Открытый урок литературного архивоведения

Эпизод с эпиграммой Мандельштама — один из самых известных сюжетов русской литературной истории ХХ века. Знаменит он не в последнюю очередь благодаря драматиче­ской театральности четко расписанных ролей (Сталин, Мандельштам, Бухарин, Пастернак). Его реконструкция требует прежде всего деконструкции некоторых аксиоматичных истин советского времени и более современных версий времени неосоветского. Оставляя в стороне анализ бессмертных воспоминаний Надежды Мандельштам и Лидии Чуковской, приведем пример из наших современников.

Причина для этого — чисто академическая. Школьный урок литературы. Римляне говорили, что грамматика — это жестокое животное, которое беспощадно мстит за несправедливое отношение к себе. Советская история — животное не менее жестокое. Восстановление ее картин может начаться только с беспристрастной публикации текстов и их комментирования.

История с письмом Бухарина Сталину — не исключение в нашей отечественной традиции недомолвок и фальсификаций. Одним из первых, объявивших об «обнаружении» фрагмента письма, был Эдвард Радзинский. В действительности же фрагменты письма (постскриптум Бухарина и резолюция Стали-
на) были напечатаны в журнале «Источник» Юрием Муриным[39] — бывшим сотрудником архива Общего отдела ЦК, а затем и Президентского архива.

Коллега Радзинский, включив документ в текст своей биографии Сталина, продемонстрировал классический пример следования советской школе редактуры и самоидентификации автора (историка, биографа) с сюжетом. В советское время это называлось четкой авторской позицией. За или против. Сутью, содержанием информации становился ее передатчик или форма. Другими словами: если новая информация о Мандель­штаме не вписывается в привычную схему, эту информацию следует проигнорировать.

Сравним фрагмент письма, посвященный Мандельштаму, с тем, что приводит Эдвард Радзинский (целые фразы купированы автором без указания на проведенную операцию).

У Радзинского: «В Архиве президента я прочел письмо Бухарина Сталину: “Я решил написать тебе о нескольких вопросах. О поэте Мандельштаме. Он был недавно арестован и выслан. Теперь я получаю отчаянные телеграммы от жены Мандельштама, что он психически расстроен, пытался выброситься из окна и т.д. Моя оценка Мандельштама: он первоклассный поэт, но абсолютно не современен, он безусловно не совсем нормален. Так как все апеллируют ко мне, а я не знаю, что и в чем он наблудил, то решил тебе написать и об этом... Постскриптум: Борис Пастернак в полном умопомрачении от ареста Мандельштама, и никто ничего не знает”»[40].

Практическое литературоведение интересует истина. Не важно, в Президентском ли архиве дали не ту выписку, или сам автор становится редактором. Но если историк пишет, что «в Архиве президента я прочел письмо Бухарина Сталину», то он несет ответственность за цитируемое. Если он приводит фрагмент документа, столь важного для интеллектуальной истории России двадцатого века, и делает это в своей цензор­ской редакции, то не должен ли он сообщить об этом читателю[41]?

Драматический накал сюжета заставляет Радзинского привести резолюцию Сталина с таким комментарием: «Вождь, ставший мишенью стихов Мандельштама, размашисто пишет на письме Бухарина»[42]. «Размашистости» на письме нет. Наоборот, вождь рационально использовал свободное место на бланке «Известий» между типографским способом напечатанными именем и должностью Николая Бухарина и рукописным текстом письма. «Размашистость» — поэтическая небрежность в историческом повествовании. Неправильное цитирование текста — небрежность уже иного рода. В русском языке, богатом опасными нюансами, запятая меняет смысл приговора, а одна буква в глагольной флексии переводит инфинитив из категории перфекта в имперфект, совершенное становится несовершенным, единичное повторным, смертное и одноразовое — вечным. Радзинский ключевой вопрос Сталина прочитал таким образом: «Кто дал им право арестовывать Мандельштама? Безобразие». В действительности текст таков: «Кто дал им право арестовать Мандельштама? Безобразие…» Многоточие после «безобразия», забытое Радзин­ским, — характерная виньетка в графическом оформлении этой незаконченной саги.