Алексей Черкасов, Полина Москвитина

ник, Господи? — Антон критическим оком осмотрел Ми­шу с головы до ног. — Да тебе сколько годов-то? — спро­сил он.

— Шестнадцать будет весною.

— Только-то?

— А што, мало?

— Ну, парень, иди! Я с тобой разговоров не имею.
Эдакая сопля и вдруг — на тебе, в губернаторы... Медве­
жатник! Да у тебя, паря, от одного медвежьего рева душа
в землю уйдет. Внутренностью захвораешь. И, чего доб­
рого, руки-ноги от страха отымутся у берлоги. Вот оно
што. Иди, парень, иди.

Так всегда случается с Антоном. Сначала он примет хорошо и даже поговорит малость, но вдруг ударит ему что-то в голову, — он прекратит разговор, осмотрит с го­ловы до ног того, с кем имеет дело, а уже после такого ос­мотра либо выгонит со двора, либо пригласит в избу и усадит за стол чай пить... Мишу выгнал.

Старший Чернов жил в другом конце улицы в более просторной избе, но такой же неказистой и черной, как и у младшего брата. Митюха был человеком еще более не­разговорчивым и угрюмым. Взглянув на Мишу из-под черных нависших бровей, он слушал долго, но не отвечал.

«Да что же это за охотники? — подумал Миша. — Один ни с того ни с сего взял да и выгнал. А этот и вовсе молчит, вроде языка не имеет. А какой косматый... Вроде после фронта ни разу не причесывался. Да и, верно, пьян этот Митюха?»

— Значит, вы меня не принимаете, дядя Митрий? —
спросил Миша, намереваясь уходить из избы. — А я ду­
мал, примете. Хотел бы я побывать на медвежьей охоте.

— Кто будешь? — вдруг вместо ответа спросил стар­
ший Чернов.

— Я-то?

— Ты-то.

— Огурский.

— Кто будешь?

— Я же говорю: из Поселенческого Огура.

— Чей будешь? — На этот раз Митюха осерчал, что

566

РАССКАЗЫ

было заметно по тому, что он широко открыл глаза и слегка выпрямился на лавке.

— Я Прутова, Петра Александровича, сын.

— А-а, знаю. До войны он вроде охотился с нами.
Ловкий мужик. Жив он, али нет?

— Убили. Под Курском. Еще в сорок втором году из
части два его ордена прислали.

— Ну, это другое дело. С этого бы и начинал, — уп­
рекнул Митюха. — Тогда готовься. В марте выйдем.
А знаешь, что надо готовить?

— Знаю.

— Какое имеешь ружье?

— Американский «винчестер».

— Дрянь! — коротко бросил Чернов. — Это восьмиза­
рядный? Дрянь! Масло застывает в таком ружье. Возь­
мешь на охоту мою винтовку. Вот эту. — И Митюха ука­
зал кивком головы на закоптелую стену, где висел его
кавалерийский карабин.

Весною, в марте, когда зори румянили небо и в тайге образовался устойчивый наст, братья Черновы (Антон переборол свои предчувствия) и Миша Прутов уходили на лыжах.в глубь северо-восточной Енисейской тайги. Переваливали горы, рассохи, увалы, шли реками и только на пятые сутки в верховьях реки Кижарт остановились в своем зимовье. За дорогу Миша быстро привык к братьям Черновым. С Антоном никогда не надо было начинать разговора первым. Заговорит, — тогда слушай и не пере­бивай. С Митюхой разговаривать было легче. Ему можно было говорить с утра и до вечера, он будет слушать, но сам при этом не проронит ни слова. Так и делал Миша вечерами в зимовье. Садился на нары и начинал какой-нибудь рассказ из прочитанных книг. Митюха слушал и либо сопел, либо кряхтел в ответ, но никогда не засыпал, не предупредив: «Ну, хватит...»

Был день, — Миша запомнил его на всю жизнь. С ве-

567

Алексей Черкасов, Полина Москвитина

РАССКАЗЫ

 

чера накануне братья Черновы поругались. У подножия одной невысокой горы Митюха отметил большую берло­гу. Антон сходил к берлоге после брата, осмотрел ее со всех сторон, а вечером заявил:

— К этой берлоге я не пойду.

— Это почему?

— Не пойду — и все тут. В ней самка-старица и моло­
дой самец. Да и с медвежатками... Ты осмотрел куржак с
надветренной стороны и туда — к логу?

-Ну?

— То и дело. В берлоге семья, не пойду!

Митюха после заявления брата так рассердился, что впервые за все время таежных дней высказал подряд более сорока слов. Он бы нашел напарника не из трусли­вых и время не тратил бы попусту в тайге. А если отсту­питься от этой берлоги, какой смысл идти ко второй, где окажется, может быть, две семьи? И главное, Антон теря­ет смелый охотничий дух!.. Миша сидел на корточках у маленькой железной печки и, подкладывая сучья в огонь, слушал сердитый разговор братьев. «Эдак мы набьем мед­ведей, — думал он. — Да чего же бояться? У нас три вин­товки!»

Антон после ссоры с братом всю ночь не спал. Воро­чался с боку на бок и все раздумывал, в каких местах на­добно крепче упаковывать берлогу и где будет более вы­годно оставить выход растравленным медведям. Митюха спал, как убитый. Миша долго не мог заснуть. Думал то об охоте, то об отце, погибшем на фронте.

За стенами избушки шумел хвойный лес. В крошечное окно заглядывала круглоликая луна. «Какая же она... на­смешливая», — подумал Миша и сам невольно усмехнул­ся, а вернувшись к думам об отце, громко и тяжело вздох­нул.

— Ты что это? — спросил все еще не спавший Антон.
Миша не ответил. «Спросонья, должно. Вот и парня

напужал своими разговорами», — с укором себе подумал Антон, нисколько не сомневаясь, что Миша бредит мед­ведем.

568

С утра падал снег — пушистый, весенний, но не обильный, снежинка за снежинкой он медленно опускал­ся на землю. Антон только под утро заснул, потому и встал с нар сердитый и мрачный.

— Худой в тебе ноне дух, — ответил Митюха.

— Уж какой есть, — проговорил нехотя младший брат.
Наскоро позавтракав, все трое отправились к берлоге.

Собаки шли между деревьями впереди и, точно зная, где удобнее проходить на лыжах, бежали именно там, где проходили потом охотники.

Берлога была под огромной выскорью, образовавшей­ся на месте вывороченного бурей кедра. Братья Черновы долго раздумывали молча. На север от берлоги виднелась заросшая темным лесом гора, на юге расстилалась боль­шая пойма реки Кижарта, на запад уходила рассоха от горы, а на восток — лес в белом уборе зимы.

— Приступаем? — спросил Антон.

— Приступаем.

— Выход оставим в гору?

— В гору, — согласился Митюха. — Только ты не
робей! Всякая примета — дура! А ты, Михайло, стань вот
под этот корень и ширяй шестом в берлогу.

Но Мише не пришлось долго ширять. Кто-то там, под землею, вдруг схватил шест, и он с треском пополз под землю, в берлогу. Мише стало страшно. Впервые ему до­велось встретиться с таким зверем, который способен драться с человеком палками и шестами.

«Вот еще!.. А вдруг эта самая старица выскочит на меня с моей стороны?!» Это «вдруг» пугает человека своею неожиданностью. И Миша хотел предусмотреть всякую неожиданность. Поставив карабин на боевой взвод, он осмотрелся кругом.

Собаки, разгребая лапами снег, рвали седоватый ут­ренний воздух тайги надрывным лаем. Две из них, пе­стрые, поджарые, маленькие, с короткими ушами, лаяли часто и без умолку, пронзительно взвизгивая. А Черня, здоровый вислоухий кобель на белых лапах, тявкал басом и лениво, точно он знал, что расходовать силы пока нет

569

V

Алексей Черкасов, Полина Москвитина

надобности. Митюха с винтовкой на изготовку стоял со стороны горы, где был оставлен выход: с двух сторон охотники завалили берлогу валежником. Антон был на противоположной стороне от Миши и злил шестом оби­тателей подземелья, где раздавалось тяжелое рявканье медведицы и злое ворчание самца. Лыжи и охотничьи сумки были оставлены в стороне от берлоги, под листвен­ницей. Митюха, в черном полушубке, перепоясанном ремнем, в шапке-малахае, с большим ножом в ножнах на ремне, имел более спокойный вид, чем Антон, который заметно волновался. Антон то с остервенением тыкал шестом в берлогу, то оглядывался на собак, которые были с его стороны, то смотрел на спокойного Митюху, точно читал его указания по выражению лица.

— Вдарь крепче! — скомандовал Митюха.

Антон ударил с размаху. Под землею раздался такой страшный рев, что Миша выронил палку и схватился сна­чала за винтовку, а потом за нож. Эти его движения не остались незамеченными охотничьим глазом Митюхи.

— Михаил о, дух держи!..

И только раздались эти слова, как земля под ногами у Миши вздрогнула, и он расширенными от страха глазами уставился на узкую щель в подземелье, запорошенную куржаками от медвежьего дыхания, и не заметил, как вы­нырнул самец со стороны Антона. Охотник отскочил в сторону, и в этот же миг раздался меткий выстрел стар­шего Чернова. Бурый обитатель подземелья ткнулся голо­вой в снег, покрытый коркой наста, но не был убит. Через мгновение он поднял голову, раздвинул пасть и, пятная снег дымящейся струйкой крови, подался грудью вперед — и вдруг прыгнул!.. Антон сделал крупный шаг в сторону, три раза на ходу передернул затвор винтовки и ни разу не выстрелил... «Что такое? Почему он не стреля­ет?» — только и успел подумать Миша, как новая обста­новка потребовала его действий. Антон второпях сделал неосторожный тяжелый шаг, провалился в снег по самую грудь, бросил винтовку и выхватил нож. Свирепый самец был почти рядом с ним. Зверь был настолько разъярен, что даже не оборачивался на собак, которые, извиваясь вокруг него, рвали его зад. Тут-то ленивый Черня и пока-

570

РАССКАЗЫ

зал себя: он прыгнул на спину медведя и вцепился ему в шею. Миша выстрелил, медведь присел на лапы и срав­нялся со снегом.

Все это произошло так быстро, что ни Миша, ни Антон не приняли участия в главном; медведица выждала момент, когда собаки и люди были заняты самцом, и вы­нырнула не там, где ее ожидали, то есть у горы, а пошла тем же следом, что и самец. И если бы была она одна! Одновременно с самкой-старицей в этот же миг — вер­нее, на несколько секунд раньше, — из берлоги со сто­роны Чернова-старшего показалась молоденькая самка, годовалый детеныш медведицы. Это-то и ввело в заблуж­дение бывалого охотника... Молоденькая самка, предус­мотрительно отворачивая голову под корни выскори, вышла не головою, а как-то бочком. Митюха не стрелял, ожидая, что будет дальше. «Экая хитрая бестия! — думал он. — Да это же молодая, а не старица? Вот те и. на! А ряв­кала, ровно старица. Или это самец так ухал?» И в тот мо­мент, когда Митюха выстрелил в молоденькую рявкнув­шую самку, старица одним прыжком перелетела через ко-лодину и оказалась рядом с ним. Все это произошло с такой быстротой, что старый охотник не успел заслать в ствол патрон... «Экая тварь!.. Экая хитрющая тварь!..» — несколько оторопев, пробормотал Митюха, понимая, что ему предстоит схватиться с хозяйкой берлоги вруко­пашную.

Но огромная темно-бурая медведица не поднялась на задние лапы, как того ожидал Митюха, она осталась на четырех и, не рявкая, как обыкновенно, а молча, пожирая охотника злым взглядом красноватых глаз, двинулась на него с поспешностью, какой нельзя было ожидать от нее. Корка наста под ее тяжестью осела, и Митюха, провали­ваясь в глубокий снег, ухватился рукой за торчащий из-под снега корень дерева, под корневищем которого была выскорь. И только успел он выбраться из ямы, как в этот же момент растравленная самка схватила пастью, как клещами, ступню его ноги, обутой в унт.

— Братуха!.. Братуха!.. — раздался надрывный вопль старшего Чернова.

Миша вздрогнул и кинулся широкими, по-мужичьи,

571

Алексей Черкасов, Полина Москвитина

прыжками в сторону Митюхи. А с Антоном произошло необыкновенное и труднообъяснимое. Такое, что потом, много времени спустя, припоминая этот момент, Антон спрашивал себя: «Да как же это могло быть? Будто меня кто-то околдовал тогда!..»

А случилось вот что: Антон слышал зов старшего брата, но, вместо того чтобы кинуться на помощь, стоял подле убитого самца в состоянии крайнего замешательст­ва и раздумывал: «Да как же это я забыл зарядить винтов­ку?..» Думая о том, почему в магазинной коробке его вин­товки не оказалось ни одного патрона, Антон осматривал поле недавней битвы, где он подвергался смертельной опасности. Самец прополз саженей тридцать от берлоги, кровавый след и смятый вдавленный снег узкой полосой показывали его путь. У издохшего медведя — клочья вы­дранной шкуры с заду, объеденные Черней уши. А убит он был выстрелом Миши. «Да как же это я забыл заря­дить винтовку?» — спросил еще раз сам себя Антон, без­участный к окружающему, и вдруг вздрогнул от надрыв­ного лая собак и двух выстрелов, раздавшихся один за другим где-то за его спиною.

Чернову-старшему было в этот вечер после охоты плохо. Самка-старица так изуродовала его левую ногу от ступни и до паха, что страшно было смотреть. Лежа на нарах, он не стонал, как стонут тяжелобольные, а разго­варивал, точно ему от разговоров было легче. Он разгова­ривал с Мишей. Рассказывал юному охотнику бывальщи­ну из охотничьей жизни... Он доволен, что взял с собой Мишу в тайгу. Это он, Миша, двумя выстрелами в голову пристрелил страшную тяжелую медведицу, когда она на­валилась на него.

— Ты, Михайло, охотник. Ты и есть самый что ни на есть охотник, — говорил Митюха. — Ежели когда почув­ствуешь в себе дух слабый, не бывай в тайге... Тайга — она любит веселых, смелых. Да и проворных! Оплоша­ешь, оробеешь под горячий момент, — тут тебе и крышка. И на фронте бывало так же, как на охоте. Сноровкой да проворностью человек брал. Я и в разведки хаживал. На чешской и на польской земле в окопах лежал, а вот жив остался. И раненья не довелось испытать. Пронесло

572

РАССКАЗЫ

мимо. А вот тут, видишь, как получилось? Оплошал. Знать, не обо всем подумал. Малость поторопился. Ежели бы не ты, тут бы и остался в тайге, на шестьдесят четвер­том медведе. Отец-то твой ловкий был охотник. Помню, хорошо помню. Он мало говорил, но зато поворачивался круто. Вот оно как. И ты круто сумел повернуться у бер­логи. За то тебе мое спасибо. Напарника спасти во время беды большое добро, паря. Большое!..

Митюха говорил, преодолевая мозжащую боль в ноге, а Антон, мрачный и подавленный, молча сидел у печки. Правда, старший брат ни одним словом не упрекнул Ан­тона, будто ничего и не случилось, но Антон понимал и без слов, что значит, когда старший брат ни разу даже не взглянул ему в лицо после того, как они с Мишей принесли его на руках в зимовье. Теперь уже Антон не оправдывал­ся перед своей совестью сороковым медведем. Если по­страдал не он, а Митюха, какое же это отношение имеет к сороковому Антонову медведю? А счет старшего брата давно перевалил за шестьдесят. «Подвел я Митрия!.. Да что же это со мной приключилось? Ровно кто подменил меня на этот раз! А Михайло молодец! Не будь его, пожа­луй, и мне несдобровать бы». Так решил Антон и почув­ствовал, что ни зависти, ни враждебности к молодому охотнику у него нет.

После выхода из тайги Дмитрий Чернов долго болел. Железный организм на этот раз победил смерть, но охот­ник на всю жизнь остался хромым.

1946

В КОЛХОЗЕ Из путевых зарисовок

В первое послевоенное лето, будучи в Минусинске, я решил побывать в деревне Кривой. Путь я выбрал пеший, но дороги не знал, а сведения, полученные у одного из старожилов, были довольно неопределенны. «Дойдете до первой елани, — говорил старожил, — возьмите левее. После второй елани надо свернуть вправо. А после тре­тьей... я уже и сам не знаю, как: верно, берегом лучше идти... Видите ли, дороги в Кривую путаные, кривые».

573

Алексей Черкасов, Полина Москвитина

На заре я вышел из Минусинска.

Утро было свежее, бодрящее, и шел я быстро — хоте­лось добраться в Кривую до солнцепека. Первая лесная елань виднелась далекой темной стеной на горизонте. По обочинам дороги расстилались огороды горожан: квадра­ты, косые углы, треугольники. И все это было засажено картофелем. Большая протока Енисея, образовавшая Та­тарский остров, была еще в тумане, и воды в протоке ка­зались молочно-сизоватыми. Птицы еще не проснулись, было необыкновенно тихо... Но вот зардела восточная кромка неба алыми полосками, и сразу же по-особенному запела степь. Из травы вылетали птицы и, делая круги в воздухе, радостными напевами встречали восход солнца. По дороге стали попадаться встречные: на телегах, пеше­ходы с узлами и корзинками — все они спешили в город.

Миновав третью елань, я оказался на распутье: три до­роги расходились веером в разные стороны, — какая же Кривинская? Как потом я узнал, все три дороги вели в Кривую: одна, правая, для пешеходов и верховых, сред­няя — для автомашин и левая — объездная. По правой дороге в Кривую 15 километров, по средней — 25 и по объездной — 40. Я пошел прямо лесным массивом и шел не менее семи километров. В лесу было прохладно, хотя солнце поднялось высоко и начинался знойный день. Но вот кончился лес, и тропа вдруг как-то сразу потерялась, словно ушла под землю. «Вот еще оказия!» — подумал я, озираясь вокруг. Прямо передо мной упиралась в небо высокая лысая гора. Палящее солнце засушливого лета так опалило эту гору, что она была не зеленой, а седой, точно постарела. Взбираться на гору мне совсем не хоте­лось, но другого пути, видимо, не было. Вдали, на склоне горы, ходил какой-то человек, он и указал мне дорогу через гору к протоке Енисея.

С вершины лысой горы моим глазам открылся краси­вейший вид. Признаюсь, такого живописного уголка я не встречал нигде на Енисее: с высоты горы я увидел огром­ную дугообразную излучину реки со множеством зеленых островов, опоясанных протоками. Далеко вдали синели горы противоположного берега широкой, как море, реки.

Тропа вела по склонам. Пробираясь в зарослях кус-

574

РАССКАЗЫ

тарника, я частенько применял пластунский способ пере­движения на опасных кручах, при этом камни, тронутые мною, катились вниз и бухались в глубину зеленоводого Енисея (у островов вода Енисея казалась именно зе­леной).

В восьмом часу утра я вошел в поселок и осмотрелся. Дома в Кривой срублены из цельного леса — высокие, крестовые, с большими окнами. Каждый дом обнесен за­плотами из толстых плах. Меня это удивило. Жителям де­ревни, несомненно, приходилось доставлять дрова спла­вом по Енисею, может быть, за десятки километров, а они за все эти годы войны не тронули ни заплотов, ни надворных построек. В других деревнях, как я наблюдал, ни у одного дома не осталось заплотов, — все переведено на дрова. А ведь и в Кривой во время войны все работы выполняли почти одни женщины да старики. В чем же тут дело? В характере жителей? Это было мне непонятно.

— Далеко ли правление колхоза? — спросил я у девоч­
ки в белом платьице и с русыми косичками.

— А вам который колхоз? Тут два: «Тринадцать лет
Октября!» и «Пятнадцать лет РККА».

— Да хотя бы «Тринадцать лет Октября»!

— А вот она тут, контора. — Девочка указала мне на
высокий дом с голубыми ставнями, где помещалось прав­
ление колхоза. — А вон и председатель.

Близ ворот ограды колхозной конторы копытил землю вороной жеребец, запряженный в легкий тарантас. У та­рантаса стоял человек в офицерском мундире с гвардей­ским значком и двумя полосками орденских ленточек. Он встретил меня пытливым взглядом серых глаз, спросил:

— Вы ко мне?

— Да не то чтобы к вам... Мне нужен председатель
колхоза.

— Я и буду.

— Вы? А мне показалось, — вы человек военный.

— Так оно и есть, — подтвердил председатель. — Две
недели тому назад я прибыл из Калининграда. Может,
знаете, наш город теперь есть такой в бывшей Восточной
Пруссии?

— Как же. Вы офицер?

575

Алексей Черкасов, Полина Москвитина

— Был гвардии капитан, демобилизован в запас...
Гвардии капитан, председатель колхоза, Прокопий

Сергеевич Малышев был человек среднего роста, плот­ный, загорелый и весьма степенный. Говорил он четко, по-военному. Тут же при мне он отдал хозяйственные распоряжения бригадиру третьей полеводческой бригады и кладовщице, которую назвал Аннушкой.

— Ты, Аннушка, собери подводу на базар с огурцами.
Мы уже имеем пятьдесят тысяч рублей доходу от парни­
ков, а должны иметь сто тысяч. Трудодень будет денеж­
ным... Ты это знаешь?

— Знаю, Прокопий Сергеич, сделаю, — ответила Ан­
нушка, будто она не только отправит подводу с парнико­
выми'огурцами, но и сделает все возможное, чтобы полу­
чить сто тысяч рублей доходу от парников.

Аннушка была в темно-коричневой кофте и в серой юбке. В ее плотном здоровом теле, в каждом ее движе­нии, в мускулистых руках и даже в красивой посадке го­ловы на крепкой загорелой шее чувствовалась большая сила. Лицо и руки у Аннушки были бронзовыми от за­гара.

— Я думаю, — сказала Аннушка, — отправить с огур­
цами редиску второй подсады, викторию первого сбора...
Отправлю всю. Разным уполномоченным ничего не буду
оставлять, купят и на базаре. — Аннушка метнула в мою
сторону лукавый взгляд. Она не знала, что я не уполно­
моченный, а просто проситель. — Да отправлю луку. На
викторию да на лук в городе большой спрос, Прокопий
Сергеевич. Мы выручим хорошо.

— Делай, Аннушка, делай, — подтвердил Прокопий
Сергеевич. — Нам нужны деньги. Деньги и деньги!.. Хо­
зяйство надо поднимать, хозяйство подзапустилось.

Аннушка ушла. Я проводил ее взглядом и подумал о том, что кривинцы крепко сидят на земле. Это для меня было приятно и радостно потому, что в некоторых колхо­зах мне приходилось наблюдать другую картину: бесхо­зяйственность и отсутствие всякого расчета.

— Я вас не буду задерживать, Прокопий Сергеевич, —
сказал я председателю. — Тем более — я не уполномочен­
ный. Но меня интересуют некоторые явления в вашем

576

РАССКАЗЫ

колхозе. Почему, например, у вас в деревне заплоты целы? Ведь у вас дрова далеко. Да и это самое... Вон там даже новые постройки — ограда, поднавесы, а это, долж­но быть, конюшня и кузница? — Я указал на правую сто­рону улицы. — Вот я встретил в поле трех инвалидов, они что — тоже работают?

В этот момент из-за конюшни вышел на главную улицу человек, покачивающийся, словно он находился не на земле, а на море, и его слегка встряхивал шторм. Он был пьян и пел, но таким диким голосом, словно вместе с заунывно-стонущим напевом выворачивал из себя душу. Голос его то шел на высоких, резких нотах, то вдруг стре­мительно падал до хриплого баса и через две-три секунды снова срывался на дребезжащий фальцет. Становилось смешно.

Э-эх, Милка-а ма-я, Милка да-рага-ая...

Он пел. А следом за ним бежали бойкие ребятишки и наперебой писклявыми голосами передразнивали:

Ех, Милка-а мая... Милка, Милка-а мая...

Председатель забыл ответить на мой вопрос. Он за­бросил вожжи на круп поблескивающего сытого вороного жеребца и, сказав ему: «Стой здесь!» — направился, сер­дитый, с хлыстом в руке, навстречу «Милке». Я подумал, что грозный Прокопий Сергеевич намеревается вздуть нарушителя трудового порядка деревни, и пошел следом за председателем... Известное дело: мы люди записываю­щие. А уж такой момент разве утерпишь, чтобы не запи­сать?

Увидев приближающегося к нему сердитого гвардии капитана, «Милка» вдруг оборвал свой дикий напев и ог­лянулся, — точно выбирал место, куда удрать. Ближе всего к нему были новые тесовые ворота, у которых не была заложена подворотня. К этим воротам он и напра­вился. Но в тот момент, когда пьяный «Милка» накло­нился туловищем вперед, точно намереваясь щукой ныр­нуть в подворотню, широкая загорелая рука гвардии капитана легла ему на плечо.

577

Алексей Черкасов, Полина Москвитина

— Здравствуй, Карп Федорович!

— Здравствуйте, Прро-оккопий Сергеич.
Наступило молчание. Я удивился спокойствию Про-

копия Сергеевича. Ведь всего минуту тому назад его лицо пылало таким гневом и так горели его глаза, что я всерьез опасался за судьбу пьяницы. Сейчас слегка побледневшее лицо председателя было совершенно спокойно, только его серые глаза смотрели пронизывающе-строго. Карп Федорович под этим взглядом все дольше съеживался и временами вздрагивал.

Молчание продолжалось долго. Прокопий Сергеевич взглядом приказал ребятишкам удалиться и молча осмат­ривал Карпа Федоровича с головы до ног. Был Карп Фе­дорович крепкого телосложения и совсем не инвалид, но являл собою зрелище довольно жалкое: волосы у него были всклокочены и в грязи, лицо заросло сизоватой бо­родой, как щетиной. Военная гимнастерка и порванные сзади брюки, вероятно, цвета хаки, тоже были настолько грязны, что потеряли свой цвет.

— Та-ак, значит, продолжаете, Карп Федорович? —
Карп Федорович, потупя глаза в землю, угрюмо мол­
чал. — Та-ак... Это в тот момент, когда колхозники над­
рываются на сенокосе, а хлеба подпирают нас с уборкой?
Это в тот момент, когда бабы из верховья плавят плоты,
чтобы Карпу Федоровичу было тепло зимой? Это в тот
момент, когда проклятая засуха выжгла наши травы, сре­
зала нам урожай? Карп Федорович пьянствует... Вон под­
ростки везут на быках телеграфные столбы. Это Карп Фе­
дорович зимой будет слушать у себя дома радио, и
плясать, и песни петь!

Я взглянул на улицу. В самом деле: десять пар быков в сопровождении трех молодых женщин и подростков та­щили по главной улице длинные стволы деревьев.

— А вы пьете?.. Оно ведь и понятно, Карп Федорович,
работать труднее, чем пьянствовать! Пьяному что: все хо­
рошо! И все гладко!..

— Втянулся в проклятую. — Карп Федорович еле вы­
давил из себя эти слова и судорожно сглотнул, отчего
лицо у него сморщилось еще больше.

— Врешь, Карп Федорович, врешь! Ты ведь не легче

578

РАССКАЗЫ

пробки, чтобы тебя пробка потянула за собой. Ты дума­ешь, Прокопий Сергеевич не любил выпить? Да с моим удовольствием!.. Мне было бы спокойнее храпеть где-ни­будь под забором (и пусть даже собаки изорвали бы все штаны!), чем мотаться от полосы к полосе и собирать каждый колосок, который не сожгла засуха. Да вот еду в подтаежные колхозы искать сенокосов. А для чего это мне? Не лучше ли мне взять пол-литра да под ракитами с Карпом Федоровичем посидеть? Но тогда что будет? Ты вот тоже два месяца как пришел с фронта, и два месяца пропиваешь фронтовой заработок.

— Прокопий Сергеич...
-Ну?

— Простите... Я... мы... вы... я и сам... — А дальше
Карп Федорович всхлипнул и, пошатнувшись, оперся
рукой на столб у ворот. Он готов был разрыдаться.

Гвардии капитан взглянул на меня и так же спокойно, но уверенно, как говорил и с Карпом Федоровичем, ска­зал:

— Вы спросили у меня, товарищ, почему наши жены
без нас не перевели на дрова заплоты? Да потому, что
мы — кривинцы. Я здесь председателем с тридцать девя­
того года бессменно. То есть в июне сорок первого года я
был мобилизован и ушел на фронт. Но мы все, фронтови­
ки, кое-что пописывали домой... А заплоты зачем же
жечь? Дом без ограды да без заплота как обгорелый пень!
И жильем не пахнет в таком доме. А с фронта нас верну­
лось больше сотни человек. На отходничество ушли
одиннадцать человек, — все шоферы. Мы их отпустили
правлением. Карпа Федоровича я считаю работающим в
колхозе. Но вот видите, что получается? Он еще не про­
снулся!..

— Это я-то, Прокопий Сергеич? — вдруг воспрянул
Карп Федорович. — Я не проснулся? А это мы посмот­
рим, Прокопий Сергеич, как я не проснулся! — И Карп
Федорович, четверть часа до этого распевавший «Милку»,
вдруг твердо и уверенно пошел в направлении колхозной
кузницы.

Гвардии капитан, наблюдая за движением Карпа Фе-

579

Алексей Черкасов, Полина Москвитина

доровича, который старался идти ровно и не шататься, сказал:

— Сегодня-то он работать не будет. Проспится в куз­нице. А вот завтра он — работник. Он у нас колхозный механик. Вы уж извините, я уезжаю. Видите, Вороной ко-пытит?

Действительно, Вороной открыто выражал свое нетер­пение. До этого момента он стоял спокойно, как вкопан­ный, изредка перепрядая ушами, точно прислушивался к тому, что говорил его хозяин Карпу Федоровичу. Но не успел Карп Федорович скрыться в черном зеве кузницы, как Вороной начал бить копытом землю и подавать свой голос, будто звал хозяина в деловую поездку.

Козырнув мне по военной привычке, Прокопий Сер­геевич вскочил в тарантас и взял в руки вожжи. Вороной с места тронул крупной рысью.

Через час, напившись холодного молока у одной гос­теприимной колхозницы, я пошел на реку искупаться. Карпа Федоровича нигде не было слышно. Лишь загоре­лые, краснощекие ребятишки напоминали о недавнем инциденте. Приплясывая голыми пятками в горячей и мягкой, как пух, дорожной пыли, они задорно напевали с разными вариациями:

Е-ех, Ми-илка мая, Милка Карпа подвела...

1946

САША

1

В октябре 1945 года под Хакасской степью проносил­ся небывалой силы ураган. Я в этот день на овцеводче­ской ферме «Георгиева Коса» наблюдал за обмолотом хлебов. Ферма была расположена на высоте 1800 метров над уровнем моря.

Овцеводы «Георгиевой Косы» еще утром обратили внимание на странное явление: птицы улетали с фермы. С шумом и свистом мчались в низменности к Енисею во­робьи, вороны, сороки, зяблики, и даже орлы-стервятни­ки, ютившиеся в каменных ущельях близ «Георгиевой Косы», улетали куда-то на восток.

А между тем с утра и до полудня была такая необык­новенная тишина, что, выпусти из рук пушинку, она на вершок не уклонится от линии вертикального падения. Небо было ясное, чистое, по-осеннему высокое и про­зрачно-голубое. В полуденную пору по-весеннему при­гревало солнце.

И вдруг под вечер над фермою повисло огромное клу­бящееся черное облако с белесыми обводами вокруг. Со­лнце скрылось. Дохнуло холодом и сыростью. Овцеводы заволновались.

— Эка беда, буран, видать, разыграется?

— Как бы снежок с морозцем не ударил!

Меня с управляющим фермой, Ермолаевым, ураган настиг на пути к поселку. Он дунул нам в спину. Дунул с такой страшной силой, что я чуть-чуть не вылетел из седла. А тут и началось!

Наши лошади еле успевали переставлять ноги. Их гнал ураган. Корноухая красавка, монгольская горная ко­былица, всхрапывая, спотыкаясь, мчала меня галопом.

581

Алексей Черкасов, Полина Москвитина

Вслед за нами в воздухе неслась солома, обломанные ветви деревьев, палки, увядшие осенние листья берез и мелкого высокогорного кустарника. С грохотом и звоном у самых ног моей лошади прогромыхала пустая железная бочка. Вероятно, где-то поблизости размещался стан тракторной бригады.

Но все это было только начало урагана.

Не прошло и четверти часа, как небо совершенно по­темнело. Тучи низко нависли над землей. Повалил мок­рый снег. Вернее, он мчался вместе с ураганом. Он лип, как пластырь, на стены изб, на стекла окон, облепил де­ревья. Все кругом вихрилось, свистело, завывало, стона­ло. Казалось, вот-вот поглотит тебя этот мятущийся вихрь, схватит, окрутит и умчит куда-нибудь к дьяволу на кулички. С двух кошар снесло крыши. Двадцатипятитон­ный пустой бак нефтехранилища подняло в воздух, под­бросило и укатило куда-то во мглу.

«Георгиева Коса» гудела.

Мы с Ермолаевым выбрались из дикой пляски бурана и уже в тепле, за семейным ужином, с наслаждением, перебивая друг друга, рассказывали о бурях, тайфунах и ураганах.

Павел Семеныч Ермолаев, молодой еще, лет тридцати пяти, белобрысый, с зеленоватыми задорными глазами, офицер — участник Отечественной войны, похаживая по комнате, с удовольствием рассказывал, как однажды на фронте в такую же вот бурю он шел в разведку с группой бойцов и блестяще выполнил оперативное задание.

Вдруг кто-то настойчиво трижды постучал в окно. Что-то случилось, решили мы. Иначе кому бы это пона­добилось в такой свистящей мгле пробираться к управля­ющему?

В переднюю вошла жена старшего чабана фермы, Ма-рьяна Горина. Она была в снегу с ног до головы и смахи­вала на снежную бабу, что лепят мальчишки.

— Павел Семенович, — плаксиво заговорила Марьяна
сразу же, как только переступила порог, — дочурка-то
моя, Саша, пропадает невесть где! А вить буран. Свету бе­
лого не видно. Ветрище с ног валит.

— А где она, Саша-то ваша?

582

РАССКАЗЫ

— С отарами. Невесть где. О-ох, беда! — И Марьяна
разрыдалась на весь дом, приговаривая: — Сашенька, Са­
шенька, голубка моя... Что же делать-то, Господи? Павел
Семеныч, спасите дочку! В степи вить она осталась, с ота­
рами.

— Как это в степи? — сразу взволновался управляю­
щий. — Разве отары не в пригонах? — Даже голос у Ермо­
лаева переменился, стал грубее и хриповатее.

— То-то и дело, что не в пригонах, — ответила всхли­
пывающая Марьяна. — Три отары: Опришникова Макси­
ма, Сулина Ивана, нагульные, и наши отборные мерино­
сы, все у ней, у Саши!

Три отары! Овцы-мериносы. Знатная, первоклассная порода. Ермолаев даже побелел от такого сообщения. И было отчего: три отары овец составляли три четверти всего поголовья «Георгиевой Косы». Положение было ка­тастрофическое. Овцы, как и козы, против ветра не идут. А «Георгиева Коса» — на огромной возвышенности, ок­ружена пропастями, обрывами, весьма опасными для овец.

— Они пошли за ветром, — продолжала Марьяна. —
Все чабаны и арбичи уехали с бригадиром Волковым ос­
татнее сено прибирать. Да вы сами велели, Павел Семе­
нович. У отар на пастбище остались арбич Мишка Косо-
ногов, — эдакий слюнявый, Господи, вылитый отец, — да
Матрена Опришникова, да я, да Саша. В обед я ушла
домой. У меня ведь их шестеро, — один одного меньше.
Саша — старшенькая. А когда повисла туча, я кинулась к
стойбищу. В дороге меня хватил буран. Я чуть дошла до
стойбища. Матрену Опришникову застала в копне сена, а
Мишка Косоногов убежал еще засветло домой. Я и туды и
сюды — нет отары, и нет Саши. Как ветром сдуло! А тут
эвон какая буря свищет. Эвон какой снег!.. Да что же мне
делать-то, Господи? Сашенька, Сашенька... — И слезы у
Марьяны снова полились в три ручья.

Разбираться в том, кто виноват, что три отары оказа­лись на попечении малолетней Саши, не было времени. Ермолаев по-военному решительный человек. В один миг он был уже в шинели, с ружьем и в папахе, по-зимнему. Я, как агроном совхоза, не отстал от управляющего.

583

Алексей Черкасов, Полина Москвитина

Менее чем через полчаса мы трое — управляющий, стар­ший конюх и я — выехали в трех направлениях в дымя­щуюся снежным бураном степь.

Подо мною был Гнедик — здоровый широкогрудый мерин. Я выбрал себе путь наиболее тяжелый — в юго-восточном направлении, навстречу ветру. И хватил же я горя в этом юго-восточном!.. Ни зги вокруг. Мокрым сне­гом забивало глаза, уши, ноздри, рот — ни дышать и ни видеть. На лбу образовалась ледяная корка. Я то и дело снимал этот ледяной панцирь. Откуда мело такую про­пасть снега? От неба ли к земле или от земли к небу? Все крутилось, взвихривалось и выло на разные лады.

Ехал я долго. Но куда? Я даже не был уверен в том, что продолжаю свой путь в юго-восточном направлении. Что можно увидеть и как определиться, если непрогляд­ная воющая мгла скрьша даже уши моего мерина? Только одна надежда, что я могу случайно натолкнуться на отару, руководила мною. А о том, чтобы что-то рассмотреть или услышать голос Саши, я и не мечтал. На сопках «Георгие-вой Косы» хозяином был в эту ночь буран.

Сколько я ехал, не знаю, вдруг чувствую, падаю. Ку­да? Бог весть! Вылетел я из седла, грохнулся оземь и стре­мительно покатился куда-то вниз. Где мой Гнедик остал­ся — я и понятия не имел.

Оказался я в каком-то огромном логу. С первых шагов в одну сторону натолкнулся на отвесную крутизну. И в другую сторону то же самое. Я пошел вдоль по логу. Спо­тыкался, падал, налетал на камни и на невидимые во мгле деревья. А буря, страшная буря, выла где-то вверху и ки­дала в лог охапки снега.

Шел, шел — нет Гнедика. Бесследно исчезла лошадь. Я повернул в другую сторону, вниз по логу. Шел еще с полчаса, но Гнедика так и не нашел. Для меня, как гостя на ферме, потерять лошадь было весьма неприятно. И я злился, ругал себя, а поделать ничего не мог.

В лог намело такие огромные сугробы мокрого снега,

584

1

 

РАССКАЗЫ

что я пробивался вперед грудью, утопая в снегу выше пояса. Так шел я до тех пор, пока не упал от усталости. А ночевать в снегу опасно. Под утро ударит мороз, и тут тебе конец — окоченеешь. С трудом я выбрался в степь, разыскал стог сена, окопался и уснул сразу же мертвым сном.

Утро настало, как и минувшая ночь, буранное.