Сталин редактирует доклад жданова

Скромно отказавшись от идеи увидеть свое выступление в печати, Сталин отредактировал доклад Жданова. Известен его положительный отзыв: «Читал Ваш доклад. Я думаю, что доклад получился превосходный»[170]. Можно согласиться с выводом публикаторов: «правка Сталина в тексте доклада незначительна и носит в основном стилистический характер»[171]. Ведь Жданов озвучил тезисы вождя. Сталин придал докладу новое графическое обрамление, новую структуру, которая соответствовала представлениям главного партийного редактора о форме сообщения этого важнейшего документа стране и миру. Приведем примеры редакторской работы Сталина.

Первоначально Жданов предлагал опубликовать доклад под своей фамилией и при заголовке: «А. Жданов. О журналах “Звезда” и “Ленинград”». Сноска говорила о том, что это «сокращенная и обработанная стенограмма докладов т. Жданова на собрании партийного актива и на собрании писателей в Ленинграде». Сталин исправил на «сокращенная и обобщенная» стенограмма и вычеркнул вводную часть. Вместо «тов. Жданов говорит» Сталин написал авторитетное обращение «Товарищи!», введя слушателей в историческую атмосферу стихии, подобно Брамсу, бросающему слушателя в мир своей четвертой симфонии[172].

Есть в сталинской правке и один существенный момент. Не просто стилистическая ретушь, а четкое идеологическое указание. Жданов пользуется категориями литературного производства по географическому и политическому принципам. Три типа литературы: «западная», «наша» и «промежуточная» продукция (то есть «наша» по формальным географическим признакам, но по существу — «западная»).

Сталин был неудовлетворен подобной простой констатацией категорий. Он вставил уничижительные эпитеты при характеристике западной литературы. Делалось это в контексте начала борьбы советских патриотов против низкопоклонства. «Буржуазная литература Запада» стала после правки Сталина «низкопробной», «буржуазные литераторы» — «буржуазно-мещанскими», «иностранная литература» — «мещанской иностранной литературой», просто «литература Запада» — литературой «ограниченной, мещанской, буржуазной».

Вырисовывался курс сталинского режима на воинственную ксенофобию и изоляционизм. Предсказуемо поэтому, что одновременно вождь усилил позитивную экзальтированную коннотацию при упоминании категории советской литературы. «Наша советская литература» стала «нашей передовой советской литературой», «самая передовая литература в мире» — «самой революционной литературой в мире».

Третьей категорией в сталинской классификации стала та часть советской литературы, которая пыталась заняться «чисто развлекательными сюжетами». Сталин дописал: «пустопорожними». «Дать развлекательную литературу» теперь означало: дать «пустоватую развлекательную литературу».

Правка была незначительной, ибо Жданов изначально четко следовал указаниям вождя, но в зашифрованном виде она опять-таки проясняла направление нового курса, осуществлять который после смерти Жданова будет суждено Георгию Маленкову — еще одному великому «литературоведу» сталинской школы.

 

Выступление товарища Сталина
на заседании Оргбюро ЦК ВКП(б) 9 августа 1946 года
по вопросу о журналах«Звезда» и «Ленинград» [173]

 

«Мы, ленинцы, исходим из того, что журналы, являются ли они научными или художественными, все равно, они не могут быть аполитичными. Это я говорю к тому, что многие из писателей, из тех, которые работают в качестве ответственных редакторов, и прочие, думают, что политика — дело правительства, дело ЦК. Не наше, мол, дело политика. Написал человек хорошо, художественно, красиво, — надо пустить в ход, несмотря на то, что там имеются гнилые места, которые дезориентируют нашу молодежь, отравляют ее. В этом у нас расхождения со многими из литераторов и из тех, которые занимают руководящие посты в редакциях. Мы, попросту говоря, требуем, чтобы наши товарищи руководители литературы и пишущие руководствовались тем, без чего советский строй не может быть, т. е. политикой, чтобы нам воспитывать молодежь не наплевистски, безидейно и не воспитывать людей вроде Зощенко, потому что они проповедуют безидейность и говорят: «Ну вас к богу с вашей критикой. Мы хотим отдохнуть, пожить, посмеяться», поэтому они пишут такие бессодержательные, пустенькие вещи, даже не очерки и не рассказы, а какой-то рвотный порошок. Можно ли терпеть таких людей в литературе? Нет, мы не можем держать таких людей, которые должны воспитывать нашу молодежь. И вот вы, товарищи редакторы, члены редакционных коллегий, писатели, считайтесь с этим. Советский строй не может терпеть воспитания нашей молодежи в духе наплевистском, в духе безидейности, поэтому наши товарищи литераторы должны перестроиться. Зощенко пишет. Другие наши люди — заняты и не всегда им дают место, а для Зощенко место дают. Вот это и называется аполитичным отношением к общенародному делу.

Второе. Приятельские отношения, не политический подход к писателю, а приятельские отношения. Это проистекает от аполитичности литераторов, из-за приятельских отношений с людьми, они попросту не критикуют. Это тоже не годится. Здесь либерализм идет за счет интересов государства и за счет интересов правильного воспитания нашей молодежи. Что выше: приятельские отношения или интересы государства? Я считаю, что последнее выше. Приспосабливаются люди. Не надо бояться того, что критикуют. Без критики ничего не выйдет. Скажу больше. Человек, который не способен сам себя критиковать, проверять свою работу, каждый день к исходу дня не задавать себе вопроса: «А как я сегодня работал?» — такой человек, он не может быть советским человеком, такой человек — трус. Скажу больше. У этого человека нет мужества сказать правду о себе. Потому-то многие и не любят, когда их критикуют. А мы приветствуем людей, которые нас критикуют. Неприятно это, но приветствуем, потому что без такой критики может сгнить человек. Когда болезнь организма запущена, болезнь запустит лапы глубже. Чем скорее болезнь будет обнаружена, тем лучше, тем живее, тем скорее будет выздоровление. Тоже в отношении отдельных деятелей, насчет любого из нас. Критику надо встречать мужественно, надо иметь самому мужество подводить итоги своей работы каждый день и спрашивать себя, а не мог ли я лучше поработать? Да, у меня есть результаты. А не мог бы получить большие результаты? Вот только при этих условиях создается обстановка для того, чтобы люди совершенствовались и шли вперед. Этого тоже не хватает нашим руководящим литературным работникам. Из-за приятельских отношений они хотели бы поступиться интересами нашей молодежи, интересами государства. Это невозможно.

Это общие предпосылки. А практически отсюда что вытекает? Мы бы хотели, чтобы наши редактора отличались в журнале. Есть редактора ответственные, есть и безответственные редактора, можно так понять. Это все не то. Надо иметь одного редактора главного, который отвечает перед партией, перед государством, перед народом за направление журнала. При нем редакционная коллегия повышенного типа, заместитель. Но человек должен быть один, который чувствует ответственность за литературную продукцию, который журнал ведет и который способен отвечать перед государством и перед партией. Надо, чтобы в редакции были люди, хотя бы один человек, который имеет моральное право критиковать писателей, печатающих свои произведения. Если поставить не маленького человека, но олуха царя небесного в вопросах литературы, его никто слушаться не будет и он не найдет возможности взять на себя право критиковать. Вот, один авторитетный человек должен быть, знающий литературу. Может быть, сам писал когда-нибудь, может быть, опыт имеет, но одного такого человека надо иметь, который мог бы с полным правом давать замечания авторам. Чтобы он мог сказать: «Я читал это произведение, я считаю, что это лучшее произведение, от этого не уйдешь, а вот если посмотреть, то там есть нехорошие места». Так что в редакции человек, который способен критиковать, помочь молодому писателю, который стоит на правильном пути, должен быть. Если редактора возьмут себе за правило никогo не обижать, а будут считаться с тем, что у Ахматовой авторитет былой, а теперь чепуху она пишет, и не могут в лицо ей сказать: “Послушайте, у нас теперь 1946 год, а 30 лет тому назад, может быть, вы писали хорошо для прошлого, а мы — журнал настоящего”. Надо иметь мужество сказать.

Разве у нас журналы — частные предприятия, отдельные группы? Конечно, нет. В других странах, там журнал является предприятием вроде фабрики, дающей прибыль. Если он прибыли не дает, его закрывают. Это частные предприятия отдельных групп капиталистов, лордов в Англии. У нас, слава богу, этого порядка нет. Наши журналы есть журналы народа, нашего государства, и никто не имеет права приспосабливаться к вкусам людей, кoторые не хотят признавать наши задачи и наше развитие. Ахматова и другие — какое нам до этого дело. У нас интересы одни — воспитывать молодежь, отвечать на ее запросы, воспитывать новое поколение бодрым, верящим в свое дело, не боящимся препятствий, готовым преодолеть любые препятствия. Разве Анна Ахматова таких людей может воспитывать, или тот балаганный рассказчик Зощенко? Какого чорта с ними церемонятся!

Вот какие редактора нужны, которые не побоятся сказать правду писателям, которые возьмут себе целью правильно воспитать молодежь большевиками-ленинцами. Если бы мы не так воспитывали молодежь в духе веры в свое дело, мы бы немцев не разбили. Вы же знаете об этом, вам лучше это знать. Поэтому и редактора такого надо подобрать, который способен вести свое дело мужественно, не оглядываясь направо и налево, считаясь только с интересами государства, с интересами правильного воспитания молодежи, — это самое главное.

Теперь, что касается журналов конкретно. Много хорошего дал журнал “Звезда”. Я бы хотел, чтобы Саянов остался в качестве главного редактора, если он берется, если у него хватит мужества действительно руководить боевым таким журналом. Бывает так, что журнал — это почтовый ящик, все что приносят в почтовый ящик — принимают. Чем отличается журнал от почтового ящика? Тем, что плохое откладывает, а хорошее пускает. Если тов. Саянов способен вести дело так, чтобы “Звезда” не превратилась в почтовый ящик и в складочное место, а чтобы “Звезда” был журналом, руководящим писателями, которые пишут, и давал бы ведущую линию направления, я бы выступил за Саянова. Говорят, что у него характер слабый, воли мало. Верно или нет, я его не знаю, а Зощенко пускать нельзя, ибо не нам же перестраиваться во вкусах. Пусть он перестраивается. Не хочет перестраиваться, пусть убирается ко всем чертям[174].

Другой журнал — “Ленинград”. Я вижу, что вообще материала не хватает этим двум журналам, может быть, поэтому иногда и помещают всякую чепуху, что надо выпустить журнал. Не случайно, что двойные номера стали появляться и месяц не указывают, прячут. Вот тов. Саянов молчит, а пусть объяснит, что же это такое, что журнал расходится по всей России и не обозначено, в каком месяце такой-то номер журнала вышел. Не потому ли это происходит, что материала доброкачественного не хватает и иногда они вынуждены пускать в ход товар по принудительному ассортименту. Может быть, лучше было бы и для Ленинграда, и для нашего народного дела иметь один журнал, дать ему больше бумаги, ввести туда лучших писателей. Очень в трагическом свете изображает тов. Вишневский это дело. Никакой трагедии нет[175]. Это называется рационализация. (В зале смех.) Будет один журнал, имеющий больше бумаги, имеющий лучшее качество писателей. Пойдет дело, потом путем отпочкования, может быть, три журнала создадутся. Ничего удивительного не будет, если в Ленинграде пять журналов появится, ничего плохого не будет в этом. Но сейчас, видимо, сил не хватает и вы поэтому вынуждены из-за количества поступиться качеством. Я думаю, что лучше иметь один журнал, да хороший, чем два журнала, да хромающих. В “Звезде” последнее время не хватает людей.

Что касается тех, которые с фронтов приезжают и хотят свою лапу наложить на журнал, есть среди них и военные, в чинах, много рангов имеют и проявляют свою настойчивость, вы таких людей не должны пропускать. Мало ли что военный, чинов много имеет, ранги имеет, а если в литературе слаб?[176]. Ни в коем случае также пускать их нельзя. Пусть это вас, товарищи редактора, не смущает, если к вам будут приставать наши военные бывшие и настоящие, ставшие литераторами, пусть вас не смущает это, критикуйте их как и других писателей. Пусть вам будет известно, что ЦК вас будет только хвалить, что вы обрели в себе силу критиковать даже таких людей, которые имеют много чинов, много рангов и мало понимают в литературе. Вот об этом Вишневский говорил, что к нему приходил один военный[177]. А если он олух? Так и сказать ему: “Учись, уважать будем, а не научишься, не требуй того, что не следует”. А из-за того, что чинов много, ранги имеет — за это награды получил, а литература не должна страдать, интересы воспитания не должны страдать. Эти люди на войне дрались очень хорошо, но вы не думайте, что там не было хныкающих людей и писателей, вроде Зощенко. Всякие были. Ведь в армии было 12,5 миллионов человек. Разве можно предположить, что все они были ангелами, настоящими людьми. Разве это возможно? Всякое бывало. Этих людей надо встречать как и всех — хорошо пишешь, почет и уважение, плохо пишешь — учись».

Сталинский рассвет
на фоне бабелевского «Заката» (1928)

Западные наблюдатели уже в начале 30-х годов обратили внимание на то, что Сталин интересовался литературными вопросами. Марк Слоним[178] в статье «Сталинщина в литературе» осенью 1930 года отмечал, что в СССР «в литературе воцарилась тупая и бездарная сталинщина, и несколько десятков литературных аппаратчиков правят искусством при помощи обязательных постановлений»[179].

Советские современники обратили на это внимание еще раньше. Сегодня можно сказать с уверенностью, что Сталин интересовался всем, что имело отношение к задаче укрепления режима его единовластия. Литература не была исключением. Эстетические и литературоведческие проблемы в этой связи играли второстепенную роль. Руководство литературным фронтом было именно вопросом руководства и именно полувоенного фронта. Организационные вопросы, кадры, структуры, пирамиды правлений, секретариатов, президиумов, подбор оргсекретарей, персональный выбор генерального секретаря союза, повесток дня пленумов, съездов, состав редколлегий журналов, награждение орденами, медалями, почетными грамотами, памятными подарками, распределение квартир, машин, утверждение командировок в заграничные поездки (на съезды, пленумы, конференции и т. д.), присуждение Сталин­ских премий трех степеней, утверждение сценариев на апробированные либретто тематических планов — все это и многое многое другое было стихией, в которой только и мог функционировать вождь, создавшая его культура, история и в конечном счете страна.

В начале 1928 года на одном из заседаний Политбюро произошел молниеносный обмен мнениями между Сталиным, Молотовым и Бухариным по поводу пьесы Исаака Бабеля «Закат». Такую форму консультации можно назвать неформальным голосованием вкруговую. Именно в таком составе «тройка» существует последние месяцы. Три большевистских вождя уделяют время второстепенной с точки зрения истории проблеме. Но она фундаментальна для понимания природы сталинского контроля над литературой, театром и искусством в целом.

«Сталину и Молотову

Мне говорили, что среди писателей разгорается большой совершенно исключительный скандал. Репертком запретил (вернее, вычеркнул целую сцену) пьесы Бабеля «Закат», в местах, где на улице говорят «жид», вычеркнул и заменил «евреем» (что лишено всякого смысла), с другой стороны, вычеркнул сцену в синагоге и т. д. Сама по себе пьеса, говорят, приличная. Но в связи со всем этим назревает “возмущение” и т. д.

Б[ыть] м[ожет], у нас и впрямь в реперткоме уж очень бестактные люди сидят.

Б[ухарин]».

«Надо проверить дело с пьесой Бабеля.

М[олотов]».

«Бухарин выражается очень мягко. В реперткоме сидят безусловно ограниченные люди. Нужно его “освежить”.

Сталин»[180].

Три человека — три восприятия, три рецепта для изменения кризисной ситуации на театральном фронте. Различия в видении проблемы и путей ее решения.

Автор записки Бухарин сообщает о сути проблемы и намекает на виновников создавшегося конфликта (репертком). Такова была партийная традиция. Не только назвать слабый участок фронта, но и выявить виновника прорыва, а в идеале предложить выход из критического положения. Бухарин выхода не предлагает.

Молотов дает осторожную формулировку. Он высказывает мнение до Сталина и поэтому предельно скуп в выражении своей точки зрения на заданную Бухариным ситуационную задачу. «Надо проверить дело с пьесой Бабеля» можно повернуть двояко: и за пьесу с ее автором, и против них. «Проверить дело»? Проверить репертком? Проверить пьесу «Закат»? В конечном итоге, проверить самого Исаака Бабеля? Все эти альтернативные возможности заложены в скупом предложении Молотова.

Лишь Сталин дает окончательную трактовку проблемы и ее решения. Она неповторима и в то же время заурядна для сталинского стиля руководства. В ней не идет речи о пьесе Бабеля, не обсуждаются конкретные примеры работы цензуры, не оцениваются приведенные примеры замененных слов. Это детали. Сталин не обсуждает этого вопроса, равно как и принципиального, системообразующего вопроса о советском институте цензуры. Для Сталина частный вопрос о единичной пьесе становится тотальным атрибутом власти, авторитета, незыблемости иерархической системы.

Для Сталина и в теории, и на практике любая проблема любой отрасли жизни, любое явление, большое или малое, всегда сводилось к проблеме кадровой. Для него оценочные слова Бухарина: «у нас и впрямь в реперткоме уж очень бестактные люди сидят» — приглашение именно к кадровому выводу. Сталин его делает не задумываясь. Фраза написана монолитом, без помарок и исправлений: «Бухарин выражается очень мягко. В реперткоме сидят безусловно ограниченные люди. Нужно его “освежить”».

Сталин слов на ветер не бросал. «Освежение» «Главреперткома» плавно перерастет в смену руководства «Главискусства» и, в конечном итоге, к смещению Анатолия Луначарского с поста наркома просвещения. Ему на смену придет главный армейский пропагандист и комиссар, начальник Политуправления Красной армии Андрей Бубнов. Тема театральной цензуры и репертуара драматических театров станет одной из основных в активной «литературно-критической» деятельности Сталина в зимне-весенний период 1929 года. Стоит только вспомнить его участие в совещании украинских и российских писателей, запрет «Бега» Булгакова, обмен письмами с рапповцами.

Скупое номенклатурное решение о пьесе Бабеля можно, безусловно, вписать в историю формирования легенд и басен о Сталине. Заурядная резолюция могла быть представлена по-разному. Сталин выступал как противник антисемитизма или, вернее, противник того, чтобы на тему антисемитизма было наложено табу. Сталин показывал себя защитником беспартийного писателя. Сталин еще раз доказывал, что он против вельмож и феодалов от искусства. Сталин — главный адвокат социалистического театра…

Такими письмами на клочках бумаги решались судьбы многих людей и многих проектов.

Ходатай Бухарин своим импульсивным жестом продемонстрировал спонтанную романтическую природу идеалиста без четкой политической программы. Для чего он поднял этот вопрос в форме записки — переписки на заседании Политбюро? Что преследовал Бухарин? Что он предлагал? Трудно сказать. Но очевидно то, что после своего политического фиаско, трагедии отлучения от власти, изгнания из Политбюро, из руководства Коминтерна, из «Правды», а затем через воскресение сначала в ВСНХ, а потом в «Известиях» он сохранит своеобразную черту спонтанного необдуманного рыцарства. Ввязываясь в номенклатурные бои или просто в конфликтные ситуации, которые его непосредственно не касались, он не представлял себе и даже не хотел предусмотреть возможное развитие сценария.

Таковой станет история с защитой Бухариным Мандель­штама в начале лета 1934 года. Это тем более примечательно, что в речи на Первом съезде Союза писателей Бабель иносказательно, но прозрачно и ясно для посвященных перескажет своими словами, прозаическими терминами злополучную эпиграмму Мандельштама. Бухарин на этом съезде выступит с докладом о советской поэзии. Пастернак его будет слушать из зала, а Сталин читать о нем в сводках НКВД. Жанр советской трагедии сводил воедино Сталина, Бабеля, Мандельштама, Пастернака, Бухарина…

«Освежение» реперткома, заявленное Сталиным, станет прелюдией к великому крестьянскому перелому. У перманент­ной революции по определению не могло быть ни начала, ни конца.

* * *

Мы рассказали о трех «звездных часах» сталинского руководства советской литературой: в октябре тридцать второго, августе тридцать четвертого, августе сорок шестого. Таких часов было много...

 

[1] «Жму Вашу руку, дорогой товарищ». Переписка Максима Горького и Иосифа Сталина. Публикация Т. Дубинской-Джалиловой и А. Чернева // Новый мир. 1998. № 9. С. 157.

[2] Речь Сталина в Кремле 2 мая 1933 года (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 1117. Л. 9).

[3] РГАСПИ. Ф. 669. Оп. 1. Ед. хр. 14. Л. 67.

[4] РГАСПИ. Ф. 74. Оп. 2. Ед. хр. 136. Л. 107.

[5] Зелинский К. Одна встреча у Горького // Вопросы литературы. 1991. № 5. С. 144—170.

[6] 18 января 1947 года (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 872. Лл. 38—40).

[7] Заверенная машинописная копия. На первой странице письма автограф Сталина: «Березовский». В письме подчеркивания рукой неизвестного (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 1116. Лл. 18—19).

[8] См.: Неопубликованная речь товарища Сталина / Вступление и публикация Леонида Максименкова // Новая модель. № 3. 2002. 5 ноября. С. 40—41.

[9] Постановление ЦК от 23 апреля 1932 года ликвидировало ассоциации пролетарских литературных и музыкальных деятелей. Предлагалось создать единый Союз советских писателей, а также союзы «по линии других видов искусства». Выполнение постановления затянулось на десятилетия. Судя по поданным Кагановичу и Сталину спискам кандидатов в члены СПП, писатели-коммунисты, помимо рапповцев, были в то время поделены на пять групп: не входящие в РАПП (такие, как Бедный, Павленко, Михаил Кольцов), группа «Кузница» (Гладков, Березовский и др.), «стоящие особняком в РАПП» (Безыменский, Жаров, Билль-Белоцерковский), группа Панферова (Серафимович, Ставский и др.) и группа Международного объединения революционных писателей (МОРП) — коминтерновского эквивалента РАПП (Бруно-Ясенский, Гидаш и др.). Кроме этого, была выделена группа пролетарско-колхозных писателей и группа «Перевал». Беспартийные писатели перечислялись без групповых характеристик.

[10] Российская ассоциация пролетарских писателей (1925—1932), фактически была органом ЦК в художественной литературе и эффективным рупором Сталина.

[11] Георгий Никифоров (1884—1939) — писатель, член компартии с 1917 года. Входил в пролетарские литобъединения «Кузница» и «Октябрь». Согласно «Литературной энциклопедии» (1968), «разоблачал врагов пролетариата — обюрократившихся аппаратчиков, приспособленцев, стяжателей». Это не спасло его от расстрела в годы сталинских чисток.

[12] Тезис об «опоздании» — одна из классических формул сталинского стиля руководства. Самокритика по поводу запоздалости принятия правильных решений особое значение приобретет осенью 1936 года, когда при смещении Ягоды с поста наркома НКВД Сталин в знаменитой инструкции Кагановичу и Молотову напишет о том, что чекисты опоздали на несколько лет в «деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока». Однако в случае с РАПП Сталин слукавил. Постановление готовилось несколько лет. Готовили его сами рапповцы, и в первую очередь Леопольд Авербах. Эпохальное решение оказалось направленным именно против его авторов и разработчиков.

[13] В постановлении от 23 апреля было сказано: «Объединить всех писателей, стоящих за политику советской власти и стремящихся участвовать в социалистическом строительстве, в единый союз советских писателей с коммунистической фракцией в нем». Парадокс апрельского постановления заключался в том, что часть разогнанных коммунистов из РАПП тут же воскресла в комфракции оргкомитета союза писателей. Другая часть и прежде всего Леопольд Авербах были отстранены. Иных коммунистов-писателей у Сталина не было. Фракционная борьба и склока немедленно возобновились уже в новом союзе. Этот кризис и вызвал комментарий Сталина. «Коммунистические фракции» в творческих союзах в поздние годы станут «парткомами».

[14] Борис Пильняк (Boгаy; 1894—1937) — русский писатель. В 20-е годы партия в решениях своих директивных инстанций разгромила его произведения «Повесть непогашенной луны» и «Красное дерево». Репрессирован.

[15] Первый съезд советских писателей созывался дольше, чем предполагалось. Первоначально его должны были провести в Москве в июне 1933 года, но собрался он в августе 1934 года. Оргкомитет писателей РСФСР создан не был, а Первый съезд писателей Советской России будет созван только через двадцать пять лет.

[16] Александр Фадеев (1901—1956) — в 1926—1932 годах один из руководителей РАПП. Быстро перестроился и стал зам. председателя оргкомитета ССП, затем последовательно: членом президиума, правления, секретарем ССП, генеральным секретарем, председателем правления Союза писателей. Покончил жизнь самоубийством через три месяца после исторического ХХ съезда КПСС.

[17] «Бруски» — роман в четырех частях Федора Панферова (1896— 1960) — публиковался в 1927—1937 годах. Последняя часть подверг лась определенной цензуре, особенно в части трактовки образа Сталина и его взаимоотношений с Лениным в последние годы его жизни. Еще 14 августа 1928 года Молотов писал Сталину на юг: «“Бруски” прочту; меры по использованию романа в печати, кино и пр. примем. Если не ошибаюсь, в “Пр[авде]” с месяц назад была статья (“подвал”) Лунач[арско]го о Панферове. Не читал, но тоже прочту» (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 767. Лл. 109—110).

[18] «Страх» — пьеса Александра Афиногенова (1904—1941) — поставлена в 1930 году в Ленинградском академическом театре драмы и в Московском МХАТе. Его следующая пьеса — «Ложь», которая будет посвящена классовой борьбе внутри большевистской партии, а также теме идейного перевоспитания старых и формирования молодых партийцев, вызовет резкое неприятие Сталина (май 1933-го) и запрет пьесы. Позднее, осенью 1933 года. Сталин отвергнет и ее второй вариант.

[19] Вопрос о названии главного метода советской литературы в партийном делопроизводстве обсуждался долго. В предварительном проекте резолюции ЦК по художественной литературе, представленном Лазарю Кагановичу еще в марте 1930 года, этот метод назывался «диалектико-материалистическим»: «задача овладения методом материалистической диалектики должна быть поставлена во главу угла своей творческой работы». Каганович уточнил: «поставлена пролетарскими писателями» (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 114. Ед. хр. 232. Л. 225об.). В январе 1931 года это требование еще больше конкретизировалось: «метод материалистической диалектики не мирится с пассивно-созерцательным отношением к действительности, он требует от художников уменья найти основные тенденции развития, в сегодняшней действительности видеть ее завтрашний день» (там же. Л. 216).

[20] Согласно далеко не полному дневнику посещений кабинета Сталина, Авербах встречался со Сталиным 19 ноября 1930 года, 2 июня и 6 декабря 1931 года и 11 мая 1932 года. Примерно этими датами и помечены проекты постановления ЦК по литературным организациям и по художественной литературе.

[21] Беспартийный писатель Леонид Леонов (1899—1994) задавал вождю и много других вопросов. В конце 1930 — начале 1931 года в одном из писем вместе с другим беспартийным большевиком Всеволодом Ивановым (1895—1963) они умоляли вождя: «Нам очень хотелось бы получить возможность повидать Вас и поговорить по поводу современной советской литературы. Ваши высказывания по целому ряду вопросов, связанных с экономикой промышленности, сельского хозяйства и пр., внесли огромнуюясность в разрешение многих сложнейших проблем нашего строительства. Отсутствие такой же четкой партийной установки в делах литературы вообще заставляет нас очень просить Вас уделить нам хотя бысамое краткое время для такой беседы, тем более что нам хорошо известно Ваше постоянное внимание к этой области искусства» (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 735. Л. 79).

[22] Октав Мирбо — французский писатель (1848—1917). В начале ХХ века широко переводился в России.

[23] 2 октября 1920 года в речи на III съезде комсомола Ленин, в частности, сказал: «Мы можем строить коммунизм только из той суммы знаний, организаций и учреждений, при том запасе человеческих сил и средств, которые остались нам от старого общества <…> Но вы сделали бы огромную ошибку, если бы попробовали сделать тот вывод, что можно стать коммунистом, не усвоив того, что накоплено человеческим знанием» (Ленин о молодежи. М., 1974. С. 406—409).

[24] Этот тезис спустя несколько лет будет развит до масштаба философского учения венгерским философом, литературоведом и эстетиком Дьердем Лукачем (1885—1971). Лукач, с 1929-го по 1945-й год живший в эмиграции в Москве, опубликовал «Исторический роман» (1937) и «Историю реализма» (1939). В этих фундаментальных исследованиях на сотнях страниц и на многих примерах иллюстрируется именно этот сталинский тезис, за что в 1940 году Лукач и его редактор и ментор Михаил Лифшиц навлекли на себя грозное постановление ЦК и изгнание со страниц литературоведческих журналов. Вдобавок были закрыты и журналы, где они печатались.

[25] Из воспоминаний П. Лафарга о Марксе: «По временам Маркс ложился на диван и читал романы, причем иногда начинал сразу несколько книг, читая их попеременно». Читал Филдинга, Поль де Кока, Чарлза Левера, Александра Дюма-отца, Вальтера Скотта («роман которого “Пуритане” он считал образцовым произведением»). — см.: К. Маркс и Ф. Энгельс об искусстве. Т. 2. М., 1983. С. 534.

[26] Владимир Билль-Белоцерковский (1885—1970) — русский писатель и драматург. В пьесе «Шторм» (1926) впервые на советской сцене показана ведущая роль ВКП(б). Пьеса «Голос недр» (1929) посвящена восстановлению Донбасса, «Жизнь зовет» (1934) — формированию советской научной интеллигенции. Билль окажется в центре литературно-партийной дискуссии зимой 1928—1929 годов и героем и адресатом нескольких писем Сталина.

[27] В конце 20-х годов Сталин с завидным упорством защищал Билля-Белоцерковского. Из письма Осинскому: «Вполне присоединяюсь к Вашей оценке пьесы “Голос недр”. Мне кажется, что т. Билль-Белоцерковский — один из способнейших (наших) драматургов. Обещаю сделать все возможное для ограждения т. Белоцерковского от нападок. С ком. приветом И. Сталин. 25.1.-29 г.» (РГАСПИ. Ф. 558. Оп.11. Ед. хр. 780. Л. 28). Но к году тридцать третьему вождь разочаровался в писателе, заподозрив его в бездарности. Сталин прочитал компетентное заключение на его пьесу «На гребне жизни», в котором были такие выводы: «Пьеса ничему не учит. Написать ее не стоило особых усилий для человека, владеющего пером. Потуги на “проблемность” оказались не реализованными ни в действии, ни в слове. Если бы термин “коммунист” не употреблялся на каждой странице, то пьесу вполне можно было бы отнести на век назад и назвать так, как такие пьесы назывались: “Мещанская драма”». Сам автор, посылая пьесу вождю, считал по-иному: «пьеса эта — трагедия, является новым словом в советской драматургии» (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 711. Лл. 73-75).

[28] Заверенная машинописная копия. Незначительная орфографическая правка ручкой с красными чернилами (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 1116. Лл. 20-27).

[29] Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 45. 1964. С. 345.

[30] РГАСПИ. Ф. 88. Оп. 1. Ед. хр. 469. Л. 18.

[31] Исторический архив. 2001. № 3. С. 50.

[32] Галушкин А. «Вы, вероятно, знаете поэта О.Э. Мандельштама...» Николай Бухарин об Осипе Мандельштаме // Русская мысль. Париж. 2000. 8 июня.

[33] РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр 709. Л. 155.

[34] Оригинал синими чернилами рукой Сталина. Пометка: «Поступило из НКВД (арх. Стецкого)» 28.11.38 г. (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 803. Л. 76об.).

[35] РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 709. Л. 126.

[36] РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Ед. хр. 52. Л. 28.

[37] Письма Н. И. Бухарина последних лет. Август—декабрь 1936 г. / Публикация Юрия Мурина // Источник. 1993. № 2. С. 12.

[38] Автограф синими чернилами на типографском бланке ответственного редактора газеты «Известия ЦИК СССР и ВЦИК» Н. И. Бухарина. Резолюция Сталина — автограф синим карандашом. Пункт третий письма отмечен красным карандашом. Подчеркивания в тексте — Бухарина. На Л. 167об. пометка неизвестного карандашом о том, что документ поступил в июне 1934 года (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 709. Лл. 167, 167об.).

[39] См. примеч. 37.

[40] Радзинский Э. Сталин. М., 1999. С. 330.

[41] О неосоветской школе фальсификации архивных документов

см.: Максименков Л. Еще раз о критике археографических приемов

Д. А. Волкогонова // Свободная мысль. 1993. № 3. С. 44—51. О заокеанской исторической постсоветологии см.: Максименков Л. Американцы на свидании с советской историей // Свободная мысль. 1995. № 2. С. 97—102.

[42] Радзинский Э. Указ. соч. С. 330.

[43] РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 827. Л. 32.

[44] Мурин Ю. Писатель и вождь. М., 1997. С. 147.

[45] РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 709. Л. 94.

[46] Под подписью Сталина стоят подписи Ворошилова и Орджоникидзе. Фактически вопрос оформлен как решение Политбюро, а следовательно, приказ Ягоде (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 1. Ед. хр. 6019. Л. 1).

[47] РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 66. Л. 13.

[48] Там же. Л. 125.

[49] РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 717. Л. 101.

[50] РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 775. Лл. 112, 113.

[51] 30 ноября 1950 года В. Н. Меркулов — Сталину при назначении на пост министра Государственного контроля. (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 775. Л. 127)

[52] РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 789. Лл. 60—62.

[53] РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 789. Лл. 63—65.

[54] Шенталинский В. Рабы свободы в литературных архивах КГБ. М., 1995. С. 266—267.

[55] РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 709. Л. 93.

[56] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Ед. хр. 1012. Л. 8.

[57] РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 725. Лл. 49—58.

[58] Фамилии, отмеченные «*», добавлены Сталиным. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Ед. хр. 1025. Л. 119.

[59] РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 709. Л. 169.

[60] Там же. Л. 169об.

[61] Владимир Михайлович Киршон (1902—1938) — драматург. Репрессирован.

[62] Павел Федорович Юдин (1899—1968) — советский философ и общественный деятель. Член-корреспондент АН СССР, лауреат Сталинской премии 1-й степени. В 1935—1937 годах работал в качестве заместителя заведующего отделом печати ЦК ВКП(б). С 1937 по 1946 год — заведующий ОГИЗ РСФСР и одновременно (1939—

1944) — директор института философии АН СССР. «В течение последних лет тов. Юдин П. Ф. работал главным редактором журнала “Советская книга” и главным редактором газеты “Труд”, совмещая эту работу с научной деятельностью», он также «ведет активную работу по укреплению братских компартий» (из записки Сталину

30 августа 1949 года начальника внешнеполитической комиссии ЦК Григорьяна. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Ед. хр. 1530. Л. 85).

[63] Лев Захарович Мехлис (1889—1953) — в 30-е годы заведующий Отделом печати ЦК ВКП(б) и член редколлегии «Правды». В 1937—1940 годах — начальник Главного политического управления РККА. В 1940—1941 годах — нарком Госконтроля СССР. В 1941-м вновь назначен начальником Главного политического управления и заместителем наркома обороны. В мае 1942-го, являясь представителем Ставки Верховного Главнокомандования на Крымском фронте, не обеспечил организацию обороны, был освобожден от занимаемых должностей. В 1946—1950 годах министр Госконтроля СССР.

[64] Валерий Яковлевич Кирпотин (1898—1990) — литературовед, критик, в 1932—1936 годах зав. сектором художественной литературы ЦК ВКП(б) и одновременно (1932—1934) секретарь Оргкомитета СП СССР.

[65] Алексей Стецкий (1896—1938) с 1930 года — зав. агитпропотделом ЦК партии. Репрессирован.

[66] А. А. Жданов в 1924—1934 годах — секретарь Нижегородского губкома партии, секретарь Горьковского крайкома ВКП(б).

[67] См. фрагмент его дневника ниже.