Материал 3. Границы полного хозрасчета

Профессор Алек Ноув*, университет Глазго, Шотландия

Во избежание недоразумений сразу подчеркну: я “рыночник” и согласен с теми, кто хочет намного расширить роль рыночных отношений в советской экономике. Однако упрощенное толкование таких понятий, как “коммерческая” эффективность и полный хозрасчет опасно и может привести к нежелательным последствиям. Предостережением может служить недавний опыт некоторых западных стран.

Существует, в частности, проблема монополии, о вреде которой в СССР пишут много и часто. Это правильно: у потребителя должен быть выбор, чтобы заставить поставщика считаться с потребительским спросом. Однако есть исключения – так называемые «естественные       монополии», где конкуренция невозможна или нежелательна: электричество, газ, водоснабжение, телефон, почта, городской общественный транспорт. Конечно, конкуренты могут протянуть параллельные электропровода, телефонные кабели, канализационные трубы, но это расточительство. В США и Великобритании от «телефонной конкуренции» выигрывают только большие фирмы, находящиеся в крупных городах. Городской транспорт планируется как единое целое даже в США. Только в Великобритании, где сейчас доминируют ультрарыночные идеологи, автобусные компании конкурируют между собой, создавая неразбериху и заторы. Никому не рекомендуем следовать зтому примеру!

Монополии осложняют оценку эффективности не только потому, что могут улучшить финансовые результаты, увеличивая цены. Цены и тарифы можно контролировать. Остро стоит вопрос о качестве: например, отсутствие перебоев в снабжении, быстрота ремонта, соблюдение расписания, вкус (воды), быстрая доставка (почты) и т. д. Переполненный автобус более “рентабелен”, чем полупустой, но публика страдает от давки. Можно позволить себе такое обобщение: при монополии качество нерентабельно, ибо требует дополнительных усилий и затрат, а потребитель не может «наказать» поставщика и уйти к конкуренту.

Западная неоклассическая теория практически игнорирует значение высокого качества для репутации фирмы на рынке. Рекомендую просмотреть любые учебники по экономике, изданные на Западе за последние 20 – 30 лет. Этот пробел объясняется тем, что каждая вещь или услуга в упрощенных теоретичесиих схемах имеет свое точное определение и меняться не может: другое качество – другой товар. Кроме того, в модели чистой конкуренции и равновесия каждый “конкурент” продает весь свой товар по цене рынка, проблемы репутации фирмы не возникает, как при настоящей (не “чистой”) конкуренции между ограниченным числом фирм.

Как совместить при монополии качества и строгое выполнение обязательств, с одной стороны, и хозрасчетные критерии – с другой? Вопрос этот стоит независимо от того, национализировано или нет данное предприятие. Иногда создавались различного рода контрольные комиссии, принимались законы, обязывающие соблюдать какие-то условия. Один из первых примеров – закон 1844 г. о так называемых “парламентских поездах”. На всех частных английсиих железных дорогах должен был обязательно курсировать по крайней мере один поезд в день, останавливающийся на всех станциях, со стоимостью билета не больше, чем один пенс на милю в третьем классе. Затем была создана “Комиссия по железным дорогам и каналам” с контрольными функциями. В США такого рода функции по отношению к частным монополиям выполняла “Интерстейт Коммерс Коммишн”. В Великобритании вот уже 30 лет как идет спор о “коммерческих” критериях оценки эффективности национализированных монополий. В последние годы немало говорится о государственных ограничениях на использование своего монопольного положения бывшими национализированными монополиями после передачи их в частные руки. Ясно, что здесь нужна не только статистика рентабельности.

Поясню примерами. В «Таймс» от 5 марта 1988 г. можно прочитать, что глава Шотландского почтового управления подал в отставку, объявив: “Бывшая славная служба превращена в рядовой магазин, где все подчинено коммерческим соображениям”. Почта – госпредприятие. Как и во всех странах, себестоимость доставки писем в отдельные села намного выше, чем, скажем, из Лондона в Глазго (или из Москвы в Ленинград). А стоимость почтовой марки одинакова. Причиной негодования шотландского почтмейстера было увеличение платы за доставку срочных писем и пакетов на Шотландские острова. Почта может так же “улучшить” свои показатели: если во всех почтовых отделениях выстраивается длинная очередь, растут прибыль и производительность труда. Но – за счет потребителя.

В СССР и после кардинальной реформы будут существовать такого рода монополии. Мне кажется, что проблемы этого рода появляются и в советской эконимике.

ЧАСТЬ И ЦЕЛОЕ

И на Западе, и в СССР часто считают, что рентабельность целого вытекает из рентабельности частей, что каждая сделка должна давать прибыль. Но опять встречаются чрезмерные и опасные упрощения.

Большие фирмы на Западе построены по иерархическому принципу ради подчинения рентабельности частей интересам целого. Это – одно из объяснений существования больших фирм. Часто невозможно оценивать отдельно эффективность сопряженных единиц, подразделений или сделок.

В моих работах, опубликованных в Англии, я приводил несколько примеров того, что может быть определено как “близорукий маржинализм” (или как предельная бесполезность)[1]. Поясню вновь примерами. В одном городе был шикарный продовольственный магазин с большим выбором экзотических продуктов. Магазин был куплен фирмой, которая послала туда недальновидных ревизоров. Они отметили, что многие продукты редко покупаются. Было решено больше не продавать эти “нерентабельные” продукты, чтобы оборотные средства оборачивались быстрее. Ассортимент стал таким же, как и в любом другом продовольственном магазине. Незачем стало ездить в центр города. Покупателей резко убавилось, и вскоре магазин закрыли. Рентабельность в данном случае была предопределена широким выбором, в том числе и тех продуктов, что сами по себе были нерентабельными.

Или возьмем футбольную фирму ”Глазго Рейнджерс”. У нее есть команда-дублер. Она, конечно, как таковая нерентабельна, но необходима, чтобы иметь нужную замену. Даже самый близорукий бухгалтер увидит связь между прибыльностью “Рейнджерс” и финансовым дефицитом “резервной” команды.

Есть куда более серьезный пример. Правительство Великобритании по идеологическим соображениям решило разделить на конкурирующие части единую систему электростанций. Они будут продавать электроэнергию сети линий передач, которая будет в свою очередь перепродавать киловатт-часы конечным потребителям. Можно предвидеть, что через несколъко лет появятся перебои в снабжении электроэнергией. Почему?

Потому что опять-таки нужны резервы. Электростанции, включаемые при “пиковых” нагрузках, при сильном морозе или авариях, как и запасные футболисты, сами по себе нерентабельны. Если электроэнергия вырабатывается многочисленными конкурирующими фирмами, ни одна из них не несет ответственности за общее положение, за удовлетворение всего спроса; дополнительные капитальные вложения на создание резервных мощностей не окупятся. По таким соображениям в странах Западной Европы (кроме Великобритании) никто даже не помыишляет о расчленении злектростанции и линий передач. Расчет рентабельности отдельной ТЭЦ необходим, но лишь как злемента системы производства и распределения электроэнергии.

Есть масса других примеров. Допустим, на рейс Лондон – Глазго или Новосибирск – Иркутск является только двадцать пассажиров. Рейс нерентабелен. Прямолинейный хозрасчетник предложил бы его аннулировать. Но если есть конкуренты, то негодующие пассажиры покинут и прибыльные рейсы данной авиалинии. Если конкурентов нет, то исход определяют чувство долга или правила поведения, навязанные извне.

ТЕРМИН, НЕПРИВЫЧНЫЙ В СССР

Есть и другие вопросы, связанные с так называемым “внешним эффектом”, тем, что по-английски называется экстерналитис[2]. Меня смущает тот факт, что это понятие почти не встречается в советской экономической литературе. Впрочем, в недавней статье Г. Лисичкина есть ссылка на “побочные последствия”[3]. Это нисколько не “антирыночное” понятие. Внешний эффект, положительный или отрицательный, возникает, когда решение или сделка затрагивают интересы посторонних людей или предприятий.

Отрицательный эффект загрязнения воды или воздуха общеизвестен. Есть много других примеров. Почти везде общественный транспорт получает дотацию. Например, в Париже она покрывает более половины расходов. Это объясняется тем, что люди могут доехать до центра города на своих автомобилях только при условии, что несколько сотен тысяч их сограждан ездят на автобусах и метро. Если все поедут на работу на своих автомашинах, движение будет парализовано, никто никуда ие доедет. Положителъный внешний эффект получают те, кто билетов не покупает.

Новая линия метро или пригородной электрички намного увеличивает цены земли и квартир в Париже и пригородах. Таким образом, дотация имеет свое экономическое основание.

Еще один пример. Собор Парижской Богоматери или музей Уфицци во Флоренции нерентабельны: вход в собор бесплатный, плата за посещение музея не покрывает расходов. Можно ли утверждать, что их сохраняют, не строят на их месте высотных коммерческих зданий по причинам только этическим или культурным? Не совсем. Миллионы туристов приезжают в Париж и во Флоренцию, чтобы посетить собор и музей. Они тратят деньги в гостиницах, в ресторанах, в магазинах. То же самое происходит в Эдинбурге во время фестиваля, который также нерентабелен как таковой. Надо принимать во внимание положительный внешний зффект, побочные последствия. Это также относится но многим видам инфраструктуры. Такой эффект признавал еще Адам Смит: дороги, каналы, порты расширяют рынок, стимулируют развитие, хотя они сами по себе могут быть нерентабельными. В ХIХ веке строительство железных дорог на Украине способствовало развитию зернового хозяйства, расширению экспорта зерна через Одессу. Но строительство требовало государственных средств и гарантий, ибо сами железные дсраги не сулили прибылей.

Путем реорганизации из “внешнего” эффекта можно сделать “внутренний”. Например, если химический завод ведет подсобное рыбное хозяйство, завод будет прямо заинтересован в том, чтобы не эагрязнять реку. Если строящаяся железная дорога заранее купила землю, где будут строиться дома, то увеличение стоимости этой земли и домов войдет в ее прибыль. Супермаркет часто предоставляет своим клиентам место для стоянки автомашин; потери по стоянке окупаются приливом автомобилистов. Паром, перевозящий туристов на остров, может окупаться повышенной прибыльностью гостиниц и пансионов; эффект “внешний”, если паром – отдельное предприятие, или “внутренний”, если он принадлежит объединению гостиниц на острове.

Приведенные примеры нисколько не умаляют роль и значение рынка. Я лишь подчеркиваю, что рентабельность может определяться уровнем принятия решений. От этого зависит, какие обстоятельства, какие положительные или отрицательные эффекты берутся в расчет. К сожалению, и в Великобритании, и в СССР господствует тенденция и упрощенным моделям, где организационному аспекту уделяется мало времени. То, что кажется выгодным, зависит от кругозора и ответственности лица, принимающего решения, будь он служащий в частной корпорации или в советском министерстве или объединении.

       ГДЕ УСТАНОВИТЬ “ГРАНИЦУ” РЫНОЧНЫХ ОТНОШЕНИЙ? Возьмем образование, здравоохранение, канализацию, пенсии по старости, услуги пожарных или мусорщиков, городское освещение и парки. Есть на Западе идеология так называемых либертериенс (“свободников”), которые желают все средства производства раздать в частные руки. И хотя нередки платные клиники, частные школы, пенсионное обеспечение через страховые взносы, но везде роль государственных или общественных учреждений велика. Важно различать причину и способ, цель и средства. Общество желает иметь всеобщее образование, больницы, и это требование не “рыночное”. Обучают и лечат детей, убирают мусор из города, тушат пожар не из-за прибыльности таких мероприятий. Но иногда лучший способ достижения “внерыночных” целей – рыночный. Школа строится хозрасчетным предприятием, на рынке покупают учебники, медикаменты, горшки. Иногда выгодно нанять для уборки мусора частную фирму или кооператив как субподрядчика. Нет альтернативы: план или рынок. На рынке приобретают то, что необходимо для выполнения плана – по школам, больницам и тому подобное. “Ультрарыночники” (например, некоторые последователи М. Фридмана[4]) не принимают саму идею внерыночных целей. Если люди нуждаются в скорой помощи, то она будат рентабельна. Правда, тех, кто не застрахован или не имеет денег, можно не подбирать при несчастном случае. Мне такая идеология кажется неприемлемой: есть места для хозрасчета и есть все же место для человеческих отношений. Конечно, и М. Фридман на против милосердия, он отрицает тут роль государственных учреждений. Личное пожертвование, милостыня – другое дело. Это часть идеологии воинственного индивидуализма: общий интерес – лишь слагаемое частных, личных интересов.

Для таких идеологов роль государства ограничивается лишь обороной от внешних и внутренних врагов плюс денежное обращение. Хотя есть даже такие, которые воображают, что возможны конкурирующие между собой частные валюты. В Гарвардском университете философ Нозик учит, что налоги несовместимы с неприкосновенностью частной собственности, что налоги есть разновидность грабежа. Экономист-философ Хайек уже давно писал о том, что расширение общественного (государственного) сектора – дорога к рабству[5]. Мы знаем по печальному опыту, что всеобщее огосударствление средств производства не приводит к царству свободы, но эта нисколько на значит, что дорога к свободе требует продажи государственных или муниципальных парков частным лицам или чтобы граждане платили отдельно и добровольно за частное освещение городских улиц.

Совмещать оптимальным способом частное (личное) и общественное – далеко не простое дело. При этом нельзя допускать, что каждый индивид преследует свсе личнсе благополучие в отрыве от окружающего мира. Если советским читателям такое допущение покажется глупым или даже комичным – зто потому, что они на встречали таких фанатиков. К счастью, к ним не очень прислушиваются даже в Чикаго, и городские парки, освещение и общественный транспорт продолжают существовать. Тут следуег избежать крайности. Права личности, свобода выбора весьма важны, зто неоспоримо. Но ведь бывает, что преследование в одиночку личных целей мешает осуществлению этих же целей, например стоянка многочисленных автомашин в центре города. Бывает, цель может быть достигнута только совместными усилиями коллектива, города, государства. Опять-таки подчеркиваю, что интересы частей и более общий интерес могут быть несовместимы, будь это “целое” фирма, регион или страна.

Нужно иметь в виду не только различие интересов, но и доступ к нужной информации. Для действия нужны и стимул, и материальные возможности (ресурсы, право ими распоряжаться), а также знания о том, что надо сегодня и завтра.

Это последнее особенно относится к капитальным вложениям, всему инвестиционному процессу, о чем пишут и говорят уже много десятилетий. При зтом в теоретичесних подходах (на Западе и у вас) часто считается, что основные проблемы связаны с ценами и с допустимыы минимумом рентабельности. Спорят также о том, должен ли расчетный срок окупаемости быть одинаковым по всем секторам. В 20-е годы видный советский экономист В. А. Базаров[6] считал, что существуют стратегичесни важные отрасли, например знергетика, транспорт, металлургия, к которым нужен особый подход. Существование “узких” мест, таких как электроэнергия, от которых зависит вся промышленность, надо принимать во внимание. Можно предположить, что дефицит даст информацию сам по себе через цены, и тогда перелив капиталов в нужном направлении будет идти автоматичесни. К сожалению, это не обязательно. Рыночные цены имеют преимущества, когда речь идет о наиболее эффективном достижении заданных целей. Но всегда ли можно определить сами цели через цены? Я не имею в виду даже здоровье или образование. Останемся на чисто экономической почве. Цены сегодняшнего дня могут не показывать, что будет дефицитно или в избытке через 5 – 6 лет. А ведь капиталовложения начнут окупаться только в будущем. На будущие цены будут влиять многие непредвиденные обстоятельства, в том числе и решения, которые сегодня принимаются в сопряженных отраспях (у потребителей или у поставщиков) и другими предприятиями в той же отрасли, а также на заграничных рынках.

Возьмем британский пример. При существующих ценах не имеет смысла вкладывать большие суммы в угольную промышленность. Многие шахты закрываются. Но нефть в Северном море может быть истощена лет через 30 – 35. Тогда уголь, а также атомные злектростанции будут нужны и, вероятно, будут рентабельны. Это связано с возможным падением валютного курса. Отдаленное будущее не интересует частный капитал, который может “заработать” 10 – 12 % без риска. Но дело не только в частном капитале. На каком уровне принимаются решения, связанные с оценкой будущего спроса и производственных возможностей, в сопряженных и конкурирующих отраслях? Ясно, что не на уровне одной угольной шахты или нефтяной скважины. То же относится к решению вкладывать большие суммы в научно-техничесние исследования.

Тут сказывается слабое место в западной неоклассической теории. Как правильно отметил Фрэнк Хан, “при чистой конкуренции инвестиционный процесс становится глубоко таинственным”. Почему? Опять-таки из-за отсутствия в модели необходимой информации. Даже при допущении, что будущий спрос известен, все равно те же данные имеются у всех конкурентов, а модель не дает информации об их поведении или решениях, хотя от этого зависит оценка будущей рентабельности. Чем сильнее ожидаемая конкуренция, тем труднее “заработать” минимальную окупаемость. Это менее серьезно при малых инвестициях, где требуется немного времени и риск небольшой – скажем, при покупке новых машин для действующего предприятия или строительство нового кафе, прачечной, фермы. Совсем другое дело, скажем, при крупных вложениях в нефтехимическую промышленность. На Западе эти вложения имеют место, когда одна большая фирма рассчитывает на доминирующее положение на рынке в силу своей величины (например “Дюпон” в США, “ИКИ” в Англии) или надеясь на новые открытия, которые еще не доступны конкурентам. В обоих случаях инвестиции обусловлены тем, что конкуренция будет слабой. Очевидно, что именно в такой ситуации реальная жизнь не соответствует идеалу чистой конкуренции.

Мне кажется, что некоторые модели советских “реформистов” отвлекаются от такого рода соображений, причем в этих моделях отсутствует тот уровень принятия решений, который присущ большой западной корпорации, такой, как “Дюпон”. Это отметили П. О. Авен и В. М. Широнин в их интересной статье[7]. Еще раз подчеркну: далеко не просты вопросы о том, где и что должно решаться, по каким соображениям, с учетом каких обстоятельств. На мой взгляд, они требуют дополнительного внимания. Теория почти всегда предполагает, что рынок сам по себе подскажет, какие сделки, какие      действия рентабельны, рациональны, независимо от организационных схем, от внешних и внутренних эффектов, что в ценах можно найти все нужные данные, чтобы принять правильные решения. Нисколько не отрицаю ключевую роль цен и рыночных отношений, но реальная жизнь несколько сложнее. Говоря это, возможно, я ломлюсь в открытую дверь, что все это “чрезмерная предосторожность”. В таком случае прошу извинения у читателей.

“ЭКО” N 9 1988