Заглавная страница Избранные статьи Случайная статья Познавательные статьи Новые добавления Обратная связь FAQ Написать работу КАТЕГОРИИ: АрхеологияБиология Генетика География Информатика История Логика Маркетинг Математика Менеджмент Механика Педагогика Религия Социология Технологии Физика Философия Финансы Химия Экология ТОП 10 на сайте Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрацииТехника нижней прямой подачи мяча. Франко-прусская война (причины и последствия) Организация работы процедурного кабинета Смысловое и механическое запоминание, их место и роль в усвоении знаний Коммуникативные барьеры и пути их преодоления Обработка изделий медицинского назначения многократного применения Образцы текста публицистического стиля Четыре типа изменения баланса Задачи с ответами для Всероссийской олимпиады по праву Мы поможем в написании ваших работ! ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?
Влияние общества на человека
Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрации Практические работы по географии для 6 класса Организация работы процедурного кабинета Изменения в неживой природе осенью Уборка процедурного кабинета Сольфеджио. Все правила по сольфеджио Балочные системы. Определение реакций опор и моментов защемления |
Европейские проблемы, связанные с РоссиейСодержание книги
Поиск на нашем сайте
Я много думаю о России, потому что мое участие в ее судьбе было довольно большим. Когда Михаил Горбачев позвонил в конце 1986 года Андрею Сахарову, находящемуся в ссылке в Горьком, и попросил его вернуться в Москву, чтобы «возобновить свою патриотическую деятельность», я почувствовал, что Советский Союз готов к переменам. Я посетил страну весной 1987 года и создал в ней фонд, ставший весьма влиятельной силой в вопросах развития демократии и открытого общества. Мои усилия были весьма высоко оценены и горячо поддержаны, в том числе министерством иностранных дел Советского Союза, которое тогда являлось частью советской бюрократии, выступавшей за перестройку. Хотя я был не так хорошо известен в то время, мне было предложено создать международную рабочую группу по созданию «открытого сектора» в экономике. Этот проект постепенно сошел на нет, поскольку централизованная экономика уже была слишком больна для того, чтобы сохранить зародыш рыночной экономики. Весной 1989 года на конференции «Восток—Запад», проходившей в Потсдаме (тогда он еще был частью Восточной Германии), я предложил внедрить своего рода аналог плана Маршалла для Советского Союза, который мог бы финансироваться в основном за счет европейских стран. Мое предложение было встречено громким смехом, в частности одного из младших министров в правительстве Маргарет Тэтчер. В октябре 1990 года я направил делегацию молодых экономистов во главе с Григорием Явлинским на ежегодное совещание Всемирного банка и МВФ в Вашингтоне. Они выступали в поддержку программы «500 дней» (ранее называвшейся планом Шаталина), предполагавшей роспуск Советского Союза и его замену экономическим союзом по образцу европейского общего рынка. Этот план не получил международного одобрения, и после возвращения участников делегации на родину Горбачев высказался против его реализации. В конце концов Советский Союз все-таки распался, однако этот процесс был более беспорядочным. Западные державы, в свою очередь, решили передать функцию содействия Советскому Союзу и странам-преемникам Международному валютному фонду, так как не хотели, чтобы на их собственные бюджеты ложилась какая-либо нагрузка. МВФ плохо подходил для решения этой задачи. Принцип его работы заключался в том, чтобы получать от правительств стран, требующих помощи, письма о намерениях, а затем контролировать выполнение правительствами заявленной программы. Однако в то время ни СССР, ни Россия (и ни одно из государств-правопреемников) не имели правительства, способного выполнить программу МВФ. Одна программа за другой терпела поражение, и Россия пережила период политического, экономического, социального и морального срыва. Мой фонд, к тому времени охвативший всю территорию бывшей советской империи, сделал все, что было в его силах, в областях культуры, образования, СМИ, построения гражданского общества и правового государства, хотя с учетом масштабности проблем его влияние было незначительным. Исключение составляла только область науки, где мы смогли протянуть руку помощи более чем 30 тысячам ведущих ученых. Если бы Запад в то время занялся примерно такой же программой помощи, но в более широких масштабах, его деятельность была бы положительно воспринята в России и история пошла бы по другому пути. Когда Владимир Путин сменил Ельцина на посту президента, то сумел создать новый порядок в условиях хаоса, однако этот новый порядок был очень похож на старый. Надежды на установление демократии по западному образцу так и остались неосуществленными. Западные державы не смогли оправдать чрезмерных ожиданий российских реформаторов. Запад не предпринял сколь-нибудь значимых усилий и не пожертвовал ничем для того, чтобы привить России свои ценности; он попросту воспользовался слабостью России, чтобы расширить сферу своего влияния дальше на Восток. Это исторический факт, который оказал огромное влияние на поведение России, но который редко признается на Западе. Ничто из того, что западные страны делают сейчас, не способно изменить историю. Так или иначе, обоим российским правителям и населению Российской Федерации присуще чувство глубокого негодования из-за поведения Запада по отношению к стране, попавшей в беду. Наиболее сильна обида у тех, кто стремился к демократии западного образца. Геополитические игры кремлевской власти привели к вооруженному конфликту с Грузией в августе 2008 года. Корни конфликта — в грузинской «революции роз» 2003 года и последовавшей за ней украинской «оранжевой революции». Увенчавшиеся успехом восстания против коррумпированных и бестолковых властей представляли собой мощный вызов новому порядку и вызвали беспокойство в Кремле. Грузия стояла на пути геополитических амбиций Кремля, направленных на то, чтобы вернуть влияние на бывшие советские республики и впоследствии расширить контроль над поставками нефти и газа в Европу. Помимо этого у Владимира Путина и Михаила Саакашвили имеется глубокая личная неприязнь по отношению друг к другу. Прогнозируя агрессию со стороны России, Саакашвили перестроил силы обороны Грузии. Взяточничество питало коррупцию, а коррупция привела к появлению новых проблем. Режим Саакашвили потерял прежний ореол примера демократии и открытого общества. Однако зимой 2006/07 года, когда Россия нанесла упреждающий удар и отключила подачу газа в Грузию и на Украину — а в первом случае произошел еще и подрыв линии электропередачи, — Грузия смогла отбиться от нападения более успешно, чем Украина. Саакашвили стал любимцем администрации Буша. Его провозглашали борцом за демократию, и он не понес никакой ответственности за собственные нарушения закона. Напротив, администрация Буша активно содействовала шагам Грузии по вступлению в НАТО. Успех ударил Саакашвили в голову. Вопреки всем рекомендациям грузинский президент ответил на провокацию со стороны России в Южной Осетии и инициировал вооруженное нападение в августе 2008 года. Россия воспользовалась своей огромной военной мощью и раздавила вооруженное сопротивление Грузии. Пока что непонятно, как в точности разворачивались события, и будет полезно, если комиссия по установлению фактов сможет прояснить происходившее. По заявлению России, у нее была причина для военных действий. Тем не менее граждане Российской Федерации, о защите которых идет речь, являются на самом деле жителями Южной Осетии, получившими российское подданство незадолго до начала конфликта. Одновременно с тем, как началась военная кампания, российские власти развернули пропагандистскую кампанию и смогли расколоть общественное мнение в Европе. В ходе переговоров о перемирии, проводившихся под руководством Николя Саркози, который занимал в то время пост председателя Европейского союза, был признан факт военного доминирования России, позволившего российским «миротворцам» продвинуться вглубь территории Грузии и посеять настоящий хаос в рядах грузинской армии. Военное положение, которое было введено в Южной Осетии, напрямую угрожает нефтепроводу «Баку—Джейхан» и значительно снижает надежность Грузии как связующего звена с нефтяными и газовыми ресурсами Центральной Азии. Геополитический баланс склонился в пользу России. Сегодня она имеет больше власти и влияния на Европу, чем во времена «холодной войны». Утверждение геополитического значения России сделало Путина крайне популярным у населения страны, чего нельзя сказать об отношении к нему на Западе. Вторжение в Грузию принесло политический и военный успех, однако вызвало совершенно непредсказуемые и достаточно неблагоприятные финансовые последствия. Началась утечка капитала из России. Стремительно упал фондовый рынок, а рубль ослаб. Так как все это произошло в одно время с глобальным финансовым кризисом, последствия оказались катастрофическими. Мargin Calls (требования о дополнительном обеспечении коротких позиций либо, если обеспечение не представлено, их принудительное закрытие с потерей имеющегося залога) приобрели постоянный характер и продемонстрировали большую проблему путинского режима: бизнесмены перестали доверять политическому режиму из-за произвольного характера его действий. Они предпочитали держать собственные деньги за границей, а для операционных целей использовать заемные средства. Требования о дополнительном обеспечении привели к волне дефолтов, изменивших всю экономическую картину. Промышленное производство падает, а стандарты жизни (с учетом высокой зависимости потребления от импорта) снижаются из-за слабости рубля. По мере ухудшения экономической ситуации режим Путина может начать вести себя более агрессивно — как по отношению к Европе, так и внутри страны. Каким образом должна реагировать Европа на появление недружелюбной России на своем восточном фланге? Разные страны отреагировали поразному, в зависимости от своего исторического опыта и экономических интересов. Тем не менее для Европейского союза важно выработать единую политику в отношении России и согласовать свои порой противоречивые национальные интересы и взгляды. Европа не может позволить себе спокойно относиться к геополитической агрессии со стороны России, и для того чтобы добиться успеха, она должна стать единой. Вместе с тем единая европейская политика не должна быть исключительно геополитической, потому что в этом случае общие интересы не будут достаточно сильны для того, чтобы перевесить национальные интересы. Россия могла бы продолжать разделять и властвовать, как делает это сейчас. В геополитическом смысле она занимает сильную сторону. Превосходство Европы заключается в ее ценностях и принципах открытого, демократического, мирного, процветающего и законопослушного общества. Эти ценности обладают значительной привлекательностью для людей в бывшем Советском Союзе (как руководителей, так и части населения), несмотря на тот факт, что в прошлом Запад не смог подкрепить свои ценности и принципы практическими шагами. В результате восхищение европейскими ценностями и стремление к ним перемежаются разочарованием и обидой. Несмотря на это, Россия попрежнему считает Европу привлекательной. Исторически Россия всегда стремилась стать частью Европы, а режим Путина признает, что не может позволить себе вернуться к изоляции, сопутствовавшей временам Советского Союза. Укрепление геополитических позиций России по отношению к Европе скрывает серьезные недостатки в других областях. Авторитарная политическая система душит частное предпринимательство и инновации. Отсутствует верховенство права, а на получение всевозможных разрешений в коррумпированных государственных органах тратится больше усилий, чем на основную деятельность. Соответственно экономический прогресс происходит медленнее, чем накопление доходов от продажи нефти. Эти проблемы стали усугубляться, как только произошло заметное снижение цен на нефть. Другим большим недостатком является демографический: Россия обладает огромной территорией, на которой живет всего лишь 140 миллионов человек. С течением времени численный перевес окажется на стороне бывших мусульманских меньшинств, показатели рождаемости среди которых выше, чем у этнических русских. Ожидается, что общая численность населения снизится в течение следующего десятилетия на 10 миллионов человек. Богатая ресурсами, но малонаселенная Сибирь граничит с густонаселенным Китаем, где наблюдается нехватка ресурсов. Если республики Центральной Азии окажутся отрезанными от Запада, им придется выстраивать отношения с Китаем, чтобы не оказаться полностью зависимыми от России. В долгосрочной перспективе демонстративные действия Путина по отношению к Западу могут оказаться столь же разрушительными, что и демонстративные действия Саакашвили, направленные на Россию. Однако в краткосрочной перспективе существует опасность, что Россия будет реализовывать свое вековое желание стать частью Европы, но при этом стремясь играть роль доминирующей силы. В этих условиях Европе необходимо использовать своего рода двойную, вилкообразную стратегию. С одной стороны, она должна защитить себя от геополитической угрозы, исходящей от напористой и безрассудно смелой России. С другой стороны, ей следует стремиться к замене господства силы на принцип верховенства права, а ее геополитика должна сочетаться с идеями демократии, открытого общества и международного сотрудничества. Не используя подобный двусторонний подход, Европейский союз не сможет выработать общую политику. В геополитических играх сплошь и рядом встречаются перебежчики и дармоеды. При вилкообразной стратегии каждое государство-участник сумеет найти свое место. Ключом к нейтрализации геополитического преимущества России станет создание единой европейской энергетической политики (реализация которой будет производиться наднациональным регулирующим органом, имеющим приоритет перед национальными регулирующими органами) и единой европейской сети распределения энергии. Это лишит Россию возможности играть силами одной страны против другой, поскольку энергия, предоставляемая любым национальным дистрибьютором, сразу же будет становиться доступной для клиентов во всех других странах. Энергетические компании начинают это понимать, и степень их противостояния идеям общеевропейской энергетической политики снижается. Реализация такого подхода могла бы служить достижению еще одной общей цели — установлению контроля над климатическими изменениями. Вторая часть политики — содействие укреплению верховенства закона, международного сотрудничества и принципов открытого общества — должна осуществляться косвенным путем, а именно путем реформирования международной финансовой системы с учетом соседства с Россией. Например, в тяжелом положении сейчас находится Украина. Финансирование деятельности по созданию рабочих мест в восточной части Украины (где наблюдается бедственное положение в сталелитейной промышленности) могло бы сыграть важную политическую и экономическую роль. Также мы могли бы оказать содействие Грузии в восстановлении после российского вторжения, но эта помощь должна напрямую зависеть от готовности режима Саакашвили соблюдать принципы открытого общества. Прямая помощь России маловероятна вследствие чрезмерной зависимости страны от произвола государственной машины, но когда Россия заметит прогресс в международном сотрудничестве, особенно в налаживании наших отношений с Китаем, она не захочет остаться в стороне. Укрепление и поддержка бывших советских республик помогут обоим направлениям нашей единой политики в отношении России. С точки зрения ценностей открытого общества было бы неправильным позволить России превратить их в страны-сателлиты просто потому, что она обладает превосходящей военной мощью. Геополитические интересы Европы состоят в том, чтобы эти страны как источники энергоснабжения оставались открытыми.
Внутренние проблемы Европы
Финансовый кризис и его последствия дают Европейскому союзу возможность протестировать и, надеюсь, развить его учреждения, особенно относительно новые финансовые, формирование которых еще не завершено. У Европы есть единая валюта и Европейский центральный банк, но нет общей фискальной или единой резервной политики. Это стало очевидным после банкротства Lehman Brothers, когда доверие к банковской системе в целом оказалось подорванным. Европейские лидеры, и прежде всего британский премьер-министр Гордон Браун, поняли всю чрезвычайность ситуации, однако им не хватило институциональных механизмов, чтобы решить проблему. После ежегодного совещания Международного валютного фонда европейские министры финансов провели 12 октября 2008 года экстренное совещание в Париже и по его результатам заявили о готовности стран-участниц гарантировать целостность их финансовых систем. В результате горячих дебатов, в ходе которых Германия активно сопротивлялась единому для всех стран плану действий, было решено, что каждая страна должна самостоятельно поддерживать свою финансовую систему. Это сложно было назвать настоящим шагом вперед, однако в какой-то степени и на какое-то время могло сработать. В случае недостаточности принятых мер — допустим, если бы Ирландия или Швейцария оказались в сложном положении — были бы сделаны очередные шаги. В этой ситуации возник неожиданный и нежелательный побочный эффект. Рынки валют и облигаций новых стран — участниц ЕС, не присоединившихся пока к зоне евро, в частности Венгрии, начали испытывать сильное давление. Для их спасения пришлось разрабатывать специальную программу МВФ, а также открывать своп-линии с ЕЦБ и Банком Англии. Эти события продемонстрировали преимущества перехода на евро. Так, Греция пострадала меньше, чем Дания, хотя масштаб проблем в ней был намного значительнее. Большинство жителей Европы в настоящее время считают, что евро станет более важной международной резервной валютой, чем доллар. Однако с начала 2009 года недостатки европейских финансовых механизмов проявлялись все более отчетливо с каждой минутой. Как я уже отмечал, Германия и ЕЦБ заняли позицию, отличную от позиции всего остального мира, что привело к политическим конфликтам в Европе. Особую тревогу вызывают различия в экономических и финансовых условиях стран Южной Европы и Ирландии, с одной стороны, и Германии — с другой. Агентства снизили рейтинги нескольких стран, а показатель спрэда среди государственных облигаций вырос до угрожающих масштабов. Тот факт, что регулированием деятельности банков занимаются национальные власти, а не единый европейский центр, может привести к решению странами их проблем за счет соседних государств. Например, власти Австрии или Италии могут потребовать от своих банков сокращения объемов кредитования в Восточной Европе, что создаст сложности для стран этого региона. Регулирование должно выйти за пределы узких национальных интересов, но необходимая для этого политическая воля возникнет только на волне зарождающегося кризиса. Кризис уже назревает. Исход его пока неясен, однако, с учетом явных преимуществ единой валюты, можно ожидать, что евро будет укрепляться по мере укрепления соответствующих учреждений. Вероятнее всего, ЕЦБ получит дополнительные полномочия по регулированию банковской системы и большую степень поддержки со стороны министерств финансов стран-участниц. Отличительной чертой администрации Буша было стремление вбить клин между «старой» и «новой» Европой. Хотелось бы надеяться, что администрация Обамы станет придерживаться более конструктивного курса. Мир остро нуждается в Европе, объединенной более тесными политическими и финансовыми узами.
Остальной развивающийся мир
Несколько стран, например Бразилия и Чили, готовы к самостоятельной реализации антициклической политики при минимальном содействии международных финансовых учреждений. Однако большая часть остального развивающегося мира сильно зависит от инициатив, описанных мной в предыдущей главе. При отсутствии радикальных международных инициатив эти страны столкнутся с крайне мрачным будущим. В таких странах, как Пакистан, Египет, Марокко и Гаити, уже начались голодные бунты. Другие, в частности Южная Африка и Турция, страдают от серьезных перебоев с подачей электроэнергии. У Мексики серьезные проблемы с безопасностью, связанные с незаконным оборотом наркотиков. По мере ухудшения экономической ситуации растет возможность возникновения гражданских волнений. Кредитный крах глобальной финансовой системы оказывает на периферийные страны более разрушительное воздействие, чем на страны, находящиеся в центре. Кредитные линии закрываются, срок погашения кредитов не может быть пролонгирован, а финансирование торговли почти иссякло[7]. Я надеюсь, что лидеры развитых стран поймут: помощь развивающимся странам служит общим интересам. Привлекательность схемы пожертвований в систему SDR состоит в том, что она не требует прямых затрат от стран-доноров. Все, что им нужно сделать, — это проголосовать за создание SDR, а затем предоставить менее развитым странам возможность получать выгоды от этой системы. Хочется верить, что лидеры ведущих стран окажутся на высоте.
Судьба новой парадигмы
После первой публикации моей книги мы все пережили примечательное историческое событие. Глобальная финансовая система, крайне мощная структура, считавшаяся вполне естественной, фактически рухнула. Это стало сильным потрясением, особенно для тех, кто не переживал ничего подобного раньше. В частности, для значительного числа людей, живущих в Соединенных Штатах. Я был готов к такому повороту событий несколько больше, потому что, будучи евреем, пережил неоднозначный опыт в Будапеште во время нацистской оккупации. Это подтолкнуло меня к разработке концепции, полезной для понимания именно таких эпизодов. Концепция описывает гораздо более широкие понятия, чем финансовый рынок. Она рассказывает о двусторонних рефлексивных отношениях между мышлением участников и ситуацией, в которой они находятся. Финансовые рынки представляют собой прекрасную лабораторию для изучения этого вопроса и тестирования моей теории. Я писал книгу «Новая парадигма финансовых рынков», думая, что разворачивающийся на моих глазах финансовый кризис позволит продемонстрировать значимость и действенность моей концепции, суть которой состоит в том, что человеческие заблуждения играют огромную роль в формировании истории. Сложно найти более убедительное подтверждение моим взглядам, чем крах 2008 года. В книге содержатся ценные идеи (например, гипотеза о сверхпузыре), позволяющие объяснить, что происходит сейчас, и поразмышлять о том, что случится в будущем. Тем не менее теория рефлексивности, по моему мнению, не получила заслуженного признания. Само слово рефлексивность вошло в обиход, но идеи моей концепции не были должным образом изучены, вследствие чего значение слова было понято неправильно. Рефлексивность вряд ли можно назвать «новой парадигмой». Для этого требуется проведение многочисленных исследований именно в контексте рефлексивности. Пока что такие исследования не предприняты. Доминирующая интерпретация деятельности финансовых рынков — гипотеза эффективного рынка — во время краха 2008 года продемонстрировала свою несостоятельность. Нынешний финансовый кризис не был вызван каким-либо экзогенным фактором (скажем, образованием или распадом нефтяного картеля). Он стал результатом работы самой финансовой системы. Тем самым опровергается утверждение о том, что финансовые рынки стремятся к равновесию, а отклонения от равновесия вызываются исключительно внешними потрясениями. Однако предлагаемая мной альтернативная теория механизмов работы рынков — теория рефлексивности — не заняла место старой интерпретации. Экономисты даже не потрудились ее серьезно изучить. Когда я задаю им вопрос «почему?», то получаю самые разные ответы. Например, мне говорят, что теория рефлексивности лишь констатирует очевидное, а именно то, что рыночные цены отражают степень предубеждения участников. Такие ответы означают явное недопонимание моей теории, согласно которой неправильная оценка инструмента на финансовых рынках способна при определенных обстоятельствах повлиять на фундаментальные основы, призванные отражать рыночные цены. Другие эксперты говорят о том, что моя теория возникновения пузырей уже отражена в существующих моделях. Люди, симпатизирующие моим взглядам, объясняют мне, что теория рефлексивности не получает достаточного внимания, поскольку не поддается формализации и на ее основе нельзя выстроить модели. Но именно это я и пытаюсь сказать: рефлексивность порождает неопределенность, не поддающуюся количественной оценке, и вероятность наступления событий, которые невозможно просчитать. Об этом полвека назад говорил Фрэнк Найт в своей работе «Риск, неопределенность и прибыль». Это же признавал и Джон Кейнс. Тем не менее участники рынка, рейтинговые агентства и регулирующие органы стали все чаще строить свою работу в соответствии с количественными моделями расчета рисков. Вопрос, на который я ищу ответ, заключается в следующем: возможно ли моделировать рефлексивность или стоит продолжать использовать количественные модели, принимая во внимание рефлексивность и добавляя некий запас, позволяющий корректировать ошибки, связанные с невозможностью расчета неопределенности? Я подозреваю, что мы должны сделать и то и другое. Рефлексивность не может быть смоделирована в абстрактном смысле, но мы способны моделировать конкретные ситуации, например ее влияние на готовность выдавать ссуду под недвижимость, устанавливая на залог определенную цену. В то же время количественные модели могут оказаться полезными для расчета рисков в условиях, близких к равновесным. При этом мы должны помнить, в частности с целью регулирования, что условия могут время от времени довольно сильно отклоняться от равновесия. Все эти вопросы необходимо изучить. Пока мы просто наблюдаем за зарождением новой парадигмы, объясняющей принципы работы рынков и основанной на поведенческой экономике и теории эволюции систем. С большим интересом следя за развитием этих дисциплин и считая их крайне важными, я тем не менее опасаюсь, что они упускают из виду несколько важных моментов. По моему мнению, если правила, сформулированные этими научными дисциплинами, станут общепринятыми, это отрицательно скажется на правильном понимании деятельности финансовых рынков. Позвольте объяснить почему. Поведенческая экономика исследует причуды человеческого поведения и их влияние на поведение рынка. В результате ряда экспериментов выяснилось, что люди склонны отступать от рационального поведения. Это отступление выражается в форме конкретных поведенческих предубеждений, присущих процессам принятия решений в условиях неопределенности и наносящих ущерб собственным экономическим интересам человека. Это ставит под сомнение предположение о рациональности человеческого поведения и гипотезу об эффективных рынках. Сторонники этой гипотезы ответили следующим образом: они признали существование недостатков, но посчитали, что недостатки могут быть устранены путем арбитража. Это утверждение послужило основой для формирования так называемых нейтральных к рынку хеджевых фондов, заявлявших о своей способности получать высокие доходы за счет использования арбитражных возможностей на основе заемных средств. Наиболее известным примером подобного рода фондов служит Long Term Capital Management (LTCM), потерпевший крах в 1998 году, что чуть не привело к кризису на финансовых рынках. Поведенческая экономика не имеет каких-либо объяснений, почему это произошло именно с LTCM. Можно предположить, LTCM не смог противостоять поведенческой предвзятости. Но это объяснение выглядит гораздо менее приемлемым, чем выдвинутая мной концепция самоутверждающегося предубеждения (или концепция пузырей). По сути, обвинения, выдвинутые против рефлексивности (якобы она лишь констатирует очевидный факт того, что человеческая психология влияет на рыночные цены), могут с не меньшим основанием быть предъявлены поведенческой экономике. В случае если поведенческая экономика превратится в новую парадигму, мы упустим из виду одно важное заключение. Некорректная оценка рынком активов способна повлиять на фундаментальные основы, а финансовые рынки не просто служат пассивным отражением происходящего, а представляют собой активную силу, способную изменить ход истории. Рынки часто вынуждают руководство компаний или даже правительства стран действовать определенным образом для решения имеющихся проблем. Что касается человеческой психологии, то поведенческая экономика выглядит более отсталой, чем моя теория: она рассматривает только поведенческие предубеждения, а не крупные заблуждения, такие как рыночный фундаментализм. Более того, она отстает и от гипотезы эффективных рынков, так как не выдвигает новых всеобъемлющих идей. С другой стороны, в рамках теории эволюции систем возможно сформулировать такую всеобъемлющую гипотезу. Например, Эндрю Лоу из Массачусетского технологического института выдвинул формализованный подход, названный гипотезой адаптивных рынков (Adaptive Markets Hypothesis, AMH), и он не одинок в своих исследованиях. В том же направлении работает Институт Санта-Фе. В последнее время стало очень модным в отношении огромного количества вопросов применять теорию Чарльза Дарвина о выживании наиболее приспособленных особей. АМН рассматривает финансовые рынки как своего рода экосистему, участники которой используют различные стратегии конкуренции друг с другом, направленные на максимизацию запасов своего генетического материала, то есть прибыли. Эта теория позволяет избегать ограничений, присущих гипотезе эффективного рынка, признавая допустимость любой стратегии до тех пор, пока она способствует выживанию. Огромное преимущество АМН заключается в возможности выстраивать на ее основе модели, а сами модели могут быть динамическими: в ходе итерации сами стратегии и степень их распространенности определенным образом эволюционируют. Гипотеза равновесия может быть замещена двусторонним взаимодействием, происходящим с учетом рефлексивности. Подобная методика моделирования уже была разработана для изучения двусторонних отношений между популяциями хищника и жертвы, и результаты ее внедрения оказались очень хорошими. С тех пор подобные «адаптивные» модели стали применяться для изучения не только финансовых рынков, но и множества других вопросов, например религии. Очевидно, что АМН обладает большим сходством с рефлексивностью. Этот факт очень радует меня, и я надеюсь, что подобный подход будет использован для моделирования рефлексивности — невозможность такого моделирования в настоящее время представляется мне основным препятствием для серьезного восприятия моей концепции. В то же время я боюсь, что мое понимание рефлексивности может быть искажено в процессе адаптации, необходимой для выстраивания модели. Позвольте мне сформулировать мои опасения. Центральное место в моем мировоззрении занимает идея о том, что человеческие деяния — мероприятия с участием мыслящих субъектов — имеют структуру, принципиально отличную от структуры природных явлений. Последние происходят без какого-либо вовлечения человеческого разума; один факт проистекает из другого в соответствии с причинно-следственной связью. В человеческих делах причинно-следственная цепь не ведет от одного факта к другому — выстраивается двусторонняя связь между ситуацией и мышлением участника, создавая своего рода рефлексивный замкнутый цикл. Поскольку между мнениями и фактическим состоянием дел всегда существует расхождение, рефлексивность вносит в ход событий элемент неопределенности, отсутствующий в случае природных явлений. Боюсь, эта идея может потеряться при работе в рамках АМН, потому что эволюционная теория систем не делает различий между природными явлениями и человеческими делами. Она рассматривает эволюцию любых популяций — от микробов до участников рынка. Позвольте сказать еще конкретнее: я провожу четкое различие между машинами (например, автомобили и электростанции) с одной стороны и социальными учреждениями (например, государства, рынки или семьи) — с другой. Я утверждаю, что машины должны быть хорошо сконструированы, чтобы иметь право на существование, то есть они должны выполнять работу, для которой предназначены. Социальные учреждения устроены по-другому. Они могут существовать вне зависимости от того, насколько хорошо служат своей цели. Иными словами, рынки могут быть неприспособленными. В этом заключается различие, не признаваемое АМН. Я испытываю дискомфорт, когда мы говорим о рынках, государствах или религии в понятиях, принятых в концепции адаптивных систем. Кажется, что она оправдывает существование любой доминирующей силы лишь потому, что та доминирует. А в связи с этим мы упускаем из виду самый важный урок, который можно извлечь из краха 2008 года. Впечатляющая и величественная международная финансовая система рухнула не потому, что испытала воздействие извне, а потому, что была недостаточно хорошо продумана. Как такое могло произойти? Существует различие между социальными структурами, такими как банковская система, и материальными конструкциями, такими как здания в стиле классицизма, в которых любили размещаться банки. Участники рынка, в том числе и регулирующие органы, увидели это различие, когда понесли значительные потери и испытали ужас во время краха 2008 года; мировая экономика еще не оправилась до конца от последствий этого события. Моя концепция определяет, в чем заключается разница между техническими и социальными структурами: в рефлексивности. АМН отказывается признать существование какой-либо разницы между этими двумя структурами и тем самым повторяет основную ошибку гипотезы эффективного рынка. Как могли экономисты создать две гипотезы, страдающие от одной и той же ошибки? Объяснение этому кроется в том, что и гипотеза эффективных рынков, и АМН используют при анализе социальной сферы метод аналогии, то есть подход, хорошо зарекомендовавший себя в других областях. Гипотеза эффективных рынков основана на ньютоновской физике, а АМН — на эволюционной биологии. В этой связи я хотел бы сослаться на сформулированный мной постулат радикальной подверженности ошибкам: всякий раз, приобретая полезные знания, мы стремимся распространить их на те области, где они не могут применяться. Мною был использован иной подход. Для начала я исследовал взаимосвязь мышления и реальности. В результате была сформулирована концепция рефлексивности, затем примененная к изучению финансовых рынков. Я утверждаю, что мой подход позволяет получить лучшие результаты, чем гипотеза эффективного рынка или АМН, и категорически отвергаю любые попытки примирить мои выводы с любой из этих гипотез. Поскольку гипотеза эффективных рынков полностью дискредитирована, меня больше беспокоит степень влиятельности родственной ей АМН. Я понимаю, какие мотивы стоят за АМН: стремление защитить научный статус экономики. Но считаю подобные попытки неуместными. С моей точки зрения, они являются продуктом того, что в терминах фрейдистской теории может быть описано как physics envy со стороны экономистов. Я утверждаю, что социальные и естественные науки изучают совершенно разные вопросы и требуют разных подходов. Должен заметить, что я обеспокоен тем резким различием, которое сам же провел между человеческими делами и природными явлениями. Подобное разделение несвойственно природе. Оно присуще человеку, стремящемуся понять смысл бесконечно сложной реальности. В данном случае мой постулат о радикальной подверженности ошибкам действует так же. И все же мне хотелось бы лучше понять связь между теорией эволюции систем и рефлексивностью. Я задал свой вопрос в Институте Санта-Фе, занимающемся изучением комплексных систем, но пока не получил ответа. Необходимо, чтобы над этим вопросом задумались и другие. Я готов признать, что рефлексивность не соответствует принятым в настоящее время стандартам научной теории. Вот почему моя первая книга на эту тему получила название «Алхимия финансов». Тем не менее мы должны либо изменить стандарты, либо начать изучение финансовых рынков ненаучным способом. Это может оказаться трудным, так как влечет потерю экономистами их статуса. Возможно, новая парадигма легче добьется признания, если я назову ее философской, а не научной. Философия занимала лидирующие позиции еще до того, как возник научный метод. Этот метод творил чудеса при исследовании природы, но оказался менее успешным при изучении в<
|
||||
Последнее изменение этой страницы: 2016-06-22; просмотров: 249; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы! infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 18.118.32.6 (0.014 с.) |