Пестрые и путаные, как сама жизнь

 

Магия поэзии действует исподтишка. В нашем столетии мы редко обращаемся к поэзии в поисках наставления или знания. Мы чита­ем стихи потому, что поэтические образы и выражения доставля­ют нам удовольствие и пробуждают определенные чувства. Одна­ко, если поэт сумеет достичь своей цели, мы извлечем из его про­изведения нечто большее, чем знание: преобразится само наше видение. Такова магия псалмов, наконец-то подействовавшая и на меня. Эти песни преобразили мое духовное зрение и понимание отношений с Богом.

Прежде всего псалмы помогли мне соотнести представления о жизни с реальным опытом. Ребенком я заучил предобеденную мо­литву: «Бог велик, Бог благ, спасибо Богу за нашу пищу». В этой молитве есть определенный ритм, и она вполне могла бы прозвучать в каком-либо из псалмов. Что может быть проще — два фундамен­тальных богословских положения и призыв к благодарению, при­чем выраженные самыми простыми и короткими словами.

Тем не менее, даже эта молитва может подвергнуть нас такому же испытанию веры, как то, которое некогда проходил Авраам,

"Бог велик"? Отчего же мы не располагаем более очевидными свидетельствами его бытия? Почему специалисты, посвятившие свою жизнь изучению чудес природы, не приписывают эти чудеса Богу с такой готовностью, как делали это неграмотные крестьяне? Почему наш век поражен чумой безбожных тираний — Сталин, Гитлер, Иди Амин, Пол Пот? Почему в этом веке больше христиан пострадало за веру, чем во все предыдущие вместе взятые?

"Бог благ"? Так почему же мой отец умер, не дожив до тридцати лет, так и не реализовав заложенный в нем огромный потенциал миссионера? Почему миллионы евреев и христиан были уничто­жены в пору холокоста? Почему самая религиозная часть нашего населения — афроамериканцы — живет в бедности и лишена на­дежды?

"Спасибо за пищу"? Я соблюдал этот ритуал даже в годы подро­сткового всезнайства, когда гораздо более заслуживающими хва­лы мне казались щедрые американские реки и умелые американ­ские фермеры. Но как быть с христианами Мозамбика и Судана? За что им благодарить Бога, когда они умирают от голода?

Если при чтении последних трех абзацев вы начали испыты­вать некоторое беспокойство, прошу вас, перечитайте Псалтирь, этот дневник духовной жизни людей, пытавшихся сохранить веру is любящего, милосердного, верного Своим обещаниям Бога, когда вокруг них рушился мир.

Авторы псалмов часто возвращаются к этой проблеме. Как слу­чилось, что амалекитяне, хетты, филистимляне и жители Ханаана, не говоря уж о чудовищных империях Ассирии, Вавилона и Егип­та, раз за разом сокрушали избранный народ Божий? Почему Да­вид, помазанник Божий, десяток лет вынужден был прятаться в каких-то пещерах, страшась воинов Саула, хотя Бог уже объявил о ниспровержении этого царя? Как мог народ Божий испытывать благодарность, за что он должен был благодарить?

Многие псалмы показывают, как яростно их авторы боролись со своими сомнениями. Порой уже в процессе создания стихотво­рения им удается примирить свои чувства с основными положе­ниями веры. Как Моисей в речах, из которых состоит Второзако­ние, они стараются припомнить участие Бога в истории Израиля, возвращаются мыслью к тем славным временам.

Ищите Господа и силы Его,

ищите лица» Его всегда.

Воспоминайте чудеса Его, которые сотворил,

знамения Его и суды уст Его (104:4-5).

 

Псалом 61 решительно, не пускаясь в объяснения, настаивает на двух положениях, которые Иов никак не мог примирить: «Сила у Бога, и у Тебя, Господи, милость», Однако подчас поэту не удается постичь смысл того, что видят его глаза, и псалом завершается плачем, подобным плачу Иова:

Я изнемог от вопля,

засохла гортань моя,

истомились глаза мои

от ожидания Бога моего (68:4).

 

Теперь становится понятной последовательность 150 псалмов, которая прежде казалось случайной; этот цикл близости к Богу и покинутости Им точно соответствует тому, что большинство лю­дей испытывает в своих отношениях с Богом.

Мы наталкиваемся на самый поразительный контраст почти в начале Псалтиря: Псалом 22, песнь о Пастыре, полная обещаний и успокоения, следует сразу за Псалмом 21, за воплем, повторенным Иисусом на кресте: «Боже мой! Боже мой! для чего Ты оставил Меня?». Авторство обоих псалмов приписывается Давиду, но трудно представить себе два более различных по духу произведения. В конце Псалма 21 Давид обретает некоторую уверенность в пред­видении времен, когда Бог будет править народами и бедняки на­едятся досыта. Однако он не скрывает тех чувств, которые пере­полняют его в этот момент: «Я вопию днем, — и Ты не внемлешь мне... Я же червь, а не человек... Раскрыли на меня пасть свою, как лев, алчущий добычи и рыкающий... все кости мои рассыпались... язык мой прильнул к гортани моей». Когда же перевернешь стра­ницу и прочтешь: «Господь — Пастырь мой; я ни в чем не буду нуж­даться... Благость и милость да сопровождают меня во все дни», по­кажется, что эти две песни написаны существами из разных ми­ров.

Так же противоречат друг другу и Псалмы 101 и 102. Первый с подзаголовком «Молитва страждущего, когда он унывает и излива­ет пред Господом печаль свою» красноречиво выражает отчаяние стареющего и слабеющего человека, которому кажется, что и дру­зья, и Бог отвернулись от него. Эта песнь — словно скорбный пе­речень боли и страданий, составленный пациентом в больнице, в лихорадочном состоянии. Зато следующий псалом — величест­венный хвалебный гимн, в котором нет ни одной мрачной ноты.

Боюсь, мало кто из священников решится выбрать для пропо­веди такую пару псалмов; любой из них по отдельности — пожа­луйста, но только не оба сразу. Я же научился ценить Псалтирь именно за то, что он выражает обе точки зрения, как правило, ни­сколько не облегчая нам переход от одного настроения к другому. «Благослови, душа моя, Господа, и не забывай всех благодеяний Его», — провозглашает Псалом 102:2. Автор же предыдущего псал­ма отчаянно пытается припомнить эти благодеяния и утешиться ими в своем положении, что не так-то просто, ведь кости его «обо­жжены, как головня», и питается он пеплом и слезами.

Я рад тому, что в Библии приведены оба типа псалмов, по­скольку может наступить время, когда мне доведется испытать то же, что и авторам Псалмов 21 и 101. В такой ситуации мне поможет мысль, что наши духовные учителя и Сам Иисус переживали нечто подобное. И как бы я ни жаловался, и ни стенал, и ни пы­тался вырваться из петли этого страшного испытания, я постара­юсь и в этот час припомнить Благую весть Псалмов 22 и 102. Ес­ли взять только Псалом 22, может показаться, что это один из «легких ответов» веры; если вырвать из книги Псалом 21, нам не останется ничего, кроме духовного отчаяния. Но вместе эти гим­ны дают необходимую человеку смесь трезвого реализма и упо­вания,

Я пришел к выводу, что псалмы отражают различные типы ве­ры. Псалом 22 — это детская вера-доверие, а Псалом 21 — вера-верность, более глубокий и таинственный пласт религии. Жизнь с Богом включает в себя и то и другое. Порой мы ощущаем необы­чайную близость к Богу, видим немедленный отклик на свои мо­литвы и воспринимаем Бога как нежного и заботливого отца. Но на нашу долю выпадают и черные полосы, когда Бог молчит, ни­что не работает по правилам, и кажется, что все обещания, про­звучавшие в Библии, нарушены. Стойкая вера-верность помогает нам ощутить присутствие Бога там, за пределами области тьмы; там Он по-прежнему царит, и, что бы нам ни мерещилось в отчая­нии, Он не покинул нас.

150 псалмов сложились в непонятный, пестрый, непоследова­тельный узор, очень похожий на саму жизнь, и сделались для нас прибежищем и утешением. В «Прогулках по монастырю» Кэтлин Норрис описывает, как она научилась использовать псалмы при­менительно к конкретной ситуации, к «молитве по поводу телено- J востей":

"Псалом 73 оплакивает осквернение святыни: «Все разрушил враг во святилище», и я использовала его, когда молилась о жертвах семейного насилия и о тех, кто совершает эти преступ­ления. Репортаж о погромах в Лос-Анджелесе в начале 1992 года придал новый смысл словам Псалма 54, который наутро испол­нил монастырский хор: «Я вижу насилие и распри в городе».

Псалом 78 («Пролили кровь их, как воду, вокруг Иерусалима, и некому было похоронить их») я услышала в тот момент, когда читала о событиях гражданской войны на Балканах, и эти слова заставили меня задуматься о том зле, которое приносят в наш мир насилие и племенная вражда, зачастую оправдываемые ре­лигией.

Но беспощадный реализм псалмов не ввергает в уныние так, как это зачастую делают телерепортажи, хотя вроде бы речь в них идет об одних и тех же событиях — резне, издевательстве над без­защитными, злонамеренном лишении человека доброго имени. Псалмы, этот сборник хвалебных гимнов, предназначенных для хора, сохраняет надежду, которую неспособны сообщить нам «сюжеты из жизни», дополняющие подборку политических ново­стей. Псалмы отражают события нашего мира, не превращая нас в сторонних наблюдателей. Они заставляют нас — народ, предпо­читающий не обращать внимания на творящееся вокруг нас и среди нас насилие, — признать свою ответственность и подверг­нуть переоценке свои ценности».

 

Вот пример того, как псалмы помогают в испытаниях. В 1977 го­ду в разгар холодной войны Анатолий Щаранский, блестящий мо­лодой математик и шахматист, был арестован КГБ за неоднократ­ные попытки эмигрировать в Израиль. Он провел в ГУЛАГе тринад­цать лет. С утра до вечера Щаранский читал и изучал все 150 псал­мов (на иврите). «Что это мне дает? — говорит он в письме. — Вот что: постепенно чувство великой утраты и скорби превращается в прекрасную надежду¹.

Щаранский так дорожил этой книгой, что, когда тюремщики попытались ее отнять, он лег на снег и отказался вставать, пока ее ему не вернули. Все тринадцать лет, что он томился в заключении, жена Щаранского вела по всему миру кампанию за его освобожде­ние. Принимая от имени мужа почетную степень доктора, она сказала в речи перед университетской аудиторией: «В камере-оди­ночке в Чистополе наедине с псалмами Давида Анатолий нашел выражение самых глубоких своих чувств в словах, вылившихся из души царя Израиля тысячи лет тому назад».

 

Терапия души

 

Псалмы показались мне образцом душевной терапии. Мне довелось написать книгу которую я озаглавил «Разочарование в Боге». Издате­лей это название обеспокоило, и они предложили немного изменить его: «Преодоление разочарования в Боге». Им казалось несколько ере­тическим подобное негативное название. Они не представляли, как будет смотреться такая книга в христианском книжном магазине по­среди множества томов о красоте и радости христианской жизни. Од­нако, когда я писал эту книгу, я имел в виду множество подробных библейских рассказов о людях, испытавших жесточайшее разочаро­вание в Боге. Не только Иов и Моисей вступали в подобный конфликт, но и пророки Иеремия и Аввакум, и все неизвестные нам по имени ав­торы псалмов. Некоторые псалмы можно было бы озаглавить: «В гне­ве на Бога», «Преданный Богом», «Оставленный Богом», «Разуверив­шийся в Боге».

Вот несколько строк из Псалма 88:

Доколе, Господи, будешь скрываться непрестанно,

будет пылать ярость Твоя, как огонь?...

На какую суету сотворил Ты

всех сынов человеческих! (стихи 47-48)

 

Или Псалом 87:

Для чего, Господи, отрешаешь душу мою,

скрываешь лице Твое от меня?...

Ты удалил от меня друга и искреннего;

знакомых моих не видно (стихи 15,19)

 

Может показаться странным, что Священное Писание включает в себя эти вопли духовного поражения, но присутствие этих сцен и описаний составляет важный принцип терапии. Консультант по бра­ку часто предупреждает своих пациентов: «Ваши отношения могут стать еще хуже, прежде чем дело пойдет на лад». Обиды, напряжение, которые скрывались годами, теперь поднимутся на поверхность. При­дется обнажить и выявить все разногласия и взаимное непонимание, и лишь потом установится подлинное согласие. Псалмы, как и психо­анализ, помогают выявлению наших неврозов

Кэтлин Норрис рассказывает о монахине, которая помогает жен­щинам решать их жизненные проблемы: безработным, женам, под­вергающимся жестокому обращению, людям, пытающимся после многолетнего перерыва возобновить учебу. Эта монахиня обнаружи­ла, что псалмы помогают ее подопечным выплеснуть эмоции, кото­рые церковные наставники часто пытаются подавить. 'Терпите, улы­байтесь, страдание закаляет душу¹, — твердят иные наставники, но псалмы говорят иное. Они не пытаются рациональными доводами ус­транить гнев или абстрактными рассуждениями унять боль, они выра­жают все эмоции громко и яростно, обращая их напрямую к Богу.

150 псалмов отражают различные этапы и ситуации душевной те­рапии. Здесь есть все: сомнение, паранойя, смятение, низость, восторг, ненависть, радость, хвала, месть, предательство. Когда-то подобное излияние чувств казалось мне чудовищным хаосом, теперь я вижу в нем признак здоровья. Псалтирь показал мне, что я вправе говорить Богу о любых своих чувствах. Не нужно скрывать свои неудачи, не нужно приукрашивать дурное в себе — лучше откровенно сказать обо всех своих слабостях Богу, ибо лишь Он может исцелить их.

Лучше всего эта целительная сила передана в Псалме 50, который, по преданию, создал сам Давид после постыдного поступка с Вирсавией. Царь признает, что совершил прелюбодеяние и убийство: «Тебе, Тебе единому согрешил я». Ему нечего принести в жертву Богу, кроме сокрушенного духа и смиренного сердца, но само признание откры­вает путь к исцелению. В слезах и скорби Давид исповедуется, и его псалом становится образцом для других исповедей.

Вальтер Брюггеманн предложил назвать «псалмами растеряннос­ти» те псалмы, которые передают смятение, признание в грехах или сомнение. Обычно они начинаются с мольбы к Богу об избавлении от беды или отчаяния. С этими мольбами переплетаются поэтические образы скорби, призывы к Божьей справедливости, даже упреки; «Что пользы Тебе, если я умру? Как буду тогда хвалить Тебя?». Однако, на­учившись выражать эти чувства, автор уже обретает некую перспекти­ву, начинает вспоминать о лучших временах, об исполнившихся мо­литвах, о тех милостях, которые он не умел ценить. И ближе к концу псалма он переходит к благодарности и хвале, он чувствует, что его выслушали и очистили. Псалом, как молитва, сам по себе осуществля­ет это преображение.

Псалом 70 может послужить примером того, как действует эта ду­ховная терапия. В его строфах настойчивые призывы к Божьей помо­щи сменяются исповеданием веры, а затем новыми страхами, уже от­носительно будущего. В завершение гимна поэт восхваляет истину и надежность Бога. Воспоминания о чудесах, которые Бог совершал ра­ди Израиля, и о моментах близости самого поэта к Богу успокаивают на какое-то время мучительные сомнения псалмопевца. Многие псал­мы передают это настроение. «Верую, Господи, помоги моему неве­рию": поэт как бы уговаривает самого себя, нащупывает путь к вере среди приливов и отливов эмоций.

Меня уже больше не смущает эта странная смесь псалмов-прокля­тий, псалмов-восхвалений, псалмов-исповедей. Теперь я дивлюсь ду­ховной целостности древнееврейских поэтов, которые пытались во­влечь Бога во все области своей жизни, обращая к Нему все чувства, повседневно переживаемые человеком. Не нужно ничего приукраши­вать, не требуется «делать хорошую мину¹, чтобы предстать перед Бо­гом, нет никаких запретных тем. Бог готов говорить с нами о нашей реальности.

Для древнееврейских авторов реальность Бога затмевала их собст­венные переживания и сложную историю их народа. Они обсуждали с Богом каждую подробность своей жизни, они спорили и боролись с Ним, и самой этой борьбой утверждали свою веру.

Мой друг Гарольд Фиккетт имеет обыкновение удаляться порой на несколько дней в монастырь. Устав многих монашеских орденов предписывает повторять псалмы вслух утром, днем и во время ве­черней службы. За несколько недель монахи проходят весь цикл, вновь возвращаясь к первому псалмуз. Гарольд говорил мне, что по­рой, когда уста его твердили о том, как он «входит во врата Господа с благодарением», сам он продолжал вспоминать вчерашнюю обиду или прикидывал, скоро ли рассеется туман над заливом Сан-Фран­циско. Но постепенно, день за днем, он покорялся ритму псалмов. Не все в них подходило к его душевному состоянию, но понемногу он проникался той реальностью, которая нашла выражение в псал­мах, и не пытался приспособить текст к своим мирским соображе­ниям.

Вспоминая время, проведенное с монахами, Гарольд писал:

"Псалмы вооружили меня теми словами, с которыми я должен был и хотел обратиться к моему Богу, словами, которые прослагшяют реаль­ность Его присутствия — «Полны небеса и земля славы Твоей"; слова­ми, которые признают Его вмешательство в нашу жизнь — 'Ты обра­тил нашу печаль в ликование"; словами, которые выражают всю глу­бину моей зависимости — «В утробе матери соткал Ты меня"; словами, которые передают надежду на встречу и близость с Ним — 'Только об одном я мечтаю, чтобы мне войти в дом Господень навеки». Псалмы наставляют мою душу в любви к Богу».

 

Звуки хвалы

 

Псалмы также учат нас, как поклоняться Богу и восхвалять его. За­метим, что американцы делают это крайне неуклюже. Мы не со­хранили традиции британцев, кланяющихся королеве и не смею­щих ее перебивать. Мы предпочитаем превращать своих руково­дителей в персонажей телевизионного фарса.

Откровенно говоря, трудно представить себе, что Богу и впрямь хочется, чтобы мы все сели в ряд и начали говорить о Нем 122 Филип Янси, Библия, которую читал Иисус

что-нибудь хорошее. Зачем вообще Богу наша хвала? Сомерсет Моэм рассказывал о своем благочестивом родственнике, который прилежно вычеркнул все восхваления из молитвенника. «Любой нормальный человек смутится, если начать хвалить его в лицо, ка­ково же слушать все это Богу?» — так рассуждал этот человек. Клайв Льюис в «Размышлениях о псалмах» сказал примерно то же: «Мне не нужно, чтобы мой пес пытался лаем выразить восторг от моих книг». Так почему же Бог хочет услышать хвалу?

Льюис предлагает сравнить эту хвалу с непосредственной ре­акцией на произведение искусства, на некую прекрасную гармо­нию, вообще на что-либо необычайно красивое. Самой первой и естественной реакцией будет замереть и попытаться впитать в се­бя эту неземную красоту, склониться перед ней. А затем мы спе­шим разделить это чувство с другими людьми. Эта потребность разделить удовольствие проявляется на всех уровнях от «Огром­ный серый кит проплыл рядом с нашей яхтой — я чуть было не дотронулась до него» и «О, если бы ты был тут и видел, как падает снег, — все кажется словно заколдованным» до «Ну, наши ребята показали класс во вчерашнем матче!"

Каждый раз, когда я прихожу на стадион, я наблюдаю этот восторг, близкий к поклонению. Мне повезло, я жил в Чикаго, когда восходила звезда Майкла Джордана; я много раз бывал на играх «Чикаго Буллз». За несколько часов до матча на пронзи­тельном ветру фанаты уже собираются возле площадки, отве­денной для машин игроков, чтобы хоть на миг увидеть знамени­того спортсмена. Вот появляется из-за угла его автомобиль. По­клонники вопят, подпрыгивают, выкликают имя своего кумира, рвутся вперед, чтобы получить автограф, пытаются прикоснуть­ся к нему, обменяться хоть словом, как-то сблизиться с Величай­шим. Вот странная цивилизация — люди с готовностью прекло­няются перед Майклом Джорданом и даже перед Деннисом Родманом или Мадонной, но не понимают, как надо восхвалять Господа.

Хвала — это та же естественная реакция разделенной радости (разве в человеческих силах утаить от друзей хороший анекдот или собственную помолвку?), только эта радость подымается еще на несколько ступеней выше. «Поведай мне старую, старую исто­рию о Невидимом в вышине», — поется в одной христианской песне. Как бейсбольные болельщики, ветераны военных компа­ний и выпускники одной школы готовы вновь и вновь вспоминать все те же истории, так и хвала отчасти звучит ностальгически.

Флэннери О'Коннор в очерке о своих павлинах написала, как реагировали люди при виде их раскрытых веером, переливаю­щихся всеми цветами радуги хвостов. Водитель грузовика резко затормозил, вскрикнул: «Ну и дела!», иные люди просто не находи­ли слов, но больше всего ее растрогала старая негритянка, про­возгласившая: «Аминь! Аминь!». Эта старуха понимала толк в хвале.

Хвала — это радостное признание тварным существом блага, истины и красоты, которые исходят от Творца вселенной. Это признание важно для нас самих, поскольку оно устанавливает на­ше истинное положение перед Богом. Я обнаружил, что общение с детьми помогает научиться правильно воздавать хвалу: дети мо­гут в любой момент разразиться радостными и благодарными во­плями, когда что-то поразит их. Вероятно, все дело в том, что у них нет претензий на более высокий статус — они просто дети.

Авторы псалмов и в особенности Давид были ближе к источни­ку хвалы, поскольку еще не были нарушены их связи с миром при­роды. Давид в юности был пастухом, потом много лет прятался от Саула в безлюдной горной местности. Ничего удивительного нет в том, что его стихи полны огромной любви и, можно сказать, по­чтения к миру природы. Этот мир представляется гармоничным целым, а личностный Бог оберегает и удерживает все воедино.

Это был первый смысл, который мне удалось извлечь из псал­мов, когда я тщетно пытался читать их подряд в пустыне Колора­до. Я не мог согласовать столь противоречивые настроения этих стихотворений, но по крайней мере окружавший меня величест­венный пейзаж подтверждал их описание величия и достоинства Бога. Одиночество пустыни возвращает нас на полагающийся нам уровень бытия, напоминая о том, о чем мы предпочли бы за­быть, — о нашей тварности. Все наши чувства впитывают блеск и славу невидимого Бога дикой природы. Можно ли не воздать хва­лу Тому, Кто задумал лося и дикобраза, рассыпал зеленеющие де­ревья и кусты по склону серой скалы, Тому, Кто с каждым рассве­том и каждым закатом словно заново творит этот пейзаж?

Псалмы учат нас не трезвой и сдержанной хвале. Нет, поэты са­мозабвенно и чувственно восхваляют Бога, их богослужение больше напоминает рок-тусовку, чем солидный симфонический концерт. «Пойте в веселье! Кричите громче!» — призывают они. В те времена оркестр состоял из цимбал, бубнов, труб, рогов, арф и лир. Иногда этот концерт включал в себя и танцы. Воображение псалмопевца заставляло весь мир пуститься в пляс от восторга, вызванного присутствием Бога. «Восклицайте Господу, вся земля; торжествуйте, веселитесь и пойте» (97:4). Природа участвует в празднестве: «Да рукоплещут реки; да ликуют вместе горы» (97:8).

Псалмы могут решить проблему нашей не умеющей восхвалять цивилизации, они снабдят нас нужными словами. Надо лишь при­слушаться к этим словам, понять, как содержание псалмов соот­ветствует нашим настроениям. Дитрих Бонхоффер назвал псалмы уроками Божьего языка. Как дети учатся родному языку от родите­лей, так псалмы учат христиан языку молитвы.

 

"Поклонение — это способ оторваться от самих себя и постичь присутствие Бога, — пишет Юджин Петерсон. — Мы выделяем особое место и время, чтобы сосредоточить внимание на Боге не потому, что Он ограничен пространством и временем, но потому, что мы настолько озабочены самими собой, что если не будем за­ставлять себя сознательным усилием в определенный момент пе­реключиться, то и в другие моменты и в другом месте у нас не бу­дет ни малейшего шанса ощутить Его присутствие».

 

При виде чего-то прекрасного или величественного инстинк­тивным порывом древних израильтян было не созерцать это зре­лище и не анализировать его, но воздать Богу хвалу и, если удаст­ся, написать гимн. Руки сами тянулись к арфе, голосовые связки напрягались, готовясь петь. Хвала — это радость, изливающаяся в речи и пении, «звуки, выражающие внутреннее благополучие», по определению Клайва Льюиса. Они могут и нас приобщить к ду­шевному здравию.

 

Из всех созданий моря и земли

Лишь человеку Ты открыл пути Свои.

И лишь ему Тобой дано стило,

Что восхвалить дела Твои могло.

Джордж Герберт

 

 

Переориентация

 

Юджин Петерсон, опубликовавший новый перевод псалмов, от­мечает, что лишь немногие из них полны хвалой и благодарнос­тью, а более семидесяти процентов составляют жалобы. Петерсон полагает, что эти две категории псалмов отражают два основных состояния жизни: страдание и благополучие, Я не проводил по­добных исследований, но мне кажется, что в целом современная христианская литература обнаруживает противоположную про­порцию: не менее семидесяти процентов книг, плакатов, наклеек провозглашает наше благополучие, и едва ли треть еще помнит о наших скорбях.

Царь Давид особо распорядился о том, чтобы народ научили жалобной песне^ (см. 2 Царств 1:18). Жалобные псалмы ничего общего не имеют с бессильным скулежом или нытьем. Мы склон­ны плакаться по поводу того, чего не изменишь, но жалоба — это попытка добиться перемен. Псалмопевец, как и Иов, упорствует в своей вере в благого Бога; что бы ни происходило сейчас перед 126 Филип Янси, Библия, которую читал Иисус

его глазами, он будет требовать справедливости и просить о ней. Псалмопевец скорбит о том, что на земле не творится воля Бога так, как на небе, и эти стихи помогают человеку примирить веч­ную веру и повседневный опыт.

Проповедник Дэн Аллендер задает вопрос:

"К кому вы обращаете наиболее яростный, иррациональный, не находящий выражения гнев? Выскажетесь ли вы перед тем, кто вправе уволить вас с работы, лишить вас репутации, разрушить отношения? Вряд ли. Вы не можете положиться на этих людей, вы не уверены, что они в состоянии вынести всю глубину вашего ра­зочарования и растерянности. Только тот может выслушать ваши жалобы и, более того, вытерпеть ваши жалобы на самого себя, ко­му вы — как это ни парадоксально — верите до конца... Жалобы и возмущение — это оборотная сторона веры».

 

Многие псалмы были написаны вождями Израиля, и потому этот сборник позволяет нам проникнуть в скрытые за историчес­кими событиями эмоции людей. По-моему, со времен античности не сохранилось другого собрания, столь полно отражающего лич­ные чувства, вызванные историческими катаклизмами. Мы видим, как каялся царь, совершив прелюбодеяние и убийство, как он воз­носил благодарность, когда спасся от убийц, как он молился, про­играв сражение, и как молился, посвящая Богу новую столицу.

Я приложил немало усилий к тому, чтобы попытаться получше понять Давида. Этот царь, научивший свой народ выражать горе песней, дал ему также несравненной красоты гимн для общего ис­поведания веры и создал еще множество прекрасных хвалебных песнопений. Давид, несомненно, был грешником, как и многие другие персонажи Ветхого Завета, и в то же время он был особен­но любезен господу. Жан Кальвин назвал Давида «зеркалом, кото­рое Господь в неисчерпаемой Своей благодати поставил перед на­ми». В чем же заключается духовная тайна Давида?

Семьдесят три псалма, приписываемых царю, позволяют нам заглянуть в его душу. Некоторым из них предпослано сообщение

о тех обстоятельствах, в связи с которыми они были написаны. Я решил читать их в такой последовательности: сперва эту выдерж­ку из духовного дневника самого Давида — псалом — и, основы­ваясь на этом внутреннем свидетельстве, пытаться вообразить се­бе, какие «внешние» события вылились в эти слова. Затем я обра­щался к историческому повествованию Второй книги Царств и сопоставлял свои фантазии с тем, что имело место на самом деле.

В Псалме 55 (со знаменитой строкой «На Бога уповаю») Давид благодарит Бога, спасшего душу его от погибели и не давшего но­ге его оступиться. Когда я читал этот псалом, я предполагал, что чудесное вмешательство Бога избавило Давида от некой грозной опасности. Что же было на самом деле? Я раскрыл главу 21 Первой книги Царств и выяснил, что Давид, попав в плен и страшась за свою жизнь, стал пускать слюни и рисовать на стенах, притворя­ясь безумцем и надеясь таким образом избежать казни. Никакого чуда не произошло — речь шла о хитром беглеце с хорошо разви­тым инстинктом самосохранения. Быть может, Давид в отчаянии взывал к Богу, и в какой-то момент озарения его осенила идея си­мулировать помешательство, но он приписал всю заслугу Богу и ничего самому себе. Давид даже прибег к строгой форме акрости­ха, чтобы выразить свои мысли. Каждый стих этого псалма начи­нается со следующей по порядку буквы еврейского алфавита. Это серьезное и искреннее размышление о пережитом.

Затем я прочел Псалом 58: «Сила моя! Тебя буду воспевать я; ибо Бог — заступник мой, Бог мой, милующий меня». Вновь, когда читаешь этот псалом, кажется, что вмешательство Бога спасло Да­вида. Однако глава 19 Первой книги Царств описывает такую сце­ну; Давид выскользнул в окно, пока его жена отвлекала преследо­вателей, подсунув им завернутую в козью шкуру статую. Вновь псалом приписывает Богу заслугу в таком деле, которое мы бы от­несли на счет обычной человеческой смекалки.

В Псалме 56 звучит иная интонация — интонация смятения и страха. «По-видимому, вера Давида поколебалась в тот час, когда он писал этот псалом», — подумал я и вновь ошибся. В главе 24

Первой книги Царств сообщается об одном из наиболее отваж­ных подвигов этого героя.

Псалом 17 подводит итоги военной карьеры Давида. Эта песнь, написанная, когда он уже был царем, победившим всех соперни­ков, перечисляет множество чудес, с помощью которых Бог избав­лял Давида от опасностей. Если прочесть только этот псалом, не обращаясь к историческому повествованию, может сложиться впечатление, что Давид жил под покровительством какого-то доб­рого волшебника. Здесь ни словом не упоминаются годы изгна­ния, ночные битвы, бегство, хитроумные уловки, которыми запол­нены Первая и Вторая книги Царств.

Словом, любая попытка судить о «реальной жизни» на основа­нии псалмов обречена на провал. Воображение рисует нам благо­честивого отшельника не от мира сего или робкого, подвержен­ного неврозам человека, верившего в постоянную помощь Бога, но никак не сильного и доблестного героя. Как объяснить столь разительное несоответствие внутренней и внешней жизни царя Давида?

Для всех нас внутренняя и внешняя жизнь протекают парал­лельно. Если мы с вами участвуем в одном и том же мероприятии (скажем, в вечеринке), то «внешние» факты — что там было и кто присутствовал — будут для нас обоих одинаковыми. Но совершен­но различными могут оказаться «внутренние» ощущения. Я начну размышлять о том, какое я произвел впечатление, показался ли я остроумным и симпатичным, не обидел ли кого, не допустил ли нелепый промах? Как я выглядел в глазах этих людей? Скорее все­го и вы станете задаваться теми же вопросами, но уже со своей точки зрения.

Давид, похоже, воспринимал жизнь по-другому. Его подвиги -он убивал хищников голыми руками, сразил Голиафа, ускользнул от насланных Саулом убийц, разгромил филистимлян — давали ему право ощутить себя главным героем этой истории. Однако когда он вспоминал эти события и писал о них стихи, он выводил на первый план Иегову, Бога Израиля. Давид поистине переживал и ощущал постоянное присутствие Бога, он выражал это ощуще­ние и в возвышенных стихах, и в земных делах, в любом случае сознательно вовлекая Бога в события своей жизни.

Давид полон уверенности, что он что-то значит в глазах Бога, Об одном из «чудесных избавлений» он говорит: «Он (Бог) вывел меня... ибо Он благоволит ко мне» (17:20). Когда царю кажется, что Бог его покинул, он тут же вопиет к Богу, ведь он первым произнес эти слова: «Боже мой, Боже мой! Для чего ты меня покинул?». Он призывает Бога к ответу, требуя, чтобы Господь тоже поддерживал их особые и столь важные для обоих отношения.

На протяжении всей жизни Давид был твердо убежден, что ду­ховный мир, оставаясь невидимым, является столь же реальным, как и «естественный» мир мечей и копий, пещер и царского дворца. Его псалмы — это подробный отчет о сознательных усилиях по приспособлению повседневной жизни к реальности этого сверхъе­стественного мира. Теперь, спустя столетия, мы опираемся на эти псалмы, как на ступени веры, мы идем по ним, как по тропе, веду­щей от одержимости самим собой к осознанию реального присут­ствия Бога.

Я старался научиться этому искусству «впускать» Бога во все сферы своей жизни. Живя в сложном индустриализованном мире, мы норовим делить свою жизнь на специальные отсеки. Заполня­ем день «делами»: чиним машину, ездим на каникулы, ходим на ра­боту, косим лужайку перед домом, отвозим детей в школу. А потом надо еще уделить время для «духовности»: посетить церковь, при­нять участие в собрании группы верующих, предаться своим раз­мышлениям. Псалмы подобного разделения не ведают.

Давид и другие авторы псалмов сумели превратить Бога в фи­зический центр своей жизни, и все в их жизни соотносилось с Бо­гом. Для них общение с Господом было основным делом жизни, а не перерывом между «делами». Как сказал Клайв Льюис, в идеале практика христианской жизни подразумевает, что «каждый посту­пок и каждое чувство, каждое переживание, приятное или непри­ятное, должно как-то соотноситься с Богом».

Я изучаю этот повседневный процесс перестраивания, пере­ориентации своей жизни. Псалтирь стал для меня еще одним ша­гом к осознанию подлинного, центрального места Бога. Я стара­юсь превратить слова древнееврейских поэтов в свои собствен­ные молитвы. Это удалось авторам Нового Завета, которые цити­ровали Псалтирь чаще, чем любую другую книгу. Сын Божий в Своей земной жизни поступал точно так же, язык Псалтиря слу­жил Ему для выражения взаимоотношений между человеком и Богом,

Я уверен, что мне потребуется вся моя жизнь для того, чтобы псалмы сделались подлинно и до конца моими молитвами. Я чув­ствую, что по сравнению с их порывом, их устремленностью к Бо­гу моя вера выглядит жалкой и анемичной. Псалмопевцы мчались к Богу, как загнанный олень мчится к воде. Ночью они лежали без сна, размышляя о «славной красе Господа». Они предпочли бы прожить один день с Богом, чем тысячу лет без Него. Эти поэты учились в высшей школе веры, и я рядом с ними чувствую себя приготовишкой. Теперь я вновь перечитываю эту книгу и надеюсь хоть что-то из нее усвоить.

Послесловие___________________

 

Проблемные псалмы

 

Не успеваешь прочесть несколько первых псалмов, как натыка­ешься на странные и тревожные строки, на яростные взрывы мин, притаившихся посреди столь мирной на первый взгляд и даже бу­колической поэзии. Иной раз все сводится к поношению на уров­не «Чтоб тебя грузовиком задавило», который принят среди под­ростков. Эти псалмы называются «заклинательными», «мститель­ными» или попросту «псалмами проклятий», поскольку именно из; проклятий они и состоят.

Эти «псалмы проклятий» становятся серьезной проблемой для читателя. «Да как же можно читать, а тем более повторять вместо молитвы эти яростные поношения, пришедшие к нам из культуры древних воинов? — спрашивает Кэтлин Норрис. — На первый взгляд они кажутся такими устаревшими, они полны злобы, мсти­тельности, и подчас думается, что в них сосредоточено все зло на­шего мира».

Почему же эти всплески ярости тоже вошли в Святое Писание? Читатели предлагали несколько объяснений.

 

1. Проклятия выражают «праведный гнев» против сил зла.

Профессор Аллан Блум, автор книги «Закрытие духа Америки», рассказывал о том, как он предложил своим первокурсникам в Чи­кагском университете дать определение плохого человека. Ни один из студентов не справился с этой задачей. Категория «плохо­го» попросту отсутствовала в их сознании. Блум считает неспособ­ность распознавать и определять зло одним из тревожных симпто­мов нашего времени.

Мне оказала большую помощь моя жена Джанет, которая не­сколько лет работала неподалеку от городских трущоб. Она каж­дый день сталкивалась с различными видами зла, видела банди