Имею ли я ценность в глазах Бога.

 

Я стою в очереди в кассу супермаркета и оглядываюсь по сторо­нам. Бритоголовые подростки с кольцами в носу набирают паке­тики чипсов; клерк берет на ужин стейк, несколько веточек аспа­рагуса и печеный картофель; старуха, скрюченная остеопорозом, исследует персики и клубнику, безжалостно тыча в них пальцем. Неужто Бог знает нас, всех и каждого? Неужели эти люди имеют какую-то ценность в Его глазах?

Когда я включаю телевизор и вижу репортаж о демонстрациях против абортов или за аборт, я пытаюсь вообразить себе эти не­рожденные существа, из-за которых пылают подобные страсти. Я видел в музее препараты с эмбрионами различного возраста, по­казывающие различные стадии развития человека. В мире ежегод­но «убивают», как говорят противники абортов, шесть миллионов таких вот крошечных зародышей. Богословы утверждают, что об­раз Божий запечатлен в каждом из них. Что думает Господь о шес­ти миллионах человеческих существ, умерших прежде, чем они покинули материнскую утробу? Неужели и они имеют значение?

Познания в области астрономии также подпитывали мои со­мнения: наука говорит, что наше Солнце — одно из 500 миллиар­дов звезд, составляющих Млечный Путь; что наша галактика – один из 200 миллиардов звездных миров. Неужели существа на одной из пылинок мироздания имеют какое-то значение для Со­здателя вселенной?

Псалмопевец, также созерцавший звезды, воскликнул: «Когда гляжу я на небеса Твои — то что есть человек, что Ты заботишься о нем?». Любая книга Ветхого Завета сосредоточивается на этой

проблеме. Еврейские рабы в Египте едва ли могли поверить Мои­сею, утверждавшему, что Бога тревожат их страдания. Друзья Иова посмеялись над глупцом, решившим, что Господу Вселенной есть дело до Иова. Проповедник в Екклесиасте формулирует ту же про­блему еще циничнее: имеет ли значение хоть что-то «под солн­цем"? Быть может, жизнь вообще лишена смысла?

Несколько лет назад меня и самого одолевали подобные со­мнения, и тут я получил приглашение на конференцию в Новой Англии по проблемам христианства. Темой конференции был стих из книги пророка Исайи: «Вот, Я начертал тебя на дланях Мо­их» (49:16). Я даже усмехнулся: в тогдашнем расположении духа я отнюдь не был готов обсуждать с проповедниками Новой Англии цитату, которую писали на плакатах и вышивали на настенных ко­вриках в качестве свидетельства веры. Я бы предпочел выступить на другую тему или вовсе отказаться от приглашения. Но все же сперва я раскрыл Библию и заглянул в текст книги.

Я обнаружил, что Бог дает поразительные гарантии Своему на­роду в самый тяжкий момент истории Израиля: страна уничтожена, священный город Иерусалим подвергся надругательству, вавилон­ские воины, не встретив сопротивления, вторглись в Святое Святых, и на этот раз Господь не пришел на помощь Своему народу. Храм был осквернен, столица разрушена, евреев в цепях увели в Вавилон (нынешний Ирак).

Псалом 136 может поведать о том, что переживал в ту пору на­род избранный:

При реках Вавилона, там сидели мы и плакали...

Если я забуду тебя, Иерусалим,

забудь меня десница моя.

Прильпни язык мой к гортани моей,

если не буду помнить тебя...

Дочь Вавилона, опустошительница!

блажен, кто воздаст тебе

за то, что ты сделала нам!

Блажен, кто возьмет и разобьет

младенцев твоих о камень!

 

Внезапно я понял, что пленники в Вавилоне, внимавшие вести Исайи (стих 49), мучились тем же сомнением, что и я. Имеем ли мы какую-то ценность в глазах Бога? Вот, мы — народ избранный, но наша земля захвачена, наши города сровняли с землей, наших женщин и детей перебили, сильных мужчин увели в плен. И те же вопросы задавали баптисты и гугеноты, армяне и русские пятиде­сятники, христиане Палестины и Судана и все верующие, подвер­гавшиеся гонениям на протяжении многих столетий.

"Оставил меня Господь, и Бог мой забыл меня!» — плакались из­раильтяне в пору страшного бедствия (Исайя 49:14), но Бог отве­тил Своему народу новым обетом. «Забудет ли женщина грудное дитя свое? — вопрошает Бог. — Но если бы и она забыла, то Я не забуду тебя. Вот, Я начертал тебя на дланях Моих».

В этот трудный час, когда кажется, что завет с Богом полно­стью исчерпал себя, Бог дает ряд новых обещаний, прямо отвечая на сомнения, терзавшие народ Израиля. Исследователи Библии называют этот раздел (Исайя 42—53) «Песней раба Господа». Эта великолепная поэзия в то же время является чрезвычайно важным пророчеством, одним из наиболее конкретных пророчеств, какие нам доводилось слышать. В целом эти «Песни» описывают явление Мессии, Который и станет ответом Бога на вопросы евреев.

Бог готов рискнуть собственной репутацией. Он ответит на горькие упреки евреев необычайным, потрясающим подвигом, о котором никто из них и помыслить не мог, актом, выходящим за пределы и человеческих ожиданий, и Божьего смирения: Бог ре­шил присоединиться к людям на планете Земля, «записать Само­го Себя на страницах истории», как говорит Жак Эллуль. Испол­ненные тайны «Песни раба Господа» предсказывают Воплощение — авторы Нового Завета ссылаются на этот текст по меньшей мере десять раз.

Евреи, в чьей памяти отпечатался грозный образ Синая, при­выкшие почитать Господа настолько, что не смели ни произно­сить, ни писать его имя, всегда ждали пришествия Мессии, ждали не столько с надеждой, сколько с трепетом. «Кто вынесет день прихода Его? — восклицает в ужасе пророк Малахия. — Ибо Он как огнь поядающий». Может ли кто-нибудь из обитателей плане­ты Земля пережить явление Бога сил? Переживет ли его сама пла­нета?

Но Исайя ясно дает понять: Бог явится на землю не яростным потоком и не пожирающим пламенем. «Се, Дева во чреве приимет, и родит Сына, и нарекут ему имя: Еммануил, «Господь с нами». Бог является на землю в самом смиренном, самом малом обличий: в виде оплодотворенной яйцеклетки, эмбриона, растущего, клетка за клеткой, в теле деревенской девушки. Яйцеклетка делится мно­го раз, пока зародыш не обретет форму; затем плод растет и, нако­нец, Младенец покидает чрево Матери, чтобы присоединиться к жалким двуногим тварям на их пылинке-планете.

Да, Мессия будет править, но орудие Его правления — любовь. Перенесем ли мы день явления Его? Все мы переживем его и обре­тем новую жизнь, ибо всех Он примет с любовью и радостью.

Наш праздник Рождества увековечивает ответ Бога на вопрос евреев: «Имеем ли мы ценность в глазах Бога?». Здесь, на земле, в течение тридцати трех лет Бог во плоти испытывал на Себе, како­во быть одним из нас. И притчи, которые Он рассказывал, и сами люди, с которыми Он соприкоснулся, сделались на все времена ответом на терзающий нас вопрос.

Иисус сказал, что Бог подобен пастырю, который оставит девя­носто девять овец на огражденном пастбище и будет, выбиваясь из сил, искать единственную овцу, отбившуюся от стада; что Он подобен отцу, который все время помнит о покинувшем его не­благодарном сыне, хотя старший остался дома и неизменно поч­тителен и послушен; Бог подобен богатому хозяину, впускающему в свой дом и приглашающему на пир нищих и бродяг. Господь лю­бит людей не как некую разновидность животного мира, а как человек человека: каждого по отдельности, каждого потому, что он именно таков, каков он есть. Да, мы имеем ценность в глазах Бога. В те редкие моменты, когда Он приоткрывал завесу между види­мым и невидимым мирами, Иисус говорил, к примеру, о радости ангелов, когда обращается хоть один грешник. Один-единствен­ный поступок, совершенный здесь, на земле, отзывается эхом во всем мироздании.

В общении с людьми Иисус подчеркнуто проявлял внимание к заброшенным, нелюбимым, париям общества, к тем, кто мало что значил в глазах людей, но обладал огромной ценностью в глазах Бога. Иисус прикасался к прокаженным, селившимся за городской чертой, хотя Его ученики брезгливо их сторонились. Первой про­поведницей Своего учения Иисус избрал самаритянку, женщину из племени, которое евреи считали «бедными родственниками», женщину, сменившую пятерых мужчин, своими поступками вы­звавшую сплетни всех горожан. Другая женщина настолько стес­нялась своего заболевания, что не посмела предстать перед Иису­сом, коснулась Его одежды сзади, надеясь, что Он этого не заме­тит. Но Он заметил, и эта женщина, как и многие другие «ничтоже­ства», убедилась, что от Него нельзя утаиться, — слишком много мы значим для Него.

Писатель Рейнольд Прайс как-то заметил, что все человечество мечтает услышать подтверждение: «Создатель Вселенной любит и помнит меня». Это подтверждение мы услышали от Иисуса, и го­лос Его звучал, как гром, возвещающий благодатный дождь. Созда­тель вселенной сотворил и всех людей, эти странные существа, которых Он неведомо почему счел достойными личного внима­ния и любви. Он доказал нам эту любовь на холмах Палестины и на кресте.

Пророки только говорили об этом, но Иисус это совершил. «Я начертал тебя на дланях Моих», — сказал Господь устами Исайи. Когда же Он явился на землю в рабском обличий, Он показал, что на ладонях Бога найдется место для каждого живущего на земле.

На Его руках запечатлены не только наши имена, но и раны, кото­рыми Господь поплатился за любовь к нам.

Мои сомнения больше похожи на хронический недуг, нежели на острое заболевание: они периодически возвращаются. Но те­перь, когда я жалею себя, когда растворяюсь в космическом оди­ночестве Иова и Екклесиаста, я обращаюсь к евангельскому пове­ствованию о словах и делах Иисуса. Если мне начинает казаться, что мое существование «под солнцем» безразлично Богу, то я от­вергаю основную причину, побудившую Бога сойти на землю. Итак, Иисус отвечает на первый вопрос: о ценности отдельного человека.

 

Есть ли Богу дело до нас?

 

Астроном Чет Реймо в книге «Ночь души» рассказывает такую ис­торию.

 

Вчера на прогулке я видел, как юноша на скейтборде сбил девоч­ку. Парень мчался на скейте по тротуару и со всего размаха вре­зался в ребенка. Я наблюдал за этой сценой издали, она разыгры­валась почти в полном молчании: вскрик испуганной девочки, когда она метнулась в сторону, пытаясь избежать столкновения, и вопль ее матери в момент катастрофы были поглощены ноябрь­ским туманом. Тело ребенка взмыло в воздух, плавно, словно во сне, пролетело над мостовой, дважды ударилось об асфальт, от­скочив, как резиновый мячик, и так и осталось лежать.

Повторяю: все это происходило в полной тишине. Можно было подумать, что я наблюдаю эту трагедию в телескоп, слежу за событиями на другой планете. Я видел, как в космосе взрывались звезды, видел катастрофы с расстояния во много световых лет, от­деленные от меня равнодушным стеклом телескопа, совершавши­еся в глухой тишине. Вот на что это было похоже.

Реймо завершает свой рассказ вопросом: «Как постичь нам молчание вселенной?». Это многократно повторяется в его книге; Реймо возвращается к нему вновь и вновь, рассказывая о том, как он утратил веру. Чет Реймо и многие другие воспринимают мол­чание Бога перед лицом творящегося на земле страдания как во­прос, оставшийся без ответа.

Я христианин, и потому для меня этот вопрос еще сложнее, чем для Реймо. Если воспринимать вселенную как некое случай­ное нагромождение хаоса, чего и ждать от нес, если не молчания? Но для тех, кто считает, что мир порожден творческой любовью Бога, это молчание становится невыносимым. Вправе ли мы утверждать, что Богу есть до нас дело?

Я много писал о проблеме страдания, и названия этих книг -"Где же Бог, когда мне так плохо?», «Разочарование в Боге» — весьма показательны. Как и Реймо, я все время возвращался к прежним вопросам, теребил не желавшую заживать рану. Читатели откликались на мои книги, и их печальные истории становились еще од ним конкретным поводом для моих мучительных раздумий.

В одной из книг я описывал выпавшие мне нелегкие дни, когда два человека, один за другим, обратились ко мне, чтобы поведать о своем разочаровании в Боге. Первым был молодой священник из штата Колорадо. Он только что узнал, что его жена и малютка дочь погибают от СПИДа. Мать заразилась в результате перелива­ния крови, которое ей сделали незадолго до родов. «Как я буду те­перь говорить детям о любящем нас Создателе? — спросил меня пастор. — Как мне убедить их и себя, что Богу есть до нас дело?"

На той же неделе мне позвонил из автомата слепой, который несколькими месяцами ранее в качестве акта милосердия предло­жил бывшему наркоману пожить с семьей в его доме. Теперь он обнаружил, что этот якобы исправившийся человек избивает свою жену. И это происходит в его доме! Будучи слепым, мой со­беседник прибегал к воображению, пытаясь угадать причины происходящего. Его гостья — мазохистка или подчиняется из страха? Но тут у него кончились монеты, и телефон отключился.

Я давно оставил всякие попытки ответить на вопрос «Почему?» Почему именно жене молодого священника досталась зараженная кровь? Почему ураган поразил один город в Оклахоме и пощадил другой? Почему дочь именно этой женщины сбил парень на скейте? Не знаю! По правде сказать, после многих лет изучения Биб­лии я пришел к выводу, что и Священное Писание не даст нам от­вет. Бог мог бы разрешить все сомнения, когда говорил с Иовом, но Он предпочел не объяснять нам причины.

Однако от одного сомнения мне все же почти удалось изба­виться: от вопроса «Есть ли Богу дело до нас?», который проступа­ет в потрясающем рассказе Чета Реймо о молчании вселенной. Этот же вопрос часто повторяется в Ветхом Завете. Иов готов прийти к выводу, что Бог не печется ни о нем, ни о других стра­дальцах. «До нас доносится лишь Его шепот», — сокрушается Иов. Псалмопевцы требовали хоть какого-то знака, подтверждающего, что Бог слышит их молитвы, свидетельства, что Он не забыл про людей.

Для меня возможен лишь один способ ответить на вопрос, есть ли Богу дело до нас, и, как мне кажется, вполне удовлетворитель­ный. И опять ответ: Иисус. Иисус не прибегал к философским рас­суждениям о природе страдания, Он дал нам ответ по существу. Хотя я не могу угадать, почему происходит та или иная беда, я знаю, что чувствует при этом Бог. Иисус — это лицо Бога, лицо, орошенное слезами.

Если читать Библию подряд, огромная разница между Ветхим и Новым Заветами прямо-таки бросается в глаза. В Ветхом Завете я часто натыкаюсь на выражения сомнения и разочарования. Этой теме посвящены целиком книги Иеремии, Аввакума, Иова. Я уже говорил, что почти половина псалмов выдержана в том же мрачном тоне. Поразительный контраст с этими книгами пред­ставляют собой евангелия и послания Нового Завета. Разумеется, проблема страдания не исчезла, она подробно обсуждается в по­сланиях Иакова (глава 1), к Римлянам (главы 5 и 8), 1 Петра, а так­же в Откровении. Однако здесь я уже не нахожу тот мучительный вопрос «Есть ли Богу дело до нас?», не обнаруживаю ничего, по­добного раздирающему воплю Псалма 76:10; «Неужели Бог забыл миловать?"

Я вижу причину этой перемены в том, что для авторов посла­ний, свидетелей жизни Иисуса, Сам Иисус и был ответом. Иисус — лицо Бога. Каждому желающему понять, что Бог думает по поводу страдания, овладевшего нашей истерзанной планетой, требуется лишь взглянуть на Его лицо. Петр, Иаков, Иоанн были спутниками Иисуса, они запомнили, как менялось Его лицо, они видели, как Иисус сострадал женщине с кровотечением, горюющему сотнику, вдове, лишившейся единственного сына, припадочному, слепому. Они знали, что Бог разделяет наше страдание. Иисус не разрешил «проблему боли», Он исцелил лишь немногих людей в маленьком уголке земли, но Он ответил на вопрос, есть ли Богу дело до нас.

Мы знаем о трех случаях, когда сострадание Иисуса излива­лось в слезах. Во-первых, Он плакал, когда узнал о смерти Своего друга Лазаря, и теперь я знаю, что чувствует Бог, когда умирают мои друзья и близкие.

Другой случай: Иисус оглянулся на Иерусалим и восскорбел, зная судьбу, ожидающую прославленный город. «Иерусалим, Иеру­салим, избивающий пророков и камнями побивающий послан­ных к тебе! сколько раз хотел Я собрать детей твоих, как курица собирает птенцов своих под крылья, и вы не захотели!» (Матфея 23:37). Образ курицы с цыплятами, должно быть, навеян воспоми­наниями о сельской Галилее. После пожара в курятнике крестья­нин находит обгоревшие тушки куриц, лежащие на полу с распро­стертыми крыльями. Он отбрасывает почерневшие тельца в сто­рону, и из-под них выбираются крохотные цыплята — мать спасла их от огня, пожертвовав собой. Вот к чему стремился Иисус: взять на Себя наказание, уготованное Его народу.

И, наконец, мы читаем, что Иисус «с сильным воплем и со сле­зами принес молитвы и моления могущему спасти Его от смерти» (Евреям 5:7). Разумеется, Иисус не был избавлен от смерти. В Гефсиманском саду и на Голгофе мы наблюдаем потрясающие сцены.

Говоря словами Мартина Лютера, «Бог борется с Богом». Вправе ли мы предположить, что Иисус тоже задавался вопросами, которые преследуют меня и почти всех людей: «Имею ли я значение в гла­зах Бога? Есть ли Богу дело до меня?». Как иначе понять прозвучав­шую из Его уст строку Псалма 21: «Боже мой, Боже мой! зачем Ты меня оставил?"

Иисус реагировал на боль так же, как большинство людей. Он не твердил в саду: «Боже, Я так благодарен Тебе за то, что ты из­брал Меня для страдания, Я с ликованием принимаю эту миссию!». Нет, в страхе, в скорби и одиночестве, в отчаянии он взывал: «Если только можно, пусть эта чаша пройдет мимо Меня». Лука, этот на­блюдательный автор, отмечает: «И находясь в борении, прилежнее молился; и был пот Его, как капли крови, падающие на землю"

(22:44).

Быть может, Иисус не даст нам того ответа на вопрос о боли, который мы хотели бы услышать, но зато мы узнаем, что таинст­венным и непостижимым образом Бог страдает вместе с нами. Иисус телесно, физически восстановил нашу веру Мы больше не одиноки. Я могу быть уверен в том, что Бог вполне понимает мои страдания, и Бог печется обо мне, каким бы далеким Он ни казал­ся в сию минуту. Каждый раз, когда сомнение одолевает меня, я всматриваюсь в лицо Иисуса и вижу милосердие и сострадание Бога, познавшего страдание.

 

Почему Бог не вмешивается?

 

Были в истории Израиля моменты, когда никому и на ум бы не пришел вопрос, почему Бог не вмешивается. Взять, к примеру, тол­пу, к которой Моисей обращается во Второзаконии. Этим людям, выросшим в Синайской пустыне, ощущавшим зримое присутст­вие Бога, предшествовавшего им в облачном столпе, знающим о чудесно дарованной воде и пище, должно быть, и в голову не при­ходил подобный вопрос. А если б они даже и заикнулись об этом, Моисей и немногие уцелевшие из старшего поколения тут же на­помнили бы им о десяти казнях египетских, о разделении Чермного моря и поражении мощного египетского войска.

Но оглянемся на события, непосредственно предшествующие описанным во Второзаконии, и увидим, что весь народ, включая Моисея, был полон сомнений. Четыре столетия они вопияли к Бо­гу о своей ужасной жизни в Египте. Четыре столетия! Представьте себе все события мировой истории от королевы Елизаветы, от тех времен, когда первые поселенцы еще не высаживались в Америке, до наших дней. «Народ избранный» сделался посмешищем для со­седей, превратился в рабов, подвластных капризу фараона. Сколь­ко раз евреи восклицали: «Где же Ты, Господи?!», покуда не явился Моисей!

Пророк Илия заставил умолкнуть все сомнения, устроив для поучения своих соплеменников чудо с возжиганием огня на горе Кармель, но и ему пришлось потом прятаться в пещере, недоуме­вая, когда же Господь поразит Ахава и его жестокую жену Иеза­вель. Другие пророки, в том числе столь чтимые нами Исайя и Иеремия, могли бы позавидовать Илии, который по крайней мере пережил час славы: в Библии нет ни одного упоминания о чуде­сах, совершенных этими «пророками слова». Другие пророки по­платились за все свои старания мученической смертью.

Последним в Ветхом Завете звучит голос Малахии. Его книга служит прелюдией к последовавшему почти четырехсотлетнему молчанию. С точки зрения израильтян, эти четыреста лет были пе­риодом «обманутых ожиданий». Они вернулись на родину после вавилонского пленения, но теперь их страна превратилась в захо­лустную провинцию персидской (а затем греческой и римской) империи. Отстроенный заново храм лишь отдаленно напоминал архитектурное чудо Соломона. Великое будущее торжества и все­общего мира, о котором говорили пророки, превратилось в при­зрачную мечту.

Среди евреев разрасталось разочарование, глухое недоволь­ство Богом, прорывавшееся в жалобах и повседневном поведении. Они рассуждали примерно так: «Служить Господу — пустое дело. Что мы получили в награду за исполнение Его предписа­ний?». Этот вопрос тревожил евреев еще многие столетия после того, как Малахия и последние пророки давно умолкли. Люди не видели чудес, Бог не вмешивался в историю, они больше не слы­шали даже Его голоса. Неужто Бог забыл о милости и уши Его глухи к их жалобным воплям? Ветхий Завет завершается этой нотой разочарования, неисполнившихся надежд и ослабевшей веры.

Джек Майлс напоминает; что композиция еврейской Библии еще усиливает это чувство тоски и несбывшихся ожиданий. Наша Библия начинается Пятикнижием, далее следуют исторические книги, поэзия и пророки (последний раздел завершается книгой Малахии), но евреи распределяют эти книги иначе: после Пяти­книжия (Торы) у них стоят пророки, книги которых перемежают­ся с историческими разделами: книга Иисуса Навина, Книга Су­дей, книги Царств, а затем различные «сочинения»,

Последний раздел, сочинения, начинается с Псалтиря, продолжается Притчами, книгой Иова, Руфи, Екклесиаста, Есфи­ри, Даниила, Ездры, Неемии и завершается книгами Паралипоменона. Майлс полагает, что такая последовательность передает на­растающее ощущение отсутствия или молчания Бога. После длинного монолога в конце книги Иова голос Бога больше не прозвучит ни разу. Паралипоменон цитирует некоторые из прежних речей Бога, дословно приводя слова, сохранившиеся в Других разделах Библии. В Песне Песней и книге Есфири Бог во­обще не упоминается; другие книги говорят о Боге и включают молитвы к Нему, но после книги Иова Сам Бог не говорит ни ра­зу. Годы, века ожидания. Лютер говорил, что голод лучше всех приправ. В конце Ветхого Завета, перед приходом Иисуса, мы уже умираем от истощения.

Мой друг-еврей иногда сопровождает экскурсии по Израилю. Довольно быстро он понял, что основной доход гиду приносят христиане евангелического вероисповедания, совершающие паломничество в Святую землю. Ему не хотелось вникать в подроб­ности жизни Иисуса, поскольку родители запрещали ему даже упо­минать Его имя. Но ему пришлось это сделать, и, когда на своей ра­боте он познакомился с христианами, которые лучше него разби­рались в древней истории Израиля, он был поражен таким сближе­нием вер.

Он обнаружил: вполне консервативные христиане верят, что мировая история движется к некой кульминации, в которой цен­тральная роль отведена Израилю. Его спутники рассуждали о Вто­ром пришествии Иисуса, цитируя пророчества, которые мой при­ятель учил в хедере. Прислушиваясь к ним, он понял, что иудеи и христиане ждут одного и того же: Мессию, Князя мира, Который восстановит мир и справедливость на нашей ущербной планете. Христиане ждут Второго пришествия Мессии, иудеи все еще то­мятся по Первому. «Как было бы удивительно, если б выяснилось, что мы все говорим об Одном и Том же Человеке», — сказал он мне как-то раз.

На вопрос, почему Бог бездействует, христиане и иудеи дают один и тот же ответ, но с одним существенным различием: евреи верят, что Бог еще вмешается в нашу историю, послав Мессию, а христиане верят, что Бог уже вмешался, послав Мессию, и вмеша­ется вновь, послав Его во второй раз в силе и славе, а не в слабос­ти и смирении.

 

Незавершенное дело

 

Однажды ночью, незадолго до Рождества, я слушал в Лондоне по­трясающее исполнение «Мессии» Генделя. Я только утром прибыл в Англию, сразу же купил билеты в театр и, чтобы не уснуть, бро­дил по улицам Лондона, каждые два часа заходя в какое-нибудь за­ведение выпить кофе. Я не догадывался, что ждет меня вечером: этот концерт, предшествовавшая ему прогулка по городу, недо­сып, лишняя чашка кофе — все вместе подействовало на меня так, что я как бы перенесся в эпоху Генделя. Внезапно я перестал вос­принимать представление как обычный концерт, это было уже потрясающее откровение всей христианской вести. Неведомым мне прежде образом я проникал в глубочайшие слои музыки, по­стигая самую душу этого произведения.

Лондон — театральная столица, и исполнители этой оратории не просто выпевали слова, они разыгрывали драму, прорывавшу­юся в словах «Мессии». Откинувшись в кресле, прислушиваясь к знакомым ариям первого действия, я начал понимать, почему это произведение оказалось связано с приготовлением к Рождеству, хотя изначально Гендель написал его для празднования Пасхи. Гендель опирался на пророчества Исайи о грядущем Царе, Кото­рый принесет мир и покой истерзанному насилием миру. Музыка поднималась от соло тенора («Утешься, народ мой») к полноглас­ному хору, радостно приветствовавшему день, когда «откроется слава Господа»,

Любой слушатель, даже совершенно не сведущий в музыке, мог почувствовать зловещие перемены в самом начале второй части. Гендель передает это мрачное настроение мощными звуками ор­кестра, выдержанными в минорном ключе. Вторая часть повеству­ет о том, как принял Мессию мир, и трудно представить себе бо­лее трагическую историю. Главным образом Гендель использует здесь главы 52—53 книги пророка Исайи, это поразительно отчет­ливое предвестие, написанное за сотни лет до рождения Иисуса.

На миг все звуки стихают, и после этой драматической паузы вступает одинокое, без сопровождения, контральто: «Он был пре­зрен... от-верг-нут». Певица произносила каждый слог с величай­шим усилием, словно ей было тяжело даже вспоминать об этом. Скрипки печально вторили каждой музыкальной фразе.

Голгофа. История замерла. Радужные надежды, порожденные приходом долгожданного Избавителя Израиля, в ту страшную ночь померкли, казалось, навеки. Мессия, висевший, как чучело, между двумя разбойниками, мог вызвать в лучшем случае жалость, в худшем — насмешку. «Все, кто смотрел на Него, смеялись в поношение ему, — жалуется тенор и добавляет в самый мучительный момент творения Генделя: — Взгляните, есть ли скорбь, лютейшая скорби Его».

Но не все потеряно. Еще несколько мгновений — и тот же те­нор, тот самый певец, который восклицал в отчаянии, внесет пер­вую ноту надежды во вторую часть «Мессии": «Но Ты не покинул душу Его в преисподней». И тут весь хор испускает радостный клич, ибо поражение на Голгофе — это лишь видимость пораже­ния, и труп, висевший на кресте, не останется трупом. Воскреснет Царь славы.

"Аллилуйя!» — восклицает хор, и музыка взмывает ввысь, звучит наиболее прославленная часть оратории Генделя. Немногим ком­позиторам удавалось написать столь радостную песнь. Сам Ген­дель говорил, что в момент написания этого хора ему казалось, что он и впрямь видит перед собой небеса и Самого Господа. «Царь царей... Владыка владык... правь вовеки!» Гендель подчерки­вает каждую фразу, чтобы она полностью раскрывала свое значе­ние. Когда король Георг I услышал этот хор на лондонской пре­мьере 1742 года, он поднялся на ноги в изумлении, и с тех пор публика, чтя традицию, повторяет его движение.

Некоторые скептики предполагают, что король Георг поднялся на ноги не столько из почтения, сколько вообразив по ошибке, что этим хором оратория завершается. И сегодня некоторые слу­шатели, впервые присутствующие на представлении, совершают ту же ошибку. Можно ли их за это упрекнуть? После двух часов представления музыка достигает кульминации в торжестве празд­ничного хора. Что еще сказать?

Прежде, до того вечера, я не задумывался над этим вопросом. Однако, заглянув в несколько строк либретто, напрягая горевшие от бессонницы глаза, я прочел то, чего недоставало и первой, и второй части «Мессии». В одном отношении мой друг, сопровож­дающий экскурсии по Израилю, был совершенно прав; Иисус из Назарета не осуществил то, что было обещано пророками. «Слава Богу в вышних, и на земле мир, и в человеках благоволение», — восклицали ангелы, приветствуя рождение Иисуса. Но разве по­сле прихода Иисуса мир и благоволение наполнили землю? До­статочно посетить Его родную страну, чтобы избавиться от этой иллюзии.

В ту ночь мы с женой летели в самолете над Полярным кругом, над льдами, которые сияли внизу, различимые при свете полярно­го дня даже с высоты в десять тысяч метров. Я знал, что недалеко от этих мест рыщут атомные подлодки, каждая из которых спо­собна истребить сотни миллионов людей. Мы приземлились в Лондоне и купили газеты, сообщавшие о железнодорожной ката­строфе и гибели пятидесяти одного пассажира. На той же неделе террорист взорвал над территорией Шотландии самолет компа­нии «Пан-Американ» и погибло еще 270 человек. Неужели именно такой мир замыслил Господь в момент творения? Неужели ради такого мира совершилось Воплощение?

Вот почему произведение Генделя не могло закончиться тор­жествующим хором, Мессия явился во славе, и об этом гласит пер­вая часть; Мессия умер и воскрес — этому посвящена вторая часть. Но почему же мир по-прежнему так плох? Третья часть оратории пытается ответить на этот вопрос. От тем Вифлеема и Голгофы музыка переносит нас к наиболее мессианскому из всех образов Иисуса: Иисус — Царь. Воплощение — это не конец истории, это только начало конца. Потребуется еще немало труда для того, что­бы творение вернулось к изначальному замыслу.

Великолепное решение: третья часть «Мессии» начинается сло­вами Иова, этого трагического персонажа, который упорно цеплял­ся за свою веру, хотя все внешние обстоятельства подталкивали его к беспросветному отчаянию. «Знаю: Искупитель мой жив и грядет на землю», — выпевает сопрано. Иов, сокрушенный личной траге­дией, не располагая доказательствами в пользу существования вер­ховного Бога, сумел все-таки сохранить веру. И Гендель требует то­го же от нас.

Отсюда третья часть «Мессии» переходит к размышлениям апостола Павла о смерти Иисуса и к его словам об окончательном воскресении: «Зазвучит труба, и мертвые поднимутся». Смерть Христа и Его телесное воскресение означают поражение зла и предвещают то, что однажды произойдет с Его верными по­следователями. Бог вмешался в нашу историю, присоединив­шись к нам на земле, и вмешается в нее вновь, возвратившись в силе и славе, чтобы восстановить первоначальный замысел творения.

Трагедия Страстной пятницы превращается в триумф Воскре­сения, и точно так же преобразятся когда-нибудь все войны, наси­лие, несправедливость, горе. Тогда и только тогда мы сможем ска­зать: «Смерть, где жало твое? Ад, где твоя победа?». Только тогда бу­дет дан ответ на мучительные вопросы Ветхого Завета. Имеем ли мы значение в глазах Бога? Печется ли Бог о нас? Мы станем жить в вере, понимая, что на эти вопросы не будет дано окончательно­го ответа вплоть до того дня, когда Бог явится нам вновь, во Вто­ром пришествии Иисуса.

Авторы Ветхого Завета оглядывались назад, на Бога, заключив­шего с народом завет и столь часто подтверждавшего Свою лю­бовь к людям; они глядели и вперед, ожидая того времени, когда Бог пошлет Избавителя. Мы, их наследники, обладаем тем же двойным зрением. Мы вспоминаем Первое пришествие Иисуса и видим в нем неопровержимое доказательство того, что Бог печет­ся о нас; и мы тоже смотрим вперед, ожидая, когда Создатель закончит Свой труд и пророчества исполнятся до конца.

Шедевр Генделя завершается сценой вне времени. Композитор мог выбрать главу 2 Откровения, чтобы показать вечного Христа с лицом, подобным солнцу, и глазами, подобными пламени, однако текст завершается сценой из глав 4—5 Откровения — самым яр­ким образом из книги, полной удивительных образов. Этот текст предвещает финал истории.

Двадцать четыре старца присутствуют на собрании вместе с четырьмя существами, символизирующими птиц, домашних и ди­ких животных и человека, — все, что есть лучшего в творении. Эти существа и правители почтительно преклоняются перед престолом, сверкающим молниями и переливающимся радугой. Ангел спрашивает, кто достоин сломать печать, чтобы развернуть свиток времен? Кто достоин должным образом завершить историю? На это не способны ни существа, ни старцы. Автор подчеркивает зна­чимость происходящего: «И я много плакал о том, что никого не нашлось достойного раскрыть и читать сию книгу, и даже посмот­реть в нее» (5:4).

Рядом с правителями и прекрасными созданиями, неспособ­ными совершить столь великое дело, перед блистающим престо­лом стоит еще одно существо, на первый взгляд вроде бы и непри­метное. Но лишь в Нем — единственная надежда земной истории. «И я взглянул, и вот, посреди престола и четырех животных и по­среди старцев стоял Агнец какбы закланный». Ягненок, беспомощ­ный ягненок, к тому же убитый! Но в Откровении Иоанна и в «Мессии» Генделя вся мировая история сосредоточивается в этом таинственном образе. Господь сделался младенцем, Господь стал агнцем жертвенным, Господь, принявший наше бремя и умерший человеческой смертью, — только Господь достоин сломать печать. На этом звуке Гендель завершает ораторию. Хор поет славу Агнцу, повторяя многократно: «Аминь! Аминь!»

"Аминь» Вестминстерского хора все еще звучало в моих ушах, когда я вышел в большой холл, огляделся по сторонам и спросил себя: «Какая часть из высокообразованных жителей Лондона, ны­не столь усердно аплодирующих опере, понимает ее значение? Многие ли из них разделяют эту веру?». Они могли скорее всего принять первую и вторую часть «Мессии»: в стране, бывшей неког­да христианской, трудно отрицать факты рождения и смерти Ии­суса. Но третья часть — вот камень преткновения. Мы сидели в со­временном концертном зале, в здании из кирпича и дуба, мы жи­вем в конце XX века и принадлежим к материалистической циви­лизации, бесконечно далекой от той, что породила образ заклан­ного Агнца. Однако Гендель понимал, что история и цивилизация — лишь маска, видимость. Меняется аудитория, сменяются культу­ры и цивилизации, исторический опыт убеждает: ничто, созданное рукой человека, не пребудет вовеки. Нам нужно что-то боль­шее, чем история, что-то, выходящее за пределы истории. Нам ну­жен Агнец, закланный до начала времен.

Признаюсь, что вера в невидимый мир, мир, находящийся за пределами известного нам, далась мне нелегко. Как и многие со­временники, я порой думал, не ограничена ли реальность матери­ей, жизнь — смертью, история — всеобщим уничтожением или смертью Солнца. Однако в тот вечер я не испытывал сомнений.

Смена часовых поясов и усталость от перелета привели меня в состояние, подобное экстазу или трансу. На миг сложный узор, сотканный Генделем, показался мне гораздо более реальным, чем весь мой повседневный мир. Я заглянул в тайны космической ис­тории. Средоточие ее — Мессия, пришедший нас спасти, умерший ради осуществления этой миссии, купивший ценой Своей смерти спасение мира. В тот день я укрепился в вере, что Он — и мы в Нем — будет царить во веки веков. И тогда вопросы, терзавшие авто­ров Ветхого Завета и поныне преследующие нас, сделались отда­ленным воспоминанием, наивным «детским» вопросом.

 

 

Примечания

1. «Arc» — по-английски «ковчег» (прим. пер.).