Вертеп села Городжив (откуда все это для меня начиналось)

Глава I

ДВА МИРА

Еще одно мировое дерево

Примечание I. Збручский идол: теория Ю.Журавлева.

Примечание II. О славянско-индуистском параллелизме.

Примечание III. Устройство вертепа. Идеи Х.Юрковского.

Глава II.

МИФОЛОГИЯ КОНЦА СВЕТА (ПРЕОДОЛЕНИЕ ХАОСА)

I. Читая Пастернака

II. При чем тут пещера?

III. Пещера, или «Одеты камнем»

Глава III.

АРХЕТИП МЛАДЕНЦА

Предвечный Младенец

Зеркало

Свертки и спирали. Ткани и нитки

Глава IV.

ВОЛХВЫ

Три волхва. Персонажи вертепного действа

Странствие волхвов продолжается

Русское поклонение волхвов

Примечание. Письмо режиссера С.Брижаня автору.

Глава V.

ВЕРТЕПЫ, ВЕРТЕПЫ…

1. Вертеп как строение (О.Фрейденберг)

Вертеп. Гоголь — Булгаков

3. «Вертеп кукольный» в «Бродячей Собаке» (1913 год)

Приложение к «Вертепу кукольному в «Бродячей Собаке»

Мистерия Рождества в Старинном Театре

Антропософское Рождество. Сюжет эвритмии (О.М.Сабашниковой)

Елки и игрушки (как это все для меня продолжалось)

Глава последняя.

Последнее мировое дерево, или В лесу родилась елочка

ПРИЛОЖЕНИЯ

Книга ангелов

«Все елки на свете»

Предварение

Начиная от 1980 года вертеп — кукольный театр Рождества — прочно вошел в нашу культуру. Делают театрик и кукол, играют. Играют школьники, студенты театральных институтов, играют в театрах кукол, а их много. Играют просто у себя дома, отмечая семейный праздник. Распространение его, столь стремительное, не может не впечатлить.

Тем более что в России вертеп в прошлом укоренен не был. Играли, конечно; у Куприна есть рассказ «Бедный принц»: несли самодельный вертеп дети дворника и колядовали по домам. Но ни в какое сравнение не может идти популярность российского вертепа с могучей, поистине всенародной традицией Украины.

Зато сейчас «вертепное дело» разворачивается у нас, набирая обороты, и чрезвычайно интересно наблюдать за живым процессом, происходящим в культуре прямо сейчас, на наших глазах.

Впрочем, обращаюсь к теме не по этой причине. Многие годы вертеп привлекал мое внимание, побуждая углубляться в историю и археологию, размышлять о поэзии и живописи, — чтобы определить скромное место вертепа в великом искусстве, сложившемся вокруг Рождества.

Кроме того, мне довелось принимать участие в постановках вертепа на сценах кукольных театров в роли сценографа. Это признание понижает мои акции в глазах теоретиков; но реальный контакт с этим удивительным явлением помог постичь некоторые аспекты темы. Много лет веду я лабораторные занятия с режиссерами и художниками театров кукол и, конечно, мы не могли обойти вниманием вертеп.

Внимание к этой теме подогревалось общением с Виктором Новацким и Дмитрием Покровским; но их инициативе в Москве и был сделан первый вертеп.

В Луцке Волынский театр кукол раз в два года проводит международный фестиваль «Рождественская мистерия». Со всего света собираются рождественские спектакли, — от Швеции до Южной Африки, — и отовсюду съезжаются теоретики, — от Польши до Испании, — изучающие театр Рождества. Участие в фестивале и в конференциях побуждали так или иначе погружаться в тему и не расставаться с ней надолго.

Особенно ценны были контакты с Хенриком Юрковским, польским исследователем истории театра кукол; Волынский фестиваль создался по его инициативе.

Многим эта работа обязана Георгию Петровичу Чистякову, священнику, филологу, писателю. Без его напутствия и советов я вряд ли решилась бы написать о том, что я знаю про вертеп.

Ценные замечания рецензентов помогли избежать досадных пробелов в темах, особенно дорогих мне. Л.П.Солнцева, уделившая моей рукописи самое серьезное внимание, напомнила о Елке Словаков, исследованной П.Г.Богатыревым; П.Ю.Черносвитов посоветовал более глубоко разработать мотив пещеры-вертепа.

Было бы непростительно забыть, сколь доброжелательны к этой работе были мои коллеги по отделу социологии культуры, и как подробно проанализировал ее В.Н.Дмитриевский.

И велика поддержка Татьяны Шабалиной, ответственного секретаря журнала «КУКАРТ», который делали мы втроем — изначально — она, Новацкий и я. Вместе мы подготовили специальный номер, целиком посвященный кукольным театрам Рождества; это № 6 за 1997 г.

Но и сейчас, так много лет спустя, я затрудняюсь точно определить, в чем притягательная сила маленького кукольного домика.

Во множестве семей к этому дню сочиняются доморощенные вертепы — из бумаги, картона, а то еще и из ящиков. Мастерят заново кукол или приводят в порядок старых. И взрослые, и дети.

Оказалось — вертеп тихо и незаметно излучает энергию творческую. Она ласково поощряет даже того, кто и не подозревал в себе возможность сделать что-либо своими руками. Причем эта творческая энергия проявляется сезонно. Она заряжает людей незадолго перед праздником, потом выключается.

А через год Perpetuum mobile начинает работу снова.

 

ВСТУПЛЕНИЕ I

Всякое дыхание, или Кто взял в руки деревянного Младенца

 

Величайшие люди, создавшие нашу цивилизацию, лишь его слуги и подражатели. Раньше, чем появился Данте, он дал Италии поэзию; раньше, чем пришел святой Людвиг, встал на защиту бедных; раньше, чем Джотто написал картины, сыграл сами сцены. Однажды, когда святой Франциск на свой простой лад разыгрывал Рождественское действо с волхвами и ангелами в негнущихся ярких одеждах и золотых париках вместо сияния, произошло поистине францисканское чудо — он взял в руки деревянного младенца, и тот ожил. Конечно, он думал только о вышнем, но можно сказать, что в эту минуту под его рукой ожило то, что мы зовем театром.[1]

Гилберт Кийт Честертон

 

«Возвращаясь из Вифлеема в Назарет, Мария и Иосиф попали в Безансон», — сообщает С. Ефремов, информируя читателей журнала «КУКАРТ» о международном фестивале в городе Луцке «РIЗДВЯНА МIСТЕРIЯ» 1996.

«Попали в Безансон и тщетно пытаются устроиться на ночлег. Жители Безансона — торговцы, ремесленники и работяги-виноградари закрывают перед святым семейством окна и двери. И тогда появляется Барбезье, веселый юноша-виноградарь, одетый так, как одеваются сейчас современные парни, он приютил Марию и Иосифа. Там, в гараже, где стоит автобус, лежат скаты и пробита дверь в хлев, рождается Иисус»[2]. Так озвучивают, так иллюстрируют французы самое важное положение кукольного представления на Рождество — «здесь и сейчас». Театр кукол г. Безансона (постановка А.Маше и М.Бале), в сущности, выразил всемирную тенденцию, действующую повсеместно и во все времена на территории христианского мира.

О, Господи, где только не случается рождаться Иисусу ежегодно! Оно, конечно, — праздник христианского человечества; но, конечно, и праздник кукол.

…Передо мной вертеп, сделанный руками школьников из Волоколамска. Ящик об одном этаже. Куклы самодельны — довольно длинная палка, на нее намотана довольно короткая кукла, выполненная столь неумело, столь неуклюже, что с первого взгляда и не определить, пастух ли это или один из волхвов.

…Вот крошечная шкатулка, обтянутая черным бархатом, а в ней серебряный хлев и серебряное Святое Семейство, и столь искусна эта ювелирная миниатюра, что лишь через лупу можно различить Младенца в яслях. Это Испания.

…Вот темные, чуть подкрашенные фигурки племени виннетабо (это на границе Америки и Канады). Индейцы, вкусившие от древа познания, посаженного миссионерами, приспосабливают известный сюжет к своему бытию. Три индейских вождя в суровых головных уборах из перьев покуривают трубку мира; они, конечно же, волхвы. Младенец, как положено, приторочен к доске, так что ясли — при таком обычае обращаться с новорожденными — были б неуместны. Ввиду категорического отсутствия осла, — что об ослах известно индейцам? — приходится довольствоваться собакой. Зато бык представлен бизоном. А собственно вертеп — это вигвам. И на вигваме распятие! Жизнь от начала до конца освоена архаическим сознанием.

…Вот кукла, закутанная и тихая, лежит в ящике с сеном, ящик стоит в мастерской Украинской Академии художеств. «В очередную мастерскую направляются профессора, деканы, ректор, проректор, преподаватели, студенты… Входящих встречает обстановка художественного хлева». Из сценария-проекта студента Павла Фишеля (мастерская сценографии проф. Д.Д.Лидера); в мастерской вокруг куклы мистерию сыграют предметы художественного обихода, а группа экзаменующих превращена в народы, поспешающие к вертепу на поклонение[3].

…Молодой антрополог А.Макеев оказался под Рождество в Индонезии, у папуасов племени коровай, в горном городке Вамену. «Попав на остров в канун Рождества и бродя по ночной Вамену, мне довелось видеть поистине великолепное зрелище. Папуасы, набившиеся с темной улицы в освещенный придорожный церковный «вертеп» с кукольными фигурами святых и младенца Христа; дрожащий свет на полуголых лиловых, сидящих на полу телах; красные от бетеля рты, распевающие рождественские гимны — видение, возможное только на стыке культур. Разве сравнится с ним фальшивое веселье этно-коллективов? И как долго сохранится эта невероятно детская непосредственность первохристианской общины?»[4].

…А краковская шопка? Сам театрик — это помесь благородных пород: костела, дворца и замка; она сверкает фольгой, ее изящные башенки на законных основаниях взлетают в небо с непосредственностью ангелов, а куклы столь по-польски изящны и горделивы, что возникает желание преклонить колено не только перед яслями, но и перед пастухами тоже. Нужно ли говорить, не только волхвы — истинные короли Речи Посполитой, но и Иосиф близок тому, чтобы выглядеть шляхтичем?

…У ханты тема Младенца и куклы принимает неожиданный поворот, тема множится.

«Совершенно выпадает из общей иерархии божеств Ай Вэрт. Данный дух хотя и не появляется на июльских медвежьих игрищах, но там его песню знают. Считается, что она настолько священна, что при большом количестве посторонних ее нельзя исполнять. В верховьях Казыма для Ай Вэрта делают приклады, ему посвящают одного из сыновей. Почитают это божество в священном облике семи младенцев. Полагают, что это очень сильный дух, его сила всего лишь «на высоту одной белки» меньше, чем у одного Торума. Приезд Ай Вэрта под непрерывный звон пяти (семи) колокольчиков и аналогичный эпитет, который носит его земля, распложенная где-то за Уралом, создают образ божества, связанного с несмолкаемым колокольным звоном.

На мой взгляд, Ай Вэрт — это своеобразное преломление рассказов православных священников об Иисусе Христе. Колокольный звон — это колокола церквей. Ай Вэрт — сын бога-отца, значит, Торума. Его облик младенца навеян иконами с изображением Иисуса-Младенца. То, что у хантов это божество имеет облик не одного, а семи младенцев, объясняется сакральностью числа семь. Это число используется для усиления святости <…> Священный облик Ай Вэрта — это не что иное, как семь сыновей Торума, символически воплощенных в танце с семью куклами на рамке»[5].

…В 1916 году группа молодых дадаистов в Вене выразила протест против Первой мировой войны непривычным образом, а именно — поставила свою версию Рождества. В 2001г. кукольники Вены реконструировали постановку и показали реконструкцию в Луцке, сохранив наивность и озорную беспечность детской игры. Ангела заводили как аэроплан, к Звезде долго прилаживали отваливающийся хвост. Волхвы были вырезаны из картона, и Мария была тантамареской с мужскими руками. Когда Младенцу был поднесен ладан, она зарыдала грубо и просто. Вереница эпизодов, ироничных и веселых, обрывалось резко — картиной распятия, впечатляющей, как и вопль Марии.

…А вот большой бумажный фонарь — на стенках являются тени, театр теней исполняет сюжет Рождества; это белорусский традиционный жлоб. Примерам конца нет и не может быть, поскольку представление с куклами, играемое на Рождество, вырывается на свободу из пределов канона, творческая инициатива носит характер личного подарка ко дню Рождения.

…Вот хорошо высушенная маленькая тыковка, открывается, как коробочка. Внутри заросли кактусов, сквозь них пробирается индеанка с поклажей за спиной, перед ней ослик, груженый корзинами — это ни что иное, как бегство в Египет.

…И замечательная португальская шкатулка в виде яйца. Яйцо пасхальное, расписанное сельским пейзажем, украшенное крошечными куклами, идущими на поклонение. Яйцо, конечно, открывается, там вертеп и святое семейство — фигурки ростом в одну треть спички. Тема Рождества и Воскрешения в одном наивном, а при том — и философском объекте. Формула христианского учения не могла быть выражена лучше; при этом в столь маленькой и насыщенной сюжетом вещице много места отведено небесам.

…Из дневника (фестиваль, Луцк).

«Запомнились две чудесные скромные учительницы из Шотландии, с помощью кукол они показали нечто столь трогательное и серьезное, что и театром это назвать не хотелось. Другое что-то, не показ, не представление, но прикосновение. Счастливые шотландские дети, — успеваю подумать, прежде чем они обе рассказали Юрковскому, что не смотрят этого шотландские дети. Удирают к телевизору…»

Наконец, вот еще:

Пригласительный билет

В кукольном театре города Нижний Тагил будет почти показано вертепное действо, согласно народной традиции, а также в измененном виде.

Со старинными народными текстами. А также со стихами Б.Пастернака, Д.Самойлова, И.Бродского.

С сельским каноническим песнопением, а также с музыкой Иоганна Себастиана Баха.

С тряпичными куклами сельского карнавала, но и с чудесными фигурами, выполненными скульптором Е.Волковым по мотивам великих итальянцев.

Ибо деревенская бабка, мастерившая вертепных кукол, и Леонардо да Винчи, писавший «Святое Семейством в вертепе» — каждый в силу своих возможностей поведал о Рождестве.

Режиссура и коллаж текста — С. Ефремов (Киев)

Скульптор — Евгений Волков (Н. Тагил)

Концепция и форма спектакля — И. Уварова (Москва).

Из свода приведенных здесь примеров (а в действительности им несть числа) можно заключить, что это явление параллельно апокрифам. Каждый режиссер, каждый художник, — да просто всякий, кто на Рождество сооружает инсталляцию из предметов, игрушек, печенья, — вряд ли о том подозревая, предлагает свое толкование сюжета, свое понимание События, свершившегося на земле и на небесах.

ВСТУПЛЕНИЕ II

Что-то сдвинулось в мире. Кончился Рим,

власть количества, оружием вмененная.

Обязанность жить всей поголовностью, всем населением. Вожди и народы отошли в прошлое.

Личность, проповедь свободы пришли им на смену. Отдельная человеческая жизнь стала Божьей повестью, наполнила своим содержанием пространство вселенной.[6]

Борис Пастернак

 

Вам, должно быть, трудно поверить в это, но у меня сложилось твердое убеждение: здесь речь идет как раз о вертепе. Именно о нем.

Поскольку где ж еще, как не в вертепе, все это соединилось столь экономно и компактно?

Судите сами:

Человеческая жизнь —

Божья повесть —

Пространство вселенной.

В свернутом виде пространство Вселенной умещается в малом ящике вертепа.

В дальнейшем постараюсь это доказать.

…хотя словарь В.Н.Даля сильно охлаждает пылкость метафорических сближений.

«ВЕРТЕПЪ м. пещера, подземный или инаго устройства скрытный притонъ; едва подступные овраги, тул. вертепинище ср.//Притонъ, скрывище, какихъ либо дурныхъ дЂлъ. Это вертепъ разбойниковъ, а не гостиница, тутъ грабятъ. // Юж. зрЂлище въ лицахъ, устроенное въ маломъ видЂ, въ ящикЂ, съ которымъ ходять о Святкахъ, представляя события и обстоятельства рожденiя. I.Хр. Малый вертепъ мой лучше Синайскiя горы. Вертепный, къ нему отнесш. Вертепникъ —ница ж. житель вертепа, пещеры. Вертепистый, богатый оврагами, проездами, пещерами. Вертепижины ж.ин.иск. водороины во множествЂ, овражистыя извилины; сувои, сугробы, раскаты по зимней дорогЂ. То горбъ, то долина: вертепижины насижены.»[7]

Увы, как ни печально, придется признать: «Зрелищу в лицах», устроенному и в «ящике», и в «малом виде» В.Н.Даль уделяет самое скудное место, совершенно непрезентабельное. То ли дело пещеры; притоны, скрывающие разбойников. Скрывище дурных дел… И подозрительные обитатели пещер — «вертепники» и «вертепницы».

А все эти овраги, извилины, водороины!

Место нашему вертепу отведено между притоном и безрадостным пейзажем.

И все же в этом развернутом словарном тексте мелькает слово, способное объяснить положение ящика со зрелищем в столь сомнительном окружении.

Слово это — скрытый. «Скрывище».

В пещере куда надежней, чем в доме, можно скрыться, спрятаться. Поэзия предлагает и позитивную оценку пещеры —

В пещере (какой ни на есть, а кров!

Надежней суммы прямых углов!)

В пещере им было тепло втроем;

Пахло соломою и тряпьем.[8]

Вообще у нас будет повод поговорить о пещерах более подробно. Пещеры-разбойники…

Мотив пещеры при Рождестве устойчив; его с удовольствием развивают апокрифы: Св. Семейство на пути в Египет подверглось нападению разбойников, но Младенец их обезвредил. Дело, конечно, было при пещере… Что же касается сугробов, раскатов по зимней дороге (их как раз и перечисляет Даль в слове «Вертеп»), тут как раз вертепу — театру кукольному — самое место: показывается в середине зимы.

Сугробы. Раскаты. Зимние дороги.

Сопутствующий пейзаж, как говорится.

У Пастернака:

И холодно было Младенцу в вертепе

на склоне холма.

ВЕРТЕП СЕЛА ГОРОДЖИВ

(откуда все это для меня начиналось)

 

В 1963 году приятель из Киева, студент театрального института Славка Верещак позвал — поехали, говорит, к моей маме в село на праздник: на рождество. Тогда слово «рождество» писали (если писали) с маленькой буквы: праздник такой вроде Нового года (с большой буквы).

В поезде было темно и многолюдно, крепкие запахи источали старые сапоги, зрелые грецкие орехи, железо бака, расплавленного кипятком.

— Славка, а вертеп у вас играют?

— А помолчать не можешь?

Я обиделась: конспиратор! Впрочем, в ту пору все мы были великие конспираторы — начинались шестидесятые годы, томления и ожидания, и добыча тайных скудных знаний. Кто-то прочел в подлиннике Кафку — невероятно! Мы пересказывали друг другу Ионеско, тоже немыслимо. Великий свет мировой культуры посылал нам световые сигналы.

Но этим часом мы удалялись от прогресса и ехали в обратную сторону. Ночь на деревню улеглась рано и бесцеремонно, убежденная в том, что никто не потревожит ее сон светящимися окошком, и все ставни были закрыты.

Место это находилось на Львовщине, а дом, куда мы попали, стоял на большом плоском пространстве, огороженном по горизонту сушеными скелетами старых ив. Ночь наваливалась на соломенную крышу, спеша разобраться в сложном хозяйстве звезд и комет, где когда-то из черного яйца вселенной вылупилась желтая, как цыпленок, новая звезда.

Засветло в комнату внесли «дедуха» — несусветную охапку сена из скирды, росшей за домом и похожей на исполинский гриб. Сено побросали на земляной пол; на другой день его сожгут во дворе вместе со всем, что упало — с гребенкой и ложкой, а то и башмаком. На стол тоже набросали сено, сверху неровно постелили тусклую клеенку, алюминиевые вилки плыли, ныряя в серый студень клеенки, и всплывал граненый казенный графин самогона. В сочельник ставили гостям то, что родила земля. Мокрый картофель в чугуне и мелкие черные комья каши, запеленатые в капустные листья, как младенцы.

Часам к десяти стали приходить соседи. Сидели в пальто, отказывались от угощения, ели чинно, пили скорбно и строго. Горели три свечи, воткнутые в пустые бутылки, света было — кот наплакал, и черны были углы комнаты, южные глазницы женщин и тени под сборчатыми подбородками старух. Вдруг кто-то запел тонко и чисто:

На горе на горке

Дуб стоял зеленый

 

К песне кинулись другие голоса, подхватив, понесли дальше:

Пастухи пасли там стадо

Вдруг случилось чудо

Слетел ангел с неба

С бочкою вина

Угостил всех пастухов он

А бочка полна

Угощает ангел

Кланяется низко

Сходите пастухи в вертеп

Там Христос родился

Пришли они к вертепу

Петь Младенца стали

Божья Мать Святая Дева

Пастухам сказала

Вы не с Украины ли

Пастухи идете

Что так сердце веселите

Хорошо поете

Правда мы с Украины

С веселого края

Там так ясно светит солнце

Словно в Божьем рае[9]

 

В селе было очень холодно и тихо, а в эту ночь забрали в дом угрюмых цепных псов. Попав в тепло жилища, они так обалдели от райского блаженства, что и кошки их не бесили. В память о Вифлеемском хлеве в сени взяли корову. Большая старуха, уже позабывшая все колядки, отерла рот концом серого платка и рассказала свое, радуясь, что помнит.

«Когда Христос родился, понесли деревья ему подарки, яблоня — яблоки, вишенка — вишни. Да только елка не приближалась и плакала тихонько, страшась уколоть Младенца. Но пожалел Он ее, сироту, и воздал ей игрушками и сластями, оттого и нынче ее украшают».

Жестом статиста из народной массовки указала она на елку в углу, убранную тремя стеклянными баклажанами, одной церковной свечкой и пятью конфетами «Ласточка».

Вечнозеленость елки замыкала древний праздник растений. Может быть, они, растения, справляли свой праздник от пятого дня творения, когда еще и животных не было на свежей и нетвердой планете Земля. Съевши растительную пищу и вкусив убойного свекольного напитка, в ночь перед Рождеством люди причастились к таинственному обновлению природы. Студеной зимой промерзшая почва вынашивала будущее зеленое дитя.

Повеселев, гости отвлеклись, пели про доверчивую Галю, а малый, отслуживший в танковых частях под Нарофоминском, душевно исполнил «Черного кота».

Свечи догорали, напуская на пустые бутылки парафиновый саван. Гости расходились. Хозяйка прибрала посуду, отдельно поставив тазик с остатками кутьи и узвар в трехлитровой банке. Этой ночью малороссийский дом навещали души предков, и в тазике и в банке было угощение душ. Они (о том пели в колядках) спешили по шатким мосточкам, по узкой доске, по опасной жердочке — только бы дойти к своим.

А были они, души, вроде малых прозрачных куколок и спускались сверху по стенке, — так неохотно поведала хозяйка, туго поддаваясь бестактным расспросам этнографического порядка. Так в Сочельник впервые возникло это: кукла.

А рано утром у порога запел мальчик о том, что чистая Дева Сына родила.

— В ясли положила, сеном притрусила Божьего Сына.

В руках он держал вещественное доказательство тому, что говорит чистую правду. Доказательство имело вид маленькой конуры с передней стеклянною стенкой. Внутри тлел одутловатый огарок. Лежал бурый мох, и в него воткнута была плоская кукла, упрятанная в красную тряпицу. Тут же лежал Младенец-сверток, его полотняное личико было помечено тремя точками, крепко поставленными измусоленным химическим карандашом. Тут стояли и бумажные овцы, и тот же карандаш изобразил на них прямую, как щетина, шерсть. А в самой глубине была наклеена старая открытка с пышногрудой нимфой. Ее нагие икры, кокетливо показанные из вьющихся одежд, и пышные волосы выдавали причастность к польскому сецессиону.

То был вертеп, одичавший, как матрос после кораблекрушения, жалко прозябающий на необитаемом острове и отвыкший от речи. Ящик этот, седьмая вода на киселе тем гордым и пышным сооружениям, вертепам о двух этажах, при нарядных куклах с крупными печальными лицами, вырезанными из дерева знающими мастерами, этот городживский ящик растерял абсолютно все, но все-таки помнил главное: Христос родился. Это знание наполняло сооружение какой-то дикой первобытной силой, и застенчиво прикрывался он закопченным стеклом, словно стесняясь своей удаленности от культуры.

— Христос родился — солнце сияет! — пели мальчики. Теперь их было трое, один со звездой на шесте, другой с колокольчиком, старательно сделанным из консервной банки. Оба при торбах, в которые благодарные хозяева бросали хлеб, орехи, яблоко и сало. И городские конфеты «Ласточка»

Три мальчика пришли в простоте душевной к другому мальчику на день рождения, чтобы поздравить. Они уже были школьниками, а он — младенцем, и ему шел Первый день. В подарок смастерили они тот ящик, прикрытый стеклом: кто помнит «секретик» — лунку в земле, где под осколком разбитого мячиком окна мы хранили сокровища — камешек со светлой полоской, сухой цветок акации и уснувшую пчелу, — тот и увидит перед собою этот вертеп из села Городжив. Но он был лишь смутным воспоминанием о настоящем кукольном вертепе, он был замутненным обрубком исторической памяти, они — трое этих юных волхвов — хранителями исчезнувших воспоминаний.

Слава сказал: «Только бы хлопцев не поймали».

А их на самом деле отлавливали как христиан во времена Рима. С любопытством разглядывал Рим свою дальнюю провинцию Иудею, откуда шла ересь. А правитель Иудеи Ирод-царь, охотясь за Младенцем с гнусными намерениями и не найдя его, велел истребить всех младенцев — так сообщалось в сюжете вертепной народной драмы.

В селе Городжив рассказывали, как спецбригада рыскала по следу мальчиков, что ходили с вертепом. Дети же убегали. Один убежал в лес, да там и замерз до смерти. Другого пытал школьный учитель, входивший в бригаду охотников за детьми, — скажи, кто сообщники, вы ведь по трое ходите, да и сунул пальчики преступника в дверную щель, так орехи кололи… О, Ирод, грозный царь с шерстяной бородой истинного злодея и в красной рубахе, как его показывают в народном вертепе!

— Ступайте и перебейте всех младенцев, сущих первенцев!

А его деревянные солдаты (2 шт.) по-солдатски лихо отвечают: «Пойдем и перебьем». Пальцы эти детские в чернилах школьной науки не могу забыть. Это они, ухватив огрызок химического карандаша, тщились изобразить свечку, что на младенца изо всех сил дышала, когда он родился.

— И холодно было младенцу в вертепе.

Что же это, Боже?

Дети, перебитые Иродом; младенец, отнятый у Рахили; западянские школьники, загнанные до смерти, ходят тихим хороводом вокруг рождественской своей собственной елки, плачущей слезами кровавой смолы.

Почему?

И еще.

Почему кукла упорно появляется к Рождеству? Души эти стеклянные, и куклы вертепа. Может быть, потому, что в эпицентре сюжета Младенец и дети?

Вернувшись в Москву, написала про праздник в селе Городжив, про детский самодельный вертеп. Только никто печатать это не решился — ни «Театр», ни «Вопросы театра», вообще никто.

— Что вы хотите, — риторически спрашивал мой друг Аркадий Белинков. — Мне вот заказали статью в Детскую энциклопедию на букву «Б» — «Библия». Только нельзя, говорят, употреблять слова: во-первых, «Бог», во-вторых, «евреи». А вы — Рождество…

И верно — Рождество. Сколь ни велико было мое усердие выдать праздник за чисто народный обычай, — все опасались, зная, что цензура была особо бдительна по части религиозной пропаганды.

Что поделаешь — не печатают; и все бы забылось, только оказалось — этот убогий ящик со стеклом и хлевом забыть невозможно. Я и сейчас вижу перед собой этот короб, сохранивший, как мог, как сумел, традицию вертепа, и мох вместо соломы, и открыточная нимфа, простодушно заместившая Деву Марию — она и на кукольном театре образ нерукотворный. Да еще и конспирация, я думаю, имела место. Нимфа — она не так опасна.

С тех пор, чем бы я ни занималась (а я много чем занималась), тот городживский вертеп — первый в моей жизни — меня не отпускал.

Десять лет спустя (или двенадцать?) мой друг и коллега Виктор Новацкий получил задание от Дмитрия Покровского: сделать и поставить вертеп — для своего фольклорного ансамбля.

Новацкий взялся за дело с восторгом и творческой яростью, и сразу возникло множество вопросов. Делать корпус вертепа выпало Виктору Назарити, кукольных дел мастеру. Однако деревянных кукол для вертепа резал не он, а Сергей Тараканов.

Но как будут двигаться куклы? Движение — продвижение по сцене, это крайне важно. Плавно. В ритме замедленной съемки — сновидческий эффект.

В ту пору я часто бывала в Киеве, и всякий раз получала предписания: в Киево-Печерской Лавре, в музее Украинского театра, хранились три подлинных вертепа, и мне велено было их устройство «выучить наизусть». Пришлось выучить.

Новацкий сердился — почему я не подержала в руках куклу. Музейные экспонаты трогать не принято, только ему до этого не было дела. Страсть управляла им, неистовая энергия страсти. Но, может быть, только так и можно было «снарядить» первый — воистину первый! — вертеп.

Однако по здравому размышлению следует (не без труда) признать несостоятельными упреки к В.И.Далю за то, что он отвел нашему вертепу-театрику столь непрестижное место.

Говоря по чести — где ему вообще пребывать в составе культурных кодов христианской традиции?

Великая художественная, особенно католическая, культура, сложившаяся вокруг Рождества, тоже ведь может числить вертеп наш на обочине.

На магистралях — гениальные полотна божественных итальянцев — о, как писали этот хлев, этот сарай, это стойло и Леонардо, и Боттичелли!

Голос вертепщика, выводящего «Дева днесь пресущественного рождает» вряд ли выдержит сравнение с могучим рокотом органа, когда у клавишей сам И.-С.Бах. И каково приходится вертепу со своими вертепными текстами, наивными и неуклюжими, рядом с видениями, посланными поэтам?

А грандиозные мистерии средних веков? Помост длиною во всю площадь, на помосте актеров не меньше, чем было жителей во время оно в Вифлееме. Слева на помосте — «Ад», справа — «Рай», наглядное пособие для горожанина; намечена, так сказать, перспектива в конце жизненного пути.

Ну, а в вертепе нет даже поучительных декораций. И вообще зритель его не занимает.

Так ли?

Дело в том, что:

Помимо того, что мы в вертепе видим (мерцание двух рамп, декорации — Хлев и Дворец Ирода) — в этом ящике присутствует незримо нечто. Там скрыт невидимый миру, как слезы, — миф.

В мифе, сказал Берковский, выгоняется на поверхность подземная жизнь явлений.

Позволю добавить — и надземная тоже. Что-то сдвинулось во вселенной — тогда, единожды, и сдвигается каждый год. В празднике Рождества «…сами того не подозревая, мы сталкиваемся с символикой возрождения. Это отзвук безмерно более древнего празднества солнцестояния, несущего надежду обновления монотонного жизненного пейзажа, обычного для северного полушария».[10]

Это и есть ежегодная работа мифа в наших душах.

Миф обладает самостоятельной жизнью, то потаенной, то и открытой, ему выпала нелегкая работа с человеком и человечеством. Миф является на сезонном основании сегодня, а его корень исходит из такого прошлого, в которое и вход может быть воспрещен. Именно потому прошлое с его обратной перспективой притягивает с такой силой.

И если все дороги вели в Рим, то от вертепа разбегаются пути к неимоверно, непостижимо древним пластам.

Итак! Вертеп.

1) Это кукольный домик, как правило, двухэтажный и с мезонином. Передней стенки у него нет, зато есть маленькие занавески на каждом этаже.

2) Вертеп — «механический театр», хотя никакого механизма в нем нет; но не исключено — был когда-то кукловод, скрытый за домиком, водит кукол, посаженных на штыри — снизу, по специальным прорезям в полу каждого этажа.

Столь же наивная «механизация» имеется и при самих куклах: солдат Ирода копьем подцепляет младенца Рахили, вытаскивает из материнских объятий, роняет с копья на пол вертепа. Смерть косой сносит голову Ироду, Черт утаскивает обезглавленное тело за кулисы.

3) У вертепа есть своя драматургия; в основе ее сведения о Рождении Христа, взятые из текстов двух Евангелистов. Далее развитие сюжета происходит так, как обычно происходит в апокрифах: апокриф берет какой-либо текст какого-либо пророка и осваивает его, толкуя.

4) Куклы вертепа невелики. Верхний этаж отведен для Божьей повести. Куклы Марии, Иосифа в движениях не нуждаются. Они и должны быть статичны, подобно алтарным фигурам. В яслях — сверток с Младенцем; ясли (ящичек) заменяют иногда колыбелью или корзинкой. В корзинке «сверток» виден. Колыбель можно качать (тогда и еще одно механическое движение). В принципе же Св.Семейство подается в статике, в чем свой смысл: Младенец — центр мироздания.[11] Мир приходит в движение, к нему устремляясь.

Были и попытки выполнить куклу-Младенца в виде пупса. Но — странное дело — верхний этаж вертепа этих новаций органически не принимает. Они возникают и исчезают, не приживаясь.

Слева пастухи. Справа Волхвы. Появляются, но к центру приближаются со своими подарками, сохраняя дистанцию. Подарки: ягненок; пастушьи торбы, должно быть, с сыром и хлебом. У волхвов в руках что-нибудь более соответствующее их царскому положению.

И главное, чтобы и пастухи, и волхвы продвигались по своим прорезям плавно и очень медленно, в ритме замедленной съемки. С паузами. Паузы заполнены безмолвием.

Внизу все происходит иначе, там уже страсти вмешиваются. Гнев Ирода, горе Рахили. Впрочем, более подробно о событиях нижнего этажа, наверное, стоит поговорить далее, когда дело дойдет до персонажей и до сценария.

Сейчас же о том, что набор кукол стандартен.

Вверху

Св.Семейство: Мария — Иосиф — Младенец.

Волхвы (3), Пастухи (2), Ангел (1).

Осел (1), Бык (1).

Внизу

Ирод (1). Солдаты Ирода (2). Смерть (1), Черт (1). Рахиль с ребенком на руках.

Еще

Гадатель (1); Поломарь (1).

Но можно обойтись без Гадателя, а также без Поломаря (хотя и жаль).

Куклы важны, разумеется, только все-таки главное — сам вертеп.

Свет. Звук. Темпоритм. Все, словом, как и во всяком театре вообще. Вот только если правильно вертеп «снарядить», правильно зарядить, оно и получится мистерия. Таинство, то есть.

— От вас самих зависит, будет ли это спектаклем или это будет мистерией, — сказано в одной пьесе серебряного века. В то время многие режиссеры (и какие!) мечтали поставить мистерию в драматическом театре и с актерами, да только мистерия в руки не давалась.

А вот в вертепе может случиться. И даже случается! Только очень уж редко.

И все же: вертеп — последнее прибежище мистерии.

А Назарити стал первым «вертепщиком»; играл, стоя за двухэтажным, довольно большим, домом без передней стенки.

Сыграли вертеп в ВТО, в вечерней программе устного журнала «Наш, только наш».

Руководство было в затруднении. С одной стороны, 1980 год, «пришить» религиозную пропаганду ансамблю Покровского уже неудобно. Но и показывать публично Святое Семейство еще не принято. Ну, царя Ирода — другое дело, показывайте, сделайте милость! А тут… да еще и шестиконечная (!) звезда на фронтоне.

Между тем Назарити уже не мог остановиться в деле создания вертепов (и, кстати, не остановился до сих пор). Сразу же соорудил три сарайчика под соломенными крышами; три комплекта кукол сшила, как смогла, Евдокия Кулагина, проживавшая в Подмосковье, и решительно ничего про вертеп не знавшая.[12] Один ящик долго жил у нас дома, теперь с ним выступают мои ученики (Театр на колесах «Котофей»). Другой же был подарен Питеру Шуману, и стоит в музее театра «Бред энд Паппет» (штат Вермонт). Потом Шуман и сам поставил Рождество на свой лад.

Так все начиналось. На Рождество мы дома с детьми вертеп «снаряжаем», у них это есть. А в моем уральском детстве не было. Правда, была елка, и я думаю, что счастливая тема таинства переходит к елке как раз от вертепа. Во всяком случае, и вертеп, и елка — конечно ж