В октябрьской революции 1917 Г. Произошло наложение двух процессов, которые долгое время шли параллельно: внутреннего (надлом) и внешнего (злодеи).

Большевики оседлали русский бунт, ужесточили его своим богоборчеством и ненавистью к исторической России, окрасив мужичью революцию сатанинскими черными красками…

 

Однако когда революционные бои закончились, и наступил период созидания, стране понадобились уже совсем другие люди. Потому что разрушать – это одно, а строить – совсем другое. Эти два начала очень редко могут совмещаться в одном человеке. Например, у Ленина это в какой-то степени совмещалось – он был и фанатичным революционером-ниспровергателем, и строителем нового общества. Хотя первое в нем, безусловно, преобладало над вторым (Показательно, что Ленин имел весьма «переусложненное» этническое происхождение: русско-немецко-шведско-еврейско-калмыцкое.) У Сталина же, напротив, явно преобладало практическое, созидательное начало. Революционером он был, конечно, не из последних, но отнюдь не ведущим. Зато правителем – выдающимся. (Показательно и то, что Сталин считал себя по национальности не грузином, а «русским грузинского происхождения».)

К середине 20-х годов стало ясно, что мировой революции не будет. Сталин и Бухарин выдвинули тезис о строительстве социализма «в одной стране». Что означало: хватит революций – пора строить. Пора восстанавливать империю. Троцкий, Зиновьев, Каменев резко высказались против. Они считали, что без победы коммунистической революции в Европе у России нет никаких шансов выжить в одиночку. Троцкий в 1923 году предлагал двинуть Красную армию в Германию, где как считали, сложилась революционная ситуация, – на штыках принести революцию в Европу.

Таким образом, после гражданской войны в большевизме произошел раскол на два направления, две партии – национальную, во главе со Сталиным и интернациональную, точнее – лево-глобалистскую, во главе с Троцким. До конца 20-х годов между ними шла ожесточенная борьба. И в этой борьбе закономерно победил Сталин (окончательно он победит в конце 30-х). Но победил не потому, что оказался хитрее и коварней Троцкого, а потому, что пошел в ногу с историей, которая потребовала вернуть страну на свой собственный, русский путь. Сталин оказался национальнее Троцкого. Поэтому за ним пошло большинство – и в партии и в народе. А разрушитель Троцкий пошел против истории и был ею закономерно выброшен за борт. Сработал известный нам закон – этническое всегда больше классового. Даже в неблагоприятных условиях надлома.

В 1928 году, уже отстраненный от власти, но еще не высланный за границу, Троцкий писал, что борьба против старых большевиков-интернационалистов «входит неразрывной частью в сталинскую идеологию национал-социализма», и что «После каждой революции реакция начиналась с борьбы против…чужаков и против инородцев». Конечно, насчет сталинского национал-социализма Троцкий сильно преувеличил. Русским националистом Сталин вовсе не был. До 1917 года он был типичным русским (национальным) революционером, а после революции стал русским империалистом. Но здесь важно, что Троцкий хорошо понимал, что после каждой революции происходит откат назад – реакция, в ходе которой «революция пожирает своих детей». Однако, даже понимая это, он, будучи типичным пассионарием со знаком минус, фанатично боролся со Сталиным до конца.

В своей книге «Преданная революция» (1936г.) Троцкий обвиняет Сталина в том, что он совершил контрреволюционный переворот. Троцкий негодует, что «вчерашние классовые враги успешно ассимилируются советским обществом» – отменены ограничения по социальному происхождению; происходит поворот к мелкобуржуазности – колхозникам разрешено иметь приусадебные хозяйства, собственных коров и свиней, а комбайнеры и трактористы получают слишком большие зарплаты. (Проект Троцкого – трудовые армии). Особенно раздражает Троцкого, что в советском обществе происходит возрождение семьи – этого «гнезда средневековья». Его идеал – изоляция детей от «отсталых» родителей, «система общественного воспитания и ухода», где детей будут учить коммунизму. «Наряду с седьмой заповедью (о грехе прелюбодеяния), пятая заповедь (о почитании отца и матери) полностью восстановлена в правах», – пишет Троцкий. И это очень плохо – считает он – еще немного, и будет восстановлена церковь…

Если бы к власти пришел антинациональный революционер Троцкий, то история России просто закончилась. Поэтому можно сказать, что тогда сработал инстинкт самосохранения нации. Народ, который, наконец, опомнился после зверств и безобразий революционной смуты, вспомнил что он – русский народ, и потребовал от власти восстановления исторической России. И это давление на власть не могло не привести к «национализации» власти, к возвращению к национальным традициям и ценностям в новых исторических условиях. Все это еще раз подтвердило старую, но не всеми осознаваемую истину, что правящая элита – это конечно важно, но, в конечном счете, делает свою историю сам народ. При условии, что он не потерял своей пассионарности.

С начала-середины 30-х годов в стране происходит патриотический переворот. Реабилитируется и возвращается в школу дореволюционная русская история и русская литература. Оказывается поддержка писателям национального направления. (Яркий пример – Шолохов, которого затравили и почти подвели под расстрел троцкисты, и которого в последний момент спас сам Сталин.) С конца 30-х годов происходит переворот в кинематографе, снимаются мощные национально-патриотические фильмы: «Александр Невский», «Иван Грозный», «Минин и Пожарский», «Петр I», «Суворов» и другие. Такой же поворот происходит и в театре – он перестает быть «экспериментальным». Из живописи удаляется «авангард». К концу 30-х прекращаются гонения на церковь; ее возрождение начнется в 1943 году по инициативе Сталина. В армию возвращаются офицерские звания, в 1943 году – погоны; восстанавливается казачество. Происходят изменения в быту, например, народу возвращается новогодняя елка, которая после 1917 года была объявлена буржуазно-религиозным пережитком. Изменяется и многое другое.

В 1937-38 годах происходит радикальная чистка правящей элиты. Под нее попадают в первую очередь троцкисты-космополиты, составляющие в правящем классе и интеллигенции очень большой процент. «Революция пожирает своих детей». Однако при этом репрессии затрагивают и многих невиновных людей. В первую очередь, по оговорам и ложным доносам, которые зачастую не проверяются ретивыми и нечистоплотными исполнителями на местах. (Да и в руководстве НКВД, и в провинциальных органах власти в это время остается еще множество скрытых троцкистов, которые используют репрессивную машину для уничтожения русских патриотов.) Но так, к сожалению, происходит при любых массовых репрессиях, когда команда дана, маховик запущен и надо «гнать план». Как уже упоминалось, других, чистеньких исполнителей грязной работы просто не бывает… Что же касается вины в этих «перехлестах» самого Сталина, то она, безусловно, была, поскольку верховный правитель отвечает за все. И за «лес», который рубят и за «щепки», которые летят.

Описывая жестокости европейского надлома, Гумилёв подчеркивал различие между первой и второй инквизицией, которая свирепствовала в период Реформации, и которая, наряду с виновными, очень часто отправляла на костер невиновных людей, обвиненных в колдовстве. В отличие от первой инквизиции, вторая инквизиция доносы не проверяла. А доносов было очень много… «Процессы против ведьм, писал Гумилёв, начались в XV в., причем несчастных женщин никто не обвинял в ереси и борьбе против церкви. Их сжигали за то, что они были не похожи на других… Получался своего рода геноцид: гибли люди честные, гнушавшиеся доносительством, и талантливые, вызывающие зависть, а размножались морально нечистоплотные тупицы, породившие поколение европейского обывателя, характерное для XIX в».

Здесь прослеживается прямая параллель с перегибами и массовым доносительством в период сталинских репрессий (особенно в 1937-38 гг.), от которых пострадал и сам Гумилёв. 14 лет тюрем и лагерей – это серьезно…

Все это, конечно же, повлияло, как на отношение Гумилёва к личности Сталина, так и на его оценку всей эпохи сталинизма. (Ученый говорил про Сталина, что «он – типичное сочетание пассионарности с негативным… выбором».) Однако различие между большевиками-космополитами первой волны и большевиками-государственниками периода позднего сталинизма Гумилёв вполне осознавал, и даже называл вторых «черносотенным крылом» в компартии. При этом непосредственными виновниками своих бед он считал коллег-историков, которые и писали на него доносы.

На одной из лекций ученого (в 1989 г.) был такой случай. Лев Николаевич в ходе изложения материала упомянул о том, как он после окончания первого срока поступил на работу в экспедицию, и оказался в глухой тайге, где «на тысячу километров не было ни одного опера». Одна молодая слушательница с пониманием подхватила: «Конечно! Это же они вас сажали!». – «Нет, не они, а мои коллеги-ученые». У девушки открылся рот…

Надлом – это время, когда на поверхность как грязная пена поднимаются разного рода деструктивные элементы. И с этими «элементами» нужно бороться. Это вопрос выживания. Но, повторим, проблема заключается в том, что объективно необходимые репрессии эти люди-разрушители («негативщики») и их союзники-субпассионарии всегда используют в своих подлых целях, фабрикуя доносы на честных, талантливых и патриотичных людей. Особенно рьяно они стараются, когда попадаются сами. Поэтому, даже вполне обоснованные репрессии против реальных, а не выдуманных врагов народа, всегда очень дорого обходятся и государству и народу…

 

Если внимательно посмотреть на космополитическую (троцкистскую) партию в советском правящем классе с позиций теории этногенеза, то мы увидим, что она представляла собой типичную антисистему. Антисистемой Гумилёв называл группу людей объединенных негативным мироощущением (резким неприятием действительности) и поэтому нацеленных не на созидание, а на разрушение, т. е. упрощение системы. Такие антисистемные сообщества, оторванные от своих этносов, по сути безнациональные, проявляли себя в истории не единожды. Они возникали в результате образования этнических химер на стыках двух-трех несовместимых суперэтносов, при условии, что один из них переживал пассионарный спад (особенно при сменефаз этногенеза). Сложившиеся химеры «как бы расширяли трещины между плитами» суперэтносов, заполняя их деструктивным содержимым.

Химера – это соединение несоединимого на суперэтническом уровне. То есть – соединение совершенно чуждых стереотипов поведения, систем ценностей, мировоззрений. Это своего рода этническая какофония, «звучащая» на отдельно взятой территории.

Гумилёв писал: «Возникая на рубеже двух-трех оригинальных суперэтносов, химера противопоставляет себя им всем, отрицая любые традиции и заменяя их постоянно обновляемой «новизной». Следовательно, у химеры нет отечества». И далее: «…в ареалах столкновений этносов, где поведенческие стереотипы неприемлемы с обеих сторон, повседневная жизнь теряет свою повседневную обязательную целеустремленность и люди начинают метаться в поисках смысла жизни, которого они никогда не находят.И вот тут-то возникают философские концепции, отрицающие благость человеческой жизни и смерти, то есть диалектического развития. Антипод материалистической диалектики – это антисистема, то есть упрощающаяся система».

Антисистема является образованием жесткого типа. Она автоматически исключается из природного саморазвития, т. е. этногенеза, поэтому возраста не имеет. При этом она всегда очень активна, т. е. пассионарна со знаком минус, и эта активность может расти за счет постоянных встреч с пассионарным окружением. «Антисистема вытягивает пассионарность из этноса как вурдалак, ее цель – не созидание, а… аннигиляция (т. е. полный распад. – Авт.)»

Если этнос сильный и здоровый, то антисистеме в нём угнездиться очень трудно. Если же больной и слабый, то антисистема развивается в его теле как раковая опухоль. Это характерно, в первую очередь, для кризисных фаз надлома и обскурации. Такими антисистемами, отмечал Гумилёв, в древности были сообщества гностиков, манихеев, исмаилитов, богумилов, катаров (альбиогийцев) и др. Все эти организации (тогда – секты) объединяло одно – жизнеотрицание. То есть, категорическое неприятие действительности, которая зачастую считалась лишь иллюзией.

Гумилёв писал: «То, что манихеи называли Светом, гностики – Плеромой, каббалисты – Эн-Соф (Беспредельное и Бесконечное Ничто), а некоторые схоласты – «Божественным мраком», ныне описано в теоретической физике, как вакуум, похищающий фотоны (частицы света), т. е. выполняющий функции средневекового Люцифера».

Люди, включенные в антисистемы, до такой степени не любили окружающий мир, что объявляли всё материальное злом и порождением Мрака. Они считали, что чистая душа «мучается в тисках материи» (манихеи). Чтобы освободить душу, нужно было уничтожить материю. Вступившие в секту люди, подчеркивал Гумилёв, освобождались от всех традиционных ценностей и моральных ограничений. Ложь и предательство становились для посвящённых нормой поведения. Им разрешалось всё – убивать людей и природу, разрушать храмы и дворцы, уничтожать произведения искусства и иконы. Можно, а у гностиков даже было необходимо, убивать самих себя! Ибо тела людей тоже материальны. Сектанты получали полную свободу разрушать, что было для них «радостно и приятно», но при этом они полностью теряли личную свободу. Строгая дисциплина подчиняла их Учителю, Старцу, Организации.

Антисистемы существовали в телах разных народов издавна, они известны под различными названиями с I тыс. до н. э. Если условия становились неблагоприятными, то антисистемы могли мигрировать – перетекать из одного этноса в другой, тем самым сохраняя свою активность в течение многих веков. «А если им приходилось сменить для этого символ веры и догмат вероисповедания – не беда. Принцип стремления к уничтожению оставался тем же».

Гумилёв писал: «Когда сочетаются два поведенчески чуждых и несовместимых суперэтноса, наступает период бурных коллизий. Неизмеримо трагичнее ситуация при которой в страну переживающей смену поведенческого стереотипа (фазы этногенеза) попадает не просто чужой этнос, но уже сложившаяся антисистемная община». И далее: «Когда сочетаются не две системы, а система с антисистемой, – война становится еще более жестокой и неоправданной»…

Почему же эти жизнеотрицающие антисистемы не победили? Ведь в определённые периоды истории они становились влиятельной силой и даже захватывали власть в некоторых землях. Например, «террористические организации» исмаилитов возглавляемые «Старцем Горы». Гумилёв отвечает на этот вопрос так: «В отрицании была их сила, но так же и слабость: отрицание помогало им побеждать, но не давало победить…

Идеологически антисистемы не побеждают никогда. Видимо, в самой природе заложен механизм самосохранения, сопротивляемости. Биосфера обладает способностью выделять энергию, в том числе пассионарную, которая защищает её саму».

Если бы этого не было, то дьявол бы давно победил Бога, и человечество погибло…

Гумилёв не писал о тех антисистемах, которые появились в теле российского суперэтноса в фазе надлома, но если провести аналогии, то мы увидим, что они были. В начале XX в. это, во-первых, – масонские организации, переселившиеся из европейского суперэтноса и нашедшие в России своих «либеральных» поклонников (среди «переусложненной» русской аристократии, интеллигенции и части буржуазии). Во-вторых, – это космополитическое большинство в руководстве всех революционных партий (большевиков, меньшевиков, эсеров). В-третьих, – все деструктивные тоталитарные секты (хлысты, скопцы и пр.).

Хотя, строго говоря, антисистема – это не обязательно организация. В широком смысле антисистема включает в себя всех ненавидящих окружающий мир людей. Таким антисистемщиком в наше время может быть преподаватель университета поливающий грязью историю «этой» страны, журналист оправдывающий ювенальную юстицию, олигарх получающий удовольствие от ограбления «этого» народа; это может быть режиссер уродующий классические пьесы, «художник» рубящий иконы, «писатель», описывающий фекалии… Да, вообще, кто угодно.

Люди подобного типа воспринимают окружающий мир в каком-то ненавистном, темном свете. Это такое свойство психики. Например, просыпается «анисистемный» человек утром, смотрит в окно и видит там не начало нового дня, а «ужасное» небо, «мерзкие» деревья, «поганую» собаку во дворе… Затем выходит на улицу и сталкивается с самым неприятным – «этими отвратительными людьми вокруг». В психиатрии это называется социопатией.

Такие ненавидящие человеческие типы живут в состоянии непреходящего внутреннего дискомфорта, а наиболее оголтелые из них – в состоянии постоянной психической ломки. И им становится легче только тогда, когда они делают какое-нибудь зло. (Жизнь для них, действительно, так болезненна и мучительна, что в отместку её хочется разрушить, как таковую. По принципу: раз мне плохо – пускай и другим будет плохо!) При этом антисистемщики прекрасно умеют маскироваться. Но не все: когда вы видите на улице человека с устойчивой печатью зла на лице – это значит, что вы встретились с представителем антисистемы. Во всех позитивных религиях это явление давно известно и описано. В Православии – это силы ада. Армия сатаны...

 

Но вернемся к теме элит. Важно подчеркнуть, что после свержения самодержавия в Феврале 1917 г. правящая элита радикально обновилась дважды. Сначала после октября 1917 года, когда во власть кроме инородцев пришло немало простых русских мужиков от сохи и от станка – в основном в среднее и нижнее звено. Они были не очень грамотны, но очень энергичны и быстро учились. Второе обновление произошло после 1937-38 гг., когда была снята почти вся старая интернационал-большевистская верхушка. На смену им пришло около 500 тысяч молодых руководителей, – в большинстве своем пассионариев из низов, – которые были уже более образованны, хотя и недостаточно опытны. Но самое главное, они не были оторваны от своего народа, от своей национальной почвы. И это позволило решить те сверхзадачи, которые стояли тогда перед страной.

Таким образом, с точки зрения этногенеза произошла не просто смена правящего класса, а его, если так можно выразиться, русификация. Что, впрочем, вовсе не исключало наличия во властных структурах представителей других (коренных) наций – Россия все-таки страна многонациональная.

Если посмотреть на сталинских наркомов, маршалов Великой Отечественной, директоров заводов и многих других советских руководителей той эпохи – то мы увидим, что подавляющее большинство из них вышло из народа, из простых русских рабочих и крестьян. (Как вспоминал Д. Устинов, ставший наркомом вооружений в 33 (!) года: «Сталин убрал этих… и призвал нас, русаков…») Ну, как тут не вспомнить знаменитый сталинский тост за русский народ на банкете в честь Победы.

Но, главное: при Сталине впервые после Петра I возобладала безоговорочная установка на самостоятельное цивилизационное развитие. На свой собственный, без оглядки на Запад или кого-то еще, русский путь. И не столь важно, что тогда это называлось советским социализмом и проводилось под коммунистическим флагом. По сути, это было возвращением к исторической России, к своей этнической традиции в новых исторических условиях. Это было возврат к мессианской идее спасения человечества и к традиционному – общинно-монархическому укладу (который хотя и стал с XIX в. разрушаться, но далеко еще не исчерпал себя). «Железный занавес» был опущен очень вовремя! Он стал необходимым условием выживания Русской цивилизации в тяжелое время надлома.

Именно тогда был заложен тот мощнейший запас прочности, на котором то, что осталось от сверхдержавы, держится до сих пор! И, к удивлению наших врагов, никак не хочет распадаться до конца…

Несмотря на коммунистическую риторику, в СССР национальное, патриотическое с конца 1930-х годов возобладало над классовым, интернациональным. Если бы этого не произошло, мы не смогли выиграть войну. Потому, что международная солидарность трудящихся, о которой твердили ортодоксальные марксисты, дело, конечно, хорошее, но как показала практика – неосуществимое: во время второй мировой войны рабочие всех стран били друг друга без всякой оглядки на классовую солидарность. Можно сказать, что при Сталине марксистский, интернациональный социализм стал превращаться в социализм национальный. Русский социализм. Именно эта идеология позволила нашей стране совершить невиданный в истории рывок и в кратчайшие сроки превратиться в сверхдержаву… Конечно, были потери. И главной из них была утрата государственной религии – Православия и последовавшие за этим репрессии против священников, русских патриотов-черносотенцев и право-консервативной интеллигенции. Но это – фаза надлома, а в надломе, увы, без потерь не бывает. Особенно в эпоху глобализации…

Таким образом, с точки зрения этногенеза коммунисты-сталинцы произвели ту самую социальную перестройку, которая, как мы помним, «не поспевала за резким спадом пассионарности» во второй половине XIX – начале XX вв. Они не пытались, как монархисты и либералы перескочить в другую фазу; они не пытались, как троцкисты, вообще выйти из этногенеза и устроить мировой погром; они просто спасали страну в конкретно-исторических условиях, то есть – в экстремальных условиях русского надлома, ужесточенного вмешательством внешних сил.

Если посмотреть на проблему с этнологических позиций, т. е. посмотреть в корень, то мы увидим, что в первой половине XX в. были решены две важнейшие задачи:

1) Удаление из этнической системы либерально-масонской группировки руками большевиков-революционеров.

2) Отстранение от власти большевиков-революционеров руками коммунистов-сталинцев.

Это были контрудары по самым опасным на тот момент антисистемам, которые успели сложиться задолго до краха империи: либеральная – в начале XIX в., революционная – во второй половине XIX в. Эти антисистемы не были уничтожены полностью, но понесли очень серьезные потери, особенно первая. Алгоритм такой: система – антисистема – антисистема – система. (Ну, а потом – опять…)

Что же касается «ужасов сталинизма» и «десятков миллионов» погибших от репрессий, то здесь надо заметить следующее. Во-первых, десятков миллионов не было. Реальные цифры уже давно вошли в учебники. За весь сталинский период (1921 – 1953 гг.) за политические (контрреволюционные) преступления было осуждено 3,7 млн. человек, что составило 20,2 % от общего числа заключенных, в большинстве – уголовников. За этот же период были приговорены к расстрелу почти 780 тыс. человек. Численность заключенных в лагерях и колониях колебалась от 1,7 млн. человек в 1940 г. до 2,5 млн. человек в 1953г. (плюс 2,5 млн. ссыльно-поселенцев в нач. 1950-х гг.). Население СССР перед войной составляло 196 млн. человек.

Для сравнения: сегодня на 140 млн. населения РФ количество заключенных – почти миллион. И это при том, что начальников-коррупционеров и других государственных преступников среди них практически нет… Пока нет. (Интересная параллель: по меткому замечанию профессора Катасонова, многие партийные руководители, репрессированные в 1936 – 1938 гг. были не только идейно-политическими противниками сталинского курса, но и являлись своего рода «оффшорной аристократией». Дело в том, что с 1917 по 1925 гг. руководство ВКП (б) вывело в западные банки большие деньги: одну часть – на счета банкиров-спонсоров, другую – на счета Коминтерна, третью – на счета предъявителей. (Особенно постарались связаные с «Фининтерном» Свердлов и Троцкий.) После получения органами НКВД в 1936 – 1938 гг. признательных показаний от оставшихся «предъявителей», значительная часть денег была возвращена в Россию.)

Таким образом, надо признать: сталинская командно-мобилизационная система, при всех ее недостатках, была самой подходящей системой для выживания в экстремальных условиях экономической отсталости (в 20-е гг.) и враждебного внешнего окружения. Но, главное – эта система была эффективной в условиях так до конца и не преодоленного после 1917 года этнического раскола,в первую очередь – внутри правящей элиты. Когда в семье нет прочного единства – нужен строгий хозяин. Сталина так и называли в ближайшем окружении – «Хозяин».

По-другому мы бы просто не выжили. Гитлер сломал зубы именно об эту систему. В 1941 году русский солдат столкнулся с мощнейшей военной машиной, отступил, но выстоял. А в 1917году, при меньшей опасности, тот же русский солдат позорно бежал с германского фронта, да ещё и грабил по дороге. Почему? Ведь за 25 лет он биологически совсем не изменился… Изменилась социально-политическая система.

Для того чтобы стало понятнее, что такое надлом, приведем следующее сравнение. В первую Отечественную войну 1812 года не нужно было призывать к патриотизму – на врага поднялся весь народ. А через сто лет, в конце первой мировой войны, в стране уже вовсю орудовала пятая колонна, и русские солдаты не воевали, а митинговали, забыв о всяком патриотизме.

В Великую Отечественную – выстояли, и был патриотизм. Но был и антипатриотизм. Не надо забывать, что на сторону Гитлера перешли не только прибалтийские, украинские, кавказские и другие националисты (которых в 1812 г. по понятным причинам быть не могло), но и немало русских. Именно из них набирались власовцы, полицаи и другие предатели, в основном – субпассионарии. Поэтому в этот период потребовался уже серьезный аппарат насилия, в том числе войска НКВД, заградотряды и лагеря.

По поводу пятой колонны Молотов совершенно справедливо говорил, о том, что если бы не чистка 1937 года, то власовых во время войны было бы гораздо больше. (И дело здесь не в «антикоммунизме» власовых, а в их антисистемности.) А когда к концу лета 1941 года сотни тысяч советских солдат и офицеров оказались в плену – причем, многие сдавались добровольно – Сталин сказал: «у нас нет пленных, а есть предатели Родины». Безусловно, в поражениях 1941 – 1942 гг. была большая доля вины самого Сталина, но было и другое – тогда сработал старый закон: если запаса патриотизма не хватает, то какую-то часть народа приходиться заставлять спасать самих себя. Шкурников и субпассионариев зажимать в ежовые рукавицы и подгонять прикладом, пятую колонну – расстреливать. Именно в этом суть жесткой, мобилизационной системы. Иначе она просто не нужна...

 

Сталинская «командная» система проработала, вероятно, максимально возможный срок – 25 лет. Но когда основная задача по восстановлению разрушенного войной хозяйства и укреплению обороноспособности была выполнена, возникла естественная потребность в дальнейшей модернизации существующей социальной системы. Мобилизационная модель должна была уступить место другой, более гибкой и менее централизованной модели. Ведь, как мы знаем, любая социальная система (жесткая система открытого типа) имеет свои пределы во времени. В начале 50-х гг. подошло время делать ремонт. И еще – нужна была передышка. Невозможно напрягать не выздоровевших до конца людей так долго – они не выдержат. И, видимо, прагматик Сталин все это понимал. Но… не успел.

При Хрущеве вместо ремонта-модернизации была произведена деформация социальной системы, точнее – первый ее этап. А вместо здоровой передышки народ получил нездоровую «оттепель», ставшую прологом «реформ» 90-х… Почему так случилось?

Если посмотреть на все это с позиций этногенеза, то получается, что болезненная операция 1917 – 20 гг., а затем следующая 1937 – 38 гг., не привели к полному выздоровлению национального организма; то есть, во-первых, к преодолению этнического раскола и, во-вторых, к удалению из него антисистемы. Поэтому полного внутреннего единства и гармонии достичь не удалось. Эти две операции принесли лишь временное, хотя и весьма существенное облегчение, которое было достигнуто за счет зачистки либерал-интеллигентов и троцкистов, а так же – за счет резкого сокращения числа паразитов-субпассионариев, которых взяли в «ежовые рукавицы» и заставили работать на общее дело.

В этнологическом смысле сталинизм – э то попытка выйти из надлома за счет мобилизации резервных сил русского народа. Сталинский период – это этническая регенерация, но не полная, а частичная. В этнической системе, повторим, остались инородные, конфликтные элементы: все те же либералы-западники и диссиденты-космополиты. Болезнь продолжала тлеть где-то внутри, и к концу XX в. вновь вылезла наружу. Глубинные причины крушения СССР уходят корнями именно в этот, до конца не преодоленный, «домашний» этнический раскол, отягощенный внедрением антисистемы.

Вообще, практика показывает, что устойчивость в «раскольничьей» фазе надлома может поддерживаться только силой. А поскольку её (т.е. пассионарности) в условиях энергетического спада надолго не хватает, рано или поздно этническая система вновь выходит из состояния относительного равновесия и начинает стремиться к распаду. Этот сначала незаметный, а затем все более нарастающий внутренний распад мы наблюдаем со второй половины 50-х годов до середины 80-х годов – от Хрущёва до Горбачёва. (Сталинская терапия помогла лет на пятьдесят (с 30-х до 80-х гг.), что для надлома совсем немало…)

При Хрущеве, который был не только недалеким политиком, но еще и ортодоксальным марксистом, происходит верхушечный либеральный переворот. Он имеет троцкистский оттенок – национальная линия вновь меняется на «интернациональную». Движение по пути русского социализма, начатое при Сталине, прекращается, так и не успев набрать нужные обороты. Открывается форточка на Запад и в нее, как водится, сразу же начинает задувать всякую заразу. Начинаются гонения на Православную Церковь. Наносится удар по деревне, то есть по традиционному русскому укладу (мечта Хрущева – превращение деревень в агрогорода (?)). Оживляется либеральная интеллигенция, которая, как всегда начинает обличать «деспотизм» и кланяться в сторону Запада. Вылазят из щелей недобитые троцкисты. В это время они называют себя уже по-другому – «детьми оттепели» и «борцами за свободу».

Еще одна закономерность русского надлома: как только к нам приходит «оттепель» и появляется больше «свободы», то сразу становится меньше патриотизма и больше русофобии. И при этом самая ненасытная, «реформаторская» часть правящего класса начинает воровать с удвоенной силой. Так было и в XIX веке: при Александре I, Александре II, и, особенно, при последнем царе Николае II.

Когда послесталинская «демократизация» заходит слишком далеко, наступает реакция – Хрущева сбрасывают. Но начало уже положено и «процесс пошел». При раннем Брежневе (вторая пол. 60-х гг.), как и при Александре III умеренные консерваторы-почвенники ненадолго берут верх. («Надо подморозить Россию, чтобы она не гнила.») Но уже с середины 70-х годов отчетливо проявляется и начинает усиливаться все та же либеральная, антинациональная линия. Этот поворот хорошо заметен по либерализации культуры (реанимация «авангарда», «экспериментальный» театр, барды и пр.), и особенно по кинематографу. Если в начале-середине 70-х еще снимается множество героико-патриотических и «народных» кинокартин (яркие примеры – киноэпопея «Освобождение» и «Калина красная»), то с конца 70-х в моду входят фильмы, где герой – вечно плачущий интеллигент или «лишний человек» («Полеты во сне и наяву», «Отпуск в сентябре», «Осенний марафон»). Появляется и замаскированные под аллегории, а, по сути, – антисистемные картины. Впереди всех – Марк Захаров со своими «фильмами-сказками».

Позднесоветский строй загнивает изнутри. И гораздо быстрее, чем загнивал царский строй – запас прочности в конце надлома уже не тот. Симптомы разложения те же. Это деградация правящей партийной элиты – коррупция, блат, безответственность и отрыв от народа. Это духовно-нравственный кризис: неверие в новую религию – коммунизм, размывание традиционных ценностей – от патриотизма и коллективизма до уважения к старикам. Это раскол в среде интеллигенции – на либералов-западников (их опять большинство) и русистов-почвенников. Всё те же вопросы: «Что делать?» и «Кто виноват?»…

В рабоче-крестьянских «низах» позднесоветского общества – непорядок. Пассионарность заметно падает. Простой народ все больше развинчивается, отлынивает от работы и пьянствует. Воровать «у государства» уже не считается преступлением – появляется целый слой «воришек-несунов», уносящих с места работы все, что плохо лежит, от гайки до готовых изделий. В 1960 – 80-е годы резко увеличивается число субпассионариев, которые становятся особенно заметными в крупных городах. Это бомжи, тунеядцы, алкоголики, мелкие преступники, с которыми, как упоминалось, в сталинские времена не церемонились, а отправляли на Беломорканал и другие «стройки коммунизма».

Наряду с этим, в послесталинскую эпоху начинает набирать силу предприимчивый обыватель, так называемый буржуазный человек. (Появился он, как мы знаем, раньше – во второй половине XIX в.) В позднесоветскую эпоху буржуазный человек еще не составляет большинства в составе этноса, но это человек будущего – предприниматель и накопитель денег из следующей, инерционной фазы. Этот городской кулак наряду с субпассионариями и «кухонными диссидентами» разъедает изнутри строй «развитого социализма». Он первым соблазняется материальным изобилием западного общества потребления. И это при его активной поддержке у нас начинаются либерально-буржуазные реформы конца 80-х, начала 90-х гг.

Символично, что сам Ельцин вышел из семьи раскулаченных крестьян. Таких скрытых кулаков-антикоммунистов в составе советской элиты уже немало. Достигнув власти, они начинают стремиться к «освобождению от пут командной системы», то есть – к получению крупной собственности и свободного доступа к благам и удовольствиям «цивилизованного мира».

Парадоксально, но факт: буржуазный человек у нас вызревает, точнее, продолжает вызревать в недрах антикапиталистической советской системы. Первой обуржуазивается партийная номенклатура, которая при Хрущеве получает монополию на власть и перестает бояться ГУЛАГа. Затем наступает очередь средних слоев – дети бедных, достигнув некоторого благосостояния, очень быстро превращаются в мелких буржуа. И что характерно – значительная часть этих гармоничных городских обывателей начинает отрываться от родной русской почвы и перенимать западные ценности, то есть превращаться в западников. Кто-то отрывается не очень сильно и больше обезьянничает на западный манер, кто-то отрывается наполовину, а кто-то – полностью и от всей души. Подчеркнем, речь здесь идет не о представителях высших классов советского общества и верхнем слое интеллигенции, как это было в XIX веке, (этим положено отрываться от почвы), а о выходцах из простых рабочих и крестьян… Как уже говорилось, слаб обыватель перед соблазнами красивой и богатой жизни «как у них», особенно обыватель урбанизированный, выпавший из деревенской, традиционной культуры. И особенно – в век радио и телевидения… «Железный занавес» в это время превращается в занавеску с большими дырами, и соблазнительная западная картинка приходит к советскому гражданину прямо в дом.

Таким образом, в позднесоветскую эпоху мы вновь сталкиваемся с той же бедой – пассионарной депрессией, нарастающим расколом этнической системы и активизацией антисистем. С одной стороны все те же жадные до денег и «свободы» либералы, с другой – консерваторы (нерусские русские и русские русские), с третьей – революционеры-диссиденты (в основном нерусские). И все это – на фоне увеличения числа паразитов-субпассионариев!

В семье-системе после смерти строгого отца Сталина вновь начинаются раздоры. И этим тут же пользуются враги.

С конца 80-х, при «западнике» Горбач