Глава 3. Профессор андрюха и его красноярск

Глава 2. Институт

         С самого 1-го сентября пошла настоящая ломка. Это уже была не средняя школа. Математичка на лекциях сразу начала долбить теорией матриц. Что это такое и для чего нужно, не объясняла. На физике логики было больше, но допуск к лабам (лабораторным занятиям) был круче любых прошлых и будущих экзаменов. На английском нас сразу забросали «тысячами» - домашними заданиями по переводу газетных текстов размерами в 10000 знаков. Мы мерили их рублёвыми ассигнациями – бумажная рублёвая купюра накрывала одну тысячу символов.

     В коридорах дым стоял коромыслом – тогда было принято и разрешено курить везде. Со звонком все закуривали прямо в аудиториях и выходили дымить в коридоры.

     Несколько недель подряд я от такого старта приезжал домой с головной болью и дикой усталостью. Даже отказался от участия в первой грандиозной пьянке-знакомстве нашей группы. Поэтому с сокурсниками познакомился постепенно. И они мне понравились. Всего две девчонки, Оля и Наташа, обе симпатичные и улыбчивые. Остальные – парни, и – с Первомайки, кроме меня, ещё трое. Все трое – отъявленные меломаны. У всех дома – ряды катушек магнитоальбомов западного рока и некоторый запас фирменного винила для фарцовки и обмена на барахолке. Повезло – так повезло!

      Метро тогда ещё, само собой, не было. Мы садились на восьмичасовую бритву, то есть, в переводе с нашего сленга, – электричку, раскидывали картишки или обменивались новостями. Выходили на платформе «Центр», с боем втискивались в венгерские «колбасы» Икарусы, наши ЛиАЗы, или брали на абордаж «сохатого», то есть, со сленга, – троллейбус. Переезжали коммунальный (официально – Октябрьский) мост и, обрывая пуговицы, с оттоптанными ногами, и, получая долгожданную порцию воздуха наконец-то расправленными лёгкими, вываливались у НЭТей вместе с другими, страждущими знаний, студентами.

      К первой сессии я окончательно втянулся в студенческую жизнь. Поначалу в институте и в общежитии у наших не задерживался. «Пилигрим» всё ещё собирался в ДКЖ на репетиции, откатывая программы для халтур. И «Остров учёных» продолжали возить по сценам города. Но вечера, свободные от репетиций, постепенно затягивали меня в общагу института. А там, как правило, – пиво и преферанс. Кто не успевал занять место за карточным столом, садились за шахматы, - несколько досок едва помещались на кроватях и подоконнике комнаты.

      В первый семестр мы все получали ежемесячно стипендию 55 рублей, тогда как студенты всех других факультетов могли рассчитывать только на 40. Ну как было не пропивать халявные 15, доставшиеся нам, как выяснилось от министерства обороны? А ведь по итогам сессии можно было как лишиться стипендии на целый семестр до следующих экзаменов, так и получить повышенную за высокий балл на 15% (63рубля 25 копеек), и за абсолютную, как это называлось, успеваемость – все пятёрки – на 25% (68 рублей 75 копеек). При стоимости литра светлого Жигулёвского (другого почти и не было) в 44 копейки, на полтора рубля в день можно было студенту быть и сытому, и пьяному. А чего ещё ему надо было? Ну, попутно грызли гранит наук.

      Один из камешков гранита – занятия по английскому языку – лежал на четвёртом этаже 6-го корпуса. Путь наш к этому камешку проходил мимо кафе «Под яблоком Ньютона». Мимо проходили редко. Заходили. Заказывали по коктейлю из соков и крымского вина «Улыбка», и, вкусив, шли к англичанке. И вот, что интересно – языки развязывались даже у тех парней, которые в английском были не в зуб ногой. А вот Наташа с Олей после коктейля путались и спотыкались в текстах на каждом шагу, хотя английский для них проблемой не был. Мне-то было всё равно. Я уже со школы пришёл и со 2-м местом городской олимпиады, и с некоторой практикой общения с иностранцами, и, в общем, с определённой любовью к языку, привитой мне замечательной учительницей Клерой Александровной Колыбелкиной. Она говорила на первых уроках в пятом классе примерно так: «Только послушайте, ведь звучит как музыка!», и произносила, широко улыбаясь и профессионально артикулируя: «Flower!».

      Но коктейль с «Улыбкой» - это, всё же, дань пижонству. Бывало, и водочку в охотку брали по какому-нибудь случаю, типа дня рождения. А вот пиво лилось полноводной рекой чуть ли не ежедневно. Вокруг института, по периметру, было несколько постоянно работающих точек с регулярным свежим подвозом. Ходили с десятилитровыми канистрами. По нескольку раз посылали гонцов. Пивали и на лекциях, если они проходили в поточных аудиториях. Что происходит на самом верху амфитеатра, на «галёрке», лектору рассмотреть было практически невозможно. Жизнь била ключом! 

      Парней было больше двадцати человек. У кого-то после вчерашнего «горели шланги». У кого-то был повод – с радости или с расстройства. У кого-то объявилась лишняя, никуда не запланированная, рублёвая купюра. Кому-то просто надоело париться на лекции.

Этот кто-то оглядывался по сторонам, встречался взглядом с другим, таким же.

     - Пошли?

     - Пошли.

     - Сашку толкни. Шурик, идём?

     - Что-то я не готов …

     - Пошли давай. У тебя очки уже запотели от писанины.

     - Не знаю …

     - Женька, идёшь?

     - Моё кредо – всегда.

     - Толик, выходим тихо.

     И все, включая Шурика, пригибаясь, оглядываясь на препа, – то есть преподавателя, – гуськом выметались из помещения в верхний выход поточки. А через пару, дружно и весело появлялись уже на другой лекции в небольшой аудитории на две группы. Минут через десять от начала занятия преподаватель, который с порога уже учуял веселящие пары, решался, поборов, наконец, интеллигентскую деликатность, задать вопрос аудитории.

     - Молодые люди, а вам не кажется, что кто-то из вас употребил?

     - Нам не кажется! – отвечали мы почти хором.

     И это была правда.

 

 

                                                              

 

     Все парни в группе были такие же, как и я, равные мне, понятные мне. Но был такой один особенный – Андрей. К нему я с первых дней проникся непривычным для меня непонятной природы почтением. Небольшого роста, в очках, со скороговорной, подчас неразборчивой, речью. Голова его была всегда занята вычислениями. Во всяких, для меня, например, неудобных, ситуациях, он считал. На клочках бумажек, на салфетках, на разорванных конвертах писем, в уме. А считал он типовики по вышке, то есть типовые расчёты по высшей математике, варианты которых были вывешаны для студентов на стенах кафедры. Мы обязаны были в срок сдать решения, и получали зачёт по этой обязательной работе. И я частенько на переменах, на улице после занятий или перед парами подлавливал его за этим делом. Он производил на меня впечатление «вечного» студента. Идеального студента. Образ его можно было поместить в любую эпоху, в любой университет любой страны, и он прекрасно вписывался. Таких я не встречал в школьные мои времена. На Первомайке вообще таких, как он, никогда не было. Профессор.

     Однажды, в конце занятия по математике- практике, наш преподаватель, женщина, чем-то неуловимо похожая на Андрея – какой-то одной с ним, на мой взгляд, общности, обратилась к Бусыгину.

     - Андрей, как у тебя дела?

     - Да всё нормально, как-будто. Спасибо.

     - Ну ладно. Родителям привет передавай.

     А он сам был из Красноярска. Мы удивились, спросили у него, откуда она знает его родителей. И он сказал так, запросто, что папа и мама у него учёные-математики. Тогда всё как-то у меня в голове насчёт Андрюхи выстроилось. Наконец стало понятным, откуда он такой взялся. Сын своих родителей. Я, подумалось, наверное, на своих также чем-то внутренне похож. Ну и как-то сразу рассеялся туман моего странного к Андрею пиетета. Позже, курсе на четвёртом, мы имели возможность с его родителями познакомиться. Но этот рассказ всё равно получится не о них, а о нас.

     Как-то, по пьяному делу, расчувствовавшийся Андрюха, – а мы, «выпимши», в комфортной нашей компании, завсегда всех любили и всячески высказывали друг другу свои чувства, – возьми да и пригласи нас к себе домой, в Красноярск, на ноябрьские. Это был такой праздник в стране Советов – годовщина Великой Октябрьской Социалистической Революции (на самом деле – бандитского большевистского переворота). И вся страна 7-го ноября праздновала, ходила с флагами и транспарантами на демонстрации, славила покойных и нынешних вождей. А 8-го страна опохмелялась. В школах к этим же дням были прицеплены осенние каникулы.

    Ага. Хорошее дело. У нас всегда все были за любой кипиш, то есть приключение. Те, у кого особых планов на праздники не было, примерно, с полгруппы, снялись и во главе с Андрейкой рванули в дивный город на реке Енисей. Эвенки, что жили ниже по течению, называли эту реку – Ионесси – «большая вода». Потому и Енисей. Красиво. Но мы никакой особой красоты в начале ноября не разглядели, - чего красивого поздней осенью в наших сибирских каменных джунглях? Ну, кроме долгожданного, худенького ещё пока, и грязненького снежного покрывала. К тому же, ровно половину суток в плацкартном вагоне мы под водочку и пивко резались в преферанс. Тормозить было поздно. Менять образ жизни – бессмысленно. Единственным пунктом культурной программы оказалась краткая экскурсия по Красноярску, то есть путь от вокзала до Андрюхиной девятиэтажки. Наш абориген в пенсне (одна дужка очков была случайно отломлена ещё в вагоне, вследствие наступления чьей-то ступни при невыясненных обстоятельствах) с умным, но несколько не трезвым, видом тыкал пальчиком в окно и тщетно пытался вспомнить историю проплывавших мимо автобуса достопримечательностей.

    Дальше всё шло как по маслу. Нас тепло встретили родители Андрея. Все мы вместе лепили пельмени к праздничному ужину. Во время ужина Малыш, – медведеобразный наш Валерка, – опрокинул нечаянно локтём стакан водки в свою тарелку с пельменями. Взял ложку и стал невозмутимо хлебать и пережёвывать содержимое. Но силы молодецкие не рассчитал, и вынужден был, сшибая углы и опрокинув по пути табуретку, резво отправиться санузел. Помню, те, кто остался на ногах после ужина, оделись и вышли на студёный безлюдный двор, где были познакомлены с двумя проходившими мимо симпатичными в нашем праздничном восприятии Андрюшкиными бывшими одноклассницами. Отсыпав нетрезвых комплиментов, и, замёрзнув окончательно, прошли в покои и предались здоровому восстановительному сну.

   Наутро прощались и собирались в обратную дорогу. На посошок выслушали несколько испуганно-спонтанную, сбивчивую напутственную речь учёного-математика, мамы нашего Андрюши. Смысл речи был в том, что мы ей все в общем понравились. Что она очень рада тому, что сын её попал в дружный коллектив, в надёжные руки самостоятельных и взрослых товарищей. Что надеется она на то, что эта незабываемая встреча с нами не будет последней… Или ..наоборот – будет последней?... Это было утро похмельного 8-го ноября. Концовку её речи я плохо разобрал.