на преодоление критического рационализма, но, поскольку она направлена на рационального читателя, то в ней слишком явен дефицит иррационального содержания, которое бы делало эту литературу убедительной. Опровержение рациональности рациональными методами выглядит так же странно, как и опровержение бытия Божьего, аргументированное евангелием или, что еще нелепее, собственным мистическим инсайтом.

Мне попалась только одна книга, отстаивающая гностические позиции, о которой можно было бы сказать, что она способна вывести ум читателя далеко за пределы рациональной черты, однако она не делает этого точно так же, как и мы не всегда делаем то, на что способны. Речь идет о книге Анатолия Бондаренко «Постижение великого символа», и настоящая статья представляет собой мои критические заметки по поводу прочитанного.

«Учитывая психическую природу реальности, - пишет Бондаренко, - нет смысла использовать знания в качестве сведений об окружающем нас мире, с помощью которых мы можем этим миром манипулировать. Такой подход равнозначен тому, как если бы чайке понадобился самолет для передвижения по воздуху. Знание есть не косвенный, но прямой ключ к миру, т.е. такой ключ, который является тем, что он открывает. Мы способны манипулировать миром не с помощью знания, но непосредственно знанием. Мудрецы Упанишад никогда не давали советов исследовать непознаваемый Брахман, но неизменно призывали своих учеников лишь принять знание ахам брахмасми, что являлось как началом, так и концом их духовной самореализации. Путь гнозиса хорош тем, что не требует доказательств. Я верую, изрек Тертуллиан, ибо предмет моей веры абсурден». Этот отрывок из «Постижения великого символа» натолкнул меня на мысль, что Джнана-Йога в действительности не имеет ничего общего с познанием, как я считал раньше, но является путем веры. Как можно доказать ахам брахмасми? Будда сказал: «Вот эта самая земля является моим свидетелем», и я верю ему, потому что это – абсурдное доказательство. На самом деле, все логические доказательства обладают долей абсурда, потому что доказательство призвано прежде всего убедить ум, а не соответствовать истине. Так один человек, услышав изречение: «Бог бережет дураков», залез на забор и спрыгнул с него вниз головой. Вместе с парой переломов он получил удовлетворяющее его доказательство, что он не является дураком.

И действительно, знания чаще лишь прикрываются ролью информации о мире, будучи, на самом деле, символами, кодирующими сознание. В связи с этим мне тут же вспоминается история из биографии Льва Толстого. Увлеченный негативной философией Шопенгауэра, Лев Николаевич видел ее убедительность, но не получал от нее никакого душевного отдохновения. Когда вы помещаете свое склонное к порядку сознание в реальность хаоса, такой результат вполне закономерен. Чуть не зачахнув от тоски, Толстой нашел в себе остаток силы обратиться к вере – и жизнь забила в нем ключом! Можно рассматривать это и так, будто Толстой купился на дешевый кайф, а можно и предположить, что он овладел частью искусства управления собственной жизни.

С аналогичной проблемой в свое время столкнулся гарвардский психолог Ричард Альперт. «Так, - пишет он, - при использовании одной системы ярлыков и понятий мы являемся исследователями мистических пространств, которые переживали Моисей, Магомет, Христос и Будда. Согласно другой – мы являемся полными дураками, приводящими самих себя в состояние безумия». Свою историю превращения из доктора Альперта в Бабу Рам Дасса он рассказывает в одной короткой фразе: «Лично я разрешил для себя это почти невыносимое противоречие, перейдя в область духовной интерпретации». И все. Никаких логических обоснований своему решению Баба Рам Дасс не привел, чего себе никогда не позволил бы доктор Альперт. В свое время, если честно, я испытал довольно неприятное чувство, читая эти слова Рам Дасса. Ему, воплощению божественной дурости, было легко говорить такое, потому что он жил не «почему», как все нормальные люди, а «зачем», как все ненормальные мистики, т.е. его действия опирались на будущее, а не на прошлое. Впрочем, я сильно подозреваю, что действия не составляют собой стержня его жизни, которая если и опирается, то вообще неизвестно на что.

У одного американского писателя был рассказ о человеке, который полез ночью под диван за каким-то предметом и встретился глазами с взглядом кобры, неизвестно как туда попавшей. Гипнотическая сила, которой якобы обладают кобры, лишила человека его жизненной силы и он умер. И точно так же, как глупо думать, будто лежащий под диваном ремень с серебряной пряжкой мог убить человека, неразумно считать, что никакой кобры под диваном не было. В любом случае, суть ситуации не в том, кобра лежала под диваном или ремень (и что думал по этому поводу автор рассказа), а в том, что человек умер. Быть может, в ночное время суток это была кобра, а в дневное – ремень, но, как сказал один из героев фильма «Пятый элемент», время не имеет значения, только жизнь имеет значение.

Магия – это искусство самообмана, черная магия – это умение так обмануть самого себя, чтобы в это поверили и другие. Для познавшего истину жизнь в миру невозможна без магии и лицемерия. В Библии есть интересная метафора: после своего просветления Моисей был вынужден закрывать лицо покрывалом, потому что каждый, кто хотя бы случайно смотрел ему в глаза, тут же терял зрение. Это значит, что после постижения истины Моисей стал лицемером – искренность с его стороны только испугала бы и оттолкнула от него людей. Расхожее в атеистической среде мнение о том, что «все святые – лицемеры», совершенно справедливо, но понимается не с того конца. Искренними могут быть только юродивые и отшельники, но их никто не считает святыми, потому что юродивые не укладываются в рамки общих представлений о святости, а отшельники сокрыты от мира и, следовательно, не могут быть объектами для исследования. Мирские же просветленные так наловчились практиковать контролируемую тупость, что рассекретить их практически невозможно. Считанные единицы становятся духовными учителями, но они, как правило, гасят свое позитивное влияние на мир образовавшейся вокруг них вязкой плесенью сектантства.

Но даже если все эти факторы сведены на нет, невозможно полностью устранить проблему языка. Объемное мышление не может производить текст, который был бы понятен плоскому мышлению. Для этого либо плоское мышление должно стать объемным, либо объемное - плоским. Получается замкнутый круг – чтобы прочесть инструкцию, нужно выполнить все, что в ней написано, но для этого нужно ее прочесть. Следовательно, решить проблему может только автор инструкции, потому что только он обладает объемным мышлением, при помощи которого возможно осмыслить весь тот миллион данных, из которых состоит сложившаяся ситуация. Техника объемного мышления в этом случае заключается в том, что вы предоставляете выбор единственно правильного решения Богу и не парите себе мозги. Тот, кто не верит в Бога, с равным успехом может положиться на свою интуицию. Тот, кто не верит в интуицию, должен сформировать такое понятие, в которое бы ему было не трудно верить, и справиться с задачей, опираясь на это понятие. Я говорю это потому, что в данном случае интерпретации не имеют значения, ибо феномен объемного мышления присущ каждому психически здоровому человеку и подавляющему большинству психически нездоровых.

Я начал экспериментировать в области общения и диалога, как только у меня появился доступ к Сети. Первая волна эксперимента заключалась в том, что я входил в состояние и производил из этого состояния текст, который бы мог вызвать у читателя либо это состояние, либо его имитацию. Вторая волна началась тогда, когда я стал генерировать идеи и тексты, передающие смысл этих идей, а не настроение, как это было в первой волне. Результаты эксперимента недвусмысленно указывали на то, что оба подхода должны быть взаимодополняющими и не использоваться по отдельности, потому что на тексты первой волны реагировали только дураки, а на тексты второй волны не реагировал никто по той простой причине, что, кроме дураков, почти никого нет. И если в первой волне я использовал символы для трансляции состояния, а во второй – термины для передачи смысла, то очевидно, что третья волна эксперимента должна заключаться в том, чтобы передавать смысл с помощью символов. Потому что я совершенно не представляю себе, как можно было бы передавать состояние терминами, и, более того, не вижу в этом никакого смысла. Тем не менее, я не спешу завершать вторую волну эксперимента, потому что вижу дефицит интеллектуального понимания, присущий всем без исключения духовным сообществам, сектам и направлениям. И хоть я мало-помалу теряю интерес к турбофилософии, я все же еще не принадлежу к просветленной братии и сохраняю способность внятно формулировать свои мысли, даже если и не вижу никого, кто мог бы эти внятные формулировки воспринимать. Мое интеллектуальное будущее для меня вполне очевидно – тотальная мифологизация мышления и полная ликвидация вульгарного рационализма. И пока я не закрыл производство интеллектуальных тренажеров, этим следует пользоваться.

Главное преимущество символогического языка над технологическим заключается в том, что восприятие символа является менее энергозатратным, нежели восприятие термина, потому что термин концентрирует мышление, а символ – деконцентрирует. В свете того, что деконцентрация есть основной методологический принцип перехода с линейного на объемное мышление, символогическая агрессия представляется более эффективной стратегией распространения Дхармы, нежели терминологическая. Тем не менее, распространение Дхармы символогическим языком в сфере науки заранее обречено на провал, а ведь именно изоляционные тенденции современной науки по отношению к Дхарме являются главной точкой преткновения на их дорогах в настоящее время. Следовательно, мы имеем две альтернативы разрешения проблемы – либо продолжать терминологизацию Дхармы, либо поставить символизм на научную основу, выделив его из поэтической реальности и выявив его реальные возможности воздействия на мир. Представляется разумным проводить в жизнь обе линии одновременно, а не ограничиваться якобы наиболее конструктивной.

Тем не менее, будущее, как мне кажется, за символизмом. Тенденция к деконцентрации изначально присуща каждому человеку, ведь даже термин – это не более чем предельно сжатый символ, а вовсе не нечто качественно от него отличное, подобно тому, как частица – это не более чем предельно сжатая волна. Недавно я нашел в Сети следующий отрывок, принадлежащий неизвестному автору: «По рзелульаттам илссеовадний одонго анлигйсокго унвиертисета, не иеемт занчнеия, в кокам пряокде рсапожолены бкувы в солве. Галвоне, чотбы преавя и пслоендяя бквуы блыи на мсете. Осатьлыне бкувы мгоут селдовтаь в плоонм бсепордяке, все-рвано ткест чтаитсея без побрелм. Пичрионй эгото ялвятеся то, что мы не чиатем кдаужю бкуву по отдльенотси, а все солво цликеом». Из этого следует, что символогическое мышление является наиболее естественной формой мышления для человека, т.е. приоритет содержания над формой является несомненным.

«Наука будущего, - пишет Анатолий Бондаренко, - когда ей надоест блуждать кольцевыми дорогами низшего интеллекта (манаса), сделает основным инструментом познания интуицию (буддхи), в результате чего первичным станет умозрение, а не формулировки. Дискурсивным фундаментом такой науки может стать только символизм, кодирующий объемные интуитивные понятия, и демоническая скрупулезность будет изгнана из языка навсегда». Представляется, что это слишком радикальная позиция – скорее всего, интеллектуальный этап развития останется обязательным для всех, интуиция без низшего интеллекта это все равно, что дом без лестницы.

«Ни в коем случае, - пишет Бондаренко, - не следует понимать так, будто символизм будущего подразумевает необходимость изобретения какого-то нового языка. В том-то и дело, что уже сейчас мы можем работать над наукой будущего, ибо ее язык сформирован в древности более глубокой, чем мы можем себе это представить. Целостность психической сферы человечества обеспечивает архетипичность символогического языка. В реальности не мы порождаем символы, но именно символы формируют нас». Остается только догадываться, что имел в виду Бондаренко, говоря о «древности более глубокой, чем мы можем себе представить», потому что большая часть символов, которые рассматриваются в его книге, принадлежат христианской мифологии, причем поздних периодов. На самом деле, я одобряю такой подход и с недоверием отношусь к сторонникам чистого, исконного христианства, буддизма или любой другой религии. Именно искажение доктрины является наиболее убедительным доказательством того, что традиция жива и способна воспитывать мастеров, которые бы могли видоизменять ее по необходимости. Стремление удержать учение в чистоте говорит о недоверии к способности этого учения оказывать реальное воздействие на своих адептов.

Впрочем, говоря о христианстве, Бондаренко не видит в нем замкнутой системы и, более того, не противопоставляет его язычеству, а логически выводит его оттуда. «Хотя христианство и позиционирует себя в качестве противостоящей язычеству религии, - пишет он, - в действительности же это не более чем маскировочный маневр, с помощью которого производится попытка скрыть ярко выраженный языческий характер самого христианства». Далее Бондаренко пишет, что христианство – это королева языческих религий, потому что в христианстве жертвоприношениями занимаются не люди, а сам Бог, который приносит в жертву людям своего любимого сына. Того самого, который преклоняет колени перед своими учениками и моет им ноги во время тайной вечери. На это мы можем вполне резонно возразить, что подобные примеры свидетельствуют скорее о том, что христианство – это антиязычество, потому что все языческие символы в нем вывернуты наизнанку.

Христианство можно назвать диалектической религией в том смысле, что его доктрина представляет собой сплав тезиса и антитезиса, который в сознании более или менее вменяемых христиан должен, по идее, произвести некий синтез, который, собственно, и есть сущность христианства. Под тезисом я, конечно, имею в виду Ветхий Завет, которому в качестве антитезиса противопоставляется Новый. Ведь если бы Новый Завет, как полагают большинство христиан, содержал в себе суть учения, то Библия и состояла бы из одного Нового Завета, но в действительности суть проявляет себя именно в синтезе этих взаимоотрицающих доктрин, каждая из которых в отдельности не является христианством как таковым. Это до сих пор остается недоступным уму так называемых евангелистов, проповедников исключительно Нового Завета, которые своей склонностью к предпочтениям лишили себя и свое учение того фундамента, который позволил бы им строить свое здание ввысь. Но их одноэтажная религия бесперспективна, ее статус поддерживается лишь массовыми чудесами исцеления, которые производят на стадионах эти, с позволения сказать, апостолы. Поэтому их удел – вечная конкуренция с официальной медициной и постепенное вытеснение из религиозной сферы.

В чем же суть того синтеза, который мы именуем христианством? Если тезисом Ветхого Завета было утверждение вечного закона или Санатана Дхармы, как сказали бы индусы, а евангельским антитезисом – опровержение этой духовной Сансары, то в синтезе мы получим не что иное, как призыв к трансцендентному действию. Известно, что учение о трансцендентных действиях представляет собой наиболее зрелую пострелигиозную доктрину, которая счастливым образом разрешает извечное противостояние между оккультизмом и мистицизмом. Как справедливо пишетАнатолий Бондаренко, «смерть есть результат предпочтения», поэтому секрет жизнеспособности следует искать в искусстве не избегать отдельных крайностей, но впадать во все крайности сразу. Такой холистический подход ведет к децентрализации бытия и преодолению двойственности сознания.

Мы можем рассматривать пути предпочтения и неразборчивости, пользуясь символами как жизни, так и смерти – разницы тут, по большому счету, нет. Но так как мы говорим о жизни, то вполне в духе диалектики воспользоваться для этого танатологической символикой. Известно, что существует фундаментальное различие между еврейской смертью и арийской. Когда умирает еврей, происходит перенос его бессмертной души «отсюда туда», из тела в парадиз, если он был праведник, или же в преисподнюю, если ему не повезло. Это еврейская смерть. Когда же умирает арий, его сознание никуда не уходит, а просто рассеивается «здесь», как сахар растворяется в воде. Именно это индусы называют смертью – им бы никогда не пришло в голову отдать это имя переносу сознания. И поэтому же главной религиозной практикой евреев является концентрация, а у индусов – контемплация, децентрализованное созерцание. Христианский поход, как мы уже сказали, синтезирует эти противоположные методы, и в результате мы получаем технику трансцендентного действия.

Суть метода ТД сводится к тому, чтобы производить необходимые манипуляции с реальностью, оставаясь при этом бездеятельным. Если мистицизм возник как реакция на порабощение сознания деятельностью, а оккультизм – горькими плодами этой деятельности, то трансцендентное действие есть свобода от активности с сохранением этой активности. Мистицизм в чистом виде слишком часто приводил к смерти, так как для освобождения от активности устранял саму активность. Но «достижение долголетия», если пользоваться даосскими терминами, есть результат смерти действующего при условии сохранения деятельности. Анатолий Бондаренко густо усыпал текст своей книги сакральными девизами типа «Умри, если хочешь жить!», жаль только, что он использует это на слишком абстрактных примерах, таких как жертвоприношение Бога людям и пр. По трактовке Бондаренко, божественное самопожертвование было совершено не ради спасения людей («Иисус принял смерть за нас, чтобы искупить грехи мира!»), наоборот – это был отчаянный акт самосохранения. Бог, как справедливо указывает Анатолий, не имеет обособленного существования, но живет либо в сердце, либо в сознании своих любимых чад. Когда Его стали забывать и выкидывать из своих сердец, Ему не осталось ничего иного, как совершить нечто настолько из ряда вон выходящее, чтобы позабыть этот хэппенинг было просто невозможно. Совершив фактически самоубийство, Бог обрел новую жизнь в христианском сознании, пока его заново не убил Фридрих Ницше. Нужно ли говорить, что после этого убийства Господь воскрес, как говорят в русских народных сказках, пуще прежнего. Воистину, чтобы убить Бога, нужно не отрицать, но равнодушно игнорировать Его существование или отсутствие, о чем Он Сам недвусмысленно намекает Иоанну Богослову в тексте Откровения: «…ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден или горяч!» и т.д.

Вообще говоря, пафос «Постижения великого символа» слишком уж делает ставку на многозначительность – большое количество заглавных букв, нарочито эксцентричное толкование символов, о которых никто не знал, что это символы, все это позволяет предположить склонность автора к мистификации действительности. Бондаренко не только умножает сущности сверх необходимости, создается впечатление, что умножение этих метафизических конструкций и является самой этой необходимостью. Реальность, по мнению автора, есть пластилин, из которого творческое сознание призвано лепить смыслы и значения. Даже собственное имя автор не обделяет глубоким толкованием. «Конечно, - пишет он, - человеческие имена имеют свою лингвистическую генеалогию, и если копать в этом направлении, то можно на свою голову докопаться до такого смысла, что исследователь сам будет не рад находке, так как любые открытия такого рода становятся дополнительными факторами, определяющими судьбу обладателя имени. Но если понимать, что судьбу определяет демиург, а не имя, то станет ясно, что первичен смысл имени, которое подбирается уже потом из того списка имен, который в ходу на территории обитания индивида. Если моя собственная миссия на Земле – распространять учение об отсутствии я в человеке (анатта), которое есть дар древней традиции Бон людям, то и зовусь я Анатт олием Бон дар енко, совершенно независимо от того, что лингвистическое прошлое моей фамилии берет свой исток в украинском слове «бондарь», а не тибетском «бон». Имена приходится составлять из имеющегося в наличии материала, тогда как смысл, к счастью, свободен от подобных ограничений». В книге многоуважаемого «Анаттолия» полным полно подобных фокусов, и даже самый скептический читатель, дойдя до середины этого капитального труда, чуть ли не помимо своей воли начинает видеть скрытые смыслы во всем, что его окружает и наполняет. Я сам чисто рефлекторно «увидел» скрытый смысл своего имени и, надо признаться, тут же пожалел об этом. Очень легко увидеть смысл там, где его нет, и очень трудно увидеть его отсутствие там, где он уже есть, ибо, однажды возникнув, смысл умирает вместе с теми, кто способен его видеть.

Что же собой представляет постижение загадочного «великого символа», которому Анатолий Бондаренко посвятил свою книгу? Совершенно ясно, что великий символ это не что иное, как Махамудра, или, если быть точным, понятие великого символа взято из тибетского учения Махамудры, суть которого сводится к методологии освобождения сознания от обусловленности символическими реальностями. Великий символ превосходит все остальные символы не многозначительностью, а прочностью своей связи с формой, потому что великий символ и есть форма. Тибетские мистики занимались тем, что целенаправленно очищали формы от их содержания, но в результате подобной практики всегда сталкивались с тем, что форма сама по себе является символом, т.е. ментальной конструкцией. Таким образом, достопочтенные налджорпы различали мысль и смысл, указывая, что первая может существовать без второго, тогда как обратное совершенно невозможно.

Действительно, трудно спорить с тем, что мы наделяем смыслом не вещи, а именно мысли, если при этом не считать, что нет никаких вещей помимо мыслей. Если кто-то и полагает, что есть реальность вне ментального пространства, его жизнь в любом случае протекает внутри этого мировоззрения, а вовсе не в предполагаемой реальности. Исходя из этого, можно заключить, что великий символ представляет собой то, на что указывают все остальные, «малые» символы. Но если мысль есть ложь, а кроме мыслей ничего нет, то где же мы обнаружим истину?

Между прочим – очень важный методологический момент для каждого практического философа. Нужно понять, что мы не ищем истину, мы работаем с разочарованием. Потому что существуют концепции в нашем сознании и существует наше сознание в этих концепциях. Первый вариант мы называем знанием, а второй – заблуждением. Третьего попросту не дано, все остальные режимы сознания – постинформационные состояния. Что же касается взаимоотношения сознания с информацией, то есть либо знание, либо заблуждение. И никакой истины!

Любая теория является работоспособной до определенного момента, и чем шире этот диапазон работоспособности, тем желательней для нас обладание такой теорией. Хотя принято говорить, что в этом случае теория наиболее адекватна реальности. Но ведь теория даже не противопоставляется реальности! Теория противопоставляется практике и существует исключительно для нее. Реальности же можно противопоставить только другую реальность.

Итак, задача практического философа – перевод заблуждения в знание, и этот процесс мы называем разочарованием. Суть разочарования в извлечении сознания из плена концепции и помещении этой концепции в плен сознания. Можно также выкинуть концепцию из головы вообще, но это уже задача не философа, но йога или мистика. Конечно, философ и мистик – не разные люди, а всего лишь различные роли, но фокус-то в том и заключается, что в действительности нет никаких людей – одни сплошные роли.

Но можно перешагнуть и за эту черту – туда, где не останется уже решительно ничего, о чем можно было бы говорить, но если вы не подвержены этому мистическому неврозу, который я называю «синдромом нирваны», то вы ограничитесь жизнью на краю мира. Став таким образом гражданином Украины, как пишет Бондаренко, «истинно пограничной земли, которую не следует путать с Малороссией, где любят есть сало и чья столица – Киев», вы будете соединять явь и навь, потому что кто-то должен делать это, и если бы таких людей не было, то мы знали бы только проявленное существование. Пограничники нужны миру не более чем кто-либо иной, однако, и не менее.

Говоря о мистическом значении Украины, малоросс Бондаренко очень трогательно отводит ей почетное место великого символа в сложной иерархии оккультной географии. Не будучи слишком оригинальным, Бондаренко рассматривает нашу планету в соответствии с тантрической картой человеческой энергосистемы. Тибету он, например, отводит роль Сахасрары, Германию видит в качестве Аджна-чакры, а Великобритании отводит место Вишуддхи. Центральную роль сердечной чакры в системе Бондаренко играет, конечно же, Россия, и я даже удивился бы, будь это иначе. Далее все просто: Манипура – США, Свадхистхасана – Китай, Муладхара – Африка. Немного странно, что в этот перечень стран попала Африка, которая страной, по сути, не является, но у Бондаренко весьма своеобразное отношение к представителям негроидной расы – они кажутся ему некой однородной массой протоплазмы, у которой впереди – будущее, тогда как динозавры Европы однозначно обречены на вымирание. Монголоиды находятся в гораздо более лучшем положении сексуального центра планеты, тогда как белая раса, доигравшаяся за духовными забавами очередного Возрождения до вырождения, в перспективе имеет только Махасамадхи. Бондаренко, похоже, до смерти напуган тем фактом, что негры являются лучшими баскетболистами, спринтерами и боксерами, а также, что они единственные вносят новые тенденции в современную музыку: джаз, блюз, хип-хоп, рэйв, трип-хоп – все это бессмертный вклад Африки в европейскую поп-культуру. «Мы уходим, - торжественно пишет Бондаренко, - и уходим безвозвратно, оставляя мир цветным расам, и Украина – эпицентр приближающейся Нирваны. В системе чакр она выполняет функцию нулевой точки координатора, т.е. позвоночника. Как только змея, спящая в Муладхаре (Африке), проснется и подымется по позвоночнику к Сахасраре, пожирая все лежащие на ее пути центры, белая раса исчезнет с лица земли». Представляется довольно странным, что Бондаренко ни словом не обмолвился о таких государствах, как Франция или даже Ватикан – вполне возможно, что он забыл об их существовании точно так же, как мы забываем о том, что у нас есть аппендикс, пока он сам не напоминает нам об этом. И вообще, как-то трудно понять это сожаление якобы уходящего в Нирвану Будды об оставляемой им Сансаре. Уходя – уходи, а если хочешь остаться, то незачем совать нос в мистицизм. Представляется даже вполне логичным, что угнетаемые ранее «цветные», как презрительно пишет Бондаренко, расы входят в новую фазу эволюции. Скорее всего, Бондаренко просто опасается родиться в следующей жизни негром, так как его претензия на Нирвану несколько превышает уровень его реальных возможностей.

Чаще всего человек начинает решать глобальные социальные проблемы только потому, что у него не хватает духу решить свои собственные, а вернее – признаться себе в их существовании. Точно так же и впадение в тотальный символизм означает, что человек не в состоянии выдерживать наличную реальность. Очень редко символизм обладает здоровым характером, чаще всего это именно болезнь, разновидность наркологической зависимости. Конечно, нельзя утверждать, что символизм Анатолия Бондаренко подразумевает столь неутешительный диагноз – скорее всего, автор «Постижения» принадлежит к тому редкому классу абсолютно вменяемых граждан, чье мировоззрение заставляет подозревать обратное.

Дело в том, что существует два способа, с помощью которых люди пытаются реализовать ментальную свободу. Первый способ заключается в составлении наиболее адекватной картины мира, пользуясь которой можно достигать тех или иных целей. Второй способ попахивает экстремизмом – это то, что в Тибете именуется практикой прямого пути, т.е. не использование, а непосредственное освобождение от имеющейся картины мира. Наиболее радикальный вариант этого метода представляет собой погружение в так называемую магическую реальность, законы которой специально сформулированы так, чтобы вызвать возмущение и другие негативные реакции ума, вплоть до священного ужаса. Создание магических реальностей не столь безобидно, как это может показаться с первого взгляда. Если магическая реальность ограничена функцией мировоззрения, то это может быть чревато лишь относительно безобидными галлюцинациями. Но если такую реальность разделяет между собой группа людей, то обладатель магического мировоззрения уже не может сказать, что оно находится только у него в голове – таким образом, магическая реальность становится частью реальности объективной.

В тибетской традиции Бон существует ритуал, о котором вы уже наверняка слышали, ритуал Чод. Это практика отречения сознания от всех его ложных покровов, таких как тело, ум, эмоции и пр. Для этого йогин уходит ночью на кладбище или привязывает себя к дереву в месте, где обитают дикие звери, после чего призывает к себе всех существ, которые могут употребить в пищу его тело, энергию и душу. Иногда он отчетливо видит соответствующие галлюцинации, но иногда вызванные сущности приходят и действительно съедают его. Существует также и зеркальный вариант этой практики, когда призываются существа, специализирующиеся не на пожирании, а на созидании тел. Они могут вложить в практикующего новую душу, свободную от привязанностей и отвращения, или же подарить ему новое тело, иногда молодое и здоровое, а иногда и бессмертное. Бывает так, что эти мистические сущности обретают жизнь благодаря самому практикующему и его гуру, которые разделяют между собой магическую реальность, но часто случается и так, что они рождаются в результате аналогичного процесса, который имел место в глубоком прошлом. Люди, которые разделяли магическую реальность, давно умерли, а обитающие в этой реальности существа до сих пор отзываются на зов каждого, кто нуждается в их помощи. Не следует забывать, что Рамана Махарши на вопрос о том, реальны ли боги и ангелы, серьезно ответил: «Они реальны точно так же, как вы».

Александра Дэвид-Ниель в своей книге «Мистики и маги Тибета» рассказывает о молодом йогине, который довел себя практикой Чод до сильного нервного расстройства. Исполненная сострадания к молодому человеку, она решила поговорить с его гуру и попросила того объяснить своему ученику, что источник его невроза иллюзорен. Старый мастер, который, очевидно, был того же мнения о самой Александре Дэвид-Ниель, просто ответил ей, что если его ученик не умрет в результате своей практики, то все поймет самостоятельно.

В действительности нет большой разницы между тотальным символизмом в голове и за ее пределами. Есть ли какое-нибудь преимущество этого пути над другими, которое бы послужило основанием для того, чтобы признать необходимость тотального символизма? Такого преимущества нет, равно как нет и такой необходимости. У каждого человека рано или поздно вырастают крылья для полета, но не у каждого появляется желание куда-либо улетать. Факт свободы представляет для человека гораздо большую ценность, нежели возможность использования этой свободы с той или иной целью. Именно поэтому то тут, то там встречаются на земле порочные ангелы, чьи крылья в основном лишь заметают их и без того едва заметные следы.

Мое самое любимое место в книгах Кастанеды – это история о двух колдунах, доне Хуане и Сильвио Мануэле. Последний обладал фактическим всемогуществом, но не обладал желанием его использовать, поэтому делал только то, что ему приказывал дон Хуан. Однако, поскольку дон Хуан сам ни в чем не нуждался, то они целыми днями просто сидели и ничего не делали.