Алексей Черкасов, Полина Москвитина

ЛАСТОЧКА

 

свете спички. Семнадцать минут четвертого. Глубокая ночь.

Что я лежу! Неужели я настолько оледенел, что меня не могут поднять с мягкой постели даже рьщания?

В темноте оделся и потихоньку прошел через боль­шую комнату в прихожую, постучал в дверь комнаты Гути. Меня встретил испуганный Вовка — подросток лет тринадцати.

— Что вам, дяденька? — шепчет Вовка, вытаращив
светлые глаза. Забавный мальчишка.

Уткнувшись лицом в подушку, в том же бордовом платье, всхлипывает Ласточка.

Тихо вошел в комнатушку и прикрыл дверь.

— Что она плачет? — спрашиваю шепотом.

— Не знаю. Она часто так. Как выступит в самодея­
тельности, так потом плачет.

— Не может же быть, чтобы так просто плакала?

— Зачем — «просто»? — мигает белыми ресницами
рыжий Вовка. — Она по Гешке Шошину плачет.

Комнатушка маленькая, с одним окном. Узкая желез­ная кровать с двумя подушками, на которой лежит Гутя, поджав под себя ноги. Сооружение из упаковочных ящи­ков, накрытое матрацем и теплым одеялом, — это кровать Вовки. Малюхонький столик с чайником, чашками, с графином, какие ставят по казенным кабинетам; на подо­коннике глиняная кринка, круг колбасы, еще что-то, за­вернутое в полотенце. Три чемодана друг на дружке, стя­нутые ремнями. Возле порога самотканый коврик, чер­ные чесанки Гути и подшитые пимы Вовки. На вешалке у двери — полушубок Вовки, шапка, зимнее пальто Гути и еще что-то под простыней. С потолка свешивается пу­зырь лампочки в двести ватт, отчего комната кажется не­естественно белой.

Я чуть дотронулся до затылка Гути. Она резко подняла голову.

— Что случилось, Ласточка?

Она смигнула две слезинки с ресниц и вытерла ладо­
нями щеки.                                               х

518

 

— Кто тебя обидел?
Ни слова.

— Если ты его любишь...

— Да вам-то какое дело, кого я люблю и кого жду?

— Ты же так плакала...

Гутя сердито поджала размякшие от слез губы и спус­тила босые ноги на пол.

— Ну что вы за человек! Ни сна, ни покоя. Идите! Не
терплю, когда лезут в душу. Копаются, тычут. Или вам
нечего делать?

Пришлось уйти...

Засыпая, я слышал какой-то стук. Хотел бы вспом­нить, что мне снилось в эту беспокойную ночь! Проснул­ся в двенадцатом часу дня. Комнату заливал тускловатый свет зимнего дня. Когда я взял полотенце и собрался идти к умывальнику в прихожей, в комнату вошла пожилая женщина в темном платье и, смеясь, спросила:

— Как спалось-то под замком?

— Почему — под замком?

— Да ведь вы спали под замком. Гутя-то ночесь сбе­
жала.

 

— Сбежала?!

— А как же! Собрала свои вещички, повесила замок
на входную дверь и умчалась со своим миленьким Геш-
кой Шошиным.

— Не может быть. — Я не хотел верить. — Как же так,

вдруг сразу!

— И, милый человек! Все может быть с теперешней
молодежью. И ведь никому ни слова. Ни отцу, ни матери,
ни в райкоммунхозе. Никого не предупредила, не уволи­
лась, чтобы все было честь честью. Собрала вещички,
взяла с собой Вовку — и шасть на все четыре стороны!
Лови ветра в поле. Ключи передала старухе Шошиной,
чтоб та занесла их утром к Августине Петровне, да еще
записочку матери. Так, мол, и так, не сердись, мамочка, а
я вот уезжаю с Гешкой Шошиным, как он есть моя судь­
ба. И не ищи меня, и не устраивай погоню. Вот ведь
девка, Господи, прости! Мало ей того, что этот самый

519                                            ^

Алексей Черкасов, Полина Москвитина

ветрогон Гешка обманул ее и чуть до смертушки не довел, так еще и в новый побег ударилась с ним. Записочку вам оставила. Читали? Вон, возле графина лежит.

Я схватился за записку, как за хвост улетающей птицы. В записке:

«Не сердитесь на меня, пожалуйста. Я должна была уехать, чтобы начать настоящую жизнь на стройке. Если бы вы знали Геннадия, вы бы совсем по-другому думали про него. Я хотела вчера все рассказать, да не вышло. По­говорите с мамой, пожалуйста, пусть она не ругает меня. Буду работать на строительстве ГРЭС.

Если встретите ребят из самодеятельности, Олега и Мишу, скажите: пусть не ругают меня тоже. В Харламов-ске много девчат, есть кому петь в самодеятельности.

Не сердитесь, пожалуйста! Даже из-за Вовки мне надо было уехать. Если бы заявился отец Вовки, был бы скан­дал. А Вовку устрою в ФЗУ, и он будет учиться на мон­тажника. Сейчас это самая интересная профессия.

Гутя».

Вот и все.

Мне стало почему-то грустно и тоскливо, будто вместе с Ласточкой упорхнуло солнце.

Невольно подумал: вот как бывает в молодости! Разве может человек почтенного возраста так круто повернуть свою жизнь?

Новая заведующая гостиницей сказала, что меня ждет Августа Петровна.

— Она в той комнате, где жила Гутя.

В прихожей возле открытой дверцы голландской печи сидел на корточках дед Ананий в той же позе, как я его встретил позавчера, и курил цигарку. Глянул на меня снизу вверх, кивнул на дверь:

— Слыхали? Певунья-то наша упорхнула. Вот ты и
возьми. В аккурат сделано, как я обдумывал. Чтоб, зна­
чит, моментом обернулась. Августа-то Петровна убивает-

520

ЛАСТОЧКА

ся, а я ей грю, что все произошло в нормальности. Может, шалопутный Гешка взялся за ум, а? Как думаете?

— Да, я это знаю!

— С партизанами не встречались?

Из комнаты вышла Августа Петровна. Я вижу ее гла­за — не те глаза, не Ласточкины. Шаль на плечах, седею­щие волосы, и такая усталость на лице!

— Доброе утро, — и грустно усмехнулась.

— Добрый день.

Я умылся, прошел с Августой Петровной в комнатку и не узнал гнезда Гути-Ласточки. Голые упаковочные ящики, голая железная кровать с продавленной сеткой, на которую сброшена всякая рухлядь, обшарпанная сто-лешня маленького столика, две табуретки — собствен­ность гостиницы, и голые стены.

Мы сели друг подле друга. Помолчали минуту, как будто кто умер. Наша юность, что ли?

Маленькие уставшие женские руки на ткани синего платья. Ее руки, той самой Гути, которую я знал в Пота­повой.

— Она вам не сказала, что собирается уезжать?

— Я ее видел в четыре часа утра и не подозревал даже,
что она собирается куда-то.

«А чемоданы, стянутые ремнями?» — будто кто напо­мнил мне.

— Вчера в клубе был Шошин...

— Видел.

— Она с ним не говорила в клубе?

— Ни слова. Как только Олег Дрын сказал, что явился
Гешка Шошин, так сразу же ушла. Ночью плакала. Я по­
пытался утешить, но она выпроводила меня...

Августа Петровна молчит. Она, наверное, думает о беспокойной дочери, которая опять по-своему повернула судьбу.

А я думаю о ней — Августе Петровне.

А вижу Гутю — ту самую Ласточку, порхающую возле Жулдета, когда я, босопятый, озорной, бесшабашный, спустился под отвесный яр и пробовал раскачать ржавую

521

Алексей Черкасов, Полина Москвитина

столетнюю колоду, а надо мной раздался голос: «Не надо! Не надо!» — и это был голос милой Ласточки...

Застенчивая, давнишняя и знакомая улыбка осветила лицо Августы Петровны.

Как понятна и близка она мне с этой постоянной, как бы успокаивающей кого-то улыбкой!..

«Ты помнишь? Помнишь?» — слышу голос Времени, как звук струны под пальцами. О чем звенит струна? «Как хороши, как свежи были розы!..»

Алексей Черкасов, Полина Москвитина

РАССКАЗЫ

БОЛЬШОЙ ЛОЦМАН

Огромный плот строевого леса на причале у берега бурной Тубы. Ворчливая река шумит и поблескивает в су­мерках серебрящейся рябью. По ту сторону реки черною стеною высится хвойный лес. И чем гуще сумерки, тем ярче выделяется огненное пятно костра на высоком бере­гу Тубы.

Сплавщики ужинают. Они лежат вокруг костра враз­валку. На их лицах играют багрово-красные блики. Сам лоцман Прелюбов, косматый мужик в брезентовых шта­нах и в широкой брезентовой куртке, в стороне от сплав­щиков важно пьет чай из кружки и, косясь одним левым округлым глазом, присматривается к угрюмому парню, сидящему на колодине, поросшей зеленовато-сизым мхом.

— Экий ты ершистый, — говорит лоцман парню. —
Просишься в бригаду, а разговор толком вести не жела­
ешь. Откуда ты вышел из тайги? Матушка тайга велика.
Говори, где был, как нашел леспромхоз, кто тебе указал
нашу бригаду, чей будешь, как твое имя? На воде, паря,
всякое приключается, якри ее, а вдруг утонешь? И весть
подать некому будет. Все надо сказать. А тогда мы поду­
маем: принять тебя в сплавщики али не принять.

— Раньше вас не утону, — угрюмо ответил парень,
сверкнув большими серыми глазами из-под черных рес­
ниц. — А плавать-то я не хуже вас сумею.

Сплавщики расхохотались, а один из них с рыжими усиками и такой же рыжей бородкой подмигнул товари­щам и сказал:

— Послушайте-ка, ребята, да ведь это сам Большой
Лоцман!

525

Алексей Черкасов, Полина Москвитина

— Лоцман и есть.

— Оно на то и похоже.

— И повадка у него лоцманская.

— Ха-ха-ха!..

Угрюмый парень сердито смотрит на хохочущих сплав­щиков и мнет в руках старенькую выцветшую фуражку. Лоцман Прелюбов, пощипывая пальцами черную бороду, пристально, по-мужичьи тяжелым взглядом из-под бро­вей посматривает на парня и что-то старается вспомнить. На Амыле? Кизыре? Козыре? Или на Енисее? Но где-то, где-то встречал.

— Вроде узнаю тебя, паря, — говорит лоцман и, ши­
роко улыбаясь, вразвалку подходит к колодине. — Ты чей
будешь? Не из Казачьего ли Каратуза Черемных?

— Черемных.

 

— Ивана Матвеича сын? Гришкой тебя звать?
Парень сердито свел брови, нехотя ответил:

— Я и есть. А што?

 

— С этого бы и начинал, — упрекнул чернобородый
лоцман Прелюбов и обратился к сплавщикам: — Зря мы
пошутили, ребята. Это парень бывалый. И кровь у него
натуральная, лоцманская. Только разве купель лоцман­
скую не изведал. Так это еще впереди. А Иван Матвеич
Черемных — лоцман, каких мало. Да разве вы не помни­
те, какие плоты водил он по Енисею? И ни разу не си­
живал на мели. Лесные караваны водил вплоть до Ени­
сейска! То-то и оно. Помню я тебя, парень, — опять
повернулся он к Грише. — Ты еще вот такой был (лоцман
показал на аршин от земли), а уже на плотах с отцом оти­
рался... А что ж ты в грамоту не ударился? В теперешние
времена молодежь из деревни в грамоту ушла. А ты?

— Я буду плавать.

— Ишь ты! Стало быть, грамота не далась тебе?
Жаль...

— Семилетку^ Каратузе закончил, — перебил слово­
охотливого лоцмана Гриша Черемных.

— Семилетку? — Лоцман удивленно покачал голо­
вою. — И не пожелал идти дальше? Пошто так? Теперь
грамотные люди нужны. Свои заводы строим. Лесопиль­
ные. Машины вырабатывающие, стекольные. И разные
фабрики. Все предусмотрено по пятилетке. Али ты^в Ка-

526

РАССКАЗЫ

ратузе не слышал про пятилетку? Колхоз-то у вас есть или нет?

— Колхоз будет.

— Как не быть, будет, знамо дело, — согласился лоц­
ман. — Вот ты бы и шел на агронома учиться.

— Я буду плавать, — еще раз напомнил бородатому
лоцману Гришка Черемных и вздохнул с облегчением:
разговор окончен.

Сплавщики согласились принять Гришу Черемных в свою бригаду. Но никто из них и не думал в этот момент, что это их согласие — серьезное. В охотку, мол, Гриша, сплавит разок, а там и отстанет. Но именно с этого дня Гриша и стал считать себя членом знатной бригады лоц­мана Прелюбова.

Настала ночь. Сплавщики вокруг тлеющего костра, всхрапывая, спали вповалку. Грише не спалось, и он долго сидел на гребневой бабке на плоту, прислушиваясь к шуму воды.

Вспомнилось родное село на Амыле, Казачий Кара-туз, и, точно въявь, встал перед глазами крестовый домик отца с зелеными ставнями. В палисаднике зреет малина, наливаясь пунцовым соком. В ограде хлопают крыльями курицы. Под навесом, в тени, смолит новую лодку стра­дающий ревматизмом отец Гриши. Как всегда летом, отец в валенках. Он свое отплавал. Теперь он будет смолить лодки, рыбачить и потихоньку доживать свои дни в доми­ке с зелеными ставнями. «А ежели тебя манит на воду, — как-то сказал Грише отец, — иди в леспромхоз и начинай плавать. Куда-нибудь приплывешь. Я доплыл до лоц­мана».

В последнюю ночь перед уходом из дому Гриша долго бродил по сонному Каратузу, останавливаясь на пере­крестке каждой улицы, внимательно присматривался к домикам, к переулкам, к оградам, к большой школе, — точно старался запомнить.родные углы. И вот Гриша на плоту. Он так хотел плавать!.. Он будет плавать. Бурная Туба, ревучий Кизыр, дремотный Енисей, — да мало ли рек и речушек в Енисейском бассейне, по которым про­плывет Гриша Черемных!

527

Алексей Черкасов, Полина Москвитина

РАССКАЗЫ

 

Гриша проснулся на зорьке. Плот готовился к отплы­тию. Лоцман, в брезентовой куртке нараспашку, важно отдавал команду:

— Отдай причалы, Трофим!

— Можна-а. Отдаю.

— Егор Денисыч, поднажми на кормовое!

— Можно-а. Вдарим.

— Головные, бей вправо!

— Вдарим.

Трое сплавщиков у головной греби, голые по пояс, напрягая мускулы и покачиваясь вперед и назад, бьют тя­желой, огромной гребью. Плот скрипит, потрескивает и,-подхваченный быстрым кипящим течением Тубы, боком отходит в реку.

К Грише, не торопясь, валко подходит лоцман.

— Ну што, паря, плывем? — спрашивает он.

— Плывем.

— Ну а может, в Красноярске останешься? Там и на
пароход устроиться можно. Робята помогут тебе, с капи­
таном поговорим и все такое. Все-таки на пароходе лов­
чее, чем на плотах.

— Мне и на плотах будет хорошо, — ответил Гриша и,
внимательно присмотревшись, как отходит в реку плот,
сказал: — Там впереди коса. Вы ее знаете? А плот идет
как-то боком. И фарватер остался вон где. — Он деловито
указал старому лоцману вправо на стремительное тече­
ние. — Как бы нас не подвернуло на отмель.

— Эвон как! — удивился лоцман. — Ну, это мы попра­
вим. Эй, корма, подравняйсь! Вдаль влево! Али не видите,
на верхотуру гонит? — крикнул лоцман сплавщикам и
улыбнулся Грише. — А ты молодец, хорошо помнишь
Тубу. Память-то у тебя лоцманская. — И, подмигнув ок­
руглым левым глазом, ушел в сторону шалаша на средину
плота.

Берега Тубы медленно уходили назад. Пологие, кру­тые, скалистые, голые и заросшие кустарником и лесом. Проплывали мимо отмели, острова, деревушки, рыбачьи землянки... Гриша с наслаждением засматривался\на зе-

528

ленокудрые острова и радовался тому, что огромный плот строевого леса течение уносит все дальше и дальше.

Так они плыли пять дней. Из бурной Тубы вошли в широкий и тихий Енисей. Минули множество поселков, красных и белых бакенов, пять ночей стояли на причалах, два раза чуть не сели на отмель и к вечеру на шестые сутки подошли к берегам Новоселовой.

Близ новоселовской пристани прелюбовцы загрузили плот бочками с медом, с маслом, кипами с шерстью, ог­ромными корзинами с первой зеленью, взяли одиннад­цать пассажиров и трех представителей новоселовской потребкооперации и с таким грузом шли еще пятеро суток до Осинового порога.

На плоту было весело. Частенько играла гармонь. Без­заботные пассажиры пели песни, пили водку, закусывая сочными огурцами, и многие с восхищением говорили, что плавать на плоту по Енисею в летние погожие дни куда приятнее, нежели париться в душных пароходных трюмах четвертого класса.

Да скажите, кому не любо проплыть по величавому Енисею в летнюю пору?

Он по-своему красив, пробившийся сквозь скалы Са­янского хребта, сквозь горы, дремотную непролазную тайгу, славный красавец Сибири Енисей! А взгляните-ка вы на Енисей с высоты лилового утеса лунной ночью. Что за великолепное зрелище откроется вдруг перед вами! Чудо, прямо чудо! Как он прекрасен! — невольно вскрик­нете вы. А каким вы ничтожно маленьким покажетесь в отражении на его зеркальной глади!

А проплывите от архипелага Кривинских островов и до Усть-Енисейской губы! Вот тогда вы воочию убеди­тесь, что прекраснее, живее, интереснее нет другой реки в мире. Каких только чудес вы не увидите, каких страхов не наберетесь в таком плавании! Вас будут крутить громад­ные, белой пеной подернутые водовороты, вас будет угро­жающе подергивать на перекатах — порогах, кое-где вы будете мчаться по течению с быстротой чайки, а в иных местах с трудом заметите, что вы все-таки плывете.

Вы будете проплывать такие ущелья, в которых Ени­сей, беспощадно сдавленный скалами, протекает узким

529

 

Алексей Черкасов, Полина Москвитина

рукавом. Здесь страшно. В таких ущельях Енисей ревет и стонет. И мчит, мчит так стремительно, что, кажется, вот-вот поднесет вас к подножию грозной скалы, ударит о нее, и вы, не успев ахнуть, пойдете на дно. Но зато какой же зеленокудрый блаженный простор встретит вас после ущелья! Острова, пологие берега, спокойствие, дрема... Истинно велик и прекрасен Енисей!

В эти дни плавания Гриша Черемных, коричневый от загара, исходил плот вдоль и поперек. От скуки он рас­сматривал каждое бревно, каждую связь звеньев на чере­муховых кольцах. Сплавщики, палимые нещадным зноем, отсиживались в шалашах вместе с пассажирами. В ночную пору Гриша постоянно дежурил на плоту, придремывая на кипах с шерстью. «Скучноватое плавание, — подумы­вал Гриша. — Бывают же на Енисее бури, дожди, непого-дина, туман? А тут сколько уже времени плывем, как по сонному озеру».

Еще на берегах Тубы Гриша думал о том, что вот, мол, выйдет плот на Енисей и сразу же грянет буря. Завоет, за­свищет, забросает плот синими брызгами волн, разгонит дрему у сплавщиков и пассажиров... Но на Енисее вторую неделю царило необыкновенное спокойствие. Жаркие июльские дни сменились на такие же палящие августов­ские. Задыхающиеся от зноя пассажиры и плавщики час­тенько ныряли в воду и плыли за плотом. Даже лоцман Прелюбов в полуденную пору, придерживаясь за конец длинной веревки, погружался в воду и, отдуваясь в рас­плывшуюся на воде свою черную бороду, щуря глаза, на­слаждался водной прохладой. Искуснее всех плавал и нырял Гриша. Дважды он отрывался от плота и, выплы­вая на берег, обгонял плот бегом по берегу и снова ловко и проворно выплывал навстречу.

В десяти верстах от Осинового порога, вечером, подул сильный ветер с юга. Взвыла буря. Именно такая неисто­вая буря, которая возникает внезапно и бывает только после долгих знойных дней и удушливого затишья.

Тяжело нагруженный плот отжимало ветром от южно­го берега, где он должен был стать на причал. Сплавщики

530

РАССКАЗЫ

и пассажиры встревожились. По Енисею перекатывались волны. Вспенившиеся зеленые брызги воды окатывали Гришу с головы до ног. Черная грозовая туча нависла карнизом над Енисеем. Молнии огнисто-белыми лентами рвали черную тучу, оглушая простор орудийноподобными ударами грозы. Громовое эхо гулко отдавалось в расщели­нах скал на левом северо-западном берегу реки.

По Енисею летел ураган.

Гриша не испытывал страха.

Он стоял на носу плота, невдалеке от лоцмана Прелю-бова, и, подставляя всего себя ревущему ветру и дробя­щимся о бревна волнам, зорко всматривался вперед, в на­двигавшуюся тьму. Лоцман Прелюбов отдал команду — стоять у гребей всем пассажирам.

— Греби, ребята, вовсю! — кричал лоцман. — Нас от­
жимает ветром. Худо, ребята. Худо! На Осиновом перека­
те расхлещет нас, худо! Наддай. Еще крепче наддай! Кор­
ма, поднажми на гребь. Поднажми!

Сплавщики и пассажиры, мокрые от воды, изо всех сил налегали на выгибающиеся, поющие греби. А плот едва-едва приближался к южному берегу. Молнии все чаще и чаще крестили черное небо. Дождя не было, но волны уже хлестали через весь плот.

— Нажми, ребята, наддай! — подбадривал лоцман.

— Шест не берет дно, — сообщил белоголовый
мужик, пробуя упереться шестом.

— Эх, лодки нет, — пожалел лоцман. — До берега бы
добраться да чалку взять. А эдак нам не прибиться.
Верно, хлестанет нас на Осиновом. Хлестанет! И всегда в
этом месте дурная погода. Наддай, ребята, крепче нале­
гай!.. Ежели протянет нас так еще с версту, тогда конец
нам всем. Фарватер мы потеряли, а на пороге, по камням,
раскидает весь плот по бревнышку.

Гриша внимательно прислушивался к словам лоцмана Прелюбова и, подумав немного, сказал:

— Дядя Еким, а что, если поплыть на берег с бечевой
да подтянуть канат?

— Экий ты прыткий, — отозвался лоцман, даже не
взглянув на Гришу. — Да кто же это поплывет в такой
дурнине к берегу? Волна за волну переходит. Экие буруны

531

Алексей Черкасов, Полина Москвитина

гонит ветер! И темень сгущается. Нет уж, не пристать нам к берегу. Ежели чудо какое спасет... Да где? Чуда ждать неоткуда! — безнадежно проговорил лоцман и покачал головой.

Гриша бросил острый взгляд на южный пологий берег, взъерошивая свои черные жесткие волосы, поду­мал: «И до берега-то не больше полсотни сажен. Ужели не доплыву?»

— Выплыву на берег! — вдруг заявил Гриша лоцма­
ну. — Я выплыву. — И, сбросив с себя рубашку и штаны,
схватил прикрепленный к канату конец бечевы с привя­
занным к нему для забрасывания на берег гладким кам­
нем.

— Ты што это, Гришка, сдурел? — крикнул лоцман и
сделал шаг к Грише, пытаясь удержать отчаянного парня.

Но Гриша легко прыгнул на край плота и, вытянув руки, кинулся в волны. Набежавший водяной вал скрыл его под собою, однако через секунду он вынырнул в пяти саженях от плота и, взмахивая руками, изредка зарываясь головою в пену волн, поплыл к южному берегу.

— Сдурел, парень, сдурел, — прошептал лоцман и
бросился распутывать и травить бечеву, прикрепленную к
толстому, свернутому в кольца канату. Сплавщики голов­
ной греби столпились вокруг него и жадными взглядами
искали в бушующей реке черную точку, плывущего чело­
века. Но вот и черная точка исчезла среди волн, хлестав­
ших о берег.

— Знать, утонул, — сказал мужик в синих мокрых
штанах.

— Вот ты и возьми.

— Жалко парня.

— Отчаянная голова.

— Ишь ты, как вышло, а?

Лоцман взглянул на берег, и лицо его вдруг расплы­лось в широкой улыбке. Он заметил, как черная точка возле берега вдруг стала подниматься все выше и выше над водою.

— Пошто гребь оставили? — рявкнул он на сплавщи­
ков. — Нос на верхотуру повело, али не видите?

\

532

РАССКАЗЫ

— Еким Митрич, корма ближе к берегу, — заметил
лоцману один из сплавщиков.

Прелюбов окинул положение плота на реке, приказал:

— Чалку, чалку живее в воду! Всем грести! Бейте впра­
во! Подведите нос оборотным ходом к берегу. Эй, корма,
приналягте на гребь. Прина-алягте! Хлеще! Еще!

Плот скрипел. Потрескивал. Волны били все сильнее и сильнее. Гриша, еле переводя дух, вытянул, наконец, за бечеву чалку на берег. Напрягаясь изо всех сил, упираясь ногами на камни, скользя и падая, он подтащил тяжелый канат к толстому тополю, захлестнул его вокруг ствола и проворно взял свой конец на мертвый узел. Вдруг канат поднялся над волнами, натянулся, и в этот же миг лицо Гриши побагровело, затем посинело и побелело. Мышцы на его шее, на спине, на руках вздулись. Лицо искриви­лось, и он, извиваясь, пронзительно закричал. Левой ру­кой он бессознательно упирался в ствол дерева, точно старался оторваться и не мог, а правая рука оказалась на­мертво захваченной петлей каната. Пальцы ее попали в узел каната и были скручены в сплошной свистящий кро­вью кусок мяса. Кровь обагряла канат, ствол тополя и струилась под ноги Гриши на примятую отаву недавно скошенной травы.

Гриша замолк. Изредка вырывался из его груди тяже­лый, надрывный стон. Прислонившись головою к стволу дерева, он даже не взглянул, как лоцман Прелюбов охот­ничьим ножом обрезал его безжизненные и бесформен­ные пальцы правой руки и бросал куски этого сочащегося кровью мяса в Енисей. Не слышал Гриша и того, как ему заботливо перевязали руку, — все это прошло для него, как тяжелый, кошмарный сон. Но он видел, ясно видел, как тяжелый плот выписал крутую спираль в реке и, по­дойдя вплоть к берегу, остановился на туго натянувшемся канате.

— Худо парню, худо, — сказал лоцман Прелюбов
столпившимся вокруг тополя сплавщикам и пассажи­
рам. — Но токмо, ребята, ежели бы не он, конец был бы
нам всем! Ну, мы не останемся в долгу перед парнем. Вот
она какова, лоцманская купель! Что и говорить, теперь

533

Алексей Черкасов, Полина Москвитина

РАССКАЗЫ

 

Григорий Иванович сам Большой Лоцман. Поможем ему подняться на ноги, а? Как думаете, ребята?

— Знамо дело, — поддержали лоцмана сплавщики.

— О чем и говорить: поможем, сообща поможем под­
няться на ноги Григорию Ивановичу, — сказал за всех
приземистый мужичок в синих штанах с рыжими усиками
и рыжей бородкой.

...Шли годы. По Енисею и его притокам много про­плыло плотов.

Григорий Черемных после своей первой лоцманской купели избороздил все реки и речушки в бассейне Ени­сея. Его знали в тайге, на лесосеке многих леспромхозов. По угрюмым притокам Енисея и по самому Енисею он доставил к лесопильным и дереворазделочным заводам миллионы кубометров великолепного строевого сибир­ского леса. Не зря же в тресте говорили о нем, как о про­рабе «миллионных кубометров». И, как это ни странно, почти никто не знал, когда и почему этого неутомимого, энергичного прораба прозвали Большим Лоцманом. Но еще девять лет тому назад, когда он впервые появился в тресте, а затем в отстающих леспромхозах, он уже был из­вестен под именем Большого Лоцмана. Кажется, прозви­ще родилось вместе с его именем.

прославленный прораб во всех леспромхозах. Как гово­рится, на воде не тонет, в огне не горит, а в тайге встретит медведя — или убьет сразу, голыми руками, или дружбу с ним заведет и за лапу потом здоровается. Силища! Перед таким, знаете, и муравьятник — щенок.

И, довольный своим острословием, Иронов засмеялся мелким, зыбким, тающим смехом.

— А вы встречали его?

— Кого? Медведя?

— Большого Лоцмана?

— Да я только что из Д. — леспромхоза, — ответил
Иронов. — Мои сведения из самых достоверных источни­
ков. Я, знаете ли, за этим Большим Лоцманом гонялся,
как собака, по всем лесосекам. А морозище! Снега. Без­
людье. Лесоповал и все такое. Измучился в этой прокля­
той глухомани.

Я спросил журналиста, как фамилия Большого Лоц­мана?

Хихикая и потирая тонкие, ссохшиеся, желтые ладо­ни, Иронов ответил:

— Фамилия? Э-э, нет, пока не скажу, это мой автор­
ский секретец. Прочитайте мой рассказ — узнаете. Я уже
пишу.

Рассказ Иронова я так и не прочел, но вскоре после разговора с Ироновым случайно встретил Большого Лоц­мана.

 

Мое знакомство с Большим Лоцманом началось с не­былиц. Некий Иронов, местный журналист, высокий, сухой и горбатый, как надломленная жердь, на мой во­прос, каков из себя Большой Лоцман, охарактеризовал его как человека необыкновенной физической силы, не­людимого и мрачного.

— Это, знаете ли, чудовище, — сказал Иронов. — В плечах — во. Бородища — во. Брови — мохнатые. Раз­говаривает совсем мало. Он, знаете ли, если сожмет руку, то, я думаю, глаза выстрелят. У таких бородатых сила не­обыкновенная. Я пишу о нем рассказ для альманаха. Вы прочитаете. Материален очень богатый. Он, этот лрцман,

534

В те дни я жил в подтаежном селе Покровском на реке Малтат, в доме молодой гостеприимной вдовы Анны Романовны Чухаловой.

Как-то в дождливую летнюю ночь в отведенной мне вдовою горенке я делал свои путевые заметки. Керосино­вая лампа с выщербленным стеклом тускло рассеивала свет по горенке, обитой коричневыми обоями. Вокруг лампы роем вились светлые и черные бабочки.

Я не слышал, как кто-то подошел к открытому окну, и вздрогнул, когда раздался голос:

— Хозяйка дома?

— Хозяйка? — переспросил я, обернувшись.

535

ч