Опыт фбр в переговорах с террористами

Проблема терроризма очень серьезна для всех стран. Из восьмидесяти терактов, совершенных в мире за пос­леднее время против первых лиц государств, шестьдесят четыре достигли цели. Нас "заинтересовали" проблемы терроризма после теракта против премьера Украины П. Лазаренко.

Одновременно следует отметить, что переговоры с террористами являются чисто коммуникативным процес­сом. В данном случае они нас интересуют как процесс на­лаживания контакта и убеждения человека в экстремаль­ных условиях. Нам представляется, что они возможны только благодаря отсылкам на определенный символизм, как со стороны террориста, так и со стороны переговор­щика. В изложении некоторых правил этого процесса мы будем опираться на исследование специального агента Дуайна Фусельера [478], а также на работу конфликтолога Джейн Дохерти [459], анализирующей трагическое ос­вобождение заложников в Техасе.

С позиции нашей темы переговоры с террористами мы можем представить как попытку форсированно изменить символический мир террориста, поскольку при этом мы стараемся заставить его выполнить условия, чуждые ему. Символический компонент выделяется как существен­ный и для межэтнических конфликтов:

"Страх оказаться в подчинении становится сильнее любых материальных расчетов. А как реакция на него

возникает стремление к оформлению определенных сим­волов всей групповой легитимности и защищенности. Такими символами чаще всего выступают территория, окружающая природная среда, которые при этом рас­сматриваются не просто как источник жизнеобеспече­ния, а как неотъемлемый культурный и духовный атри­бут. Символическая сторона процессов межэтнического взаимодействия обладает мощной реальной силой, когда она "овладевает массами" (314, с. 95].

Московские специалисты по конфликтам так ранжи­руют цели переговоров с террористами:

1) Защита жизни заложников.

2) Задержание захватчиков.

3) Возвращение или защита имущества [96, с. 185].

При этом нельзя нарушать эту последовательность приоритетов, чтобы не принести вреда заложникам.

Какие же правила (с точки зрения оперирования с символическим миром) предлагает Дуайн Фусельер? Они в сильной степени зависят от типа человека, захвативше­го заложников. Часто террористами являются люди с оп­ределенными психическими отклонениями. Поэтому первой задачей становится выяснение особенностей тер­рориста, поскольку это определяет тип коммуникации с ним. Естественно, нам спокойнее говорить с предсказуе­мым собеседником. Однако в случае террориста у нас нет времени на то, чтобы съесть с ним пуд соли. В помощь переговорщикам подготовлена классификация, делящая террористов условно на четыре психологических типа личности, каждый из которых обладает своим собствен­ным видением мира. ФБР установило, что 52% инциден­тов с захватом людей протекает с типом личности, харак­теризуемым как "ментальное расстройство", его в свою очередь можно представить в виде следующих четырех категорий:

1) Параноидальная личность.

2) Депрессивная личность.

3) Антисоциальная личность.

4) Неадекватная личность.

Параноик имеет настолько расстроенную психику, что фактически он находится вне контактов с реальностью. Он захватывает людей, чтобы осуществить какой-нибудь выдающийся план. При этом он может получать от кого-нибудь приказы. Параноики, как правило, имеют интел­лект выше среднего. Поэтому не следует стараться обма­нуть их. Лучше принимать их высказывания так, как будто они являются истинными и для вас.

В этом случае вводится такое правило: избегать спо­ров с этим лицом по поводу его представлений, посколь­ку невозможно рационально убедить его в неправильнос­ти его фантазий. Вместо этого следует обсуждать с ним другие темы, чтобы наладить раппорт (связь), и на базе этого искать альтернативное решение для удовлетворения его требований.

Например, в 1982 г. в Арканзасе автобус был захвачен людьми, которые считали, что именно о них говорилось в Библии: пришел час смерти, а через три с половиной дня они воскреснут. Заложники были освобождены, но убедить захватчиков сдаться не удалось. Они совершили самоубийство.

Депрессивное лицо также может находиться вне кон­тактов с реальностью. Здесь очень высок потенциал са­моубийства и убийства заложников, поскольку такое ли­цо может считать себя, к примеру, ответственным за все прегрешения мира.

Заложниками часто являются члены семьи депрессив­ного человека, который может верить, что убивая их, он освобождает их от этого ужасного мира. Этот тип терро­риста разговаривает медленно, на 15-30 секунд задержи­вает ответ на вопрос, все его мысли центрируются вокруг его ненужности. Поэтому здесь в процесс переговоров необходимо вплетать доказательства его ценности. Это делается следующим образом. Если просто сказать "дела не так плохи", он решит, что его не понимают. Вместо этого разговор переводится в область его интересов, хоб­би, чего-то позитивного.

Неадекватная личность всегда проигрывает. Захват за­ложников становится для него попыткой доказать кому-

то (жене, друзьям, родителям, подруге), что он может сделать что-то. Этот тип символического мира можно де­шифровать по фразам типа "Я покажу им, что я могу кое-что сделать" или "Я докажу, что не козел отпущения".

Наиболее привычный для нас образ террориста — ан­тисоциальная личность, у которой полностью отсутству­ют мораль и ценности общества, у которой нет чувства вины. Он очень импульсивен, требует немедленной реак­ции. Следует помнить, что нельзя обещать ему вещей, которые, как он знает, вы не выполните. С ним необхо­димо постоянно поддерживать контакт, чтобы он не пе­реключился на заложников.

В случае захвата заложников возникает так называе­мый стокгольмский синдром, когда заложники начинают ощущать позитивные чувства к своим захватчикам и не­гативные по отношению к властям. С точки зрения проблемы символической можно сказать, что они пере­ходят на систему мира террористов. Отсюда следует важ­ное следствие: нельзя доверять информации, исходящей от жертв. И более того, жертвы могут мешать проведению операций по их же освобождению, не слушаться команд спасающих их людей.

Проблема коммуникативного контакта, установление необходимого уровня доверия террористов требует дос­таточно сложной работы.

Для физического контакта предлагаются следующие правила:

1) Прежде договоритесь, что вам не причинят вреда.

2) Не говорите с ним, если он держит вас на мушке, настаивайте, чтобы он опустил пистолет.

3) Лицом к лицу можно говорить тогда, когда время прошло и установлен контакт и достигнуто доверие.

4) Никогда не ведите беседы лицом к лицу больше, чем с одним террористом.

5) Всегда держитесь прямого контакта глазами.

6) Всегда имейте план по спасению.

7) Никогда не поворачивайтесь спиной.

8) Следите за пространством, от вашего приближения к собеседнику зависит уровень психологического давления.

Установление контакта состоит в стремлении говорить с террористом на его же языке. Вопросы должны стро­иться так, чтобы была возможность получать развернутые ответы, а не только "да" или "нет". Следует избегать нега­тивных ответов со своей стороны, делая, по крайней ме­ре, вид, что вы пытаетесь решить проблему именно так, как хочет этого террорист. Не следует употреблять слов "захватчик", "заложник", чтобы не увеличивать напряже­ние. Как и слова "сдаваться", что для него значит провал. Всегда следует торговаться. Даже если его требование не­велико, все равно за выполнение его в ответ следует про­сить нечто от него самого.

Уильям Юри в принципе вводит многие похожие тре­бования как основу проведения стандартных перегово­ров. Так, он считает, что для установления доверия необ­ходимо признавать чувства вашего оппонента. "Не игнорируйте эмоции оппонента. Его нападки часто выз­ваны гневом; "каменная стена" часто скрывает страх; по­ка вы не рассеете эти эмоции, аргументы разума не будут услышаны" [407, с. 36]. Или такое правило: "В самом конце проявите щедрость. Подавите естественное иску­шение сцепиться из-за последней крошки. Профессио­нальный специалист по переговорам о заложниках гово­рит: "Мы сохраняем проявление гибкости под конец, потому что любим проиграть им последний раунд. В кон­це мы становимся покладистей, чем они ожидали, пото­му что хотим, чтобы они считали себя молодцами" [407, с. 108]. Интересно, что все эти правила находятся четко в эмоциональной сфере, преследуя цель успокоить оппо­нента. Как и воздействие на террориста через его собс­твенную семью или родственников, поскольку их он бу­дет слушать без того предубеждения, с каким он слушает чужого человека. Правда, Д. Фуссельер считает, что нуж­но с большой осторожностью давать возможность для разговора террориста с родственниками. Дело в том, что преступник может специально вытребовать кого-то, что­бы на его глазах совершить убийство или самоубийство, поскольку он считает, что именно они довели его до та­кого состояния.

У. Юри также приводит мнение специалиста по пере­говорам, который считает весьма важным невыполнение первого требования, чтобы сбить террориста с чувства ав­томатического подчинения всех ему.

Переговоры должны вести несколько человек, чтобы более объективно оценивать происходящее. В команде обязателен психолог, который может использоваться только как консультант, но не переговорщик. Требования к самому переговорщику, по Фусельеру, следующие:

1) Он должен обладать эмоциональной зрелостью, ни­когда не срываясь в ответ на любые выпады.

2) Он должен хорошо уметь слушать, обладать навыка­ми интервьюера.

3) Он должен уметь легко устанавливать доверие к себе.

4) Он должен уметь убеждать других, что его точка зрения вполне рациональна и разумна.

5) Он должен уметь общаться с людьми как с низов, так и с самих верхов.

6) У него должна быть практическая сметка, здравый смысл, понимание уличного типа поведения.

7) Он должен уметь работать в ситуации неопределен­ности, принимать на себя ответственность, когда это пот­ребуется.

8) Он должен полностью отдаваться профессии пере­говорщика.

9) Он должен понимать, что если переговоры окажут­ся безуспешными, ему придется оказать помощь в плани­ровании захвата, чтобы освободить заложников.

У. Юри достаточно подробно приводит реальный сце­нарий переговоров с целью освобождения заложников, происшедший в 1982 г. в США. Приведем его, как при­мер названного выше правила:

"Лауден задавал открыто сформулированные вопросы, чтобы выяснить, о чем думает Ван Дайк, чего он хочет: "И как тебя угораздило попасть в такую передрягу? Как нам ее распутать?" Ван Дайк начал жаловаться на корруп­цию и злоупотребления в тюремной системе штата. Лау­ден сочувственно слушал, приговаривая: "Я тебя пони­маю", "Я и от других это слышал", и "Раз ты поднял

вопрос, нам удастся начать следствие по делу о корруп­ции". Он пытался установить контакт с Ван Дайком, признавая его доводы и соглашаясь, где только возмож­но; по сути, Лауден перешел на сторону Ван Дайка" [407, с. 112].

Обратите внимание на последнее предложение: чтобы установить контакт и завоевать доверие террориста, пере­говорщик переходит на его символическую систему.

Целью переговоров является формирование у терро­риста чувства, что вы действительно хотите помочь ему найти выход в его трудной ситуации.

Происходит столкновение двух символических миров. Переговорщик выступает как переводчик, который пыта­ется перевести террориста в новый символический мир. И уже в рамках него искать альтернативные решения проблемы.

Преступники часто уменьшают охрану, когда ощуща­ют, что они достигли успеха в переговорах. При планиро­вании захвата следует уступать по каким-то важным для террориста требованиям. И это тоже планируемый пере­вод преступника в иное эмоциональное состояние.

Однако возможен вариант, когда несовпадающие ва­рианты миров приводят к негативным последствиям. Джейн Дохерти анализирует в этом плане закончившие­ся неудачей более чем пятидесятидневные переговоры по освобождению заложников в секте Давидианцев в Техасе. Ошибкой процесса переговоров она считает неправиль­ную модель мира, с помощью которой агенты ФБР по­дошли к этой проблеме. Основная причина заключалась в том, что там не было классических заложников, как это представлялось агентам ФБР. В рамках этой секты люди жили все вместе, потому стандартное требование отпус­тить женщин и детей для них не было естественным. Да­лее, секта не могла принять на себя ярлык "преступни­ков", который пытались навязывать ей в своих планах по освобождению представители ФБР. Символ "преступни­ка" в свою очередь разрешает применение силы. Экспер­ты также не смогли проанализировать ситуацию глазами

самой секты, то есть оценить их поведение с точки зре­ния апокалиптического религиозного движения, а смот­рели на него в стандартной манере захвата заложников или псевдозаложников. Последнее представляется важ­ным параметром и носит название "групповой солидар­ности" [314, с. 101].

Основной вывод Джейн Дохерти состоит в попытке применить более гибкие модели анализа и разработки сценариев, поскольку неудача в Техасе, по ее мнению, связана с применением к совершенно новой ситуации старого сценария. На возражение автора данной книги, что для армейской структуры гибкость может стать губи­тельной, Джейн Дохерти отвечала (личное сообщение), что структура ФБР не является армейской структурой и достаточно обучаема и гибка. Она привела в качестве примера то, что после появления ее статьи ей позвонил руководитель операции ФБР и полчаса выяснял доводы и результаты исследования.

В целом столкновение символических миров происхо­дит не только в такой жесткой ситуации, как захват за­ложников. Это также может быть более привычная для нас ситуация политического конфликта. И конфликтологи заняты процессами разрешения конфликтов в разно­образных контекстах. Ситуация переговоров с заложни­ками считается успешной, когда проходит выполнение следующих стадий:

1) Никого не убили со времени начала переговоров.

2) Уменьшилось число эмоциональных инцидентов (к примеру, вербальных угроз по отношению к заложникам).

3) Длительность каждого разговора с захватчиком уве­личивается, его напряжение, скорость речи уменьшаются.

4) Заложники освобождаются.

5) Сроки ультимативных требований проходят.

Серьезной проблемой также является другой символи­ческий аспект терроризма — воздействие показа СМИ ак­тов насилия на потенциальных террористов. Коммуника­тивное внимание служит катализатором последующего поведения:

"Жуткие кадры о многочисленных жертвах действуют на зрителей возбуждающе, особенно на тех, кто склонен к жестокости и преступлениям, по сути подталкивая их на определенные шаги. Человеку с гипертрофированным чувством самомнения после просмотра аналогичного сю­жета непременно захочется стать героем журнальной ста­тьи или телерепортажа. Не случайно все террористы в первую очередь требуют приглашения журналистов и представителей властей".

И далее военный российский аналитик Владимир Ва­сильев предлагает изменить форму подачи информации о террористах в эфире:

"Сообщение об инциденте должно быть кратким и су­хим. Достаточно несколько фраз: самоубийцу разнесло в куски, есть убитые и раненные. А в кадре показать лишь отдельные фрагменты: кого-то из пострадавших и то, что осталось от негодяя. Незачем смаковать жуткие подроб­ности... Садист или группа захватили заложников. Требу­ют представителей средств массовой информации, чтобы сделать заявление, и телевизор для контроля. Предоста­вив им такую возможность после выхода в эфир, добавим еще свой комментарий, в котором пусть выступят люди, "знавшие" террористов ранее, и расскажут о них: мол, один пытался как-то изнасиловать 60-летнюю женщину, другой развратничал с малолетними и т.п. Использовать другие варианты, вызывающие физиологическое отвра­щение к террористам, через некоторые подробности из их интимной жизни" ("Правда-5", 1996, № 28).

К сожалению, это возможно как предложение, но его трудно осуществить, поскольку СМИ как раз тяготеют к подаче информации в виде, против которого и выступает В. Васильев. В событии для его новостного характера обязательно должна присутствовать драматичность. К примеру похищение Альдо Моро в 1978 г. и последую­щую двухмесячную активность прессы исследователям удалось проанализировать в терминах социальной драмы: нарушение, кризис, восстановление и примирение. При этом любая социальная драма еще больше драматизирует ос-

новные параметры данного общества [440, р. 66]. Робин Вагнер-Пацифиси говорит о том, что "социальная драма манифестируется всегда, когда люди, включенные в по­литику, действуют так, чтобы привлечь аудиторию, сна­чала и прежде всего решающим разовым действием (нап­ример, похищением), а затем с помощью продления исходного действия в последовательность ситуаций, ко­торые структурированы и поставлены так, чтобы удер­жать внимание аудитории. Масс-медиа являются местами постановки, сценами, куда направляет свое внимание ау­дитория; и именно с помощью точного определения сю­жета (срежиссированности ситуаций) и сцены (канала), аудитория, а через нее и социальная (или политическая) драма, находятся в состоянии включенности" [440, р. 67]. Отсюда вновь возникает проблема переноса одного сим­волизма в другую сферу: символизм новостной становит­ся законом для планирования и проведения террористи­ческих актов. Формат новости тем самым становится определяющим не только для политики, но и для крими­нального действия.

Как видим, все время приходится сталкиваться с чис­то коммуникативной стороной процесса переговоров. Сложность экстремальной ситуации (в отличие от стан­дартного коммуникативного процесса) состоит в том, что:

1) Действует прессинг времени.

2) Неверный шаг может привести к человеческим жер­твам.

3) Ситуация может оцениваться неоднозначно.

Последняя характеристика имеет и чисто вербальную составляющую — необходимость наращивания доверия в ситуации, когда этого доверия может и не быть. Для опи­сания ее можно ввести понятие зон исчезновения доверия. Если в стандартной коммуникативной ситуации есть пре­зумпция доверия, поскольку [484] предполагается, что мы говорим с максимальным приближением к действитель­ности, то в ситуации с заложниками постоянно происхо­дит "выветривание" доверия. Между переговорщиком и террористом, между террористом и заложниками и даже между переговорщиком и заложниками (и не только в

случае стокгольмского синдрома, иногда заложники пре­увеличивают опасность действий террористов, чтобы принудить полицию уничтожить их). Такая коммуника­ция получает прикладную задачу установления доверия. Дуайн Фусельер устанавливает следующие параметры, которые с истечением времени начинают действовать в пользу освобождения заложников:

1) Увеличиваются нужда в основных человеческих потребностях — еде, воде, сне и т.п.

2) Напряженность падает.

3) Люди, остыв, начинают думать более рационально и менее эмоционально.

4) Формируется "стокгольмский синдром".

5) У заложников возрастают возможности для побега.

6) Собранная информация позволяет принимать ре­шения на более качественном уровне.

7) Увеличивается связь и доверие между переговорщи­ком и террористом.

8) Ожидания и требования террориста могут умень­шаться.

9) Инцидент может исчезнуть сам по себе, поскольку иногда террористы отпускают заложников, ничего не тре­буя взамен.

Как видим, профессиональные коммуникаторы обла­дают возможностями успешной работы даже с такими трудными собеседниками, как террористы. И подобные специализированные переговорщики, как пишет У. Юри, могут, например, летать из Америки в Мюнхен, чтобы вступить в переговоры при захвате там крупного бизнес­мена. При этом одной из задач становится проникнове­ние в символический мир другого человека, чтобы чисто коммуникативно заставить его отпустить заложников.

ПРИНУДИТЕЛЬНАЯ ДИПЛОМАТИЯ

Принудительная дипломатия также является приме­ром международной коммуникации. Мы встречаемся с ней довольно часто. Принудительная дипломатия - это тоже одна из разновидностей разрешения международно­го конфликта. Последний пример - война в Персидском заливе. В подобной ситуации США могут опираться на исследования А. Джорджа, начатые им в 1965 году в РЕНД-корпорации [482]. А. Джордж проанализировал использование стратегии принудительной дипломатии в таких ситуациях, как Кубинский кризис, Вьетнам, Лаос, Никарагуа, Персидский залив и некоторых других. Все эти ситуации, кажущиеся абсолютно несхожими, иллюс­трирующие случайное стечение событий, на самом деле оказались профессионально четкими и соответствовали заранее разработанным процедурам.

Принудительная дипломатия представляет собой за­щитную стратегию, при которой противника убеждают в необходимости прекращения начатой агрессии. Это не запугивание противника с целью предотвращения буду­щих действий, ведь агрессия уже начата. Это попытки убедить оппонента остановить агрессию за счет использо­вания угроз, которые могут быть применимы к нему. Ес­ли военные силы и используются при принудительной дипломатии, то в виде минимизированного варианта, наглядно демонстрирующего возможные последствия. Противник должен либо прекратить свои действия, либо отказаться от содеянного.

А. Джордж выдвигает ряд требований к ситуации при­нятия решения. При этом политики должны учитывать следующие аспекты:

1) Что именно требовать от оппонента.

2) Как создать ощущение срочности относительно вы­полнения требований.

3) Какую угрозу использовать при невыполнении тре­бований.

4) Опираться ли только на угрозу наказания, или пре­доставить дополнительные стимулы, чтобы заинтересо­вать противника.

В свою очередь, ультиматум, предлагаемый противни­ку, в классическом виде должен состоять из следующих компонентов:

1) Требования к оппоненту.

2) Временной интервал или ощущение срочности от­носительно исполнения требований.

3) Угроза наказания за неисполнение требований, ко­торой поверит оппонент и ощутит, что лучше выполнить требования.

А. Джордж четко выделяет два уровня коммуникации, присутствующие в принудительной дипломатии: слова и действия. Обязательны для принудительной дипломатии различные виды невербальной коммуникации. Это могут быть военные передвижения, различная политическая или дипломатическая активность. Ультиматум, передан­ный оппоненту, срабатывает в зависимости от того, уви­дит ли оппонент, какие военные силы начинают концен­трироваться, как политическими, дипломатическими средствами страна готовится к тому, чтобы применить свою угрозу силой. В зависимости от невербальной ком­муникации вербальная может быть усилена или ослаблена.

В реальной ситуации действия могут быть усилены сильными словами, или они могут компенсировать сла­бые слова, когда нет возможности сказать иначе. С дру­гой стороны, слова могут пояснить некоторые действия, которые противник может рассматривать как несущес­твенные. Действия нужны обязательно, чтобы противник не рассматривал угрозу как чистой воды блеф.

Основными в случае принудительной дипломатии не­обходимо признать два вопроса: что требуется от оппо­нента и насколько сильно его желание подчиниться. Эти два вопроса взаимосвязаны: если требовать нечто доволь­но существенное, то нежелание противника будет соот­ветственно велико. Следует также учитывать позицию оппонента, так как с его точки зрения потери могут ка­заться гораздо большими, чем с позиции другой стороны. Например, во время Кубинского кризиса Дж. Кеннеди выдвигал требование убрать ракеты, и это было возмож­но. Некоторые его советники требовали вообще ликвиди-

ровать режим Фиделя Кастро или советское влияние на Кубе, Подобные требования были завышенными, и моти­вация Н. Хрущева не выполнять их была достаточно вы­сока.

А. Джордж подчеркивает следующие позитивные мо­менты в действиях США в случае Кубинского кризиса 1962 года. США использовали последовательность в сво­их действиях: вместо военных действий они ввели блока­ду. Это дало время для дипломатических коммуникаций. Одновременно с выдвижением ультимативных требова­ний, Дж. Кеннеди демонстрировал свое желание мирно­го разрешения вопроса, противник не был загнан в угол, где бы для него существовало лишь военное разрешение вопроса. С другой стороны, Н. Хрущев тоже реагировал не в агрессивной манере. Во время блокады он не допус­тил оснащенные военные корабли на Кубу. Он использо­вал все, чтобы убедить Дж. Кеннеди и весь мир в том, что эти ракеты носят защитный характер. Но эскалация кри­зиса происходила еще и потому, что отсутствовала син­хронная коммуникация между двумя лидерами.

Анализируя все возможные случаи принудительной дипломатии, А. Джордж устанавливает следующие восемь составляющих этого процесса:

1. Тип провокации. Кризисы зависят от типа провока­ции, вызывающей конфликт. Одни из них легче поддают­ся управлению, некоторые сложнее.

2. Размеры и глубина конфликта интересов. В случае, если конфликт имеет значение "все или ничего", доволь­но нелегко найти разрешение. Такой была война в Пер­сидском заливе в отличие от Кубинского кризиса.

3. Имидж войны. Если возникает реальный образ вой­ны, стороны стараются найти возможности предотвра­тить ее. Это тоже, к примеру, иллюстрирует Кубинский

кризис.

4. Временное напряжение. Это достаточно значимый фактор, имеющий множество измерений. Например, по прошествии определенного времени оппонент может стать сильнее в военном отношении, или изменение по­годных условий сделают военные действия менее успеш-

ными, или со временем ситуация может выйти из под контроля.

5. Односторонняя или коалиционная принудительная дипломатия. Для коалиции важнее находить объединяю­щие стимулы, требовать одинаковых действий. Коалиция дает возможность использовать международное осужде­ние или предоставить большее количество ресурсов.

6. Сильное лидерство. Проведение принудительной дипломатии в значительной степени зависит от положе­ния лидера в верхних эшелонах власти. Н. Хрущев рас­сматривал Дж. Кеннеди как молодого политика, не спо­собного использовать военную силу, например. Это оказалось ошибкой, но подобные психологические сооб­ражения достаточно важны в принудительной диплома­тии, так как соответствующие решения принимаются не­легко.

7. Изоляция врага. Трудно работать с оппонентом, в военном и дипломатическом плане поддерживаемым со­юзниками. В ситуации войны в Персидском заливе, нап­ример, Ирак, лишенный поддержки Советского Союза, оказался более слабым противником.

8. Послекризисиые отношения с врагом. Дж. Кеннеди и Н. Хрущев в результате улучшили советско-американские отношения, чего нельзя сказать об американо-иракских отношениях.

В целом принудительная дипломатия использует такие коммуникативные действия, как переубеждение, принуж­дение, уступки. Реально каждый раз лидеры решают, ка­кую комбинацию этих элементов использовать и в какой последовательности. Кубинский кризис имел все три эле­мента: достаточно сложным был элемент принуждения, перешедший в конце в уступки. Зато элемент переубеж­дения использовался все время. Дж. Кеннеди даже замед­лял ход событий, чтобы дать возможность включиться дипломатической коммуникации.

Принудительная дипломатия не всегда бывает успеш­ной, ведь это многофакторная ситуация. Что работает на то, чтобы она была более эффективной?

1. Качество требований. Противник должен четко по­нимать, о чем идет речь.

2. Сила мотивации. Этот принцип понятен, но не дос­таточен. Это необходимое требование, которое, однако, не всегда приводит к победе.

3. Асимметрия мотивации. Для победы необходимо иметь большую мотивацию, чем у оппонента. Достичь подобной асимметрии возможно за счет того, чтобы тре­бовать более важное для себя, но не такое важное для оп­понента, или предложить какие-нибудь позитивные сти­мулы для оппонента.

4. Ощущение срочности. В Кубинском кризисе это бы­ло достаточно важным.

5. Соответствующая внутренняя и внешняя поддержка. Необходимый уровень поддержки для таких важных со­бытий обязателен. Например, война в Персидском зали­ве поддерживалась ООН.

6. Незаинтересованность оппонента в эскалации. Это имело место в Кубинском кризисе.

7. Четкие сроки урегулирования кризиса. Это важно как для стороны, использующей принудительную диплома­тию, так и для оппонента, так как необходимо быть уве­ренным в том, что подобное принуждение не перерастет в какие-нибудь более широкие требования.

В результате мы видим, что принудительная диплома­тия — это специфическая форма международной комму­никации. Она имеет место в ситуации временного напря­жения, между миром и войной, к тому же оппоненты находятся на агрессивных позициях по отношению друг к другу. Поэтому каждое слово, каждое действие стано­вятся вдвойне символичными. С одной стороны, они должны доказать, что принуждение будет выполнено, а с другой - ни одна из сторон не желает ухудшения ситуа­ции. Вербальная и невербальная коммуникации взаимно дополняют друг друга. Принудительная дипломатия во многом зависит от контекста, и все вышеназванные ком­поненты не обязательны, они в каждом случае могут из­меняться. Но все время используется такой коммуника­тивный компонент, как принудительная угроза,

предложение уступок и переубеждений. И поскольку это защитная стратегия, она использует все возможные юри­дические средства международного права. Именно они также являются важнейшим элементом переубеждения оппонента.

МЕЖКУЛЬТУРНАЯ КОММУНИКАЦИЯ

У каждой культуры своя логика, свое представление о мире. То, что значимо в одной культуре, может быть не­существенным в другой. Поэтому важно всегда с уваже­нием смотреть на своего партнера с иной культурой. Он действительно другой, и это его право. Ваше уважение к нему состоит не только в заинтересованности, но и в зна­нии некоторых особенностей жизни его страны. У нас да­же могут быть разные приоритеты в еде, одежде и т.п. К примеру, посмотрим на различия в толковании времени и пространства в разных культурах.

Время.

Если западная культура четко измеряет время и опоздание, например, рассматривается как провинность (вспомним "Точность - вежливость королей"), то у ара­бов, в Латинской Америке и в некоторых странах Азии опоздание никого не удивит. Более того, если вы хотите, чтобы с вами имели дело достаточно серьезно, вам необ­ходимо потратить какое-то время на произвольные (риту­альные) беседы. Мало того, вы не должны проявлять пос­пешность, так как может возникнуть культурный конфликт: "Арабы рассматривают питье кофе и разгово­ры как "делание чего-то", в то время как американцы смотрят на это как на пустую трату времени" [452, р. 9]. Соответственно арабы рассматривают точные сроки как личную обиду. Или зфиопы смотрят на то, что делается долго, как на очень престижное дело: чем дольше, тем, соответственно, лучше.

Пространство.

Латиноамериканец и европеец в обыч­ной обстановке разговаривают на разном расстоянии [245]. Попробуйте теперь поставить их рядом. По мере

того, как латиноамериканец будет стараться оказаться на привычном для него расстоянии, у европейца может воз­никнуть ощущение вторжения в его личное пространс­тво. Он тут же постарается отодвинуться. В ответ латино­американец постарается приблизиться вновь, что с точки зрения европейца будет воспринято как проявление аг­рессии.

Американец, выходя во двор в Латинской Америке, чувствует себя замурованным, ведь у него на родине во дворах нет даже ограды.

Дж. Буш и М. Горбачев встречались в 1989 году не на чьей-либо территории, а на военных кораблях, находя­щихся вблизи Мальты, что вносило определенную рас­крепощенность в отношениях, каждый находился вне привычной обстановки и вне зависимости от условностей той или иной стороны.

Соответственно различные культуры используют раз­личную невербальную коммуникацию. Например, в рамках "черной" культуры Америки считается невоспитанным смотреть прямо в глаза учителю. Существуют также раз­личные варианты проявления обиды: особенной поход­кой, особым движением глаз. В то же время человек иной культуры даже не заметит этого.

Различные взгляды у разных народов и на иерархичес­кие отношения. Китай и Япония их очень уважают, тогда как американцы стремятся продемонстрировать равенс­тво. Кстати, американские инструкции даже требуют, чтобы американцы фотографировались с представителя­ми Азии только сидя, чтобы не было видно их домини­рования по росту.

Западные бизнесмены стараются вести свои перегово­ры в конфиденциальной атмосфере, с глазу на глаз. В араб­ской культуре в помещении присутствуют другие люди, и на вашу просьбу поговорить в иной обстановке араб лишь приблизит к вам свою голову [316]. Противоречия таких разных представлений легко может приводить к

конфликту.

Имеется и различие во взглядах на ценности. Можно привести такой пример [452]. Вы плывете на корабле с

женой, ребенком и матерью. Корабль начал тонуть. Вы в состоянии помочь только одному человеку. Кто это бу­дет? В западной культуре 60% спасут ребенка, 40% — же­ну. И никто не спасет мать. В восточной культуре 100% спасут свою мать. Это потому, что считается: у тебя всег­да будет возможность жениться еще раз, вновь иметь де­тей, но никогда у тебя не будет другой матери. Кстати, украинское обращение к матери на "вы" тоже, наверное, имеет особое происхождение.

Реально культура дает нам множество возможностей для построения личности. Если добавить сюда и различие в языке, то перед нами предстанут различные картины мира. У нас так много различий, что это парадоксальным образом сближает нас. Культуры также изменяются и на протяжении столетий, часто делая для нас непонятными даже книги, написанные несколько столетий назад на языке, который мы знаем.

Для разъяснения культуры 18 века в России, напри­мер, много сделал Ю.М. Лотман. Вначале он использовал материал "Евгения Онегина" А.С. Пушкина [168, 181]. А потом создал своеобразную энциклопедию дворянской культуры того времени [169]. Прочитав ее, имеешь уже иное представление о том, что в действительности озна­чала дуэль или какая-нибудь карточная игра, упомянутая в тексте. Соответственно совсем иначе раскрывается для нас средневековье как культура со своими особенными параметрами хорошо/плохо и тому подобное [80, 81, 132, 133, 152, 388, 462]. Тоталитарная культура тоже имела свои любимые (и особенные) время, пространство, геро­ев и врагов [270]. Вообще ни один человек сегодня не мо­жет ограничиться рамками одной культуры, иначе от не­го закроется весь мир.

Различные культуры имеют разные правила обмена ин­формацией. Представитель восточной культуры, которая более закрыта, может принимать решение достаточно долго, как это делают, например, японцы или китайцы. У японцев, кстати, есть еще одна любопытная особенность, которая часто вводит многих бизнесменов в заблуждение, они принципиально не могут сказать категорически

"нет". Тщательно придумывая всевозможные учтивые обороты, они постараются даже не возражать, что в рам­ках их культуры рассматривалось бы как невежливость.

Кстати, прогнозы предполагаемой войны американ­ский исследователь С. Хантингтон делает именно на гра­ницах цивилизации. Он считает, что следующая война будет войной цивилизаций, культур. На сегодня из всех культур только японска