Темная сторона белого платья

«Если у тебя есть выбор, не выходи за француза», — поучала я молодую коллегу, которая никак не могла определиться с двумя кандидатами на ее руку и сердце. Она послушалась и вышла за грека. У меня выбора не было — у меня была полуторагодовалая дочь, которая без конца говорила «па-па» с ударением — для верности — на оба слога и перекатывала букву «р» по нёбу, как леденец.

С подругами было просто: узнав, что в кольце не бриллианты и даже не белое золото, они тут же забыли о предложении и вернулись к мыслям о серьезном. С мамой дело обстояло сложнее. Она казалась очень довольной моим решением растить ребенка одной, поддерживать с Гийомом дружеские отношения, но продолжать искать ответственного, состоявшегося мужчину на роль спутника жизни. Я побаивалась ее реакции, поэтому решила закамуфлировать новость.

— М-м-м… какие вкусные баклажаны! Что ты туда положила? Провансальские травы? Чудесно. Надо к ним привыкать, похоже, мы все теперь будем бывать в Провансе чаще.

И я выставила вперед палец с кольцом. Сестра вскочила, схватила мою руку, вывернула ее в разные стороны и закудахтала:

— А-а! Кольцо!! Он сделал тебе предложение, да? А как? Когда?? Где?? А музыка какая играла? А на колено вставал? Почему не вставал?

Мама потрясенно молчала, натянув на лицо неестественную улыбку.

— Я пока ничего не ответила, — поспешила добавить я. — Потом, это все равно будет не скоро: столько документов собрать надо. Может, нам еще и разрешения на брак не дадут…

Морщинка, пролегшая между маминых бровей, постепенно разгладилась. Если ничего толком непонятно, то можно пока не переживать. Но ухо надо держать востро.

* * *

От привычки жить в сослагательном наклонении, появившейся за время мытарств с визой, оказалось не так-то просто избавиться. Она оставляла большой простор для маневров. Можно было пребывать в статусе «помолвлена», но не давать окончательной отставки давнишним кавалерам; можно было с полным правом разглядывать не только свадебные журналы, но и симпатичных незнакомцев на вечеринках; можно было хвастаться обручальным кольцом и не терять расположения засидевшихся в девках подружек. Ведь кольцо как бы ненастоящее, а свадьба еще вилами по воде писана.

— Если Гийому через неделю из Нанта пришлют свидетельство о рождении…

— Если посольство вовремя сделает разрешение на брак…

— Если Гийом сможет приехать, чтобы легализовать его в МИДе…

— Если в загсе позволят подать документы без его присутствия…

— Если ему сделают хотя бы двукратную визу…

— Если найдутся подходящие даты в августе…

Интрига зрела всю весну, все лето. За эти месяцы я превратилась в машину по добыванию нужных бумажек.

И на каждом шагу мне давали понять, что я иду по неверной дороге. Буквально на моих глазах апостиль подорожал с трехсот рублей до полутора тысяч — в пять раз по сравнению с двукратным повышением цен на другие бумажные услуги архива загса. «А что вы хотите, — развела руками сотрудница, когда я спросила ее, почему такая несправедливость по отношению к нуждающимся в апостиле, — государству нужны деньги, и в первую очередь оно заставит раскошелиться тех, кто собирается его покинуть. Под каким-либо предлогом. Вам для регистрации брака документ апостилировать?»

Общаться между собой не хотели не только разные инстанции, но даже разные отделы посольства: все русские документы пришлось сначала переводить с русского на французский и нотариально заверять, а затем выданные посольством бумажки переводить с французского на русский, и так в каждый заинтересованный отдел. Оригинал (500 рублей), апостиль (1500 рублей), перевод (два листа, каждый по 1200 рублей), нотариальное заверение каждого (каждого!) листа (500 рублей), итого подготовить один документ к подаче в посольство получалось около шести тысяч. А их надо было подавать три…

* * *

Собираясь замуж за иностранца, нужно сразу приготовить себя к неприятностям, которые сулит положение «чужой среди чужих, чужой среди своих». Теперь с обеих сторон к вам будут относиться плохо. Родное государство будет считать вас перебежчиком: оно вложило в ваше развитие столько бюджетных денег, столько наработок в области образования, а вы, став наконец ценным кадром для экономики, везете все это приданое за рубеж, тратить накопленные знания на благо врагов! Есть на что обидеться. Принимающая сторона будет считать вас бездарью, которая приедет плевать в потолок, просить бесплатного жилья и растрачивать деньги из социальных фондов, которых и на своих нищих не хватает. Есть за что вас ненавидеть. В случае если вы не собираетесь покидать страну, а, напротив, мечтаете перевезти к себе вторую половину, отношение к вам никак не изменится, стороны только обменяются причинами острой нелюбви к вам. И обе бюрократические машины — отпускающего и принимающего государства — на каждом этапе дадут вам прочувствовать каждой клеточкой, как ошиблись вы в своем жизненном выборе.

Разглядывая исподлобья своих товарок по несчастью в унылых приемных разных инстанций, я вынуждена была признать, что замуж за иностранцев выходят не самые лучшие представительницы нации. Как правило, это худощавые девушки в мышиного цвета водолазках, часто со сросшимися бровями. Оно и немудрено: в калейдоскопе кабинетов, которые нужно пройти, собирая бумаги для брака, не то что брови выщипывать — зубы чистить забудешь. На просиженных в очередях завтраках и обедах сбросишь десяток килограммов, а одеваться от тоски и беготни станешь исключительно в практичные, немаркие цвета.

Я понимала, что мне предстоит пройти семь кругов ада, чтобы доказать всем — и в первую очередь самой себе — силу и искренность наших чувств… Но доказывая их бюрократам, я совсем не была в них уверена. Я просто отключила мозг, превратилась в функцию, машинально ездила за нужными бумагами и отмечала их галочкой в длинном списке, занимавшем две страницы органайзера. Пока однажды не дошла до пункта «Покупка свадебного платья».

* * *

Нет, конечно, я потихоньку примеряла свадебные платья — но как-то на бегу, не всерьез. Когда сеанс эпиляции кончался на полчаса раньше обычного. Или когда в поисках детских ботинок натыкалась на свадебный салон. Или когда до рабочей встречи оставалось пятнадцать минут, а по соседству с назначенным местом вдруг оказалась витрина с манекенами невест. Если в этот момент звонил телефон и кто-то спрашивал, где я и что делаю, то я сдавленным от корсета голосом говорила, что брожу по торговому центру или сижу в очереди. Сказать вслух, чем я на самом деле занимаюсь, значило бы разоблачить многомесячные недомолвки и поставить саму себя перед фактом, что свадьба все-таки состоится. И еще — насмерть обидеть лучшую подругу, ведь мы с детства мечтали, как будем вместе выбирать свадебные платья.

Поняв, что вытянуть меня из адской воронки приемных, загсов, паспортных столов, архивов, нотариальных контор и редакций не получится, Инна изо всех сил помогала мне дистанционно: в свободное от кормления и пеленания ребенка время она смотрела по цифровому каналу американскую передачу Say Yes to the Dress ^[28] и примеряла на мою фотографию разные фасоны платьев в онлайн-симуляторе.

«С твоими бедрами и грудью тебе непременно нужно платье-русалка», — заявила она в одной из вечерних скайп-бесед. И я честно съездила в три салона специально за платьями в обтяж ку с юбкой, расклешенной от колен. «Может, поискать платье в Париже?» И я честно отсмотрела первые десять ссылок из французского Гугла на запрос robe de mariée paris ^[29] . «Мать, ты что, по-настоящему собираешься замуж?!» И я честно не знала, что ей ответить. Конкретика взяла меня в ежовые рукавицы, когда выяснилось, что по закону нотариально заверенная копия документа действительна только в течение трех месяцев. Так что в случае, если я буду сомневаться и тянуть с точной датой, это влетит нашей будущей семье в копеечку. В тот же день я заказала в ателье платье, которое померила самым первым, но, засомневавшись, что первое может быть лучшим, отложила решение на долгих два месяца. После такой суммы предоплаты назад пути не было.

* * *

Заложник своего логически скроенного ума, я всему и всегда ищу объяснение. Реакция Б есть следствие причины А, глупость Г вытекает из необходимости В. Это помогает справляться с бессильной злобой, которая заявляет о себе чавкающими ощущениями в области желудка — там живут две затянувшиеся, но не исчезнувшие стрессовые язвы, чуткие индикаторы моего душевного настроя. Например, я ужасно злилась, когда перед взлетом и посадкой стюардессы просили открыть иллюминаторы. Кьяра, как назло, обожала закрывать их шторкой и на попытки поднять ее оглашала салон самолета истеричным воплем. — Почему их обязательно надо держать открытыми? — раздраженно спрашивала я стюардесс разных авиакомпаний.

— Техника безопасности, — пожимали плечами они.

— Что может быть опасного в закрытой шторке?? — злилась я еще больше. Ничего опаснее моей орущей дочери я представить не могла.

— Мадам/госпожа/фрау/женщина! Откройте, пожалуйста, иллюминатор, — следовал твердый ответ.

Я годами таила злобу на стюардесс и, едва они скрывались в проходе, позволяла Кьяре опускать шторку обратно, пока кто-то не объяснил мне, что в случае аварии сквозь открытые иллюминаторы спасатели смогут видеть, что происходит в салоне. А не говорят этого, чтобы не беспокоить впечатлительных пассажиров мыслями о возможной авиакатастрофе. Теперь я сама поднимаю шторку при первом же сигнале к снижению — я хочу, чтобы в случае чего нас спасли!

Чтобы не озвереть от бюрократических мытарств, я и каждой добытой бумажке старалась найти объяснение.

Почти всегда это удавалось. В требованиях сторон действительно не было ничего сверхъестественного. Просто, поскольку наша свадьба должна была отвечать законам двух стран, документов надо было принести в два раза больше. Мой лояльный мозг не справился только с одной процедурой — легализацией выданного посольством разрешения на брак в российском МИДе.

Уже сам факт того, что действительность бумаги за подписью и печатью консула надо где-то подтверждать, умалял значимость дипмиссии. Но еще страннее было то, что подавать документ на легализацию должен непременно иностранец, чье имя упомянуто в документе. Хотя это разрешение на его брак со МНОЙ, о чем большими буквами сообщалось в первой строке. Абсурд ситуации ставил меня в тупик. Чтобы прилететь, Гийому надо было не просто испросить отпуск и найти лишние триста евро на билет, но и получить визу. А для этого мне надо было сделать ему частное приглашение, то самое, которое «в теории делается месяц, а на практике два». А нотариально заверенные копии всех документов, нужных для свадьбы, действительны строго три месяца. Полный цейтнот. Полный абсурд.

Я несколько раз звонила в приемную отдела легализации и задавала один и тот же вопрос: неужели нет способа обойтись без личного присутствия иностранца, воспользовавшись, например, нотариально заверенной доверенностью на мое имя? На другом конце провода сидел один и тот же мужчина, который каждый раз усталым, но вежливым голосом отвечал, что нет, нельзя. Иностранец должен сам прийти и тем самым выразить желание легализовать документ.

— Вдруг его потом по этому документу женят без его ведома, — выдвигал гипотезы чиновник.

— Но разве это не проблема загса — выяснять, по собственной ли воле он женится? — взывала я к его логике.

На другом конце повисала тяжелая пауза.

— Никогда не лишне удостовериться.

Техника безопасности. А не объясняют, чтобы не вводить граждан в искус преступить закон там, где они еще сами не додумались его преступить.

Ради сорока секунд присутствия Гийом прилетел второй раз за лето, истратив деньги, отложенные на приличный свадебный костюм. Специалист по тайм-менеджменту, я и из этого его визита решила выжать максимум. И говоря максимум, я не имею в виду пикник в Коломенском.

* * *

Чистая любовь во Франции в обязательном порядке регулируется брачным договором — таков закон. Французы, которым лень его составлять, выбирают один из четырех стандартных контрактов. Мы решили составить свой текст договора, который учитывал бы разницу наших финансовых стратегий: Гийом собирался стать миллионером через два года, делая ставки в виртуальном казино, я же подумывала об умиротворенном, пусть и далеком, будущем рантье, живущего на проценты со своих сбережений. Несколько вечеров мы сводили воедино наши представления о безоблачной семейной жизни — считали, мечтали, ругались, проклинали тот день, когда встретились, и признавались друг другу в потаенных страхах. Наконец мы сошлись на основных положениях, дело стало только за тем, чтобы их описать витиеватым юридическим языком. Внутри меня как раз скопилось вдохновение, готовое выплеснуться на бумагу линиями прекрасно скомбинированных печатных знаков. Я подошла к делу с дотошностью, ставшей частью моей натуры за время отношений с французом: изучила юридическую сторону вопроса, скачала несколько текстов типовых договоров, разбила наши возможные претензии друг к другу на категории. Два листа, тютелька в тютельку, — столько занимал регламент нашей будущей супружеской жизни после того, как я сократила все избыточные, на мой редакторский взгляд, формулировки юридических текстов. Я так увлеклась, что сожалела, что в контракте нельзя описать очередность загрузки стиральной машины и количество еженедельных признаний в любви. Публицистический пыл жестко ограничивали рамки закона, которые наказывали закреплять брачным контрактом только имущественные права и обязанности.

И вот с блистательным текстом в корпусе флэшки мы торжественно вошли в нотариальную контору дымным августовским днем 2010 года. Когда мои друзья узнают, что приезжает Гийом, они закупают гречку и сахар: его визиты мистическим образом совпадают с природными катаклизмами вроде сорокаградусных морозов, ураганов, града размером с куриное яйцо или — на этот раз — пятидесятиградусной жары. Москва задыхалась от лесных пожаров, поэтому лицо секретарши нотариальной конторы было скрыто под аптечной маской.

Помня весь пройденный по инстанциям путь, мы были готовы к разного рода препятствиям. Но трудности начались даже раньше, чем мы увидели нотариуса: секретарша категорически отказалась вставлять флэш-карту в компьютер — на этот счет у нее имелись «внятные инструкции». Сама она внятно их объяснить не смогла, но Гийом предположил, что информатический карантин призван защитить базу данных от заражения вирусами. Гийом видел врагов повсюду и мог объяснить самые идиотские требования служб безопасности.

Сорок минут мы метались в дыму и поту в поисках копировального бюро, где могли бы распечатать драгоценный файл с черновиком брачного договора. В итоге пришлось все-таки заложить многокилометровый крюк до дома и распечатывать его на домашнем принтере.

Через два часа, уже не торжественно, а довольно обреченно, мы сидели в кабинете первого помощника нотариуса — следующей иерархической ступени на лестнице, ведущей к кабинету самого нотариуса. Кьяра ползала по нам, как шимпанзе, орошая пол, стены и стулья липким персиковым соком из пакетика. Дама выслушала нашу непростую историю и углубилась в чтение договора.

— Каждый из вас хочет иметь собственные средства, но при этом вести общий банковский счет?

Я вздохнула. Этот вопрос в разных формулировках она задавала уже в третий раз.

— Именно так. Мы хотим иметь общие деньги на семейные нужды и личные деньги на личные нужды, чтобы не отчитываться каждый раз друг перед другом за свои траты.

— Какие такие личные нужды, например? — поинтересовалась помощница нотариуса.

— Что она говорит? — Гийом дернул меня за рукав, требуя перевода.

— Например, купить платье или — кто знает? — гоночную машину, — объяснила я, отмахиваясь от Гийома, хотя ему, говоря по справедливости, объяснения были нужнее, чем помощнице нотариуса.

— А из общего бюджета платье купить нельзя? — удивилась она.

— Платье можно, а вот гоночную машину… И потом, вот если он захочет сделать мне подарок, не из общих же денег он его будет покупать, — попыталась я воздействовать на ее женское начало.

Дама на пару секунд задумалась.

— Хмм… мне надо обсудить это с мужем. И как вы собираетесь высчитывать личную долю?

— Пока мы договорились оставлять себе на карманные расходы четверть общего заработка, деленную на два. Кьяра, перестань, пожалуйста, мять листочки, там же что-то написано.

— Осторожно, там где-то в стопке лежит завещание! — Помощник нотариуса побледнела, пока я расправляла вырванный у Кьяры листок. — Слава богу, всего лишь копия. Уфф! Так как вы говорите, четверть общего заработка, деленную на два?

— Что она говорит? — допытывался Гийом.

— Ну да, будущий муж пока получает больше меня, и он предложил, чтобы по-честному, каждому брать равную сумму на личные расходы. То есть мы сливаем доходы в общий котел, а именно на семейный банковский счет, — я сопровождала объяснение медленными, внятными жестами, и оно напоминало любительский сурдоперевод, — берем от общей суммы четверть и делим ее пополам. Все просто!

Помощник нотариуса скептически отложила ручку. Ее губы сложились в гримасу, которая у людей менее уважаемых профессий называется «куриная попка».

— Никак не могу понять, зачем такие сложности. Деньги либо общие, либо частные, зачем изобретать велосипед!

— У нас разные инвестиционные стратегии, — сказала я, а затем, повернувшись к Гийому, перевела: — Она не понимает, зачем нам нужны деньги на личные расходы.

— Ну как же! Чтобы иметь потребительскую свободу! — воскликнул Гийом. В его стране слово «свобода» должно было бы сразу снять все вопросы.

— Я примерно так ей объяснила. Кьяра, ну она же грязная, ножка стула! Теперь она спрашивает, как мы собираемся высчитывать долю личных средств из общих.

— О, это очень просто, — воспрянул Гийом и быстро зачирикал ручкой по перевернутому черновику договора. — Сумма на личные расходы высчитывается ежемесячно по формуле λ= y(а+в):2, где λ≥1, а y <1.

— Он говорит, — обратилась я к помощнице нотариуса, — что сумма личных расходов рассчитывается каждый месяц по формуле «альфа равно игрек, умноженный на сумму наших заработков, деленный на два», где игрек всегда меньше единицы, а альфа…

— Стоп! — всплеснула руками помощница нотариуса. — Стоп! Я приняла соломоново решение: приходите утром, а я доработаю ваш договор и перепишу его человеческим языком. Вроде бы я в общих чертах поняла, чего вы хотите.

Я обиженно поджала губы. Мне кажется — нет, я абсолютно уверена, что язык, которым был написан наш договор, был самым человеческим из всех существующих юридических наречий.

Мы уныло побрели домой сквозь почти нулевую видимость с почти нулевой надеждой подписать договор завтра.

* * *

Несмотря на опасения относительно того, как точно помощнице нотариуса удалось понять нюансы нашего брачного договора, утром мы перечитали готовый текст и изъявили скорейшее желание его подписать. Осталась формальность — торжественное зачитывание договора обоим супругам. В нашем случае эта простая процедура, занимающая обычно не больше пяти минут, усложнялась необходимостью присутствия переводчика, который должен был дублировать каждый пункт договора Гийому.

Подготовившаяся ко всему, я набрала номер ближайшего агентства переводов, с которым договорилась накануне («Только пускай переводчик захватит с собой диплом на всякий случай». — «Не волнуйтесь, мы с этой нотариальной конторой давно работаем, там наших сотрудников в лицо знают».) И через пять минут сутулая девушка в роговых очках появилась на пороге кабинета.

— Ваш диплом, пожалуйста, — попросила помощница нотариуса, явно не знавшая девушку в лицо.

— Э-э-э, а я его с собой не взяла, — промямлила та. Помощница нотариуса грозно посмотрела на меня.

— Я предупреждала, — пожала я плечами.

— Ну и как же я должна убедиться, что вы действительно переводчица?

— Я часто работаю с вашей коллегой из седьмого кабинета, у нее есть копия моего диплома, — принялась оправдываться переводчица.

— Только Мария Геннадиевна уже ушла, закрыла кабинет и до понедельника ее не будет. — Дама тут же развеяла надежду на скорый исход дела. — Придется вам сходить за дипломом.

— Хорошо, я съезжу сейчас за ним домой, — покорно вздохнула девушка, сгребая со стула свою необъятную сумку.

— А вы далеко живете? — спросила помощник нотариуса.

— В Химках.

— О нет! — воскликнула я. — Никаких Химок! Мы и так тут второй день сидим, а в понедельник будущий муж уезжает. Давайте уже как-нибудь поскорее закончим.

— Даже не знаю, что делать, — задумчиво произнесла помощница нотариуса. — Если только будущие супруги согласны, чтобы мы поверили девушке на слово…

— Мы согласны! — Я дернула за рукав ничего не понимающего Гийома. Тот послушно кивнул.

Польщенная доверием, переводчица опустила сумку на стул, оправила вязаную жилетку и встала в центре кабинета, готовая исполнить свой профессиональный долг. Мы уселись поудобнее, девушка набрала в легкие воздуха, открыла рот… и мы ничего не поняли. Гавкающие звуки, вырывающиеся оттуда, не имели ничего общего с английским языком, на который мы рассчитывали.

— Зыс сабджект из э квесшн оф негосиэйшн, — декламировала она с тем убийственным акцентом, который, словно хна в волосы, въедается в язык славян и не вытравливается оттуда никакими фонетическими упражнениями.

Гийом водил пальцем по строчкам и кидал на меня испуганные взгляды. Они не укрылись от помощницы нотариуса. Она на минуточку вышла и вернулась в сопровождении мощной, колоритной женщины, похожей на атаманшу из старого фильма про Снежную королеву.

— Дамы и господа, позвольте представиться: нотариус города Москва Людмила Григорьевна Веленова, — объявила она, и в кабинете явственно послышались фанфары. — Мне стало известно, что зачитывание брачного договора здесь происходит с нарушением законодательных норм Российской Федерации. Вы же гражданин Франции, как я понимаю? — обратилась она к Гийому.

Мы с переводчицей одновременно перевели: она — громко и на английском, я — тихо на французском. Гийом, обведя нас взглядом, на всякий случай ответил: «Йес!», «Оуи!» и «Да!».

— А текст вам почему-то переводят на английский, — победоносно протрубила нотариус.

— Позвольте, — вступилась я, — я специально звонила сюда заранее, чтобы узнать, необходимо ли переводить текст на родной язык будущего мужа, и мне ответили, что можно на любой, которым он владеет. Гийом, покажи, что ты владеешь английским! — Я больно ткнула Гийома в плечо.

— Да-да, я по несколько раз на дню разговариваю с клиентами-англичанами, у меня есть сертификат TOEFL ^[30] , и вообще раньше мы с Дарьей общались только на английском! — затараторил Гийом, честно глядя в глаза атаманше.

Не знаю, поняла ли нотариус дословно все сказанное или просто не хотела признаться в том, что не поняла ничего, но она благостно кивнула, разрешив продолжать читку.

* * *

Через полтора часа мы — я, Гийом, нотариус и переводчица — торжественно расписались на трех экземплярах.

— А апостиль куда будут ставить? — спросила я между делом, рассматривая исписанный с двух сторон мелким кеглем листок формата А4, пока Гийом усаживал Кьяру в коляску.

— Подошьют бумажку, — так же между делом ответила помощница нотариуса, которая уже погрузилась в изучение дела о наследстве. — Ой! — вдруг подпрыгнула она. — Так что же вы сразу не сказали, что вам под апостиль это надо? На этот случай у нотариуса совсем другая подпись!

— По-моему, это очевидно: раз муж — иностранец, все документы, связанные с браком, подлежат апостилированию, — сказала я, удивленная тем, что у нотариуса имеется целый комплект росписей на разные случаи жизни.

— Придется снова распечатать договоры и всем четверым переподписать, — горько вздохнула помощница нотариуса. — А что, переводчица уже ушла?

Я скрежетнула зубами. Спасибо, о Провидение, твой месседж понят: мы совершаем роковую ошибку, и ты уже не знаешь, какой знак подать, чтобы это предотвратить. Но пожалуйста, будь так любезно, позволь нам наконец совершить эту ошибку, потому что чем больше препятствий вырастает у меня на пути, тем меньше я думаю о том, что делаю, — я просто иду напролом. Возможно, если ты не будешь так упорствовать в посылании знаков, мы и сами разбежимся через пару месяцев. Но если ты будешь продолжать в том же духе, есть риск, что мы останемся вместе на всю жизнь просто из чувства противоречия.

Благо агентство переводов располагалось через двор. Дым сгустился до состояния молока, и мы двигались на ощупь. Переводчица, увидев меня на пороге, сначала испугалась, но потом, узнав, что я не буду вдалбливать ей английскую грамматику с помощью тяжелой папки с документами, а требую только ее роспись, принялась благодарить. Несмотря на роговые очки, она реально смотрела на вещи и понимала, что мало помогла Гийому уловить суть нашего брачного договора.

* * *

Через день я сидела в очередной очереди с блаженной улыбкой. Прикрепить заветный штамп апостиля к брачному договору было последним этапом перед заносом документов в посольство. Вот, кажется, и финишная прямая:

два с половиной месяца хождения по мукам близятся к концу. Подошла моя очередь: в состоянии дзен я просунула договор под стекло. Девушка по ту сторону стекла углубилась в чтение. Ее лицо было непроницаемо. Совершенно неподвижно. Когда видишь такое выражение лица, начинаешь думать о самом худшем. Я уговаривала себя, что опасаться нечего, я в кои-то веки нигде и ни в чем не нарушила закон, но все равно занервничала. Начала присматриваться к замытым пятнам на совести: кто знает, какое из них разглядит девушка по ту сторону стекла?.. Две страницы мелким шрифтом — достаточно, чтобы сгрызть один за другим все ногти и расковырять губы до крови.

— Мы не можем принять у вас этот документ, — сказала девушка в конце концов.

— Что вам не понятно? Пункт про личную долю общего бюджета? — спросила я, доедая ноготь на мизинце правой руки.

— Да нет, я не про содержание. Вы разве не видите: тут же герб на титульном листе. — И она ткнула пальцем в двуглавого орла, парящего над словами «Брачный договор».

— И что, герб не тот? — в ужасе переспросила я. — Не Российской Федерации?!

— Именно что ее, Российской Федерации, — вступил в диалог ее коллега. — Бумаги с гербом не подлежат апостилированию.

Я тупо переводила взгляд с одного на другую и затем на договор. Мне казалось, что мне говорят примерно следующее: «Документы на бумаге белого цвета мы не принимаем, поэтому вы должны перепечатать то же самое на бумаге в фиолетовый ромбик, и тогда мы их примем».

— Почему?! — вопросила я не столько чиновников в окошке, сколько высшие силы.

— По закону Российской Федерации, — отрапортовала девушка.

— А нормальный человек может знать про закон с гербом?!

— Вы, может, и не можете, но нотариус должен, — пожал плечами мужчина. — Вы, наверно, забыли ему сказать, что это на апостиль.

— Да она даже подпись специальную, под апостиль, поставила!

Парень с девушкой переглянулись.

— Вы уверены, что это настоящий нотариус? — понизив голос, спросил чиновник. — Вы его свидетельство видели?

Я облизнула губы. Сейчас выяснится, что бумага получена у «черного нотариуса», она недействительна, я вовлечена в преступный сговор, меня пригласят выступать свидетелем по уголовному делу, я стану невыездной на все время судебного процесса, потом меня же признают виновной и дадут условный срок. А с такой строкой в биографии мне, конечно, уже никогда — совсем-совсем никогда — не дадут никаких виз.

Я нерешительно кивнула.

— Ну, скажите спасибо вашему нотариусу, придется вам еще раз к нам наведаться.

Мне очень не понравилась эта фраза. В ней был угрожающий подсмысл. Я забрала у девушки договор и быстро покинула отдел апостилирования, чувствуя на спине подозрительные взгляды.

* * *

О да, я сказала нотариусу спасибо. Это было самое длинное, развернутое, экспрессивное «спасибо», которое я когда-либо кому-либо говорила. Эпитетов ему добавило то, что помощница нотариуса пыталась взять с меня тысячу двести рублей за выдачу дубликата договора на бумаге без герба, но, видимо испугавшись моих сочных благодарственных речей, все же выдала его бесплатно. Теперь мы с Гийомом, кажется, почти женаты, если не сказать уже разведены. По крайней мере, общая собственность у нас поделена, пусть и на бумаге.

«А русские в нашем роду были?»

Гастон и Марион Мийе — прекрасные чистокровные французы из Саиса, скучного городка неподалеку от Пиренеев, где двухэтажные домики подпирают друг друга глухими стенами, где машины редко разгоняются до пятидесяти километров в час и где слыхом не слыхивали о засилье эмигрантов. По вечерам Гастон читает «Франс суар», по воскресеньям засыпает полуденным сном под трансляцию мессы по второму каналу, пока Марион гремит сковородами на кухне. Иными словами, они ничем не заслужили того, чтобы однажды их старшая дочь объявила о помолвке с темнокожим уроженцем Таити. От шока у Марион начался тик на левом глазу, а у Гастона на несколько дней отказала правая рука. На свадьбе, где переливчатый французский шансон был щедро разбавлен завываниями под аккомпанемент тамтамов, они сидели со скорбными лицами.

Самое неприятное случилось через пару лет, когда средняя дочь заявила, что тоже собирается замуж за таитянца, только с другой части острова — китайской. Левый глаз Марион тогда перестал видеть вблизи, а у Гастона случился микроинфаркт. С горя была даже прощена и вновь приближена к дому старшая дочь, которая уже ходила беременной.

Все надежды четы Мийе сосредоточились на младшем сыне Жане. И он не подвел. Ну то есть почти не подвел: его невеста была родом из Эльзаса, который Франции то принадлежит, то нет. И еще она очень медленно говорила, как свойственно жителям этой сомнительной области, ведь французский для них не совсем родной. Но на фоне ее свояков Беатрис была для четы Мийе настоящей отрадой. Она хотя бы была европеоидной расы.

Гастон и Марион Мийе отстенали свое насчет разжижения французской крови. Они коротали пенсию, разглядывая фотографии разноцветных внуков, и думали, что на их век потрясения уже закончились. Пока однажды их белый внук Гийом не позвонил им с «радостной» новостью: он женится на русской.

Страшно представить, что отнялось у бабушки и лопнуло у дедушки при этом известии, а родственники мне не говорят.

Русские — это пострашнее таитянцев. Хотя у них, как и у французов, светлая кожа, круглые глаза и выступающий нос, внутри они совершенно другие. Их европейский вид сбивает с толку, усыпляет бдительность. А между тем никогда не знаешь, чего от них ждать — танцев вприсядку или ядерной войны.

Так, возможно, думали несчастные Гастон и Марион Мийе, когда арендованная нами машина заруливала в их маленький дворик. А возможно, они думали совсем о другом: о том, что курица не пропеклась, или о том, что по телевизору как раз начинается футбольный матч. И еще о том, что в их доме давно не было маленьких детей.

* * *

— Приготовься: основа бабушкиной кухни — сливочное масло, — шепнул Гийом, когда мы, распаковав чемоданы, спускались к ужину. Он не преувеличивал: сначала в тарелку лилось масло, а потом в образовавшуюся лужицу падали стручки горошка или кружки моркови. Здесь, в Саисе, время замерло на стадии развития гастрономического маркетинга, предшествующей появлению волшебного концепта «био».

«Био» — это аналог слова «спа» в мире продуктов питания. Как и «спа», эти три буквы в три раза увеличивают стоимость товара без видимых причин. Нежное европейское общество так запугано нитратами, пестицидами и ГМО, что убедить его в необходимости переплачивать за «био» продовольственному лобби не составило труда. Воткните в яблоко зубочистку с написанным от руки словом «био», взвинтите цену — и за пятнадцать минут лоток расхватают.

Как и «спа», маркировка «био» начинает распространяться на смежные области — туалетную бумагу, бумажные платочки, одноразовую посуду, средства для уборки дома. Отдавать предпочтение «био» модно — это социальный акт, отличающий достойного члена общества от безответственного, незрелого выходца из стран третьего мира.

«Это био!» — представляет тетя Бриджит гору запеченной картошки. И понятно, что мои робкие потуги доказать, что я не ем картошку, должны вдребезги разбиться об это слово.

«Это же био!» — всплескивает руками будущая свекровь Беатрис, когда я тихонько перекладываю несладкий тыквенный торт в тарелку Гийома.

«Это стопроцентный био», — заговорщески сверкая глазами, говорит кузина Стефани, если я отказываюсь есть слишком натурально запеченного поросенка. — Когда я его выбирала, он еще радостно хрюкал».

Пришлось потратить немало сил, чтобы убедить родственников Гийома, что на меня, дитя варварского народа, не знакомого с экономией воды и раздельным сбором мусора, заклинание «био!» не действует. Они все равно иногда вставляют его в речь и выжидательно смотрят на меня, проверяя, не стала ли я подверженной биогипнозу за годы, проведенные в их стране.

Зато Гийом — легкая мишень для зомбирования. После визитов к родственникам он неделю не может прийти в себя и ищет слово «био» на всех упаковках. В такие дни я стараюсь не отправлять его в магазин, иначе это влетает в копеечку. Однажды после поездки к бабушке в Эльзас он принес из магазина куриное филе одной дорогой марки. Было чему удивиться: обычно Гийом покупает продукты под собственной маркой супермаркета, ведь они почти вдвое дешевле. Мне в свое время долгим молчаливым сопротивлением пришлось отстаивать любовь к йогуртам «Активия» («Ну и что, что йогурты «Монопри» отдают мылом? Они же стоят на шестьдесят центов меньше!»). И вдруг нате — марочная курица! В ответ на мой удивленный взгляд он изрек: «Тут я хотя бы уверен, что она росла на приволье».

Надо ли говорить, что, когда я приношу с рынка овощи, Гийом уточняет, проверила ли я сертификат происхождения и точно ли они не из Испании (потому что еще до печального инцидента с соей испанская продукция была известна во Франции как сильнонитратная). Чай он выбирает непременно со значком commerce équitable, подтверждающим, что на производстве не использовался труд несовершеннолетних, рабочие жили в домах с душем и питались трижды в день. И поскольку с возрастом гены побеждают юношеское легкомыслие, он все чаще подумывает ввязаться в чисто парижскую авантюру под названием panier biologique — «биологическая корзина», которую я про себя называю «кот в мешке». Суть ее в том, что истосковавшиеся по природе жители столицы платят шестьсот евро в год, чтобы раз в неделю забирать в биоларьке большой бумажный пакет, полный овощей и фруктов с фермерских полей. Заказать конкретные виды плодов нельзя — в корзину кладут то, что выросло в сезон. Поэтому, как правило, коренной парижанин не представляет, что делать с тремя четвертями ее содержимого. Даже парижанин новообращенный, который провел детство среди виноградных лоз и початков маиса и отравился столичным воздухом только в студенческие годы, звонит бабушке и сбивчиво описывает ей «странную штуку бурмалинового цвета», чтобы понять, рецепты с каким ключевым словом искать в Интернете. Помню, как подруга Гийома Оливия, нависая над выложенными из бумажного пакета овощами, испуганно шептала:

— Не знаю, что это такое, но почти наверняка капуста.

— По-моему, ничего общего с капустой, — заметил Гийом, оглядев букет синеватых черенков.

— О-о, ты не знаешь, как она изворотлива, эта капуста! — воскликнула Оливия.

За год, что она подписана на биологическую корзину, она успела убедиться в коварстве этого овоща, который мимикрировал то под траву, то под грибы, то под патиссоны. Теперь на всякий случай она называла «капустой» все, что пока не прошло идентификацию по видеосвязи с дядей-огородником.

* * *