Один год и девять месяцев спустя

У моих ног вьется белая борода поземки. Ветер взвих­ривает колючий снег возле заборов и кружится, кружится на перекрестке двух улиц. Я стою возле двухэтажного де­ревянного дома райгостиницы. В первом этаже — рай-коммунхоз, как об этом извещает метровая вывеска. Вход в гостиницу с улицы. Половинка двери распахнута, и там видна деревянная желтая лестница. Над покатой крышей поднимается белесый дым, пахнущий березами. На вто­рой половинке двери — квадратная бумажка, и на ней толстым синим карандашом написано печатными буква­ми: «Гостиница под бронью для геологов. Мест свобод­ных нет». Вот так фунт изюму! Хочешь не хочешь, а надо идти к Теминым и беспокоить их!..

Все-таки решил зайти в гостиницу и узнать: авось место сыщется.

Первое, что я услышал, как только открыл двери гос­тиницы, был девичий голос. Не голосок, а настоящий голос, задумчивый и мягкий.

478

ЛАСТОЧКА

Какое-то странное оцепенение грусти и тоски заще­мило сердце, и я замер у порога, слушая тоскующий напев:

Ночь, такая ясная,

В небе луна светится,

Все равно, любимая,

Нам с тобой не встретиться...

В квадратной прихожей возле голландской печи сидел на корточках лысый старик в облезлом рыжем полушу-бишке и курил махорочную цигарку.

— Где тут заведующая?

Старичок покосился на меня, кивнул:

— Слышишь, поет? Она и есть.

Голос лился откуда-то из отдаленной комнаты. Я за­глянул в приоткрытую дверь. Большая комната. Ни души. На окнах тюлевые занавески. В три ряда кровати под ро­зовыми покрывалами. Возвышаются пуховые подушки. В пунцовых наволочках, большущие, издали смахивают на глыбы красного мрамора. Пол деревянный, желтый, с по­ловичками по проходам.

Кругом — необыкновенная чистота и порядок.

Песня все лилась и лилась.

— Певучая заведующая, — сказал я.

— Не девка — птица, — отозвался старичок, выпуская
облако махорочного дыма. — Жениха бы!

— Разве мало женихов в Харламовске?

— Эт-то в аккурат сказано. Женихов много. И барахла
шибко много, якри ее. Хоть головой об пень, хоть пнем о
голову — единый звук, деревянный. А для такой девки,
при ее золотых руках да непоседливости, какой жених
требуется? Чтоб был звонкий, на углях каленый, на жер­
новах катаный, умом не в объезд и сердцем вприсест.

— Сердцем вприсест?

— А как же?! У другого положи на сердце стручок
перца — и он губы распустил, и нос повесил. Махни вет­
ром — и понесло, беднягу, токмо ноги брякают. У друго­
го, в обратном смысле, кровища ключом кипит, удержу
нет. Как вроде сам собой не владеет. Опять-таки не ста­
тья. Закрутил экий, пиши пропало! Такой женишок и был
у нашей заведующей, не добром будь помянут, хоша и

479

111

Алексей Черкасов, Полина Москвитина

племянником мне доводится через середнюю сестру. Ох-хо-хо! Уродился же человечина — земля и та под ним горит. На одном месте, бывало, пять разворотов сделает, вертиголовый. Забил башку книгами и пошел дурить, свистеть, навинчивать — и то ему не по нраву, и то не эдак устроено! Вот и обожглась девка, пра слово. Вот и говорю, ей бы такого, чтоб сердцем держал себя в нор­мальности, в аккуратв, в горизонтах, и видимость имел широкую!

Старичок открыл дверцу голландской печи, бросил туда окурок, продолжал:

— Эк, кабы мне годов тридцать скинуть с шеи, да я
бы, якри ее, подлетел бы темной ночью к этой красотке,
хоть бы она была за тридевятью замками, за семьюдеся­
тью сургучными печатями! Перемахнул бы наметом все
печати и замки, сграбастал бы красотку в охапку да через
седло бы ее, — и пшла, пшла, пшла! До самой Клюквен­
ной, где проживал в ту пору. А тама-ка моментиком за
свадебку да в передний бы угол ее, под иконушки. Вот
как! Как вроде Богородицу пресвятую. В самый аккурат
вышло бы.

Старик поднялся с корточек, одернул полы полушуб­ка и торжественно возвестил:

— К примеру сказать, каким я был при партизанстве...
Песня оборвалась, и послышались торопливые шаги.

Старик посторонился в дверях, а у меня от неожиданнос­ти дух захватило — передо мною была... Гутя-дочь! Она! В теплой вязаной кофте, в темной юбочке, в черных ва­ленках, стройная и гибкая, как лозинка, она не шла, а будто парила в воздухе. Надо было видеть, как она взгля­нула — коротко и резко, точь-в-точь ласточка крылом чиркнула.

Веснушки! Те самые, какие когда-то были у Гути-ма-тери. На щеках и на середине носа. Едва заметные, зим­ние. Вот удивительно! Как я не заметил у Гути-дочери веснушек в прошлый приезд?

Уставилась на меня круглыми синими глазами и чуть попятилась.

— Здравствуй, Гутя! — подал я руку.

480

ЛАСТОЧКА

—Ой, как я перепугалась! Гляжу и глазам не верю.
Опять к нам приехали?

—Приехал.

—Давно?

—Только что с машины.

—Наверное, к партизанам, записывать?

—Может, что и запишу. А я тебя не узнал по голосу.
Ты очень хорошо поешь!

—Еще бы! Волков пугать.

—В театре бы петь.

—Разве я сумею?

—Не боги горшки обжигают, Гутя.

—Эт-то в аккурат сказано, — вставил слово стари­
чок. — Теперешние люди самого Бога заткнули за пояс.
Куда ему! Спутник летает в небе. Это как надо разуметь?
А так: стал быть, Бога на небушке-то нету. Не проживает.
И архангелы со всеми херувимами, а так и святые, от
Иоанна Предтечи до самого Георгия-победоносца. Пото­
му, стал быть, революция упразднила Георгиевский
крест, как фактическое надувательство затемненных сол­
дат. К примеру сказать...

—Да перестаньте вы, дедушка Ананий! — отмахнулась
Гутя и, обращаясь ко мне: — У мамы были? Нет? Она
сейчас не у сестры живет, а дома.

—С отцом?

Гутя поджала губы и ответила сердито:

— Их не поймешь. Ходят в разные двери, а через стен­
ку переговоры устраивают. Мама же, знаете, жалостли­
вая, прощающая, и вообще... Сами увидите. Ну, я пойду
колоть дрова. Надо в тех комнатах печь протопить, а то
вы еще замерзнете. Ведь ночевать будете? Или пойдете к
Теминым? — И не успел я ответить, как Гутя схватила де­
сятифунтовый тупорылый колун, выскочила за двери, и
тут же раздались ее быстрые шаги вниз по лестнице.

— Видал? — кивнул старичок. — Птица в натуральном
смысле!

И вдруг, что-то вспомнив, старичок подошел ко мне, пригляделся.

— По партизанам приехали?

— Может, с кем-нибудь встречусь^

481

■

Алексей Черкасов, Полина Москвитина

— Кого имеете на примете, в конкретности?
Я назвал фамилии.

— Смеетесь или как? — надвинулся на меня дед Ана­
ний, как его назвала Гутя. — К приблизительности ска­
зать — Таленков. Видимость одна, а не партизан. Ну,
сидел при штабе, мобилизацию проводил под ямщину,
то-се, и партизанство все. Или вот Захар Трофимов. По
дезертирству смылся в тайгу. Али взять же Покатилова...

Дед Ананий учинил такой погром всем названным мною партизанам, что и мне стало жарко. И даже лысина его будто засверкала зловеще.

— А вот про Кученкова слыхали? Не слыхали? А я сам
и есть Ананий Панкратьевич Кученков! Зажимщики, ко­
торые только отирались возле партизан, начисто похери­
ли меня из главного алфавиту. Ну, да меня не похеришь!
Я — вот он: живехонек, самолично существую. Тальский
уроженец, а проживал с началу партизанства на станции
Клюквенной. То исть, в Уярке, стал быть. Эх, кабы само­
го Кравченку сюда призвать! Он бы моментом учинил
растребиловку: Дудкину, Сухову, Паршукову, Покатилову
и Трещенку треснул бы по башке, апосля расщепал бы на
лучину. И самолично указал бы: вот он, Ананий Панкра­
тьевич Кученков! Как был при мне правая рука, так и по
сей день правая рука. И учредил бы меня в том алфавиту
под номером первым!

— Но ведь первым номером должен быть сам Крав­
ченко, как командующий партизанской армией?

Дед Ананий прищурился:

— Кравченко? А ежели нет, тогда как?
Я развел руками.

— Ума не приложите? — прищурился дед Ананий и,
взяв в пальцы пуговицу моего пальто, начал ее накручи­
вать справа налево и слева направо. — Подскажу вам. Ку­
мекайте: идете вы в деревню с оружием. Немногочислен­
но. Сотня-две с вами аль более. Не в том загадка. Скажи:
как ты можешь вести отряд в деревню, ежели тебе неиз­
вестно, какие силы белых в деревне? Может быть, их там
тысяча штыков и пушек понаставлено, как частоколу в
ограде. Стал быть, подумай: сам себя и других тащишь на
верную гибель? Так или нет?

482

ЛАСТОЧКА

— Без разведки войны не бывает.

— Не бывает? — подхватил дед Ананий. — А уваженье
какое той разведке? На каком месте поставите?

— Думаю — на первом.

Дед Ананий чуть было не оторвал пуговицу от пальто.

— Эге! В точку выражено. А я был в ту пору заглавная
фигура тайной разведки самого Кравченки! Смыслишь?
Как по теперешнему сказать — шпиён! Первеющий
шпиён. Супротив меня сам Колчак не сработал бы, вот те
крест. В каких токмо шкурах я не перебывал, штоб вы­
удить у белых самую таинственность секретных планов,
подсчитать все пушки, какие двигались на партизан,
сколько рот, кавалерии, кто офицеры от подпрапорщиков
до самого злющего генерала! Кто такую работу провора­
чивал? Шпиён! Я самый и есть.

— Шпион?!

— Шпиён! А што? Для своих работал. С охотностью.
У меня, может, талант сызмальства к шпиёнству. Бывало,
задумаю выудить какую тайну, три версты проползу на
брюхе, а все ж даки все разнюхаю.

Дед Ананий на глазах преобразился: глазенки сузи­лись, и весь он как-то скособочился и будто на голову меньше стал.

— Думаете сичас: старикашка хвастает аль врет и
ног под собой не держит. Ошибаетесь, товаришок! По
шпиёнству я собаку съел! Ни разу полковник при золотых
погонах, у которого я за кучера пристроился, в сумленье
не входил: юродивым, блажным почитал меня и злющим
на красных. Как почну, бывало, подпекать его высоко­
благородие насчет красных, так он сам краснее клюквы
делается. Вот оно как! Нервы ему раззуживал, штоб земля
у иво плыла из-под ног. Раззудишь высокого благородия,
глядишь, двинул полк под засаду к партизанам, а в обрат­
ную сторону возвертываются охвостья без пушек и вин­
товок.

Я все еще сомневаюсь, что дед Ананий был именно таким всесильным «шпиёном», как он сам себя навели-чивал.

— Вижу: доверья не оказываете. Ну, да я вас сичас

483          ~~~

Алексей Черкасов, Полина Москвитина

поддену. Вот мы только что повстречались. Разговори­лись, а я знаю про вас много-о!.. И дед Ананий погрозил пальцем.

— Что же вы знаете? — усмехнулся я.

— А вот слушай и на ус мотай. Приехали вы из горо­
ду — из газеты или радио. Пишете про партизан. Не впе­
рвой в Харламовске. Знакомство имеете с Августиной
Петровной по фамилии Мельникова, а с мужем прожива­
ла Бурлаковым, Федором Никаноровичем. Имели какое-
то влияние на Августину Петровну. Самоличное. Через то
влияние удивились, что Мельникова опять проживает в
одном доме с Бурлаковым, но ишшо не знаете — по
какой такой причине они вместе, и думаете: через кого
узнать причину. Можно через меня — сразу скажу. Пото­
му—я знаю всю подноготную как про Бурлакова, так и
про Мельникову и по какой такой причине они как муж и
жена в пятый раз, может, расходятся и кажинный раз об­
ратно сплываются. И как будут жить в дальнейшем — до­
гадку имею доподлинную! А теперь далее доскажу про
вас. Возрасту вы лет на сорок. — И, секунду помолчав,
так же хитро щурясь, спросил: — Сорок четыре вам, не
более? Так или нет?

— Сорок три.

— Пришибился малость!

— И все?

— Погодите. По руке вижу — сызмальства дело имеете
с письменностью. Проживаете в достатке. При деньгах.
Што смеетесь? Без денег такое пальто не надели бы в до­
рогу! Оно ж, почитай, тыщи на три потянет. Ипеть шарф,
как вроде дамский. Дамы офицерские такие шарфы носи­
ли при Колчаке. Перчатки новехонькие, куплены в Мос­
кве, поди. Сработаны чисто и в аккурате. Так или нет?!
Эге! Глаз у меня наметанный. Ишо скажу: на Гутю влия­
ние имели и знали не в другом положении.

— А каком же?

— Не в заведующих гостиницей, а когда она еще с ма­
терью жила. Так или нет?

— Верно.

— Эге, «верно»! Насквозь все мне известно. Далее:

484

ЛАСТОЧКА

приехали вы совсем не по партизанам, а по какой-то дру­гой надобности. Может, самоличной.

— А это как вы узнали?

— Да с вашей обмолвки. Когда Гутя спросила: что,
приехали записывать про партизан, вы ответили в неоп­
ределенности: «может, запишу». Раз «может», стал быть,
явились совсем не по партизанам. Ипеть-таки, в райком
не собираетесь, никуда не торопитесь, стал быть — не по
командировке. Темина знаете Константина Борисовича,
который инженером в Заготзерно. И жену Темина, учи­
тельницу. Ну и про племянника моего, Шошина, тоже
слух имеете в доподлинное™. Так или нет? Вот оно какой
глаз у меня!

Дед Ананий действительно поддел меня. Теперь я ни­чуть не сомневался, что он был «заглавной фигурой раз­ведки».

— Фамилия Шошина не называлась, — вспомнил я.

— Зачем называть? Догадку надо иметь, говорю. Ку­
мекайте: раз вам в доподлинности знакома Августина
Петровна, которая работает заведующей райсберкассы...

— Райсберкассы?!

— Эге! Стал быть, известий из Харламовска не имеете
года полтора. Потому: Августина Петровна уволилась из
школы еще на Петров день в прошлом году!

— Почему же она ушла из школы?

 

— Через мягкосердечность. Што глянули так? Она
самая, мягкосердечность. А с учениками нужна строгость.
Строгости-то в Августине Петровне и нет. Особливо те­
перь. ¹

— Почему именно «теперь»?

— И этого не знаете? Хе, хе! Не бывать вам шпиёном.
А по обмолвке Гути могли составить мнение. Я бы соста­
вил!.. Как не докумекались, что с Бурлаковым, с мужем
Августины Петровны, стряслась беда, коль они «через
стену переговоры ведут»? Какие переговоры, мол? Про
любовь и всякое такое давным-давно отговорили. Детей
вырастили. Стало быть, заноза имеется, которая колет и
мужа и жену.

— Что же случилось с Бурлаковым?

— Непредвиденная авария произошла. Знали, поди,

485

Алексей Черкасов, Полина Москвитина

что он был директором молмясосовхоза? Все думали: ну, бывший председатель райисполкома опять горло будет драть и совхоз рухнет. Не на то вышло. По всем пунктам совхоз лез в гору. И прибыли прибавились, и уборочную проводили в аккурате, и урожайность, и по молоку полез­ли на передовые...

—       Так в чем же дело? — не утерпел я.

Дед Ананий прищурил глаза, покачал головой:

— Я же сам намек кинул: «Авария произошла непред­
виденная», а вы так и не догадались.

— Авария?

— Произошло такое крушение. Беда приключилась со
студентами, которые работали в совхозе на уборочной.
Под конец сентября так, собрались студенты уезжать, а
машины у Бурлакова на вывозке хлеба. А студенты жмут:
вези, и баста! Што делать? Подвернулась машина, а
шофер неумелый, по дорогам харламовским нетаскан-
ный. «Я, — говорит Бурлакову, — не имею права везти
людей по такой дороге. У меня и так, — говорит, — ма­
шина перевертывалась». Ну, да разве Бурлакова можно
убедить? Если сказал — выполняй. Другой линии он не
знает. Вот и повез тот шофер студентов на станцию. А
тут — грязища, и — р-раз — полозья кверху, то исть —
колеса. Машина перевернулась. Шофер успел выскочить
из кабины. А среди студентов есть жертвы. Ну, шофер по­
яснил следствию, так, мол, и так было дело. Человек я го­
родской, в совхозе первый раз на уборочной, а вот спро­
сите с директора, как он мог послать меня отвозить
студентов, да еще столько человек!

Призвали Бурлакова на бюро райкома. Протирали в прениях от семи вечера до вторых петухов. Исключили из партии, сняли с директорства, и рухнула вся его линия! И, окромя всего, под судом. Люди погибли да покалечи­лись, нешутейное дело! А разве может Августина Петров­на под такое наваждение не воссочувствовать Бурлакову, с которым, можно сказать, жизнь прожила, детей нажила и все такое, семейное? Не может. Потому как сам Бурла­ков машину не перевертывал. Ну, да мне Бурлакова не жалко. Он же, как бы вам пояснить, и через меня пере­шагнул!..

ЛАСТОЧКА

— Через вас?!

— А то как же? Через что я не имею партизанской
книжки? Через Бурлакова! Слыхали, как он парнишкой
попал к партизанам? С того и пошло. Кравченко взял его
к себе, как вроде вестовым, а так — в секретности держал.
В большой секретности! Через Бурлакова я и передавал
полные пояснения, что и как происходит у белых. А вот
Федька, Бурлаков то исть, докладывал Кравченке. Куме­
каете? Окромя Федьки да самого Кравченки, про меня
никто ни слухом ни духом не знал. Живо бы меня разо­
блачили, кабы знали все партизаны. И што ты думаешь?
Когда партизаны метнулись через тайгу в Урянхай, остал­
ся я в тылу с беляками, у того самого полковника! Потом
в побег ударился, да к себе в Клюквенную. Так и таился,
пока не заявились красные. И тут — поруха. Сообщили,
что я у белых отирался, меня сграбастали за милую душу.
Посадили честь честью. Мало ли таких случаев приклю­
чалось в ту пору!..

Упекли меня на семь годов в тюрьму. Сижу и мыслью раскидываю, как мне выкарабкаться да в почет войти. Одна линия — через Федьку Бурлакова!..

А где тот Федька? Сыщи ветер в поле!..

Сижу. Год, два, три, ишшо четыре месяца, и на слабо-ду выпустили.

Приехал в Клюквенную, в Камарчагу — нету Федьки Бурлакова, а сам Кравченко к той поре помер. Вот беда-то!... Так и сгило мое партизанство.

Глядь: заявился в Харламовск Федор Никанорович Бурлаков при большой должности в энкэвэдэ. Шишка! Иду к нему. Так и так. Федор Никанорович похлопал меня по плечу, милостиво угостил папироской, апосля толкует. «Живи, дядя Ананий. Я тебя не трону», — гово­рит. «А как же мое партизанство?» — спрашиваю. А он мне: «А у тебя, грит, есть какие документы от Кравченко? Письмо ли, бумажка какая?» — «Какой же может блть документ, когда я в секретности находился и все доклады передавал через тебя, словами?» — «Тут, говорит, ничего не попишешь. Слова к делу не пришьешь. Живи, говорит, и сам про себя знай, что ты пользу оказал для рево­люции».

 

486

487

Ill

Алексей Черкасов, Полина Москвитина

Вот и похерили меня из главного алфавиту. Как коро­ва языком слизнула. Вся доподлинность пропала через молчание Федора Никаноровича. Кабы он выступил в га­зете али на собрании да сказал бы...

Распахнулась дверь, и Гутя вошла с охапкой березо­вых поленьев. Бросила их у плиты — и к деду Ананию:

— Что же вы лясы точите, дедушка, а кони в упряжке
стоят? Привезли воды, погрелись, ну и поезжайте.

— Погоди, Гутя, погоди. Тут разговор про мое парти­
занство, как я...

— Шпиёном были? — засмеялась Гутя. — Вы только
послушайте деда Анания, он вам такое понаскажет, на
три книги хватит. Тоже мне, «шпиён»!

— Погоди, Гутя! Погоди! — засуетился дед Ананий. —
Это наговор про меня, истинный Бог, наговор. Хошь у
отца своего спроси, Федора Никаноровича, как я...

Гутя сердито оборвала:

— Тоже мне, «Федора Никаноровича»!

— С отцом твоим, ежели сказать...

— Будет вам, дедушка. Езжайте же, езжайте! Кони-то
продрогли. — И легонько, но настойчиво подталкивая
деда Анания в спину, выпроводила его из прихожей.

И сразу ко мне:

— Надолго приехали?

— Да нет. Завтра уеду.

— Кто вам дает такие короткие командировки? Пере­
ночуете и дальше. Как тот раз. Так вы ничего не узнаете и
не напишете.

— Напишу, Ласточка.

Синие глаза распахнулись, как окна в знойный день, и уставились на меня не мигая.

— Еще чего! «Ласточка». Придумаете.

— Ты в самом деле похожа на ласточку. Вспорхнешь и
улетишь.

Гутя чуточку призадумалась. Это видно, как она сдви­нула черные брови и сузила озера синих глаз. На ее высо­кой шее бьется тоненькая жилка, как суровая нитка. Мы стоим лицом к лицу. Гутя мне по плечо. Упругая, туго скрученная, как жгут, и такая нетерпеливая, что ей труд­но стоять на одном месте. Но я хочу задержать ее, погово-

488

ЛАСТОЧКА

рить. Это же Гутя, Гутя! Та, которая тогда молчала и гово­рила еще, что у нее пропал интерес к жизни! Я ее хочу по­нять, почувствовать: ждет ли Гешку Шошина, если он еще не приехал в Харламовск. А что, если он в Харламовске?

— Ты его ждешь?

— Ну зачем вам? Зачем?

— Я его искал в городе, но совещание передовиков
строительства закончилось, и все куда-то разошлись.

— Когда закончилось совещание?

Она настороженно ждет, что я отвечу. «Значит, Шо­шина в Харламовске нет. Неужели он и в самом деле забыл про нее?»

А Гутя спрашивает:

— Он выступал? Это правда? Ну вот, я знала.
-Что?

— Ничего, — и вздохнула во всю грудь.

— Он тебе писал?

Гутя закусила губу и смотрит исподлобья.

— Было от него письмо, еще когда я лежала в больни­
це. Отец получил. Бурлаковой — передали Бурлакову.
И отец ответил. Сами понимаете, как он мог ответить.

— Значит, гостиница под бронью? — переменил я раз­
говор, чтобы дать ей успокоиться.

— Для вас приготовлю комнату.

— А если геологи явятся?

— Они только утром уехали. Теперь приедут две бри­
гады строителей железной дороги Абакан — Тайшет. Че­
ловек пятьдесят, что ли. Готовят еще общежитие, где
жили трактористы МТС. А я тут одна. Вертись как хо­
чешь.

— С матерью живешь?

— Нет. Здесь живу, с Вовкой.

— С каким Вовкой?

— Двоюродный братишка живет у меня. Из города.
Мать умерла, а дядя завел новую жену, вот мачеха и вы­
жила Вовку. Приехал ко мне.

— Ты не поругалась с матерью?

— Что нам делить?

— Почему не с ней живешь?

489

Алексей Черкасов, Полина Москвитина

— Мне надо все время быть здесь, если я тут одна.
И встречать, и выписывать жильцов, и печи топить и
полы мыть, и кассу вести, да мало ли чего. Как в шесть
утра поднимусь, так до десяти вечера. — Мгновение по­
молчав, проговорила: — А я бы все равно не пошла жить
в дом отца, хоть и разными дверями ходить. Я не мама.
У нее свой характер. Мама говорит, чтобы я не выступала
в самодеятельности, а я не могу — должна выступать,
и все.

Гутя не успела досказать, как в прихожую вошла жен­щина в кроличьей шубке под котик, в теплых ботинках, в пуховом платке, закрывающем наполовину голову, и, не взглянув на меня, спросила у Гути: дома ли Вовка?

— В школе, — ответила Гутя.

— Вовку не допустили до занятий со второго урока.
Если бы ты знала, что произошло, — все так же торопли­
во проговорила женщина и, кинув на меня взгляд, осе­
клась. — Вы?!

— Здравствуйте, Мария Федоровна.

Она быстро стянула перчатку, раскраснелась и загово­рила так просто и задушевно, будто мы только вчера ночью секретничали с ней в передней комнате дома Те-миных и она, волнуясь, тайком курила сигаретку.

— Представьте, Гутя никак не может понять, что шко­
ла без дисциплины не существует! И Вовку так настроила,
что он совершенно отбился от рук. Завуч дала телеграмму
дяде в Красноярск. Надо же быть таким человеком? От­
правил сына к сестре — к маме — и забыл. Как будто его
не касается. Тоже мне, отец! Если он не явится на педсо­
вет, Вовку отправят в колонию. Я тебя предупреждала,
Гутя!

— Предупреждала! — передернулась Гутя. — Вы толь­
ко и делаете, что предупреждаете.

— Вот послушайте! — Мария Федоровна повела ру­
кой, как будто предлагая мне познакомиться со стропти­
вой Гутей. — Вечно она недовольна. Учти, маму тоже вы­
зовут на педсовет. Вот будет красиво!

Гутя ничего не ответила. Набрала дров и пошла то­пить какую-то печь.

490

ЛАСТОЧКА

— Как на нее повлиять! Не представляю. Так хорошо
работала в библиотеке, вдруг отказалась и поступила
сюда, в гостиницу. Была тут уборщица, а вот не понрави­
лась ей, представьте! Добилась, чтобы работать одной. На
шестьдесят пять мест гостиница, да сколько ставят рас­
кладушек на время совещаний, что тут нигде проходу нет.
И она одна! Голову можно потерять. Я бы с ума сошла,
честное слово.

«Очень милая женщина», как я назвал ее в первый приезд, усмехнулась чему-то, спросила, давно ли я при­ехал и в какую командировку.

— Опять, как тогда?

— Опять.

— Ой, какой вы кочевник! Что же к нам не заехали?

— Не хотел беспокоить.

— Ах, Боже мой, «беспокоить»! Да нас никаким взры­
вом не побеспокоишь. Люди оседлые со времен Ерма­
ка, — и захохотала, прикрыв ладонью рот. — Если вы к
нам не зайдете — я обижусь, так и знайте. У меня нако­
пилось столько вопросов, сомнений, что просто голова
трескается. Придете, да?

— Приду.

— Когда?

— Под вечер.

— Сейчас у нас там няня — старушка одна. В пять
придет с работы Темин. Я ему позвоню в Заготзерно,
ладно? Я приду в семь вечера. У нас же занятия в три
смены. Ужас! Когда построят новую школу, неизвестно.
Ну, мы ждем вас. Я тороплюсь. — И, крепко пожав мне
руку, шепнула: — Шошина, говорят, видели в городе.
Передовик строительства, бригадир монтажников! Про­
сто непостижимо! Гешка Шошин! — И еще тише, с ог­
лядкой на филенчатую дверь: — Она сама не в себе. Ждет.
После всего, что было. Ждет! Да я бы...

Махнула рукой и ушла.

Нет, я не ошибся в своем первом впечатлении. Она так и останется в моей памяти — очень милой жен­щиной!..

491

Алексей Черкасов, Полина Москвитина 8. ВКЛАД С ЗАВЕЩАНИЕМ

Я должен увидеть Августу Петровну. Что с нею? В дом к Бурлакову я, конечно, не пойду. Ах, да она теперь рабо­тает в сберкассе. Я там и увижу ее.

По дороге зашел в райунивермаг. Надо же что-то ку­пить маленькому Темину. Пусть катает вот этот деревян­ный автомобиль с плюшевой обезьянкой.

Предупредительный продавец, какие бывают только в райунивермагах, когда к прилавку подходит «человек из города», завернул автомобиль и обезьянку в синюю бума­гу и перевязал синей тесемочкой.

И снова улица и мороз. Декабрьский, на всю катушку, как говорят шоферы.

Мимо идут две женщины в толстых пальто, отчего ка­жутся неуклюжими.

— Не скажете, где здесь райсберкасса?

Две вязаные рукавички показали вдоль улицы.

— В том доме.

Я вижу сразу четыре крестовых дома.

—У которого зеленые ставни и крыльцо в улицу.

—Спасибо. А где средняя школа?

—Вон березовая роща. Видите?

—Вижу. — И я вспомнил, что такие же березы росли
на старом кладбище в Потаповой и там выстроили школу...
И Гутя боялась по вечерам, когда мы проходили мимо
кладбища и березы заунывно шумели. — Там что, кладби­
ще было? — спрашиваю женщин.

—Давно еще. Теперь там парк.

—Извините. — И я пошел улицей.

Возле крылечка сберкассы стояли крестьянские сани-розвальни с выгнутыми отводьями, с умятым сеном, и карий толстоногий заиндевевший мерин, понурив голову, с сосульками на губе, тихо подремывал, точь-в-точь, как наш Архимандрит, когда мы с дедушкой ездили в Даурск и оставляли его где-нибудь у ворот или возле кооперати­ва. Он так же широко расставлял мохнатые ноги, отвеши­вал голову, терпеливо ожидая, когда его тронут вожжами и крикнут: «Ну, ну, Архимандрит! Пшел, пшел!» — и он,

492

ЛАСТОЧКА

тяжело встряхиваясь всем своим могучим телом, трусил по снежной дороге.

Я открыл разбухшую дверь.

От круглой печи, обшитой черной жестью, за три метра пышет жаром. Лед подтаял на окнах, и с подокон­ников стекает вода по жгутикам из марли в глиняные гор­шочки. На середине комнаты круглый стол под ска­тертью, на столе квадратики бланков, чернильница и толстущая кадушка со старым-старым фикусом, упираю­щимся в побеленный потолок. Глядя на все это убранст­во — на горшочки под тремя окошками, на фикус, ска­терть, на орехово-желтый и чистый пол, можно было понять, что — от заведующей до кассира — в сберкассе только женщины.

Сутулая старушка в черном старомодном пальто и в клетчатой суконной шали, какие носили еще до револю­ции, склонилась к окошечку кассира и пересчитывает стопку желтых помятых рублей сухими желтыми паль­цами.

Я заглянул в одно окошечко, в другое, но нигде не увидел Августы Петровны.

Пошел к окошечку контролера.

— Мне бы заведующую.

— Нет ее. А что вам?

— По личному вопросу.

Контролерша уставилась на меня. Твердые отлиняв­шие губы, обложенные морщинами, отяжеленный жиром подбородок и недоумение в глазах:

— По личному?
-Да.

— Она с бухгалтером в райфо.

Я собрался уходить, но прямо со стены кричал мне в лицо плакат: «Сдавайте деньги в сберкассу! Удобно, вы­годно, надежно». Да, именно так: удобно, выгодно и, ко­нечно, надежно! Может, мне сдать на вечное хранение в сберкассу свою первую мальчишескую любовь, которую я так долго и бережно носил в собственном сердце и все-таки потерял, утратил безвозвратно.

Не затем ли я пришел в сберкассу, чтобы передать из рук в руки заведующей — в ее надежные хранилища —

493

Алексей Черкасов, Полина Москвитина

ЛАСТОЧКА

 

остатки моей первой любви, чтобы потом, за день до за­ката, сказать своим внукам: «Из всех ценностей, какие я сумел нажить, есть у меня один, самый драгоценный вклад в Харламовской райсберкассе. Тот вклад вы можете получить, когда принесете в ту сберкассу собственное сердце. Только помните: сердце должно быть горячим, страстным и вечно зовущим к совершенству».

Так я и сделал. Попросил у контролерши конвертик и конторский клей, сел к столу под толстыми лапами фику­са, взял бланк, заполнил его, а в графе «сумма вклада» на­писал:

«Сдаю на хранение чистую и ясную любовь. Завещаю получить достойным наследникам по предъявлении ими собственных сердец».

На конверте написал:

«Заведующей Харламовской райсберкассой

Августе Петровне Мельниковой».

На улице повалил снег. Густо-густо, словно его буль­дозером спихивали с неба.

Иду в гости к Теминым.

...Когда Мария Федоровна пришла из школы, в доме Теминых будто потеплело. И сам Темин оживился, и ма­ленький Темин, который только что оторвал деревянное колесо у новой автомашины и разревелся, — враз притих и, уставившись на мать, протянул к ней ручонки с на­стойчивым требованием: «На меня, на меня!», — и мать взяла его на руки и, чему-то улыбаясь, вдруг сообщила:

— А я видела сейчас спутник! Небо такое ясное, и заря
еще не сошла. Звезд еще нету, а он летел вот так возле го­
ризонта, светился, как звездочка. Мне просто посчастли­
вилось, честное слово. Иду и все смотрю на небо, как
будто чего-то жду. И вдруг летит! А кругом так тихо, тихо!
Как всегда вечером. Только собаки лаяли.

— Не на спутник же они лаяли? — улыбнулся Темин.

— Нет, конечно. Но так лаяли, так лаяли! — И чуть в
нос, тихо засмеялась.

От ее ли милого смеха, оттого ли, что она вот так есте­ственно держала себя, поглядывая то на меня сияющими карими глазами, то на мужа и сына, то на пушистого си-

494

бирского кота, который терся у ее ног, всем стало хорошо и уютно.

Потом она пошла доить корову, а Темин растопил плиту, уселся чистить картошку, а на плиту поставил чу­гунную сковородку со свиным салом. Мальчонка опять заревел. Темин притащил сына в кухню, поставил в пере­вернутую табуретку, а сам стал шуровать дрова в плите.

— Вот так мы и живем, — проговорил Темин, недо­
вольный, что дрова не разгорались. — Я день в Заготзер-
но, она в школе. С мальчонкой возится чужая женщи­
на. — И махнул рукой. — На прожиточный минимум
хватит моей зарплаты, но разве ее уговоришь? Любит
школу. Так бы и пропадала там день и ночь. Нет, это не­
порядок. Только вы ей ни слова. Сердится, когда я выска­
зываю соображения. А приходится высказывать.

Но вот вернулась хозяйка с ведром. Белые потеки мо­лока застыли на зеленой эмали ведра. Не снимая полу­шубка, достала из русской печи двухведерный чугун, в котором еще с утра парился картофель для двух подсвин­ков. Вывалила картошку в деревянное корыто, посыпала мукой, истолкла и пошла кормить визгливых посто­яльцев.

Под шестком забеспокоились курицы. Подрались, что ли. Темин прикрикнул на них и пожаловался на петуха, которому он давно собирался отрубить голову за его крикливое горло.

.—'. Это же не петух, а жеребец. Вы только гляньте на его морду. Разжирел проклятый! А горло? Самого дьявола поднимет из преисподней. Эх, дала бы мне волю, я бы ему давно оттяпал голову.

По ногам прополз холод — снова вернулась хозяйка. Разделась в прихожей, прошла в кухню и стала мыть руки под цинковым рукомойником. Сосок рукомойника сту­чал мягко и редко.

— Что же ты одну картошку поставил? — И не успел
Темин ничего ответить, как она выбежала в сени, прита­
щила свиную лопатку и заставила мужа нарезать мяса и
поджарить с картошкой.

За ужином Мария Федоровна опять вспомнила про спутник.

495

Алексей Черкасов, Полина Москвитина

—Он, кажется, летел низко-низко. А ведь высоко, да?

—Рукой не достанешь, — ответил Темин.

—А он большой, этот спутник?

—Порядочный, — буркнул Темин.

—Летает без всякого двигателя?

—Без всякого. Как оторвался от ракеты-носителя, так
и пошел по заданной орбите. Или ты не читала газеты?

—А потом что?

—Как — «что»? — удивился Темин. — И дался же
тебе этот спутник! То атомные реакторы ее беспокоят, то
циклотроны, то водородные бомбы, то атомный ледоход!..
Ты гостя угощай. Разлила бы нам еще по рюмашке.

—Да, да. Кушайте, кушайте, пожалуйста. Выпейте за
спутник. И я с вами.

Выпили, пожелали спутнику долгих лет жизни и на­легли на жареную картошку со свининой.

— Он и над Америкой пролетает?

У щупловатого и неторопливого Темина от такого во­проса распахнулся рот.

—Мария! Имей совесть. У меня твой спутник и все
эти циклотроны в голове мозги расквасили! Это же уму
непостижимо!

—Ладно, Костя! Успокойся!

Мария Федоровна улыбнулась мужу и стала помогать сыну работать из чашки ложкой...

БРЕВЕНЧАТАЯ СТЕНА

Утром секретарь райкома ехал в Вершино-Рыбную и меня захватил. Я встретился там с одним стариком парти­заном, которого не пришлось увидеть в прошлый раз, и, покуда секретарь райкома занят был колхозными делами, успел исписать два блокнота.

Под вечер вернулись в Харламовск. Возле чайной не­ожиданно столкнулся с шофером Субботиным. Он разго­варивал с каким-то шофером в лохматой полудошке и в такой же лохматой шапке.

— Не торопись, Гук! Не торопись, — гудит бас Суббо­тина.

496

ЛАСТОЧКА

— А што? Давай газанем, — отвечает Гук.

— Говорю же: перемело все шоссе. Всю ночь свистел
ветер со снегом.

Я поздоровался с Субботиным — он меня сразу узнал. Спрашиваю: о чем они спорят?

Гук совсем старик, лет под шестьдесят, не меньше. Субботин кивает на Гука:

— Торопится в рай, старый мерин. Я говорю: дождать­
ся надо, когда из Клюквенной протянут клин, а Гук соби­
рается ехать. А тут снегу навалило — не прошибешь.

— Прошибем, говорю, — возражает Гук. — Чего тут
торчать? Машины тяжелые, запросто проскочим.

— Ладно. Ты поедешь первым, — соглашается Суббо­
тин. — Вот сейчас поужинаем, подзаправимся, и давай
жми на всю железку!

Поодаль от чайной стояли еще три машины, гружен­ные хлебом.

В чайной — дым коромыслом и до того холодно, что за столами сидят кто в полушубках, кто в дохах, и все в шапках. Мы заняли столик у окошка, и Гук сразу выта­щил из объемистого кармана дошки бутылку какой-то мутной жидкости. Субботин подозвал официантку Ду-сю — пожилую женщину в фартуке и спросил, что у них есть.

— Щи из кислой капусты, жареная колбаса с верми­
шелью, котлеты с рожками, гуляш с рожками, рожки
сами по себе и компот из сухофруктов. Супов нету и кар­
тофельного пюре тоже. И картошки нет. Ни жареной, ни
вареной.

— Тогда поджарьте вашу заведующую, — сказал Суб­
ботин.

 

— И повара, — добавил Гук. — Заделайте их нам под
бефстроганов с хреном и луком.