Интеграция эзотерики и сектантства в психологию

 

Дело в том, что некоторые направления мысли исходят из спорного убеждения, что проговаривание травматического опыта освобождает от него. Можно также упомянуть, что в эзотерике практикуется фиксация на переживании в ожидании того, что вследствие фиксации на переживании оно должно изжиться, раствориться.

Физиология показывает нам, что это убеждение ошибочно. Простое проговаривание углубляет опыт, так как доминанта способна аккумулировать (накапливать) импульсы возбуждения. Проговаривая, человек просто учится говорить о прошлом без слез. Но навык сохранить лицо улыбающимся еще не свидетельствует о исцелении.

Ведь как поется в известной песне «Show must go on»:

Inside my heart is breaking,
My makeup may be flaking,
But my smile, still, stays on.

 

[Внутри мое сердце ломается (разрывается),
Грим может отшелушиться,
Но улыбка все еще остается (сияет)]

В сайентологии во время процедуры, называемой о́дитингом, человеку предписывают часами проговаривать то, что его мучает. Условно можно сказать, что у человека выгрызена часть души, и над этой рытвиной он учится проезжать на самоконтроле. Он учится говорить о прошлом, улыбаясь, в то время как внутри его сердца вьется дракон.

В психологию проникают некоторые методы, заимствованные у сект. В частности, речь идет о одитинге, который практикуется сайентологами (см. беседу 11.2 цикла «Преодоление травматического опыта…»).

Одитинг – рассказываешь о переживаниях, и стрелочка прибора, фиксирующего напряжение, колеблется. Человек многократно рассказывает о событии, вызывающее напряжение, пока не научится рассказывать о нем более-менее спокойно. Но внутренняя проблема не уходит, она так и остается. Человек закован в броню самоконтроля. И даже, кажется, может излучать сияние (майндфулнесс, Mindfulness), но не в смысле Благодати, скорее – «нацепить» улыбку.

У одной женщины было 500 часов одитинга. Она говорила: собрания сайентологов обнажают тот факт, что у них проблемы остались. Например, человек может взять и съесть тазик салата. Она, возможно, другие страсти не видела, т.к. не соприкасалась с ними вплотную. Сама она ходила год на одитинг по поводу смерти родителей, в результате, по ее словам, вся боль так и осталась.

Вот как суть методики комментирует один нейробиолог (в частной переписке):

«Сложное нельзя изменить простым. Ведь это очень простой, почти рефлекторный механизм или прерывание простого механизма. Мы же не полагаем что удар молоточка невропатолога по колену пациента приведёт к улучшению его ходьбы.

Прошлое событие – сложное событие. Если оно было травматичным, оно все равно сложное, мы видим, слышим, двигаемся, и это длится. Это эпизод, объём и влияние на взгляд похоже на тормоз в структуре целой машины, машину нельзя свести к тормозу.

Есть хорошая метафора, которая поможет ответить на эти вопросы. В автомобиле есть датчик уровня тормозной жидкости. Он устроен просто: в расширителе куда наливают жидкость плавает поплавок, из которого торчит стержень. Когда жидкость уходит, поплавок опускается и стерженёк уходит из контакта вниз – загорается лампочка у водителя.

И вот метафора: можно пластилином закрепить стержень на поплавке и поплавок не будет тонуть, он будет висеть над ушедшей жидкостью. И водитель будет уверен, соответственно, в порядке

Анестезия – плохой друг для жизни. Нужны репертуары.

Метод дианетики состоит в том, чтобы десенсибилизировать травматическое событие многократным воспроизведением воспоминания о нем. Ведущий сеанс специалист предлагает клиенту, которого именуют преклиром (готовым к очищению) вспомнить событие максимально полно и “физично”: звуки, освещенность – максимум ощущений. Как только при обсуждении они наталкиваются на “выпуклое” ощущение, преклир и ведущий раз за разом воспроизводят память о нем.

Через эти процедуры прошли многие известные люди.

Каждый пережитый эпизод жизни – есть пакет возбуждений. Он имеет структуру объемную, какие отделы последовательно включались, и временную – как это включение было распределено по времени. Для эпизода это не разные явления, для этого события нет времени, есть только последовательность возбуждений и торможений сеток / сетей. Лишь для внешнего наблюдателя этот процесс имеет аспект времени, внутри же – только последовательность.

Предположим, один из моментов эпизода был связан с избыточным возбуждением структур, ответственных за тревогу и страх. Они вызвали обострение низкой чувствительности – позвякивание металлических клещей стоматолога по судку – записалось посередине эпизода похода к врачу.

В этот момент ничего не свелось к тревоге и простым ощущениям, у него было до, после и во время возбуждения тревоги. Эпизод длится дольше, он состоит не только из возбуждения субкортикальных структур, но и одновременного угнетения эмоций и других корковых узлов. Эти события – возбуждение и угнетение – записываются как одно явление.

Специалист по дианетике совершает процедуру, похожую на следующую:

Датчик уровня тормозной жидкости состоит из поплавка, который плавает на поверхности тормозной жидкости. Сверху у поплавка стерженёк, его касается контакт. Если жидкость уходит из бачка, то поплавок тонет и стерженёк перестаёт касаться контакта. Тогда у водителя на панели загорается лампочка оповещения о низком уровне жидкости.

Когда специалист по дианетике “прогоняет” преклира раз за разом через эпизод, он как будто налепляет пластилин на стерженёк. Теперь если даже уйдёт вся тормозная жидкость, то стерженёк не выйдет из контакта, и водитель не узнаёт о проблеме вплоть до момента экстренного торможения.

Что это за “пластилин”, которым специалист по дианетике разравнивает тревожный момент, но одновременно лишает человека видеть кусочек своей функциональности?

Это тот лобный контроль, префронтальные сети, о которых как о третьем блоке мозга писал Лурия. Это они создают сеть поверх места эпизода и когда теперь человек попадает в это своё место он начинает действовать и контролировать вместо того, чтобы переживать и замирать.

В качестве стратегии компенсации человека делают бесчувственным, в надежде на том, что он сохранит деятельность при столкновении с похожими эпизодами. Но кусочек “Я” при этом отваливается. Оно – это Я – с сомнениями, страхами, тревогой – но оно – “Я”. Фрагментик нашей целостности.

Мы понимаем, что есть гангрены и некрозы. Есть шизофрения и неуправляемая депрессия. Когда, чтобы выжить, происходит попытка отторгнуть часть “Я”. Но при таких методиках речь о “больших состояниях” не идёт.

Что же – взамен? Ответить сможем лишь если вспомним как вообще восстанавливается тело и часть его – основа психического функционирования».

То есть речь идет о возвращении к целостности. Здесь же вместо того, чтобы помочь человеку включить опыт прошлого в новую реальность через осмысление, его учат контролировать переживание, связанное с прошлом опытом. Оно так и остается не переинтегрированным.

Человек учится контролировать эмоцию, связанную с болезненным переживанием, но предпосылки для ее появления остаются. А предпосылки могут быть связаны со специфическим отношением к миру, и это отношение не меняется.

Например, у одного ветерана Вьетнама не складывалась жизнь после войны. Со временем выяснилось, что на войне ему нравилось убивать и вступать в хаотичные интимные отношения. Вот как один автор описывает психологического состояние этого ветерана. «”Во Вьетнаме, – говорил ветеран, – я мог пить сколько хотел. Я мог трахать кого хотел и сколько хотел”. Его лицо налилось краской, и он выкрикнул: “Я мог убивать сколько хотел!” На войне он убивал не людей, а “узкоглазых”, убивал недочеловеков [по его мнению]. Так же как нацисты – они не убивали людей в лагерях смерти, а вырезали раковую опухоль [по их мнению]. Война нанесла ему увечья и перевернула его жизнь, и все-таки он скучал по боевым вылетам. Ему не хватало ощущения могущества: его он обретал, сражаясь с противником и чувствуя себя неуязвимым, поскольку принадлежал к расе избранных [по его мнению], которая выше и сильнее другого народа»[7].

Понятно, что пока такое отношению к миру не будет изменено, ни о каком преодолении травматического опыта не может быть и речи. Даже, если человек научится без перекашивания лица говорить о прошлом, прошлое будет жить в нем, так живы навыки, воспитанные им в прошлом. Они никуда не ушли. Если вместе них придут противоположные: раскаяние, милосердие, желание положить что-то на весы с другой стороны (если ты нес смерть, неси жизнь, поработай, например, волонтером в хосписе или в каком-нибудь центре социальной направленности).

Лобные доли и их контроль – нужны. Но только когда «вместе» со всем остальным, а не «вместо». Если человек «ломает датчик», то он что-то сознательно перестает замечать в жизни. В картине мира появляются «слепые пятна», через которые влетает неожиданная катастрофа, приближение которой человек не заметил, так как датчик был сломан (Нассим Талеб о подобном писал в книге «Черный лебедь»).

Кстати, образ разбивания датчика вместо заправки автомобиля был приведен в фильме «Правда о раке»[8]. Операция по удалению опухоли – это как разбить датчик молотком. Опухоль удалена, но механизмы, приведшие к раку, ведь остались. Опухоль – сигнал о их существовании (см. подробнее в конце данной части в «Постскриптуме»).

Так и душевная боль сигнализирует о том, что какие-то механизмы остались не изжиты. «Травма для нас, – пишет один автор о ПТСР, – это будильник, заставляющий обратить внимание на то, что занимает наши мысли»[9].