Обещанное, которого ждали два года

Синяк, что разливался по моей левой щеке, был того же насыщенно-синего цвета, что и платье, в котором мне предстоит послезавтра идти на свадьбу Себастьяна и Анаис. Чем синее он становился, тем больше я сомневалась, что предстоит. Перед глазами плыли черные пятна, голова гудела, к горлу подкатывал ком из самых недр желудка. Я выпила еще пять пилюль арники и упала обратно на влажные простыни — в Провансе стояла обычная для июля жара в тридцать шесть градусов…

Из моей биографии нельзя выкинуть тот факт, что в десятилетнем возрасте для меня не было лучшего развлечения, чем качаться на ветру, обхватив всем телом верхушку двадцатиметровой ели, что росла прямо за забором дачного участка. Поэтому приглашение в парк развлечений, где надо карабкаться по стволам, скакать по сучкам и перебираться с дерева на дерево по корявым веткам, я восприняла с неприличным для взрослого человека энтузиазмом.

Парк «Аубре» устроен в лесу, в пятидесяти километрах севернее Тулона. Между вековыми кедрами на высоте двадцати — тридцати метров проложены полосы препятствий. От ствола к стволу тянутся канаты и веревочные дорожки, скользкие бревенчатые мостики и подвешенные на веревках бочки, по которым нужно пройти. Иногда между платформами, закрепленными на стволах, приходится летать на тарзанке или скользить вниз с бешеной скоростью, будучи подвешенным на карабине к металлическому тросу. В парк регулярно выезжают спасатели — отлеплять от дерева кого-то, кто заложил слишком крутой вираж на тарзанке, снимать с платформы пораженного приступом боязни высоты, вытаскивать запутавшегося дошкольника из веревочной клетки или клаустрофоба — из качающейся бочки.

Но этого мы, конечно, не знали, когда солнечным субботним утром сворачивали на проселочную дорогу между виноградниками, следуя указателям на «Аубре». На парковке рядком стояли школьные автобусы, и это окончательно усыпило бдительность.

После регистрации нам раздали снаряжение — «штанишки» из плотных ремней, с которым пристрочены два троса с карабинами на концах. Карабины нужно цеплять за страховочные канаты, протянутые вдоль трассы. Главное правило, которое нам долго, настойчиво и на разных языках повторял инструктор, гласило: «Никогда не отцеплять оба троса одновременно». Один обязательно должен быть пристегнут на случай, если земное притяжение все-таки победит. Поняв, что эти тросики — единственная страховка на высоте тридцати метров, мы принялись недоверчиво вертеть их в руках. «Каждый из них выдерживает вес в десять тонн, не волнуйтесь, — успокаивал аниматор. — Если что, я внизу, я вас поймаю». Ха-ха! Мы криво улыбнулись.

Чтобы посетители на верхотуре не позабыли заветы безопасности, на каждом страховочном тросе — цветные пометки: желтая означает цеплять первый трос, оранжевая — второй. После пятнадцатиминутного инструктажа и пробной полосы препятствий, которую семилетние дети преодолели быстрее взрослых (последние долго сопоставляли цвета на тросах и очередность их цепляния), наша группа из двадцати человек бросилась покорять первую — зеленую — трассу. Страх прошел уже к третьей платформе, ведь надо было думать о стольких вещах одновременно: не забыть перекинуть тросы, причем обязательно один за другим, поддерживать дыхание в нужном ритме, продумать последовательность перемещения рук и ног, не потерять равновесия и, главное, не перепутать тирольен восходящий с нисходящим. Тирольен — это металлический трос, протянутый от платформы к платформе, за него цепляется карабин, и человек либо под собственной тяжестью скатывается вниз, либо на руках подтягивает себя вверх.

Я успешно преодолела две трассы — зеленую и красную. Детство с его елками осталось далеко, и, отвыкшая от подобных нагрузок, я едва волочила ноги к последней — черной — полосе препятствий. Видя мой измученный вид, инструктор предложил немного отдохнуть, спустившись на гигантском тирольене. «Сто метров свободного парения, — живописал он, размахивая руками. — Просто цепляете карабин и сигаете вниз». Я взобралась на платформу, откуда «сигали вниз» другие уставшие, дождалась своей очереди и прицепила карабин. «Только не забудьте затормозить, когда увидите над головой оранжевый канат», — прокричал юноша последние наставления, когда я уже отталкивалась ногами от платформы.

Лечу. С дикой скоростью. Сквозь густую, хлесткую крону. Под ногами — пропасть глубиной в пятиэтажный дом. В мозгу пульсирует только одна мысль: чтобы затормозить, придется коснуться этого раскаленного, визжащего от натуги металлического шнура над головой. Вот, кажется, и оранжевый канат — сигнал к торможению. Вжжжжиииик! Мои худшие предчувствия оказались бледной пародией на ту жгучую боль, что пронзила ладони, едва я коснулась ими тирольена. Кажется, я даже почуяла запас жареного мяса. Запах собственных жареных ладо ней. Впрочем, это было последнее, что я почувствовала: страховочные матрасы мало смягчили удар, и ствол векового кедра встретил меня с распростертыми объятиями.

…Вокруг меня образовался кружок из сочувствующих младших школьников. Они трогали мою подрагивающую от рыданий спину ладошками и удовлетворенно сообщали друг другу, что я цела. Я не могла дать отпор их любопытству: каждый поворот головы отзывался звоном в ушах, ключицу саднило и шея отказывалась поворачиваться в заданном направлении.

В травмпункте сказали, что переломов нет, и даже обещали, что до свадьбы заживет. Вот тут-то ужас произошедшего дошел до меня в полном объеме — свадьба-то через два дня! Я рыдала всю дорогу домой уже не от боли, а от обиды: как же так, я ведь даже платье специально купила, и туфли в цвет, и бижутерию!

— Ничего, — успокаивал Гийом, осторожно поворачивая мою левую щеку к свету, — ты так на Горбачева похожа. Только пятно чуть сползло.

Хорошо, что у каждого народа есть своя панацея. У американцев это аспирин, у вьетнамцев — бальзам «Звездочка», у эфиопов — толченые кофейные зерна. Поскольку тетя Гийома по маминой линии — фармацевт, в этой семье в панацеях знают толк. Гомеопатические таблетки арники, которые французы пьют от всего, как мы — активированный уголь или ношпу, сотворили чудо: щека, шея и ключица за полтора дня обрели классическую форму и цвет.

Директор парка, справляясь по телефону о моем самочувствии, напомнил, что я так и не прошла черную трассу, а ведь это входит в стоимость билета. Пригласил поскорее заехать и пройти. Я хотела было сказать, что шутка несмешная, но на всякий случай удержалась: Гийом постоянно говорит мне, что я не понимаю нюансов французского юмора.

* * *

Мы опоздали в церковь по двум причинам. Во-первых, палатка не помещалась в багажник древнего «ситроена». Палатка — это утрамбованный в брезентовую сумку четырехкомнатный дом; в разложенном состоянии он в два раза больше «ситроена», на крутом бедре которого даже стикер «2CV» — две лошадиных силы — смотрится как невыполнимое рекламное обещание. Во-вторых, нас подвела переводная печать. Это только в инструкции все выглядит просто: намочил, приложил, провел утюгом, отлепил пленочку — и на тебе футболка с принтом! А на деле пришлось дважды ездить в супермаркет (двадцать километров туда-обратно) за новыми футболками. Где-то между двумя поездками нужные футболки в магазине кончились. Так что полквартета у нас будут одеты в синее, полквартета — в бирюзовое. Хотелось бы сказать, что русская свадьба ничем не отличается от свадьбы в Провансе, но, по правде говоря, на русские свадьбы я даже опаздываю по менее поэтическим причинам. Церковь была вся украшена маленькими букетиками — сестры жениха вчера легли спать очень поздно. И снились им секаторы, ленты и непослушный флердоранж. Я восхищалась убранством исподлобья, потому что люди вокруг повторяли за священником слова молитвы, смиренно опустив головы. Уже сорок минут мы вставали и садились по команде коротко стриженного молодого человека в белом стихаре с золотыми обшлагами. Я на правах ортодокса в католическом храме вставала через раз — вроде как мы ветви одной религии, но имеются принципиальные разногласия. Себастьян первым из пяти школьных друзей решил связать себя узами Гименея. Оставшиеся холостяки пообещали, что не позволят новобрачным скучать в этот день. Церковь была единственным местом, где они удержались от розыгрышей.

* * *

После церемонии толпа в триста человек, рассредоточившись по маленьким машинкам с выпученными фарами, переместилась в поместье родителей жениха — огороженный кусочек наиклассической Франции размером в несколько гектаров, с небольшим виноградником, домашней часовней, теннисным кортом, ослиной фермой и шале, увитым вьюнком. Тема свадьбы (а у настоящих французских свадебных торжеств обязательно есть темы) — сказочные персонажи: повсюду висели акварели с изображением фей и магов, дети носили прозрачные крылышки за спиной, столы были названы в честь мифических обитателей леса, а у туалета лежали две внушительные энциклопедии фантастических существ. От этого очередь двигалась очень медленно, и острых ситуаций было бы не избежать, если бы некоторые ожидающие, зачитавшись, не забывали, зачем пришли. На лужайке гостей ждали аперитив и легкие закуски. А посреди лужайки росла шелковица. Ее бархатно-черные ягодки, разбросанные на траве и нещадно давимые каблуками гостей, занимали меня больше, чем тарталетки с фуа-гра и шпажки с креветками в кисло-сладком соусе. Я мечтала выковыривать их из травы, пачкая пальцы, и набивать ими рот, как в детстве в Болгарии, но в чужом саду на глазах трехсот наряженных гостей мне оставалось только мечтать. Тем более что под деревом гости усаживались для групповых фото: друзья родителей жениха, школьные товарищи невесты, коллеги родителей невесты и так далее. Отметившись в официальной фотохронике, гости бежали фотографироваться с осликами, которые, испуганные количеством народа, сгрудились в центре своего загона и держали круговую оборону. Можно представить, как будет веселиться фотограф во время проявки: вот жених и невеста в окружении ближайших родственников, а вот примерно такая же композиция, только вокруг новобрачных стоят ослы.

Не я одна страдала от необходимости соблюдать торжественный протокол. Дети — все, кто уже научился ходить самостоятельно, — тоскливо слонялись у бассейна; им так хотелось освободиться от тесных платьев и кусачих костюмчиков и нырнуть в эту волшебно-голубую воду! Хозяева как будто нарочно разбросали вокруг маски с аквалангами, мячики, нарукавники и пенопластовые палки. Но маленькие гости проявляли чудеса выдержки: сказано, что до десяти вечера ты фея, значит, фея, а никакая не русалка! Французские дети вообще очень дисциплинированные. Они с малолетства ходят с родителями в рестораны и смирно раскрашивают раскраски на протяжении ужина. Одновременно с «папа-мама» они выучивают весь вокабуляр вежливости от простейших «спасибо-пожалуйста» до вычурных «буду рад видеть вас завтра». Им никогда не надевают на выход удобные ползунки и универсальные комбинезоны — только парадные костюмы из «взрослых» материалов. Значение слова liberté они узнают только после совершеннолетия.

* * *

Тарталетки были съедены, ослики ослеплены вспышками, настало время переходить к праздничной трапезе. Смену декораций предварял концерт — презентация футболок (тех самых, из-за которых мы опоздали на венчание): на них нанесены портреты друзей жениха и самого жениха в образе отвязных рокеров. Такой последний привет из холостой жизни. Распорядитель ужина уже устал охранять настроенные инструменты от детей, которые особенно интересовались ударной установкой.

— Бабуля, любимая, эту песню я посвящаю тебе! — выкрикнул Себастьян, и басы грянули I’m a legend из репертуара «Металлики».

На втором куплете микрофон отключился, что, безусловно, спасло бабушку от назревающего инфаркта, а гостей — от голодных обмороков. Под белыми шатрами уже плыли ароматы горячего, и всем надоело изображать из себя непогрешимых сказочных персонажей.

 

Согласно списку рассадки гостей мы сидели за столом «Лепреконы» вместе с четой гидроинженеров, виноделом и его пассией и двумя бродячими музыкантами. Не «феи», не «русалки», даже не «единороги»… Лепреконы — это малопривлекательные существа, одержимые жаждой наживы. Нас с Гийомом, возможно, и трудно заподозрить в бескорыстии, но наши соседи, особенно музыканты, точно попали за этот стол по ошибке.

Мое участие в застольной беседе смело можно было назвать номинальным: у французов есть такой странный сленг, когда слоги слова меняются местами, а учебник французского, где все слоги на своем месте и грамматика разжевана с помощью стрелочек и таблиц, я еще не дочитала и до половины. Я вспоминала таблицы сослагательного наклонения и скучающе разглядывала приглашенных. Подле жениха с невестой устроился человек в спортивном костюме. На левом плече майки с логотипом «Пума» в лучах прожекторов блистал какой-то массивный страз. «Ух, какой провинциальный модник, — думаю я. — Постойте, да это же не страз, это брошка в виде католического крестика». Если бы не этот опознавательный знак, узнать кюре, сменившего торжественную церковную униформу на мирской кэжуал, было бы невозможно. Посещать все свадьбы в своем небольшом приходе — его приятная обязанность, но летом она превращается в утомительную работу. Хоть вся молодежь и сбежала от сельских радостей в окрестности Парижа, жениться она непременно приезжает в отчий дом, так удачно расположенный вблизи Лазурного Берега.

 

Чем глубже ночь и медленнее танцы, тем громче заговорщицкий шепот: друзья готовили молодым «сюрприз», который начнет их первую брачную ночь смехом и теплыми словами в адрес приглашенных. Я, однако, со скепсисом отнеслась к идее впятером забиться под супружеское ложе и выскочить оттуда с воплями «Поздравляем!», когда новобрачные перейдут от предварительных ласк к существу первой брачной ночи. Но Гийом снова обвинил меня в непонимании французского чувства юмора. И правда, французский юмор лично мне оставляет простор для размышлений. У них есть, например, популярные комедийные спектакли про семейную чету: там у обоих супругов любовники. И сделано это не для того, чтобы увеличить комический потенциал сюжета, а для того, чтобы история семейной жизни выглядела правдоподобной. Это никому не кажется возмутительным или грустным.

Похоже, молодые заподозрили что-то неладное, потому что в половине четвертого утра папа жениха объявил, что новоиспеченная чета отбыла ночевать в отель.

Погрустневшие друзья допили одну из десятилитровых бутылок вина, которую винодел Матьё изготовил специально для серебряной годовщины свадьбы Себастьяна и Анаис. Сроки выдержки теперь мало кого интересовали, даже самого Матьё. От досады холостяки полночи ныряли в бассейн, не снимая костюмов, гиканьем пугали и без того пуганых ослов, а потом спали до полудня в палаточном городке, заблаговременно разбитом позади теннисного корта. Свадьба в Провансе редко длится меньше двух дней и собирает количество гостей, во много раз превышающее количество спальных мест в доме, даже если этот дом смело можно назвать замком.

* * *

Утром костюмы и платья сменились демократичными шортами и сарафанами, дети наконец дорвались до бассейна, а я — до шелковицы. Гости доели остатки угощения, вплоть до вафелек с фруктового салата, но расходиться не спешили. Видно, какой-то обязательный пункт свадебной программы еще не выполнен. Едва на стоянку въехал автомобиль молодоженов, гости разразились улюлюканьем. Себастьяна, не успевшего толком припарковаться, пятеро дюжих молодцев вытащили из-за руля и поволокли к бассейну. Он даже не сопротивлялся, будто ждал дружеской мести за свой ночной побег. Вслед за ним в бассейне очутилась невеста, которая дала «похитителям» достойный, но не достаточный отпор, желая сохранить остатки вчерашней укладки, и попавшаяся под руку сестра жениха. Бросание в бассейн — это у них вроде нашей драки, поняла я.

Мы допивали остатки второй десятилитровой бутыли вина, когда чей-то голос громко вопросил расслабленных гостей:

— Кто запихнул копну сена в машину жениха?!

Недоуменный шепот, смешки, и все взгляды обернулись в нашу сторону. Гийом с невозмутимым видом покачивал на руках дочку.

— Хорошо быть молодым отцом, — тихо сказал он мне. — Это снимает столько вопросов.

И пока гости искали глазами другого подозреваемого, я незаметно вытащила сухую травинку, застрявшую в его манжетной пуговице.