Глава 5. Это войска пво, сынок

Глава 2. Служу Отечеству

 

     Чкаловск – настоящее захолустье, окраина цивилизации. Пиво совсем гадкое. Народ окает и матерится. По телефону из будки, притулившейся к побеленной розовой стене кафе «Василёво», я доложил в дивизион о прибытии. Через некоторое время меня подобрал полуразбитый ГАЗик с женщинами и школьниками. И минут через пятнадцать по шоссе, соединяющему Чкаловск с городом невест Иваново, мы добрались до леса, в котором виднелась гравийная откатанная дорога вглубь – в зенитно-ракетный дивизион. Эта контора встретила меня довольно обыденно, без фанфар, хлеба-соли и цветов. Через КПП (контрольно-пропускной пункт) мимо заспанного дежурного бойца я прошёл сразу в штаб.

     Зрелище я из себя представлял довольно противоречивое. Джинсы, футболка, чемодан и гитара в чехле. Так себе, ничего внушающего. Ну, двух-годичник, бывший студент-лоботряс, – чего с него взять? Поэтому дневальный «на тумбочке», – то есть боец со штыком-ножом на ремне, охраняющий вход в оружейную комнату, – встретил меня довольно прохладно. Никак не встретил. Стоял по стойке «вольно» с расстёгнутой верхней пуговицей гимнастёрки, штык болтался в районе причинного места на полуспущенном ремне. Я внезапно отчего-то вспыхнул. Заставил его представиться и привести форму в порядок, – замашки уличной в меру шутливой и полухулиганской первомайской напористости давали себя знать, да и учёба на военной кафедре не прошла даром. Он, – а оказался он дембелем со всеми вытекающими похренистическими подробностями, – от неожиданности, видимо, вдруг выполнил все мои требования. Так я, негаданно и не нарочно, конечно, начал с первых секунд своей службы зарабатывать авторитет у местных корифеев – офицеров и бойцов.

     Хозяйство я, как командир взвода, получил большое. Получил фактически целую батарею, 2-ю, стартовую. Потому что бывшего комбата перевели, нового не прислали. Кадровый комвзвода стал исполняющим обязанности, и мы с ним вдвоём, получается обоими взводами, то есть всей батареей, и командовали. 2-я стартовая – это около тридцати неквалифицированных практически бойцов, то есть разгильдяев, бездельников и хулиганов. Матёрых и не очень. Это шесть многотонных пусковых установок, парк транспортно-заряжающих машин, прицепов и машин неприкосновенного запаса, склад ракет класса «земля-воздух» разных модификаций и отапливаемый склад ракет со специальным боезарядом, станции заправки ракет горючим и окислителем и много-много разного подсобного оборудования, включая бомбоубежище. Огромная матчасть, требующая постоянного обслуживания и ремонта. Короче, с первого же дня я погрузился в круглосуточную работу без выходных и праздников. А жить поселился в общагу, состоящую из кухни и двух комнат, что составляло половину финского домика. Таких домиков за забором дивизиона было четыре. В общаге вместе со мной обитали ещё два кадровых лейтенанта.

      В общаге было неплохо – общий стол вскладчину, в свободные вечера всё тот же преферанс. С новым товарищем, – Игорьком, кадровым старлеем, – бегали легкоатлетические кроссы по соседним деревням. Бывало, услышав вой сирены километрах в трёх от дивизиона, срывались, не разбирая дороги, обратно. Успевали переодеться и прибыть вовремя на рабочие места. При этом, правда, вызывали удивлённые взгляды своим видом загнанных скаковых лошадей.

     Раз в неделю в дивизион приезжала автолавка с продуктами питания и небольшим ассортиментом книг и шмоток для семей офицеров и прапорщиков. Мы тоже в общагу покупали еду, но холодильника у нас не было. Однажды купили курицу, – а это было уже лето, – повесили её на гвоздик на веранде. И тут внезапно нагрянула из бригады проверка боеготовности. На два дня зависли на позиции, демонстрируя состояние техники и готовность личного состава. Когда, по окончании, вернулись, курица наша уже слегка изменила тактико-технические характеристики, то есть цвет и запах. Но мы решили рискнуть. Промыли, натёрли, как следует, красным перцем, и поджарили. Трупные нотки всё же присутствовали в букете, но в целом мы сочли блюдо съедобным. Молодые организмы как-то справились. Всё лето питались ещё и подножным кормом – на позиции и в соседних перелесках было полным полно подосиновиков и подберёзовиков.

      Четыре месяца спустя, летом, я слетал домой за семьёй. По случаю подогнал под себя полученную ещё вначале парадную форму с жёлтым в полоску ремнём и золотыми погонами. Выглядел как начищенный самовар. Но дочь Яна, которой было всего два с половиной годка, всё равно меня в красивом лейтенанте сразу узнала. Отправили контейнер и улетели к месту службы. Нам отвели тоже половинку финского домика, но меньшую – из одной комнаты и кухни. Детвора в офицерском городке была – скучать дочери не приходилось. Жена тоже втянулась в гарнизонную жизнь, сошлась накоротке с некоторыми из женщин, что были её круга – с высшим образованием, воспитанием и манерами.

     А дивизионная военная жизнь катила своим чередом. Получил ещё до кучи и должность начальника склада горюче-смазочных материалов (ГСМ). И всё это безмерное, практически круглосуточное, счастье за двести двадцать рублей – по сто десять за звание и за должность. Ровно через год я десять рубликов себе добавил. Попросил командира подать рапорт о моём очередном звании, потому что прошло ровно два года с получения «лейтенанта». Никто о тебе не побеспокоится, если сам не сдвинешь тему с мёртвой точки. Рапорт пошёл наверх. И спустя месяц пришёл приказ о присвоении мне «старшего». Опять звёздочки, – на этот раз три, – на дне стакана. Только в стакане теперь спирт с душком горелой резины, тот, который мы получали раз в месяц для обслуживания техники. Техника и так обслуживалась – с минимальными потерями драгоценных материалов, а десятилитровую канистру спирта мы благополучно употребляли внутрь, как фельдшер и прописывал.

     В первую же свою командировку в Горький я допустил оплошность – угостил пивом сопровождавшего меня сержанта. Никто из начальников об этом не узнал, но таким образом я продолжил зарабатывать авторитет у солдат. Он – авторитет – был многогранен. Однажды, отбывая суточное дежурство по дивизиону, вынужден был прилюдно применить ногоприкладство.

     Дело было так. Я обязан был присутствовать на подъёме личного состава. Ровно в положенное время дневальный гаркнул на всю казарму : «Дивизион, подъём!». Я наблюдал выполнение команды. Было всё как обычно. Кто подскакивал, кто вяло спускал ноги с койки или нехотя выползал из-под одеяла. Один, мой, кстати, подчинённый, рядовой Исмаилов, даже не шевельнулся, и продолжал дрыхнуть, накрывшись с головой. Я показал на него дневальному. Тот попытался расшевелить нарушителя дисциплины, ещё раз крикнув «подъём» у того над ухом. Бесполезно. Подошёл ближе к кровати и я. Личный состав замер в ожидании многообещающего шоу – лейтенанта-двухгодичника брали на «слабо».

   - Рядовой Исмаилов, встать! – рявкнул я довольно немузыкально.

   - Пошёл ты на х.., - глухо послышалось в ответ из-под одеяла. Тут меня сорвало.

   - Встать! Смирно! – я рванул на пол всё, что было на кровати, живое и мёртвое. Он поднялся. Видно было, сразу не сдастся, – перед братвой не удобно.

   - Пошёл ты …, – начал было он, но закончить не успел. Ударом сапога в грудь я опрокинул его на панцирь кровати. Уже лёжа, он прочитал в моём взгляде невозможность дальнейшего сопротивления.

     Двумя часами позже я, как положено, встретил командира дивизиона на тропинке, ведущей к казарме, непрофессионально сбивчивым, как частенько со мной бывало, докладом о происшествиях за время моего дежурства. Доложил и об инциденте.

     На утреннем разводе кроме всего прочего командир любил прочитать перед строем что-нибудь морально-вдохновляющее, не стесняясь эпитетов типа «вы ещё зелёные, аж синие», употребляя ненормативную изобретательность, и, тем самым способствуя дальнейшему развитию многострадального русского языка.

     На этот раз он вызвал меня из строя и приказал доложить о главном происшествии.

Я доложил, как положено по Уставу, но закончил свою речь несколько литературно. «Я сегодня вынужденно совершил правонарушение, ударил подчинённого, – выговорил отчётливо я, и продолжил как можно более грозно, – но если какая-нибудь сволочь впредь не выполнит моего приказа – убью!»

     Аплодисментов не было, но мне показалось, что импровизация понравилась всем.

 

 

Глава 3. Командировки

      Служба была разнообразна, случались командировки, что отчасти радовало – отвлекало от дивизионной текучки. С другой стороны командировка – это почти всегда недельное расставание с семьёй. Как они без меня тут, в лесу?

      Один раз заступил в Городце, в управлении бригады, начальником караула. Кроме обычной караульной службы принял в охрану «губу» – гаубвахту. Это такая местная небольшая тюрьма с настоящими преступниками в камерах. Причём, следить было необходимо как за ЗК-ми, лишенными ремней и свободы, так и за своими караульными, которые всегда готовы были удружить поблажкой первым. Как-то – отстегнуть днём нары от стены, чтобы бедолага мог полежать в неположенное время, или передать с воли что-нибудь запрещённое. Таким образом, я получил реальную счастливую возможность сыграть роль неподкупного и грозного тюремщика в рамках армейской службы.

     Другой раз, – это был из ряда вон выходящий случай, – я имел возможность жену с дочкой прихватить в командировку с собой. А случай был такой. Наше командование перед полигоном затеяло перекрёстную проверку. Мы должны были принять технику другого дивизиона и отработать учебные стрельбы, как положено, с учебной мишенью, с фотоконтролем дисплеев пультов управления, с заряжанием учебной ракеты на пусковую. А состав того, другого дивизиона, должен был прибыть в наше расположение для тех же целей. Предварительный приём техники обеих батарей чужого дивизиона приказано было провести за день до прибытия всех остальных двум офицерам – мне и Игорёхе, который по должности был стреляющим – офицером наведения – в 1-й, радиотехнической, батарее. И тут наш комдив ошибся в выборе кандидатур, допустил тактическую промашку. Фишка была в том, что командиром другого дивизиона был Володя, бывший командир нашей 1-й, недавно получивший повышение. А он был давним товарищем Игоря. И, вследствие тёплых отношений в том числе между моей и Володиной супругами, он был ещё и проверенным нашим собутыльником.

     Всем не терпелось повидаться. Моя жена по телефону получила специальное приглашение погостить с оказией. Прихватили дочь, и вчетвером отправились в Смольки, где и располагалось новое Володино хозяйство. Отправились аккуратно, без нечаянных свидетелей, на всякий случай. Тем более, что добираться нам надо было областными рейсовыми автобусами.

     Прибыли под вечер. Ну, конечно, встреча – рукопожатия, объятия, поцелуи, обмен

последними новостями. Среди общей праздничной обстановки мы с Игорем намекнули было Володе о наших обязанностях. На что услышали его категоричное – «Ну что вы, мужики? Техника в полном поряде. А у меня банька для вас готова. Водка запотела на столе. Нет, так не пойдёт. Время попусту терять не будем!» Был Володя большим любителем выпить.

     Ну не звонить же нашему, не жаловаться на старого товарища! Решили – будь, что будет. А была и банька, и водочка, и задушевные армейские разговоры про дела наши скорбные, как говаривал Горбатый из говорухинского боевика. Володя, не имевший ещё тогда проблем с похмельем, поднял свой дивизион ещё до рассвета, и отбыл в направлении Чкаловска.

     Наутро прикатили наши. Комдив Борис Викторович метал молнии своими цыганскими глазищами. Кто-то стуканул. При постоянной ротации кадров внутри бригады у каждого командира в любом дивизионе были свои шпионы. Нам с Игорем досталось на орехи. И поделом. Зато, какая была встреча накануне!

     Ещё, как-то, должен был я нести караульную службу в заброшенном в далёком лесу,  на запасной позиции дивизиона неприкосновенного запаса. Со мной были только три бойца часовых и сержант-разводящий. И провизия на неделю. Готовили еду пацаны солдаты.

     Я бродил по запущенной позиции, проверял часовых, много читал, много думал разных дум. Однажды, спускаясь с насыпи капонира, я остановился в удивлении. Какое-то ярко рыжее пятно шагах в пятидесяти внезапно завладело моим вниманием. Пригляделся. Пятно двинулось. Я, наконец, разглядел – это была лиса. Принюхиваясь и оглядываясь, хитрюга неторопливо кружила по склону окопа пусковой установки.

      Что-то меня подтолкнуло. Наверное, предвкушение новых ощущений. Ведь я ни разу в жизни не охотился. Стараясь двигаться как можно бесшумнее и осторожнее, я споро вернулся в сторожку, что служила караульным помещением и кухней. У меня появились к тому времени неучтённые патроны, по одному для моего пистолета системы Макарова и для самозарядного карабина Симонова, что были на вооружении личного состава. Я вооружился до зубов, прихватив свободный карабин из пирамиды.

       Лисица была ещё там! Я, крадучись, пошёл на сближение. Но обмануть её, прожжённую профессионалку, я, дилетант-охотник, не смог. Она всё время держала меня на расстоянии, не позволяющем сделать верный выстрел, находясь под защитой листвы, травы или кустарника. Я делал движение, и она изгибалась, резко поводя хвостом, что языком пламени. Я делал шаг, и она восстанавливала дистанцию. Инстинкт, чутьё зверя. Таким макаром я проводил мою Патрикеевну до полуразрушенного забора из колючей проволоки. Дальше не полез. Зачем?

     Позже задавал себе вопрос – а выстрелил бы в удобный момент? Нет, конечно. Я же не охотник. Для меня охота – это не смертоубийство. Для меня охота – это когда мне охота, и ей охота. В смысле – хочется, как в старом советском анекдоте. Я в упоении преследовал. Она, красавица, со мной заигрывала. Я думаю, мы с ней получили каждый своё удовольствие. И простились с миром. Amen!

 

 

Глава 4. Полигон

     Просто счастливый случай. Меня, как единственного, обладающего реальными знаниями техники в стартовой батарее, взяли на боевые стрельбы на полигон в Ашулук, что в пустынях Астраханской области, недалеко от Каспийского моря. Для двухгодичника – случай небывалый. Это была месячная командировка с погрузкой техники и людей в эшелон, отправкой через полстраны в пустыню. Целая войсковая операция. А перед ней – доукомплектование людьми расчётов, тренировки до седьмого пота, прощание с родными и близкими, остающимися в месте расположения.

      За месяц до часа «Х» ситуация осложнилась вспышкой дизентерии в дивизионе. Что такое? Второй раз, первый – ещё во время сборов в Улан-Удэ. Как я в войсках – так там понос. «Поносников», – по выражению командира, – отставляли от полигона, срочно прибывало пополнение, которое требовало обучения в режиме «денно и нощно». Чёрт-те-какие меры были приняты медслужбой. Мытьё рук личного состава под наблюдением офицеров. Дезинфекция всего, чего возможно. Инструктажи и проверки. Я уже и сам с опаской прислушивался к случайному урчанию своего кишечника. Но – пронесло, в смысле – благополучно миновало.

     В течение суток вышли колонной к железно-дорожной станции. Погрузились на рампе, – это насыпь такая специальная для погрузки техники своим ходом на платформы, – в эшелон. И отправились в далёкий путь. В пути баловались гитарой, картами, восстанавливали среди личного состава разлагающуюся в отсутствие плаца и казармы дисциплину. Капитан Юра, балагур и новый комбат 1-й, вёл умелые интриги с проводницами. Результатом этих интриг являлись то стираные женскими руками Юркины носки, то особое расположение нашему купе в виде внеочередного горячего чая. Суток через трое, – не скорый всё-таки, – прибыли на рампу в Ашулук. Разгрузились, и колонной по накатанной гравийке двинулись на восток, в сторону полигона. Пустыня встретила нас двигающимися параллельно колонне группами верблюдов, оригинальными белоснежными усыпальницами на барханах, бесконечными песками и пронизывающими ветрами. Был конец октября. Холодало.

     Разбили палаточный гарнизон, разместились, приступили к тренировкам и интригам. Все вынюхивали случайный шанс облегчить задачу поражения мишени при помощи её тайной перенастройки, которая давала возможность получить более жирную метку на экране монитора стреляющего офицера. Эта мания овладевала всеми, кто прибывал на полигон. От результатов стрельб зависели впрямую судьбы кадровых офицеров, то есть звания, должности и новые места дальнейшего в перспективе продолжения службы. В лесу под Чкаловском хорошо, а где-нибудь в Саксонии, в центре заграничной Европы, – гораздо лучше. Я тоже под впечатлением общего психоза поучаствовал в хитросплетениях возможностей. Познакомился случайно с лейтенантом, почти земляком, служившем на полигоне. Он якобы имел возможность доступа к ракетам-мишеням. Я по собственной инициативе без промедления приступил к миссии. В обстановке величайшей секретности передал резидента своему командованию. Дальше была сфера высоких переговоров, я же самоустранился с чувствами гордости и собственной полезности общему делу. Кадровые офицеры ещё и везли на полигон дорогие подарки для задабривания местных должностных лиц. Короче – взятки. Это было как закон.

     На улице стоял минус. Утром вода из умывальников не вытекала, лёд начинал таять ближе к полудню. Брезентовые палатки не обогревались. Офицеры спали, не раздеваясь, в кроватях, накрываясь бутербродом из шинели и прорезиненной плащ-палатки поверх одеял. У бойцов в палатках был общий настил, на котором они жались друг к другу студёными ночами. Комдив и стреляющий офицер жили по-царски – в КУНГе, утеплённом герметично закрывающемся кузове-ящике ЗИЛа, с кроватями и печкой типа «буржуйка». Однажды, будучи дежурным по дивизиону офицером, я явился с докладом к командиру ни свет – ни заря. На мой деликатный перестук открылась дверь. В проёме взору моему предстал сладко потягивающийся и зевающий майор в одном нижнем белье. Из двери потянуло забытым теплом хорошо натопленного помещения.

   - А, Макеев …а-а-а, – он продолжал с наслаждением зевать, – ну как там, без происшествий?

   - Так точно, товарищ майор.

   - А я вот лежу и думаю, – он подёргивал носом, причмокивая, прогоняя сон – как там наш личный состав? …

     «У, сволочь!» - с ненавистью процедил мой внутренний голос

     В ожидании очереди на стрельбы прошли почти две недели палаточной лагерной жизни. За это время я умудрился попасть ещё в одну, так сказать, внутреннюю, командировку. Меня отправили старшим машины в колонне, которая должна была доставить ракеты-мишени на точку пуска. Это было где-то глубоко в пустыне, где дороги только угадывались в песках, где паслись курдючные овцы. Где на головы жителям одиноких юрт регулярно падали обломки отстрелянных ракет и ракет-мишений. Весь этот мусор валялся всюду по пути следования. Здесь ночами в свете фар можно было увидеть отпрыгнувшего в сторону сайгака.

     Колёса вязли в песке. Некоторые барханы не поддавались с первого раза атаке колонны. Приходилось искать путь с более плотным песком для нового приступа. Но так или иначе задачу мы выполнили, добрались до точки пуска мишеней.

     Ужасающая картина предстала перед моим взором. Из какой-то полузанесённой песком землянки выползали нам навстречу какие-то беспризорники, чумазые и расхристанные. Где солдат, где офицер, разобрать было практически невозможно. Бойцы у наших стреляли закурить, жалостливо заглядывая в глаза. Хорошо, хоть милостыню не канючили. Но, слава богу, среди этого сброда мы задерживаться не стали. Двинули сразу после перегрузки ракет в обратный путь.

     Наконец пришла наша очередь боевых стрельб. Все взбодрились, подобрались, сделались торжественно деловыми.

     А я во время боевой работы чуть не попал куром во щи. У меня почему-то остановились часы. Я не заметил поначалу. По моему циферблату до стрельбы оставалось ещё минут десять. Я решил проверить напоследок плотность соединения разъёмов электрического соединения ракет и пусковых установок. Покинув укрытие, бросился обегать окопы ПУ-шек. Обежал, проверил. И тут только заметил, что боевая работа уже началась. Угрожающе ворча, вращались локаторы станций. Взглянул на часы ещё раз – те же десять минут. Дошло – часы стоят! Что было духу, рванул в укрытие. Едва захлопнул за собой дверь, пошли пуски. Страшный грохот сотряс блиндаж.

     Ещё один случай подарил мне жизнь ещё задолго до полигона. Мы колонной перегоняли ракеты на освидетельствование в бригаду. Уже на пути обратно моя ТЗМ-ка потеряла управление. Водила с квадратными глазами яростно давил на тормоз и вращал бесполезный руль. Машина теряя скорость плавно съехала в кювет. Счастье, что не на встречку! Мы перевели дух и вылезли на волю. Оказалось, что открутилась гайка, и раскрепилась тяга рулевого управления. Хорошо, что на прицепах уже не было ракет. Страшно было даже представить последствия, если бы это случилось по дороге туда.

     Итак, мы отстрелялись. С общей оценкой «хорошо». Настроение у всех было приподнятое. Покатили домой.

     На рампе в Ашулуке к нам прибилась собака. Обычная бездомная жалкая гладкошерстная дворняга средних размеров. На свой страх я разрешил бойцам пристроить её в кабине ЗИЛа, закреплённого на платформе, и кормить по дороге на стоянках. Дал ей кличку «Рампа». Через неделю с Рампой, ставшей дивизионной собакой – «дочерью полка», мы прибыли в расположение дивизиона, где узнали об очередных пьяных похождениях старшины и моральном развале среди остававшегося контингента. Старшина тот, западный хохол с нечленораздельной русской речью, был вообще выдающимся армейским деятелем. Однажды перекачал помпой одно озеро в другое на территории позиции. Он так рыбу ловил. Поэтому мы ничему не удивились. Просто начали приводить в порядок своих подчинённых, как бывших «поносников», так и прочих, не попавших на полигон. На поиски загулявшего без присмотра старшины командир выслал машину по соседним деревням.

     А Рампа частенько потом приходила ко мне в гости. Однажды утащила селёдку прямо со стола.

 

     Бойцы, кстати, по-своему интерпретировали аббревиатуру Противо-Воздушной Обороны. У них это было – Погоди Выполнять, Отменят. Это так, лирическое отступление.

     Прибыв в дивизион с гитарой ещё в самом начале моей службы, я планировал собрать ансамбль из подручного человеческого и технического материала. Ну, и с первого же дня приступил. Кроме малого барабана, который, видимо, держали для обслуживания строевых мероприятий, никакой аппаратуры не нашлось. Выяснилось, что есть парнишка из Армении, который с барабаном имел дело, и ещё один пацан мог что-то сыграть на гитаре. Разок я их собрал вместе. Барабанщик наяривал только какие-то дробные национальные наигрыши, потому что имел лишь опыт обыгрывания свадеб в составе народного ансамбля. Но я не терял оптимизма, главное – начать. Назначил следующую репетицию. А на неё никто не пришёл. Выяснилось, что армянин ушёл в караул на сутки, а парнишка-гитарист за какую-то провинность получил задание перетаскать огромную кучу угля в склад кочегарки. Я, наивный, – к командиру.

   - Товарищ майор, разрешите обратиться? 

Тот поднял на меня усталый взгляд. 

   - Я назначил репетицию ансамбля, а ребят почему-то разослали по работам …

Он смотрел на меня, как на идиота. Потом, после некоторой изучающей паузы, в глазах его по-отечески потеплело.

   - Макеев, это войска. Ты, конечно, занимайся в свободное время …, если оно вдруг у тебя внезапно откуда-нибудь появится. А эти сукины дети должны делать то, что должны. Ты, лейтенант, ещё зелёный, аж синий. Погоди, послужишь, всё встанет на свои места.

     И всё постепенно встало на свои места. Я через некоторое время понял, что возможности репетировать никакой нет ни у меня, ни у бойцов. В дивизионе был постоянный недокомплект штата. Свободное время измерялось минутами, но не часами.

Впрочем, какие-то вялые попытки я ещё делал, пока окончательно не увяз в дивизионной армейской движухе, насобирав на свою голову дополнительных должностей, внеочередных регулярных дежурств и срочных поручений командира.

     Хотя, надо сказать, умудрились мы впоследствии с Юрой, свеженазначенным командиром 1-й батареи, составить трио вместе с ефрейтором Ковалёвым, и выиграть бригадный музыкальный конкурс. Юра, как оказалось, ещё в юношестве, до военного училища чесал по кабакам в качестве солиста. Ну и спелись-спились мы с ним сразу же по-братски, как-будто всю жизнь лабали вместе. А главное, музыкальные пристрастия и вкусы были очень близки. И, когда Игорь во время очередного застолья предлагал спеть что-нибудь типа «Богатырской нашей силы», незабвенного хита группы «Цветы», мы поглядывали на него с недоумением и отказывались.

     А бывало частенько, что и застолья приходилось в срочном порядке отменять. Однажды приехал ко мне в гости Борька. Был он в командировке от завода в городе Горьком. Решил сделать огромный крюк ради друга, и с многочисленными пересадками добрался до меня. Приехал, естественно, с пивом. А дело было сразу после полигона.

До полигона бойцам обещались различные поощрения в случае удачной стрельбы. Вплоть до краткосрочного отпуска домой. Так обычно делается для поднятия боевого духа. И все понимают, конечно, что «отпуск» – это так, для яркого словца. Но рядовой Абдурахманов не понял этой формы речи, – русского, так сказать, краснобайства. Он понял буквально, что обязательно отпустят его к маме в далёкий Узбекистан на побывку. Но после полигона, само собой, забылись все обещания, хотя благодарности были перед строем объявлены. Абдурахманов понял, наконец, что его обманули, и затаил обиду. Был он парнем добрым и простым. Обида его недолго искала выхода, он решил потеряться. И наступил день, когда он потерялся. На этот день по прискорбной случайности выпал и Борькин ко мне гостевой визит.

     На подъёме Абдурахманов ещё был в казарме, а на разводе уже его не оказалось. Начали искать. Он был бойцом моего взвода – я был его прямым начальником, должен был, кровь из носу, найти его, живого или мёртвого. Припомнились нам его надежды на отпуск, о котором он мечтал с широкой улыбкой на простодушной физиономии неандертальца. Обыскали весь дивизион, гаражи, склады, хоздвор, позицию с озёрами и перелесками. Нет.

     А уже смеркалось. А Борька уже приехал. Пиво киснет. Жена развлекает его разговорами. Я смог забежать только на минуту, поздороваться.

     Вышли за колючку всем личным составом прочёсывать леса. Смотрели больше вверх, на стволы деревьев, думали – повесился. Такое бывало. Ходили до отбоя, не нашли.

И тут поступило сообщение от дежурного – накрыли голубчика. Живой, слава его Аллаху!

Оказалось, хорошо спрятался. Залез на крышу кабины «А» под капониром и затаился. По какому-то еле уловимому шороху дежурный офицер, находящийся на рабочем месте, его вычислил и достал.

     Пиво, уже Борькой в нетерпении начатое, допивали заполночь. Всё нежданное счастливое свидание с другом – только до утра. Это – войска, сынок.

     Бойцы вообще частенько доставляли неприятностей. Понабрали в армию хулиганья с гражданки. Были и самоволки, и пьянки, и драки. В ход пускались табуретки и битое оконное стекло. Бывало, и стреляли «нечаянно» друг в друга в оружейной комнате. Однажды мой сержант был застукан дежурным за бутылкой водки и жаренными на солидоле, – смазка такая для ракет и ПУ-шек, – грибочками. Красиво он так расположился на позиции в каптёрке со смазочными материалами. С целью вытрезвления я закрыл его на ночь в бетонном укрытии. Там была телефонная связь. Сказал ему в сердцах напоследок: «Звони, чучело, твою мать, дежурному, если околеешь». К слову, «твою мать» бойцы не славянских корней не всегда адекватно воспринимали. Один грузин с криком «Мою Мать???!!!» чуть было не набросился на Матвея, кадрового взводного, который высказал в обычной форме бойцу из-под Тбилиси претензии во время обучения

заряжанию ракеты на пусковую. Но этот, употребивший, был наш, с понятием. То есть, сильно не обиделся ни на «мать», ни на арест, Был настроен философски.

     Так вот, сидит мой сержант в убежище, трезвеет. А я, исполняя обязанности комбата стартовой батареи, в это время дежурю с командиром дивизиона в управляющей кабине. Дивизион находился тогда на месячном боевом дежурстве, в повышенной боеготовности, что заставляло нас подскакивать и бросаться занимать рабочие места по тревоге каждый раз, когда над Финским заливом поднимался и направлялся в сторону наших границ НАТОвский самолёт-разведчик SR-71.

    - Борис Викторович, – спросил я по-свойски, бойцов-операторов в кабине не было, – а, может быть, посадить его по совокупности статей, чтоб другим неповадно было? Дисциплина будет крепче, воевать будет легче. А?

    - Женя, – ответил он мне совсем уж по-отечески, – посадим в тюрьму – выйдет уголовником, сломаем судьбу парню. Нет уж, давай тут ему пропишем клизму с патефонными иголками. Учить их надо, помогать. И е..ть, как следует.

 

     И дрючили, и учили, и помогали. Одного парнишку моего взвода всё старался списать из рядов, комиссовать. Писал рапорты, докладывал начальству, отправлял в госпиталь. А его опять возвращали ко мне во взвод.

   Был он из станицы Вёшки. Рассказывал, как насаживал червяка на крючок удочки писателю Шолохову. И был он слегка убог, недоразвит, со слабым здоровьем, мочился в постель иногда. Все над ним подшучивали. И я поначалу для веселья просил его поделиться о жизни станичной казацкой, рассказать, как его в армию провожали. Он и песни нам деревенские пел. Но я потом начал понимать, что парню тяжело с таким здоровьем. Как он вообще с недоразвитием, со скромными умственными способностями, с замедленной реакцией, попал в технические войска? Совсем служба его пригибать начала. Да и издеваться над ним сослуживцы начали не по-детски. Я и взялся двигать его судьбу в более сносном направлении. Чуть ли не год я с этим делом всюду носился. Куда-то его всё же от нас убрали. Хорошо бы – домой, в станицу Вёшки, под мамино крылышко.

        Служба, она – всякая. Не из одних только тягот и неприятностей состоит. Случалось и посачковать в травке под солнышком, наблюдая за работой бойцов. Или грибочков пособирать по позиции на жарёху. Как-то с бригадой косарей выезжал старшим на берег Волги. Сено заготавливали для бычков, выращиваемых в дивизионе. Дивизион, что колхоз, имел план по сдаче свинины и говядины. Опять же ПХД – парко-хозяйственный день по субботам – чем не праздник? Банька, всё такое. Но и неприятность настоящую – за что такое внимание ко мне высших сил? – я лично удостоился здесь же, на службе, и приобрести.

     Дело было в очень жёсткую зиму. По всей стране трещали жуткие морозы. Новости по ТВ изобиловали сообщениями об авариях на теплоузлах и сетях. Накрылась медным тазом и дивизионная система отопления. Вода в котле и системе труб пополнялась из-под земли, из скважины с помощью насоса. Из-за сильных морозов скважина, случалось, беднела. Как-то дежурные кочегары, включив насос скважины, не проверили подачу воды. Насос котла перегрелся и сгорел. Резервный не пошёл, давно не проверяли. Вода встала в системе и остыла. Всё. Трубы начали лопаться. Пошёл аврал. То, что замерзали люди, было плохо. Но то, что перестал отапливаться склад ракет со специальными боевыми частями (БЧ) – это было преступление.

     И как раз в это время мы вставали на боевое дежурство, очередь на которое в бригаде приходила в режиме «через месяц» для каждого дивизиона. Подготовка к заступлению на БД всегда начиналась с проверки готовности техники с участием комиссии из управления бригады. И всегда выявлялись неисправности, ломалось железо, выходила из строя какая-нибудь часть аппаратуры. Техника есть техника. И требовалось в течение суток-двух устранить все недостатки. В тот раз у меня на 5-й пусковой отказал блок автоматики. Летом я ремонтировал пусковые установки прямо в окопе. Но, то было лето. А теперь температура была за минус тридцать. Надо было демонтировать блок и доставить его в тёплое место.

     Все бойцы были заняты на работах по восстановлению теплотрассы. Перемещались вдоль неё с паяльными лампами, таскали трубы. Ни одного свободного человека. А времени – в обрез. А снял блок весом под пятьдесят кило, схватил в охапку и понёс в кабину «У», где у Игоря был обязательный паяльник. Сокращая путь спустился на лёд озера. Взвалил при этом блок на плечо для удобства. В каком-то накатанном месте тропинки нога моя поехала в мёрзлом сапоге. Дальше я, растянувшийся мгновенно по льду, ощутил, как на кисть правой руки рухнуло что-то ядерно-многотонное. Это был блок автоматики. Хорошо, что не на голову. Но что там с кистью в толстой варежке, я даже не рискнул рассматривать, и не было возможности – распирающая дикая боль нарастала.

     На ТЗМ-ке в сопровождении Володи, штатного фельдшера, я добрался через полчаса до Чкаловской больницы. Слепила мне славненькая докторша раздолбленный указательный палец, зашила два соседних и ладонь. А через пару дней палец начал чернеть – кровоснабжение не восстановилось.

     И вколола мне сестра морфия, и стал я весёлым и беззаботным. И положили меня, счастливого, на операционный стол. И привязали руки-ноги ко столу бинтами крепкими. И обкололи кисть мою новокаином волшебным. И ампутировала мне, беспомощному, молоденькая симпатичная хирургесса мой единственный указательный палец правой руки. Сёстры отвезли в палату, помогли перебраться с каталки на койку, вкололи ещё морфия за особые заслуги. Я уснул.

     Проснулся без пальца. Приезжала жена, плакала. Соседи по палате веселили своими историями, добродушно матерясь и окая по-волжски. Кто-то поскользнулся тоже – рёбра сломал. Кто-то ногу. Водитель Колька, весёлый крепкий парняга, вонзил тесак себе в ляжку. Это он так хряка резал. Зажал голову свиньи между ног, приметился в шею, размахнулся зажатым в двух руках здоровенным ножищем, и … – а хряк дёрнулся напоследок, почуяв смерть свою неминучую. Свин, кстати, был на момент волнительного повествования живее и здоровее своего хозяина. И передавал, говорят, большой привет выздоравливающим. 

     Сам себя в палате я развлекал фантастическими мыслями. Планировал сделать механический протез пальца, из которого автоматически будет выскакивать лезвие острого ножа. Рассуждал о том, что если каждые двадцать лет терять по пальцу, то на всю жизнь должно их хватить. Думал, как теперь с гитарой? Что смогу? Чего ждать? Но не отчаивался. Как-то принял всё это.

     Через пару недель я вернулся к службе с забинтованной рукой. Жена меня встретила из больницы, обмыла дома в цинковой ванне, ещё раз всплакнула. Рапорта об увольнении по комиссии подавать не стал, не за тем в армию ходил.

     Тут всякое бывает. Это войска ПВО, сынок.