Обмен письмами между Ждановым и Сталиным

1

«Дорогой тов. Сталин![98]

Дела со съездом Советских писателей закончили. Вчера очень единодушно избрали список Президиума и Секретариата правления[99]. Секретариат мы пополнили Лахути и Куликом. Щербакова приняли хорошо[100]. Юдина проводили равнодушно[101].

Горький вчера перед пленумом еще раз пытался покапризничать и навести критику на списки, не однажды с ним согласованные[102]. На этот раз он жаловался на отвод из списков правления во время съезда Зазубрина[103] и на то, что Каменев не вводится в Секретариат[104]. Не хотел ехать на пленум, председательствовать на Пленуме. По-человечески было его жалко, так как он очень устал, говорит о поездке в Крым на отдых. Пришлось нажать на него довольно круто, и пленум провели так, что старик восхищался единодушием в руководстве[105].

Съезд вышел хорош. Это общий отзыв всех писателей и наших, и иностранных, и те и другие в восторге от съезда.

Самые неисправимые скептики, пророчившие неудачу съезду, теперь вынуждены признать его колоссальный успех.

Писатель увидел отношение к себе партии и страны, съезд был поставлен под обстрел требований рабочих и колхозных делегаций, прекрасно выступавших на съезде. Писатель увидел рост нашей литературы и растущую зрелость коллектива литераторов. Получилась такая обстановка на съезде, что мелкой мышиной возне группировок и рапповских настроений не осталось места на съезде. Съезд прошел мимо этого.

Предупреждение коммунистам, сделанное ЦК перед съездом, как бы их ни ругали за слабые выступления, коммунисты выполнили с честью. Удалось добиться того, что в течение ряда дней «оргвопросы» ушли на задний план и все внимание было захвачено творческими и идейными вопросами. Были заседания, на которых не бывало перерывов и никто не уходил.

Больше всего шуму было вокруг доклада Бухарина[106], и особенно вокруг заключительного слова. В связи с тем, что поэты-коммунисты Демьян Бедный, Безыменский[107] и др. собрались критиковать его доклад, Бухарин в панике просил вмешаться и предотвратить политические нападки. Мы ему в этом деле пришли на помощь, собрав руководящих работников съезда и давши указания о том, чтобы тов. коммунисты не допускали в критике никаких политических обобщений против Бухарина[108]. Критика, однако, вышла довольно крепкой. В заключительном слове Бухарин расправлялся со своими противниками просто площадным образом[109]. Кроме этого, он представил дело так, что инстанция одобрила все положения его доклада вплоть до квалификаций отдельных поэтов, канонизации Маяковского и т. д., в то время как ему прямо указывалось, что в вопросе о квалификациях поэтического мастерства того или иного поэта он может выступать лишь от себя[110]. Формалист сказался в Бухарине и здесь. В заключительном слове он углубил формалистические ошибки, которые были сделаны в докладе. Кроме того, он свернул своих критиков в бараний рог. Я посылаю Вам неправленую стенограмму заключ[ительного] слова Бухарина, где подчеркнуты отдельные выпады, которые он не имел никакого права делать на съезде[111]. Поэтому мы обязали его сделать заявление на съезде и, кроме того, предложили переработать стенограмму, что им и было сделано[112].

Больше всего труда было с Горьким. В середине съезда он еще раз обратился с заявлением об отставке. Мне было поручено убедить его снять заявление, что я и сделал. Заявление о роли решения ЦК о РАПП, которое он сделал в заключительном слове, Горький сделал нехотя, устно, что он не больно согласен с этим решением, но, надо — значит, надо[113]. Все время его подзуживали, по моему глубочайшему убеждению, ко всякого рода выступлениям, вроде отставок, собственных списков руководства и т. д. Все время он говорил о неспособности коммунистов-писателей руководить литературным движением, о неправильных отношениях к Авербаху и т. д. В конце съезда общий подъем захватил и его, сменяясь полосами упадка и скептицизма и стремлением уйти от «склочников» в литературную работу.

Дорогой тов. Сталин, извините, что Вам не писал. Съезд из меня всего душу вымотал, и всякую другую работу я забросил. Теперь, по-видимому, ясно, что дело вышло.

Тов. Сталин. Мы разработали проект структуры НКТорга и НКПищепрома и предложения по составу начальников Управлений, которые посылаю Вам, и просим Ваших указаний[114]

В Наркомторге создаются: Главное управление по продтоварам и Главное управление по промтоварам, к которым переходят функции по снабжению и торговле прод[овольственными] и промтоварами (планы снабжения, завоз, реализация, товароведение, ассортимент, качество). Создаются на правах управлений отделы регулирования цен, торговой сети, колхозной и базарной торговли[115] и отдел правил и норм торговли. В отношении этих отделов были споры: создать ли Главное управление организации торговой сети и Главное управление регулирования цен или отдел. В ходе обсуждения мы единодушно пришли к выводу о том, что лучше создать отделы на правах Главных управлений и выделить вопросы колхозной торговли и правил и норм торговли в самостоятельные отделы. Затем идет группа главков с предприятиями, подведомственными Наркомторгу, торговая инспекция и, наконец, функ­циональные отделы и сектора самого наркомата. Кроме того, мы передали НКТоргу из НКСнаба Союзплодовощ, т. е. все заготовки овощей. Что касается Наркомпищепрома, то здесь основным предметом спора были вопросы о передаче в ведение Наркомпищепрома ряда предприятий кондитерской, жировой, парфюмерной и пивоваренной промышленности, которые до сих пор находились в ведении на местах. Мы рассматривали этот вопрос вместе с москвичами и ленинградцами и разрешили его таким образом, что в подчинение НКСнаба передаются наиболее крупные предприятия кондитерской промышленности, Ленжет, ТЭЖЭ[116], 10 пивоваренных заводов и 20 мыловаренных заводов. Все остальные предприятия этих отраслей промышленности (а их подавляющее большинство: Брынзотрест плюс заводы Союзвинтреста, мелкие бойни) передаются в местную промышленность. Предложения Микояна об отборе в НКПищепром из Центросоюза чаеразвесочной промышленности и хлебопечения мы отклонили, отклонили также предложение Микояна о том, чтобы забрать кооперативную пивную промышленность у МСПО и ЛСПО[117]. Нужно ли Вам прислать списки предприятий?[118] Ленинградцы и москвичи поставили вопрос о том, как быть с местным бюджетом в связи с переходом ряда предприятий в НКСнаб. Наше мнение: прибыли этого года от передаваемых предприятий Наркомпищепрома закрепить за местными бюджетами, а для 1935 года форму компенсации обсудить дополнительно в комиссии. Как Ваше мнение, т. Сталин?

Молотов, Каганович, Чубарь, Микоян сегодня уехали[119]. Остаемся Куйбышев, Андреев, я. Положение трудное и непривычное. Поэтому прошу Вашей помощи и указания, как вести дело. Сердечный привет Вам, т. Сталин.

 

3/ IX 34.

А. Жданов.

 

Простите за длинное письмо, не умею.

P.S. Ванаг и Лукин конспекты по новой истории и истории СССР переделывают[120] и на днях представят[121]».

2

«Т-щу Жданову

1. Спасибо за письмо. Съезд в общем хорошо прошел. Правда: 1) доклад Горького получился несколько бледный с точки зрения советской литературы; 2) Бухарин подгадил, внеся элементы истерики в дискуссию (хорошо и ядовито отбрил его Д. Бедный); а ораторы почему-то не использовали известное решение ЦК о ликвидации РАППа[122], чтобы вскрыть ошибки последней, — но, несмотря на эти три нежелательные явления, съезд все же получился хороший.

2. Насчет наркоматов пищевой и торговли имею след[ующие] замечания. Во-первых, столовые («нарпит») надо передать НКвнуторгу (это надо сказать ясно)[123]. Во-вторых, по линии цен, а также правил и норм торговли потребкооперацию (не государственную организацию) надо подчинить НКвнуторгу (государственной организации). Это надо сказать либо в положении (более или менее завуалированно), либо в виде отдельного постановления (не замаскированно), либо — и то, и другое. Это совершенно необходимо[124].

Некоторые незначительные поправки (см. в тексте)[125]

Все остальное, как будто, не вызывает возражений.

Привет!

И. Сталин.

6.IX. 34 г.»[126].

Александр Щербаков. Фрагменты дневника

«[31 августа — 10 октября 1934 года]

31/VIII Только приступил к работе — звонок[127]. Кто у телефона? — А кто спрашивает? — А все-таки кто у телефона? — А все-таки кто спрашивает? — Далее в телефонную трубку слышу веселый голос, который, видимо, рядом сидящему говорит: «Не говорит, и думает, какой это нахал так со мной дерзко разговаривает». По голосу, наконец, узнаю — со мной говорит Л[азарь] М[оисеевич Каганович]. Затем голос спрашивает: «Это ты, Щербаков?» «Я, Л. М.» «Значит, узнал меня?» «Узнал» «Ну, заходи сейчас ко мне».

Прихожу. Кроме Л. М. в кабинете А[ндрей] А[лександрович Жданов]. Что, разыграл я вас? — Ловко, говорю, разыграл.

«Вот какое дело: мы вам хотим поручить работу, крайне важную и трудную, вы, вероятно, обалдеете, когда я вам скажу, что это за работа. Мы перебрали десятки людей, прежде чем остановились на вашей кандидатуре».

В чем дело? — думаю. — Куда же я понадобился? Есть работа: Вост[очный] Казахстан, Свердловск, наконец, СНК[128] — но это работа такая, которая не требует такого многозначительного предисловия.

«Мы вас хотим послать секретарем Союза писателей». Тут действительно я обалдел. Несколько минут соображал, что это значит, а затем разразился каскадом «против». Вызвали Стецкого. Сейчас же мне было предложено пойти на съезд, начать знакомиться с писательской публикой.

На съезде был полчаса. Ушел. Тошно. В 4 ¹/₂ — только пришел в столовую, сообщают, «звонили из с[екретариа]та Молотова, вас вызывают». Поехал. Немедленно зовут на ПБ. Молотов спрашивает: «Хотите заниматься литературой?» «Я литературой занимаюсь как читатель», — отвечаю. «Нет, как один из руководителей. Очень горячо и взволнованно стал отказываться. Л. М. и А. А. выступили «за». Началась беседа — кто я, что я. Ну так как же, голосовать? Голосовать[129]. Судьба моя была решена. В тот же день вечером с А. А. поехали к Горькому. Ал. Мак. встретил хорошо, но настороженно. С прошлым руководством у него не выходило. Кстати, был крайне раздражен историей, когда задержали его статью в «Правде», полемикой с Варейкисом и пр.[130]. Подавал в отставку. Уговорили. (Зачеркнуто: Масло в огонь под... — Л. М.) 1/IX Были у него с Ждан[овым] и Стецким вторично. Взбешен тем, что провалили Зазубрина и в «Октябре» напечатали выступление Варейкиса.

2/IX Состоялись выборы.

3/IX По приглашению А.М. был у него. Опять разговор о Зазубрине и немного о работе. Обедали. А. М. немного спокойнее, интересно и увлекательно рассказывал о ВИЭМе[131].

7/IX По приглашению А.М. был у него на даче. Поставил вопрос о реорганизации журналов, о редакциях. В Н[овом] М[ире] предложил назначить вместо Гронского Бухарина[132]. Я решил с ним быть прямым и откровенным. Я заявил: «Надо посоветоваться где следует. Бух[арин] слишком одиозная фигура». Мое возражение встретил спокойно. Остальные предложения его деловые — надо проводить. Ужинали. Горький по обыкновению рассказывал удивительно интересные вещи (о Гоголе, Мамине-Сибиряке).

1/X Уехал в Сочи.

4—5— 6—7 Провел у Горького на даче в Крыму.

10/X—28/X Начал работать в Союзе. Хлынула лавина дел и людей. Больше всего обиженных, и обиженных из 10—7. Даже те, кто, казалось бы, удовлетворены полностью, и то чем-нибудь на кого-нибудь обижены. Были Вишневский, Городецкий, Бахметьев и др.[133]. Провел ряд организационных совещаний — переводчиков, детских писателей, критиков. У детских писателей обстановка сложная. Идет драка между московской группой и ленинградской. Москвичи горят желанием свергнуть Маршака.

Настроения такие: нет руководства, нет линии. У критиков тоже дело крайне неважно. Единоначалие.

30/X Ездил на дачу к А[ндрею] А[лександровичу]. Сообщил о беседе, которая была среди членов ПБ с т. Ст[алиным][134]. Последний видит три недочета в проведении съезда: 1) Немарксистский доклад Горького (не только труд в истории развития языка и литературы играл роль надстройки, напр. вопросы (нрзб) имели важное место). 2) Заключительное слово Бухарина — истерика. 3) Мало подчеркнуто, особенно у Горького, что решающий момент в успехах литературы — это ликвидация РАПП. У Горького проявляется «пролеткультовский» атавизм. Горький делает ошибки, крупнейшая из них — погром писателей-коммунистов. Не понимает, что тот факт, что попутчики пришли на позиции советской власти, в значительной мере явился результатом того, что коммунисты- писатели сумели их за собой повести и сами как художники стали значительной силой. Речь Демьяна Бедного была хорошей.

Спросил о тактике моей в отношении Г[орького]. Эта тактика сводится к следующему: «Не сдавать и твердо гнуть линию в вопросах принципиальных, в проведении указаний ЦК по любым вопросам. Уступать в мелочах, в частностях». Посоветовал: 1) Заявление Клюева о помиловании разо­слать секретарям ЦК[135]. 2) Помочь (крепко помочь) национальной литературе, особенно в тех областях и республиках, где плохо дело обстоит (решение ПБ)[136]. 3) Организовать критику, используя при этом общепартийные методы развития самокритики. Конкретно: критик должен строить свои выводы в отношении произведения, опираясь на мнение масс. 4) Одобрил действия в отношении создания Альманаха литературы народов СССР и истории литературы XIX и XX века.

“Увлечение Горького фольклором тоже неправильно. Буржуазной культурой надо овладеть и переработать ее”. Стремление Горького стать литературным вождем, его “мужицкая” хитрость — тоже должны быть приняты во внимание»[137].

Два постскриптума к съезду:
Финансовая ревизия. АбульКасИм Лахути

1

Финансовый постскриптум съезда был далеко не кристально чистым. Расходы на съезд писателей существенно превысили смету — или из-за превышения должностных полномочий, или из-за незнания строгих правил финансовой дисциплины. 28 августа заместитель наркома финансов Р. Левин «весьма срочно» докладывал Молотову о ходатайстве ОК ССП выдать дополнительно 415 тыс. руб. (в добавок к 850 тыс., отпущенным ранее). 27 августа финансовый организатор Союза Владимир Ставский представлял Молотову отчет. Оказывается, что будущий палач десятков советских литераторов знал толк в счетах. По бюджету было выделено 250 тыс., из Резервного фонда СНК — 400 тыс. руб. в июне и 200 тыс. в августе. Съезд должен был закончиться 25 авгу­ста, но в связи с переносом открытия с 15-го на 17-е и расширением работ он реально закончился лишь 30 августа. Фактические расходы по договорам составили 1 млн. 200 тыс. рублей. Питание 600 делегатов, 100 гостей, 80 человек обслуги — 391 тыс. Оплата проезда 450 человек — 80 тыс. Суточные — 24 тыс. Гостиницы — 90 тыс. Оплата помещения в Доме союзов и художественное оформление помещения — 60 тыс. Культработа, театры, экскурсии — 60 тыс. Транспорт — 50 тыс. Стенограммы — 15 тыс. Канцелярские, типограф­ские и почтово-телеграфные расходы — 15 тыс. Организация выставки в Парке культуры и отдыха им. Горького — 120 тыс. «Проведение заключительного вечера на 800 человек» — 120 тыс. руб.

Фактические расходы и договора учтены. Документы просмотрены. Возникли вопросы к инженерам человеческих душ. Великий корабль, еще не уйдя в плавание, уже начинал барахлить. Недоумение главного финансиста страны Левина вызвали, например, мероприятия в Парке Горького: «Обращают на себя внимание исключительно высокие расходы по организации выставки в ЦПКиО, на которую затрачено 337 тыс. руб.». Растрату пытались скрыть в астрономической по тем временам сумме в одну треть миллиона рублей, якобы истраченных на мероприятия в Парке культуры и отдыха. За это через три года чекисты будут расстреливать на месте. Резолюция Молотова: «НКФин т. Левину. Разберитесь внимательно вместе с т. Ставским и др. 27.8 Мол.»[138].

Вторым постскриптумом можно считать один эпизод, отраженный в дневнике посещений кабинета Сталина в Кремле за март 1935 года. В этот день вождь принял в своем кремлев­ском кабинете иранского поэта-эмигранта Лахути. Встреча и события вокруг нее иллюстрируют функционирование идеальной цепочки принятия решений, снятие противоречий при социализме, урегулирование проблем с подбором, расстановкой и воспитанием кадров, соответствие организационной работы уровню политического руководства. Иными словами, документы свидетельствуют о том, что сталинский механизм руководства писательским Союзом функционировал. Цепочка «литератор» (Лахути) — «аппаратчик» (Щербаков) — «вождь» (Сталин) при прохождении переменного тока «просьба» — «оформление» — «решение» работала.

2

Лахути — Сталину

«Дорогой товарищ Сталин.

9 февраля я сломал правую руку. Несчастье. Болезнь. Но против всякой болезни есть средство. Я получил первую помощь, продолжал лечение у врачей. Не будучи удовлетворен ими, обратился к профессору. С его помощью кость срослась успешно, и на днях я снимаю гипс.

Но у меня есть и другая боль — боль душевная. В ней мне уже не могут помочь ни первая помощь, ни те врачи, к каким может обращаться в таких случаях член партии.

Я вынужден был обратиться к профессору, квалифицированней и авторитетней которого нет. Этот профессор — т. Сталин, и этот профессор меня не принимает. Даже умирая от боли, я не стал бы обижаться или пенять на него. Но я обманул бы его, если скрыл бы тот факт, что боль моя от этого безмерно усилилась. Тем больнее мне, что лечения этого я добиваюсь не только для себя, но для дела, точно так же как лечу свою руку для того, чтобы писать и работать ею.

С коммунистическим приветом — Лахути.

4/3—35 г.»[139].

3

Сталин

(Заметки со встречи с Лахути)

Лахути

1. Хочет работать на Персию через КИ [Коммунистиче­ский Интернационал] = миф (слово «миф» взято в кружок. — Л. М.).

2. Хочет, чтобы его (Лахути) снабжали книгами на персидском языке (= валюта нужна).

3. Союз писателей, он секретарь, но ходу не дают, обращаются с ним как с несовершеннолетним. (Щербакову дать надрание.)

4. Нужна квартира (Пахомова = бить)[140].

4

[Дневниковая запись Александра Щербакова о

телефонном звонке Сталина 4 марта 1935 года]

4/III [1935] Во время пленума [Правления ССП] в помещении правления звонок. «Товарищ Ст[алин]. Здравствуйте. Что у вас делает Лахути?» — «Здравствуйте, И[осиф] Вис[сарионович]. Лахути является одним из секретарей правления ССП».

Ст[алин:] «Правительство подарило Лахути машину, и он сейчас мучается с ней. Не имеет гаража. Почему бы вам не поставить машину Лахути в свой гараж».

[Щербаков:] «Я давал такое распоряжение 15 дней назад. Но т. Лахути заболел. И я не проверил, поставлена машина в наш гараж или нет».

[Сталин:] «Вот видите, “дал распоряжение”. Этого мало. Если будем давать распоряжения и не проверять — плохо нам будет. Имейте ввиду: к товарищам надо хорошо относиться. Ради бога, относитесь хорошо. К людям надо хорошо относиться, когда они живы. Умрут — поздно писать некрологи. Помогите Лахути. Человек он своеобразный, обидчивый. Это надо учитывать. С ним надо считаться. Отношение к Лахути бывает неровное, его то забудут, то начинают нянчиться, как с ребенком. Последнее тоже его обижает».

[Щербаков:] «Разрешите воспользоваться случаем и сказать, что я 4 месяца стараюсь выхлопотать для Лахути квартиру и нам не удается».

[Сталин:] «Через три дня Лахути получит квартиру в 4 комнаты, и будьте уверены, я свои распоряжения выполняю. Еще раз напоминаю: ради бога, хорошо относитесь к людям, пока они живы, поздно проявлять хорошее отношение — когда умрут. Привет. До свидания».

[Щербаков:] «До свидания. Спасибо за науку».

 

5

Лахути — Сталину

«РОБАИ

Ты, Сталин, более великий, чем величье,

Познал сердца людей и душу красоты.

Душа моя поет и сердце громко кличет,

Что Ленина и ЗНАК и путь — все дал мне ты.

 

29/1-36 г.

Барвиха, санаторий Кремля

Лахути

Перевод Бану»[141].

 

Итог предгрозового лета

Лахути немедленно получил ключи от квартиры в Доме на набережной. Как только окончился съезд писателей, интерес руководства к этому типу ассоциации несколько упал. Сказалась экстатическая природа советского режима, склонного к перманентным политическим кампаниям. Мероприятие было проведено для галочки, ради испытания новых ярких ощущений. Познав природу такого рода сборища, власть перешла к следующей игрушке. Решили сосредоточить внимание на международном эквиваленте ССП. Этим объясняется интерес вождя к письму Эренбурга и молниеносная директива по этому поводу Кагановичу. Ее формулообразующая философия рутинна и предсказуема: ликвидировать традиции РАПП в МОРП[142]. Можно добавить, что с этим делом опоздали на несколько лет. Вождь дал указание и забыл о нем. Начиналась боевая кампания подготовки VII конгресса Коминтерна с отмененными сроками, измененными руководящими президиумами, секретариатами, исполкомами. Вечное советское жонглирование кадровыми вопросами. Ликвидируют МОРП только в декабре 1935 года, а МОРТ[143] — летом 1936-го.

Советские писатели тем временем занялись дележом материальных ценностей. Если оргвопрос им на откуп отдан не был, то квартирный, дачный, пайково-издательский стал их эксклюзивной привилегией. Начальство уехало отдыхать по курортам. В Крым — Алексей Максимович, к нему погостить — Александр Сергеевич. Задумчивое сибаритское вре­мяпре­провождение, пока подводятся предварительные итоги.

Один Бухарин мучился экзистенциальными предчувствиями. В отпуск ему спокойно не давала уйти сама судьба. Злополучное заключительное слово по поэтическому докладу на съезде преследовало его до поздней осени. Бухарина волновал вопрос: почему его заявление в адрес съезда должно публиковаться в стенографическом отчете? Не очередная ли это номенклатурная ловушка? В неотправленном письме в Культпроп он задавал именно этот вопрос: «Мне передали, что несмотря на мое письмо в ГИХЛ[144], Культпроп дал ГИХЛу директивы об обязательном печатании моего доклада + закл[ючительного] слова на съезде писателей непременно с заявлением. Мне Культпроп по этому поводу ничего не сообщал. По существу дела вопрос обстоит таким образом, что заявление относится к другому заключительному слову, не смягченному. Т. о. его печатание просто бессмысленно, на что мне указывал в свое время и тов. Жданов». «Я не хочу апеллировать в более высокие партийные инстанции, приложив письменную директиву Культпропа. С тов[арищеским] прив[етом] Н. Бухарин»[145].

Издание стенографического отчета съезда превратилось в гонку со временем. Первая образцовая типография, издательство «Художественная литература», Культпроп, Главлит. Издавать материалы съезда предполагалось массовыми тиражами: тонкие брошюры докладчиков и один том в твердом переплете. Писателям повезло, что на их съезде с докладом не выступал Лев Каменев (а такая возможность обсуждалась). Если бы это произошло, то под нож пошел бы весь тираж.

Убийство Кирова 1 декабря 1934 года отвлекло Бухарина от предчувствий собственной участи; но 2 декабря население одной шестой суши проснулось в другой стране.

 

IV

Выступление Сталина на заседании Оргбюро ЦК ВКП(б) по делу журналов «Звезда»
и «Ленинград»

(9 августа 1946 года)