Почему мы никак не построим «правильный» капитализм.

(Генезис русского буржуазного человека)

 

Теория Гумилёва действительно универсальна. Опираясь на нее, мы можем по-новому посмотреть не только на политику или идеологию, но и на экономику. Зададимся вопросом, почему у нас до сих пор не может развиться «нормальный» капитализм? Сегодня мы переживаем вторую не очень удачную попытку. Первая была предпринята во второй половине XIX – начале XX вв. и закончилась, как известно антибуржуазным переворотом 1917 года.

Сегодняшние неудачи в деле построения «светлого капиталистического завтра» обычно объясняются засильем прозападных олигархов, сырьевым перекосом в экономике, коррупцией, криминалом, недостаточной поддержкой малого и среднего бизнеса и т. п. Обо всем этом уже много говорилось и писалось. Однако, все это причины лежащие на поверхности. Даже не причины, а следствия. Если же посмотреть на данную проблему с точки зрения теории этногенеза, т. е. посмотреть в корень, то ответ прост. Мы с вами к «правильному» капитализму просто не готовы. Ни сто лет назад, ни сегодня. И вряд ли будем когда-нибудь готовы, даже при самых благоприятных политических обстоятельствах. Именно – к «развитому капитализму» западного типа. Ну, а то, что у нас называют диким капитализмом и олигархократией, это вовсе не капитализм, это – обыкновенный колониальный грабеж. Результат антинациональных гайдаро-чубайсовских «реформ», которые следует рассматривать как насильственный исторический зигзаг.

Заметим в скобках, что в этнологическом смысле таким же историческим зигзагом, но уже планетарного масштаба, является весь современный наднациональный финансовый капитализм. И между этими двумя зигзагами – российским и глобалистским – прямая связь: грабеж России есть часть грабежа общемирового… Однако, это уже отдельная тема, выходящая за рамки нашего исследования.

Но возникает вопрос: почему мы не готовы к капитализму? (То есть – не к финансовому капитализму (этот поезд не наш, и он давно ушел), а даже к обыкновенному – торгово-промышленному?) А не готовы мы потому, что в современной России, для его построения все еще недостает необходимого человеческого материала. Другими словами, в составе русского этноса до сих пор нет достаточного количества людей буржуазного типа – аккуратных и предприимчивых индивидуалистов-накопителей, разносчиков капитализма. «Либеральных» рвачей, для которых Россия – колониальный объект для грабежа, немало; доморощенных бандитов и мошенников от бизнеса еще больше, а законопослушных и добропорядочных русских бюргеров все еще не хватает. Именно законопослушных и добропорядочных русских кулаков, как мелких, так и крупных. То есть, не хватает людей с определенным, буржуазным стереотипом поведения, с определенной ментальностью. Таких, считающих каждую копейку, монотонных людей-конторщиков, которые засыпают с мыслью о делании денег и просыпаются с мыслью о делании денег. И у которых самый большой праздник в жизни – когда они заключают удачную сделку. Причем не обязательно на большие деньги, можно и на «три копейки», главное, чтобы был прибыток. И можно было поставить еще одного «слоника на комод».

Но почему же таких людей нет в достаточном количестве? Здесь несколько причин, в том числе известных задолго до появления теории Гумилёва. Во-первых, это – географический (природно-климатический) фактор. О нем мы уже говорили. В отличие от Европы, в России крайне неблагоприятный холодный климат и малоплодородные земли. Отсюда низкая урожайность и, следовательно, очень небольшой прибавочный продукт (который и должен идти на развитие торговли и предпринимательства). Поэтому в течение многих веков государство было вынуждено прибегать к жестокому внеэкономическому принуждению, в том числе крепостничеству. Это было необходимо, главным образом, для обеспечения обороноспособности страны находящейся в окружении враждебных соседей.

Геополитическое положение России так же было долгое время неблагоприятным. В отличие от Европы, которая представляет собой большой полуостров, защищённый с трёх сторон морем, Россия вплоть до XVIII – XIX вв. не имела естественных границ: морей, непроходимых гор, пустынь. Это было открытое поле, переходящее на севере в лес. России постоянно угрожали с трёх сторон – запада, юга, юго-востока. Поэтому, для того чтобы просто выжить и не быть убитым или угнанным в рабство, русский человек должен был терпеть гнёт государства и отдавать ему порой последнюю копейку. Почти весь прибавочный продукт шёл на государственные и военные нужды. А если добавить к этому огромную территорию, редкое население, отсутствие нормальных дорог и невозможность (до XVIII в.) заниматься самой выгодной, морской торговлей, то получается совсем невеселая экономическая картина. Какое уж там накопление капитала и развитие товарно-денежных отношений. Как говориться не до жиру…

Все эти природные особенности России давно заметили и описали русские историки XIX века, особенно Ключевский. (Сегодня географический фактор возвращен в науку школой Л. В. Милова.) Однако о другом важнейшем факторе – возрастном – они даже не помышляли. Первым его научно обосновал Л. Н. Гумилёв. Поэтому, отвечая на вопрос, почему у нас не хватает людей буржуазного типа, надо добавить – возраст не позволяет. Сначала нужно войти в инерционную фазу…

В Европе «буржуазный человек» начинает набирать силу в XV – XVI веках, в фазе надлома (а где-то и раньше – итальянские торговые республики). Учитывая благоприятные природно-климатические и геополитические условия европейского полуострова, что давало возможность развивать крупнооптовую морскую торговлю, буржуазный тип там, хотя и не без борьбы (протестанты), начинает доминировать уже в XVII веке. Тогда-то европейский суперэтнос и вступает в фазу инерции, по сути – буржуазную и практическибезрелигиозную фазу. Европа «рыцарская» окончательно превращается в Европу «торгашескую». Христианскую религию вытесняет религия денег. (сначала – кальвинизм и его отростки)

Сам Гумилёв о буржуазной сути инерционной фазы прямо не говорил, но вывод напрашивается сам собой. И в Древнем Риме и в Византии и в других цивилизациях древности торговля и предпринимательство, дающие импульс капитализации общества и распространению частной собственности, активно развивались именно в этой, сытой и «человеколюбивой» фазе. И рабство этому совсем не мешало.

Другое дело, что из-за географических отличий («Суша – Море») древний капитализм на Западе и Востоке был разным. В Греции, Риме и в поздней Византии – олигархическим, ростовщическим, транснациональным (в масштабе Древнего мира). В Китае, Индии, на мусульманском Востоке – государственным, национальным. В Средиземноморье – более «развитым» (банковский процент, «делание денег из денег»). В странах Азии – менее развитым, не таким хищническим, спекулятивно-ростовщическим. Ну и понятное дело, что все это имело место до наступления эпохи мировых колониальных империй, НТР, всеобщей урбанизации и т. п.

И здесь надо подчеркнуть, что генезис капитализма на западе евразийского континента в различные исторические периоды имел одну важную особенность. По наблюдению Гумилёва, именно в этом регионе чаще возникали и проявляли высокую активность «народы-торгаши», которые обладали одним общим признаком – «высокой степенью метисации». Это значит, что люди активного буржуазного типа (не мещане, а пробивные и изворотливые дельцы) размножались и проявляли себя не где-нибудь, а в зонах этнических контактов. В тесной Европе и в Средиземноморье таких зон было гораздо больше, чем в континентальной Азии, где зонами контактов были в основном отдельные участки караванных путей. Такими зонами на западе являлись: восточный берег Средиземного моря (в древности – финикийцы, евреи и др.); низовья Рейна (фризы и др.); Север Италии (флорентийцы, венецианцы); Андалусия, Южная Италия.

Если заглянуть в историографию капитализма, то мы обнаруживаем два подхода: по М. Веберу капитализм вышел из протестантизма («протестантская этика»), по В. Зомбарту – из иудаизма («еврейский процент»). По компетентному мнению профессора В. Ю. Катасонова, и тот и другой были правы. Но корни уходят еще глубже: древние евреи прошли первую школу капитализма еще в Вавилонском плену (VI в. до н. э.), ну а в сам Вавилон древний ростовщический капитализм пришел из Шумерского царства.

Если посмотреть на генезис древнего капитализма под углом зрения теории этногенеза, то все сходится – и Шумер, и Вавилон, и, затем, Палестина, в древности были не только перекрестками торговых путей, но и зонами активных этнических контактов.

Гумилёв писал: «В акматической фазе, а еще больше в фазе надлома они (торгаши) живут за счет раздоров, пользуясь покровительством правителей. Но постепенно они набирают силу и производят второй переход – к инерционной фазе, наиболее для них удобной…

XVI – XVIII вв. «остывание» романо-германского суперэтноса идет быстро. Пассионарии уезжают в колонии и либо гибнут там, либо возвращаются больными. Особи гармоничные упорно работают дома, на своих полях, в мастерских, канцеляриях… И тут-то место освобожденное пассионариями, занимают «торгаши» – флорентийские менялы, услужливые дипломаты, интриганы, авантюристы. Они местному этносу чужды, но именно поэтому крайне удобны для венценосцев, особенно тогда, когда у них вообще нет родины.

И вдруг им на благо Уатт строит паровую машину, и за этим следуют самые разнообразные технические усовершенствования. Города укрупняются, становятся полиэтничными. Человек начинает жить без связи со своим этносом, иногда поддерживая с ним только далекий контакт. Тут-то и проявляется «капиталистический дух» европейца…» Вот оно – коротко и ясно!

Добавим к этому, что бурную капитализацию Европы, и ее заокеанского продолжения – США, сильно подстегнуло еще одно важное обстоятельство – появление к началу XIX века общемировой банковской системы и начало формирования наднациональных структур мирового финансового капитала («Фининтерна»). И еще раз следует подчеркнуть, что начавшаяся в XIX веке НТР, подготовленная многими тысячелетиями развития науки и техники, удачно совпала по времени с самой благоприятной для роста техносферы европейской фазой инерции. (С начала XIX в. – паровой двигатель, затем электричество, двигатель внутреннего сгорания, и – пошло-поехало…)

А теперь проверим выводы Гумилёва на примере Древней Руси. Если сравнить Киевскую Русь в период ее расцвета с раннесредневековой Европой (X – нач. XII вв.), то мы увидим между ними очень большую разницу. Киевская Русь была гораздо богаче, цивилизованнее, буржуазнее тогдашней, еще полудикой Европы. Почему? Потому что восточнославянский этнос в X веке вступил в самую благоприятную для капитализации, т. е. накопления материальных и культурных ценностей, фазу инерции (этническая история славян начинается в I – II в. н. э.). Прибавим к этому сравнительно небольшую территорию Киевской Руси и удобное географическое положение для развития транзитной торговли – путь «из варяг в греки». И на этом пути мы наблюдаем две зоны этнических контактов: на севере – Новгород (немцы, скандинавы), на юге – Киев и территория Северного Причерноморья (греки, евреи и др.).

Скандинавы тогда называли Русь – «Страной городов». Городов, которые, будучи крупными торговыми центрами, поражали заезжих иностранцев своей красотой и богатством. У нас как-то забыли, что Киев считался третьим по значению и богатству городом в Европе после Константинополя и Кордовы. Продолжался этот экономический расцвет Киевской Руси до середины XII века, т. е. до фазы обскурации, после наступления которой, как мы знаем, вырождающийся восточнославянский этнос стал самораспадаться, сначала медленно, затем все быстрей. А у молодой Европы все было еще впереди…

 

Итак, главный герой фазы инерции (цивилизации) – человек буржуазного типа. (У западных ученых – «массовый человек».) Попробуем нарисовать его идеальный образ. Такой человек не обязательно – предприниматель. Чаше рядовой обыватель, который в массе своей и является питательной средой для развития капитализма. Например, в Европе (XX в.) – это представитель среднего класса «с домиком и садиком». Его главное отличие от человека традиционного заключается в том, что он руководствуется в своей жизни исключительно материальными, денежными интересами. Духовные ценности для него – пустая абстракция. В Бога буржуазный человек не верит, а если и посещает церковь, то только потому, что это полезно для «дела», ну и, вообще, – «так положено» (протестанты).

Человек с буржуазным стереотипом поведения – это эмоционально пассивный, трудолюбивый накопитель денег, который все время считает прибытки-убытки. Он очень расчетлив, даже жаден. Любит судиться «за три копейки». Не любит бедных родственников. Много детей не заводит, потому, что они мешают «жить для себя». В случае войны такой человек добровольцем на фронт не записывается, а если и идет по призыву, то риска избегает, на передний край не лезет. Помогать ближнему считает невыгодным, и свои частные интересы всегда ставит выше интересов коллектива. Поэтому буржуазный человек всегда за «демократию», «гражданское общество», и «свободу» (для себя, любимого). При этом он всегда законопослушен и очень не любит беспорядка, особенно, когда этот беспорядок граничит с анархией.

Выделим главное. Буржуазный человек – это принципиальный эгоист и сугубый материалист, верующий только в одну религию – религию денег.

Стопроцентный буржуазный человек – это такое потребляющее животное. Оно наделено разумом и поэтому потребляет по максимуму, отметая при этом все, что «не рационально» и мешает жить. Жить в свое удовольствие, то есть «цивилизованно». О том, что такое сверхпотребление убивает природу, это жадное и тупое существо нисколько не задумывается.

С точки зрения этногенеза, буржуазный человек – есть результат снижения пассионарного напряжения в этнической системе, но не до нуля, а до уровня ниже среднего. По классификации Гумилёва такому уровню пассионарности соответствует установка: «Стремление к благоустройству без риска для жизни» (см. приложение А). Ниже буржуазного человека – только «последний герой» из финальной фазы обскурации – паразит-субпассионарий.

В российском суперэтносе «буржуазный человек», с нетипичным стереотипом поведения выходит из тени и начинает размножаться (как и в Европе) в начале фазы надлома, в XIX веке; и набирает силу, как мы уже знаем, именно при антибуржуазном, социалистическом строе. Однако надо еще раз отметить, что наш русский буржуазный человек в большинстве своем еще не стал полностью и окончательно буржуазным. То есть не успел, как следует «цивилизоваться». Он еще довольно дикий, недоделанный – индивидуалист с остатками коллективизма. (В большинстве своем – это кулак, который легко может пришибить за сорванный с его грядки огурец. И который потом, в минуту душевной тревоги, может покаяться за свое жестокосердие и даже всплакнуть… Душа-то еще не вся выветрилась.) Но это дело времени – когда-нибудь и он «цивилизуется»… Это закон, который можно назвать законом буржуазного накопления. Накопления в этносе не капиталов, а людей с буржуазным, точнее – мелкобуржуазным стереотипом поведения.

Однако надо сразу оговориться, что, применяя этот закон, следует делать обязательную поправку на географические, геополитические и культурные особенности той или иной цивилизации, поскольку они накладывают определенный отпечаток на менталитет народа. Например, и евразийские, и азиатские цивилизации всегда отличались от западных более развитым коллективистским, общинным укладом. Повторим, что многие поведенческие стереотипы закрепляются на генном уровне и хранятся в глубинных слоях бессознательного – индивидуального и коллективного – в течение многих столетий. На уровне наследственной памяти. Поэтому, например, китайский буржуазный человек будет отличаться от мусульманского буржуазного человека. А оба они, в еще большей степени, – от европейского.

 

А теперь проследим историю развития русской буржуазии.

Первые буржуазные ростки появляются у нас в XVIII веке, но их совсем немного и они еще слабы. Петр I, как известно, ставил цель развить торговлю и предпринимательство, опираясь на русского купца. Он, например, приказал прорыть каналы на Васильевском острове, чтобы по ним, как в Голландии, купцы возили свой товар. Но ни купцов, ни покупателей в нужном количестве тогда не нашлось. Каналы зарыли. Демидовых в XVIII веке у нас оказалось совсем мало, да и те смогли развернуться по настоящему только после того, как стали дворянами и получили в распоряжение массу крепостных рабочих.

Историк Погодин так писал о наших дореформенных (до 1860-х гг.) предпринимателях: «У нас много толкуют о торговле, не обращая внимания на характер народа. Никогда торговля наша не сравнится с английскою, потому, что она не в духе народа … Купец у нас принаживет капитал, бросает торговлю и отказывается от оборотов, а живет себе спокойно процентами. У англичан напротив…».

К концу XVIII в. большинство среди крупного русского купечества составляли старообрядцы, которые, надо это подчеркнуть, всегда находились в непримиримой оппозиции к царской власти (вплоть до 1917 года!). И которые, в отличие от европейских капиталистов, пускали в оборот общинный капитал. Для притесняемых властью старообрядцев такое артельное предпринимательство было одним из способов выживания во враждебной среде.

Сегодня некоторые исследователи проводят прямые параллели между европейскими протестантами и русскими старообрядцами. Это неверно, так как протестанты – это целая группа народов, появившаяся в результате раскола европейского суперэтноса в фазе надлома, а старообрядцы – небольшой субэтнос, отколовшийся от русского этноса в фазе перегрева. Поэтому протестанты-индивидуалисты в бога уже не верили (по-настоящему), а старообрядцы-коллективисты – верили.

Надо подчеркнуть, что старое патриархальное и богобоязненное русское купечество ментально резко отличалось от своих европейских «коллег», поскольку старалось в своей предпринимательской деятельности руководствовалось неписанными, нравственными законами. Мошенничать, обманывать и уж тем более, заниматься откровенным грабежом, как это делали протестанты в колониях, у русских было не принято (как после этого в церковь идти?). При заключении сделки, как правило, обходились без юридических бумаг – достаточно было одного только «купеческого слова». Выставлять богатство напоказ считалось неприличным. Жили скромно. Большая часть доходов в патриархальных купеческих семьях направлялась не на «буржуазное потребление», а – в дело. Помимо того, немалые деньги шли «на спасение души» – т. е. на церковные вклады и благотворительность. Поэтому называть дореформенных русских купцов и промышленников «капиталистами» нельзя. Это были, не буржуа в западном смысле этого слова, а, можно сказать, – экономические традиционалисты. Хозяева. Именно такой тип старомосковского купца-хозяина, вышедшего их старообрядческой среды, выведен в замечательном романе И. С. Шмелева «Лето Господне».

Первыми по-настоящему крупными капиталистами XVIII – начала XIX века в России стали не представители «третьего сословия», как в Европе, а близкие к царскому двору дворяне-аристократы, которые сколотили огромные состояния, пользуясь государственной поддержкой и «административным ресурсом». Некоторым из них, например, удалось за бесценок «приватизировать» государственные металлургические заводы, заложенные еще Петром I. (Вам это ничего не напоминает?)

Только после «рыночных» реформ Александра II, во второй половине XIX века у нас, наконец, складывается слой доморощенных капиталистов не из дворян и немцев, а из старообрядцев и бывших кулаков. Но их сравнительно немного, и они ещё до конца неоформленные – одной ногой в патриархальной Руси, другой – в новой, капиталистической. Как писал философ Бердяев, русский купец-миллионер в глубине души все еще считал своё неправедно нажитое богатство грехом и в минуты раскаяния мечтал о монашестве или странничестве. Поэтому и церкви строил и благотворительностью занимался. Но это – лучшие. А не лучшие бежали от этого внутреннего противоречия в самодурство, разврат и безудержные пьяные загулы, которые устраивались с чисто русским размахом. Бывало пропьет такой «бизнесмен» с вечера тысячи, а на утро посылает приказчика в трактир за чаем и копеечными пирожками.

Наш ранний капиталист, выскочивший «из грязи в князи» был одновременно и разбойником, и кулаком-мироедом, и кающимся грешником. Он являл собой нечто среднее между законченным шулером Чичиковым (прародителем нынешних «либеральных рыночников») и совестливым купцом-меценатом Третьяковым…

Известно, что первые большие деньги обладают страшной магической силой. Редкий человек выдерживает искушение быстрым богатством и при этом не превращается в патологически жадного, тупого и свирепого зверя... Должно пройти какое-то время, чтобы первая жадность перегорела и превратилась в спокойную, размеренную жадность, и богатый человек мог иногда подумать о чем-нибудь другом кроме денег… Вообще, идеальное предпринимательство, по словам профессора Катасонова, – это не обогащение, а – служение. Служение не деньгам, а обществу. Но, увы, таких идеальных капиталистов при «развитом капитализме» не бывает. (Ну, разве что, – при «недоразвитом»…)

Начало капитализма всегда очень болезненно. У Маркса это называется периодом первоначального накопления. Однако повторим, у Маркса совсем другой подход – сначала экономика, а уже от нее – человек (общество, политика, идеология и т. д.). У Гумилёва – сначала человек, сформировавшийся в неповторимой географической и этнической среде, потом все остальное. То есть, согласно теории пассионарности, не экономика делает человека, а человек доминирующий в этносе в данный период – пассионарный, гармонично-буржуазный, субпассионарный или, иногда, «антисистемный» – делает и экономику, и политику и свою историю. На наш взгляд такой подход правильный, поскольку подтверждается самой жизнью. Хотя, разумеется, всегда есть диалектическая обратная связь – от экономики (политики) к человеку.

Большинство русского народа в начале XX в. выступает против «новых русских» капиталистов. Это объяснимо еще и психологически. Еще каких-то 40 – 50 лет назад все были одинаково бедные (с одной стороны помещики, с другой крестьяне, купцов мало), а после отмены крепостного права вдруг появляется целый слой богатеев из бывших мужиков. Конечно, бедному крестьянину становится обидно: не так давно он вместе с этим Ванькой по улице босиком бегал, а сегодня Иван Иваныч уже тысячи загребает и на него убогого плюет… Это – скороспелые капиталисты. Если же говорить о старых купеческих семьях, то в этой среде после буржуазных реформ 60 – 70-х гг. XIX в. происходит болезненная либеральная перестройка – от «домостроя» к «прогрессу». Как писал Погодин: «Московские купцы – это негодное поколение, переход от грубости, доброты, простоты к так называемой цивилизации». Происходит этот переход к «цивилизации» довольно быстро. Уже к концу XIX в. дети и внуки старорежимных купцов, пройдя через либеральное сито гимназий и университетов, забывают «заветы старины глубокой», отходят от Бога, и начинают приобщаться к «общечеловеческим ценностям». Русское купечество повторяет ошибки русского дворянства…

К началу XX в. напряженность в обществе нарастает. И не только классовая. По мере развития российского капитализма «либеральные», «рыночные» ценности входят в непримиримое противоречие с патриархальными, традиционными ценностями, несколько ослабшими, но по-прежнему преобладающими. В первую очередь это касается отношения русских людей к ростовщичеству и частной собственности на землю. (Развитый капитализм, повторим, – это процент.) Согласно традиционному, православному взгляду на мир все, что связано с банковским процентом, т. е. деланием денег «из ничего», – это грех. Причем такой, за который полагается отлучение от церкви! (Заметим в связи с этим, что когда сегодня многие наши буржуазные и не очень буржуазные люди, поддавшись психозу потребления, берут кредиты в банках, они должны четко осознавать, что это прямой грех. Не только банкира, но и клиента.) Во-вторых, согласно традиционному, русскому представлению о формах собственности, частная собственность на землю, есть страшная несправедливость. «Земля – Божья и государева, а так ничья», – испокон веков говорили в народе. Земля может быть отдана во владение (за службу), она может переходить по наследству, но продавать ее нельзя…

Финансова я реформа Александра II, кстати, недооцененная историками, одним махом перечеркивает традиционную русскую экономику. В 1860 г. учреждается Центробанк (который выпускает деньги). И сразу же «удивительным образом» денег в экономике начинает не хватать! Кредиты становятся дорогими. Банкиры-ростовщики радостно потирают руки: наконец-то настало их время!.. Стараниями близких ко двору «молодых реформаторов» (Штиглиц и пр.) экономика России быстрыми темпами превращается в рыночную … Да-да, все это, до боли знакомое, начиналось 150 лет назад, а по отдельным статьям и раньше.

Следующий этапом становится «проглобалистская» финансовая «реформа» Витте. В 1897 году Россия переходит на золотой стандарт… и моментально подсаживается на иглу золотых кредитов (Ротшильды). При действительно бурном развитии экономики: строительстве железных дорог, металлургических заводов и т. д. (активы), страна быстро погружается в долговую яму (пассивы – обязательства по долгам). В результате к 1907 году Россия выходит на первое место в мире по государственному долгу перед иностранными инвесторами, которые в большинстве отраслей захватывают более половины уставного капитала.

Таким образом, пятидесятилетний «капиталистический эксперимент» при кажущемся прогрессе доводит страну до экономического тупика, за которым должен последовать политический распад и потеря суверенитета! И эти чисто экономические противоречия накладываются на более серьезные противоречия ментального характера: большинство русского народа категорически не желает встраиваться в «рыночную экономику»! Именно поэтому буксует столыпинская фермерская реформа, поэтому государство насаждает капитализм сверху (в тяжелой промышленности), поэтому привлекаются европейские «инвесторы». И поэтому, подчеркнем, среди собственно российских капиталистов мы видим много нерусских: евреев, обрусевших немцев, кавказцев и других инородцев – за ними многовековой опыт банковского дела, предпринимательства и торговли. Они «буржуазнее» наших недоделанных «буржуазных человеков».

В. Розанов писал по этому поводу: «…право, русские напоминают собою каких-то арабов, странствующих по своей земле… И «при свете звезд поющих песни» (литература). Дело все не в русских руках». А если какой-нибудь русский вдруг бросает свои кочевья и решается взяться за «дело», то он тут же наталкивается на серьезную проблему: «Все работы и службы, уже заняты евреями или немцами; все практическое – расхватано ими. «Русского человека просто никуда не пускают» – аксиома улиц, контор, торговли»…

Преувеличение публициста? Возможно. (Розанов говорил о положении дел в Петербурге.) Но тенденция схвачена верно – вот тебе причина: «странствующих» и «поющих», а вот следствие: «не пускают»...

Повторим, что с точки зрения этногенеза одно из основных противоречий пореформенной эпохи заключалось в том, что капитализм в Россию уже пришел и настойчиво требовал своего развития, а подходящих для этого строя буржуазных людей у нас катастрофически не хватало. Поэтому, в отличие от Европы, где уже в фазе надлома «народы-торгаши» приобрели опору в лице расплодившейся местной буржуазии, – в России они такой питательной среды не нашли. Таким образом, у нас «народы-торгаши» оказались в двойной изоляции – социальной и этнической.

Это – первый этап развития капитализма в России, который закономерно заканчивается антибуржуазной революцией 1917 года и возвращением к привычному общинно-монархическому (советскому) укладу жизни.

Но… Но начало капитализации все-таки положено и процесс буржуазного накопления людей потихоньку пошел. Обратим внимание на эту динамику.

Второй этап развития капитализма в России приходится на советское время. Да-да, именно на советское. Первый, сталинский период – это тридцатилетняя задержка в развитии нашего буржуазного человека. В трудный для страны момент этот, тогда еще не очень многочисленный слой – в первую очередь кулачество и его отражение в партийной верхушке «правую оппозицию» – просто придавили и заставили работать на общее дело. Это было жестоко, но закономерно и необходимо – иначе бы не выжили. Это была плата за индустриализацию, которая материально и технологически обеспечила Победу 1945 года.

Но как только сталинская мобилизационная система уступила место более мягкой хрущовско-брежневской системе, буржуазный человек – уже городской кулак – быстро пришел в себя и стал набирать силу. Он пробился, как трава через старый асфальт. И социалистическое воспитание ничего не могло с этим поделать. Согласно теории этногенеза буржуазный человек не воспитывается – он таким рождается. И чем дальше, тем больше – до фазы обскурации. Можно сказать, что Хрущев, а затем Брежнев были востребованы в первую очередь именно этим слоем советских людей. Их очень ждали и они пришли.

Таким образом, массовое размножение буржуазного (мелкобуржуазного) человека происходит в эпоху позднего социализма, в 60 – 80-е гг. XX века. Получается, что период «развитого социализма» стал просто концом социализма сталинского типа и, одновременно, переходным этапом к новому укладу.

В это время в советском обществе происходит своего рода мелкобуржуазный ренессанс. Трудовой народ, настрадавшийся в мобилизационный период, наконец-то начинает жить «для себя». И весьма примечательно, что над слоем мещан-обывателей, которые становятся питательной почвой для будущего уклада, вновь появляется буржуазный авангард – оборотистые дельцы. Эти люди на одну зарплату уже не живут, они занимаются добыванием «нетрудовых доходов». В вечно нищей Центральной России их сравнительно немного, в крупных городах, особенно в столицах, и на юге РСФСР – уже немало. В национальных республиках, особенно на Кавказе, в Прибалтике, на Украине – еще больше. Это работники торговли, общепита, снабжения, сферы обслуживания, транспорта и др.

Весьма показательно, что в это время образ нового буржуазного человека проникает в литературу и на советский киноэкран. Сначала это явление осуждается, как в повести Шукшина «Энергичные люди», или «как бы осуждается», как в фильме «Берегись автомобиля» (там продавец-спекулянт кричит: «Почему я, человек с высшим образованием, должен таиться и изворачиваться!», а тесть ему говорит: «Тебя посадят, а ты не воруй!»). Потом уже не только не осуждается, но даже вызывает понимание, как в фильмах «Блондинка за углом», «Прохиндиада или бег на месте» и многих других. И ведь нельзя сказать, что эти образы не типичны и насильно навязываются «вредителями от искусства» неискушенным обывателям. Люди такого типа («умеющие жить») сплошь и рядом встречаются в реальной жизни. Более того, они становятся образцом для подражания для многих советских граждан, которые тоже хотят жить «хорошо» и «красиво»… «ну, как у них».

Спецслужбы Запада, в это время, конечно, работают, и очень хорошо работают, но дело в том, что ядовитые семена информационной войны падают на благодатную, уже подготовленную почву. Среди молодежи в это время все меньше встречается тех, кто хочет стать летчиком или конструктором, и все больше тех, кто мечтает о карьере завмага или снабженца. Конкурсы в торговые институты подскакивают до максимального предела. А работа за границей рассматривается, как счастливая возможность обогатиться за счет импортного дефицита…

К концу советской эпохи происходит смена вех: «романтики» уступают место «прагматикам». Это означает, что в конце фазы надлома уже появляются первые проблески грядущей фазы инерции...

К началу 80-х годов в СССР складывается высший слой подпольной буржуазии – цеховики, валютчики, крупные фарцовщики. Параллельно с этим, даже раньше, обуржуазивается большая часть партийной и хозяйственной номенклатуры, а так же верхний слой интеллигенции. При этом партийно-буржуазные верхи, и в первую очередь их прозападная часть, искусственно подстегивают естественно идущий снизу процесс «буржуазного накопления». Им не терпится. Будущие «перестройщики» и «реформаторы» почуяв добычу, уже сбились в стаю…

Вся эта новая советская буржуазия, мелкая и крупная, по-прежнему не составляет большинства в составе русского этноса – большинство русских традиционно работает на заводах, в колхозах, в конструкторских бюро; служит в армии и в других «государевых службах». Торгуют на базарах, в шашлычных, делают подпольный бизнес и занимаются «фарцовкой» в основном не русские, или русские с «высокой степенью метисации» – плоды этнических контактов с «народами-торгашами». Однако, если сравнить «буржуазные показатели» позднесоветского периода с периодом начала XX века (тогда 70 % составляли бедные и средние крестьяне и 10 % рабочие, кулаков немного), то количество буржуазных людей «на душу населения» в русских регионах заметно увеличивается. Особенно в крупных городах.

При этом новая буржуазия очень активна. В первую очередь – теневая и полуподпольная. Она пробивается наверх несмотря ни на какие ограничения советской системы, и к концу 80-х гг. уже представляет собой реальную силу. Опираясь на этот социальный слой – своего рода социально-классовую пятую колонну – так называемые демократы, составляющие главную, идейно-политическую пятую колонну, производят антикоммунистический переворот и, пользуясь поддержкой Запада, захватывают власть в августе 1991 года.

Таким образом, получается, что если большевики в 1917 г. сыграли на недовольстве бедных, то «демократы» – на недовольстве не бедных.

Это второй этап развития капитализма в России. Преждевременно (именно преждевременно!) оборванный либеральной революцией 1991 года.

 

Возникает вопрос: побеждает ли после переворота 1991 года буржуазный человек человека не буржуазного? Нет. Он заметно усиливается и даже начинает преобладать, но до конца не побеждает. Ибо революция 1991 года по своей внутренней классовой наполненности была не чисто буржуазной, а – полубуржуазной.

Второй вопрос: получает наш буржуазный человек (именно – наш) то, на что он рассчитывал на заре «перестройки»? Нет! Вместо «цивилизованного рынка», который наконец-то «даст заработать» энергичному и предприимчивому индивиду (не «совку»), он получает в 90-е годы даже не дикий капитализм, а какую-то социально-экономическую яму, наполненную всякими отбросами. И в этой сливной яме он уже много лет должен энергично барахтаться вместе со всеми, чтобы просто выжить. При этом наш недоделанный буржуазный человек зачастую вынужден нарушать и человеческие и божеские законы, потому, что сделать бизнес в такой яме и не преступить черту просто нельзя. Таковы правила игры (которые в «нулевые» несколько цивилизуются, но, по сути, остаются прежними). В итоге, «тридцать сортов колбасы» и голубая мечта советского мещанина – личный автомобиль, достаются слишком дорогой ценой. И для страны, и для него самого… (Заметим в связи с этим, что та эпидемия потребления, которая с «нулевых» годов охватила огромные массы «изголодавшегося» населения, в будущем еще ударит бумерангом по этим массам…)

Конечно, справедливости ради, надо отметить, что среди нынешних предпринимателей есть люди и с идейной составляющей: патриотичные и даже религиозные. Но таковых, у