Глава 22. Дон Руис и Мендоза и пальмар и проч. И проч.

 

А Сидуан тем временем не отходил от своего спящего капитана. Сидуан был просто великолепен: он сторожил капитана; обнажив шпагу, он ходил взад и вперед по комнате и был готов противостоять хоть всей Испании, то есть, в данном случае, дону Фелипе.

Но испанцы не пошли в атаку; никто не стал ломиться в двери павильона, и на этот раз Сидуану не пришлась обагрять свой меч в крови.

Он воспользовался свободным временем, чтобы немного помечтать о будущем. Отправной точкой его мечтаний была знаменитая веревка, которую Мак дал ему, выдав ее за веревку повешенного.

— Очевидно, — говорил себе бывший трактирщик, ставший военным, — именно веревке повешенного мы обязаны всеми этими чудесами. Ведь другие, то есть те, у кого нет и кусочка такой веревки, уже сто раз бы погибли за последние сутки… Во-первых, в Шатле, уж если виселица была сколочена, палач никогда без дела не остается, а тут он ушел ни с чем… Потом я, при своей хилости, без этой веревки никогда не смог бы взвалить капитана на плечи и протащить его мимо двадцати часовых. А эти болваны еще и кланялись мне, как будто я был сам господин де Гито собственной персоной… А в конце концов мы оказались здесь… во дворце… во дворце феи доньи Манчи… Значит так: если бы донья Манча не любила капитана, она бы не помогла нам его спасти и не захотела бы выдать его за своего двоюродного брата… Это все веревка повешенного помогла! Веревка дорогая действует!

Но тут одна неожиданно пришедшая ему в голову мысль испортила радость Сидуана.

— Все так, — сказал он себе, — а ведь барышня Сара Лоредан, о которой я совсем забыл, похоже, втюрилась в моего капитана… Тут за этим делом надо проследить, потому что между доньей Манчей, знатной дамой, и Сарой Лоредан, маленькой горожаночкой, и выбирать-то нечего…

Но, сказав себе все это, Сидуан сунул левую руку в карман и наткнулся на знаменитую веревку.

— Ну и дурак же я! — сказал он. — Ведь веревка-то здесь и не даст нам наделать глупостей!

И на его толстых, как у монаха, губах расцвела блаженная улыбка.

— Ну, — продолжал Сидуан, — подумаем немного. Капитан становится знатным сеньором, это ясно. Донья Манча его обожает, это тоже ясно. Он богат, любим, он будет маршалом Франции… и это все веревка… Ну а со мной-то что будет? Со мной, черт возьми! Ведь у меня тоже есть кусок этой веревки, которая приносит счастье, и мой путь, значит, будет похож на путь моего господина: я буду капитаном, буду богат… а почему бы и нет?

Но, пока он произносил этот монолог, ему в голову пришла неожиданно еще одна мысль:

— Ну и ну! — сказал он. — Я и самом деле остатки мозгов потерял. Не радоваться я должен, а плакать — правда одним глазом, а другим — смеяться. Ведь прошлой ночью моего дядю Жоба убили бандиты!

И с этими словами Сидуан вытер одну щеку, хотя не пролил еще ни одной слезы. Потом улыбнулся и добавил:

— У дяди-то кроме меня других наследников нет!

Но тут размышления Сидуана были внезапно прерваны. В павильон вошла донья Манча. Она подошла к кровати, отдернула полог и убедилась, что капитан все еще спит.

— Сударыня, — спросил ее Сидуан, возвращаясь к своей первой мысли, — вы действительно думаете, что капитан проспит еще два-три часа?

— Не знаю, — ответила донья Манча.

Сидуан почесал за ухом.

— Ох, надеюсь, что он еще немного поспит, — неожиданно сказал он.

— Вот как? — воскликнула донья Манча. — Какая это муха тебя укусила, дружочек? Только что ты жаловался, что он слишком долго спит…

— Да я просто забыл…

— О чем?

— Что мне еще нужно отлучиться по одному маленькому дельцу. О, сударыня, вы так добры к капитану. что я надеялся на…

— На то, что и твои дела меня тоже интересуют, ведь так? — с улыбкой спросила донья Манча.

— Именно так, сударыня.

— Так что же с тобой случилось, мой мальчик? Счастье или несчастье?

— И то, и другое.

— То есть как?

— Дядюшка у меня помер! — и Сидуан всхлипнул.

Потом улыбнулся и добавил:

— А я — его наследник… а сбереженьица у него, у дядюшки Жоба, были!

— Его звали Жоб? — переспросила донья Манча.

— Да, сударыня.

— Он был слугой Самюэля Лоредана?

— Точно так, сударыня.

— И он был твоим дядей?

— Да, родным братом моей покойной матушки; у нас в краю это называется двоюродный дядюшка.

— И он умер?

— Да, сударыня; его убили бандиты Ригобера как раз, когда он направлялся в Пре-Сен-Жерве из-за вашей серьги. Вы же понимаете, что раз я — наследник, то нужно пойти к нотариусу… к прокурору.

— И потому ты хотел уйти?

— Да, сударыня.

— Хорошо, — сказала донья Манча, — помоги мне перенести капитана в его комнату, и можешь идти.

— Как, вы его не оставите здесь?

— Конечно, нет.

Донья Манча подошла к двери, которую она оставила приотворенной, и поднесла к губам серебряный свисток. Услышав его, из особняка вышли два высоких лакея, в камзолах, расшитых галуном и позументом. Они несли что-то вроде носилок. Сидуан повиновался.

Капитан по-прежнему спал, как Спящая Красавица. Его бы не разбудили, и пушки Ля Рошели, которые вызывали такую жестокую бессонницу у господина кардинала. Мака перенесли в роскошную комнату на втором этаже особняка.

По знаку доньи Манчи Сидуан уложил Мака на кровать с белым, расшитым золотом пологом, по четырем углам которой в торшерах горели ароматические свечи.

— Это все веревка! — прошептал Сидуан.

И ушел по своим делам.

Оставшись одна, донья Манча нежно взглянула на Мака, который начал понемногу просыпаться.

— Теперь все готово, — сказала она, — и я могу уйти.

И она на цыпочках вышла.

А капитан Мак, в своем летаргическом сне, завладевшим им после того, как он выпил щербет доньи Манчи, видел удивительные сны. Во сне продолжалась реальная жизнь, и события разворачивались так:

… Мак проснулся в кабинете господина де Гито через несколько минут после того, как там уснул.

Светало; залы были пусты, бал давно окончился, и гости разъехались. Шатле вообще-то был не очень веселым местом; и после бала мрачное здание снова превратилось в государственную тюрьму.

Мак подошел к одному из окон, выходившему во внутренний двор. Посередине двора возвышалась виселица. На эшафоте стояли два человека. На первом была черная мантия и квадратная шапочка. Это и был секретарь суда, который должен был зачитать осужденному приговор.

Второй был одет в красный кафтан; посередине спины на его одеянии была изображена желтая лестница. Это был сеньор города Парижа — то есть палач.

А вокруг эшафота стояло множество солдат, слуг, тюремщиков и двенадцать нотаблей из горожан, назначенных присутствовать при казни, а также чиновник королевского суда и три гвардейца кардинала.

Не хватало только осужденного.

Мак стоял у окна и думал:

— Очевидно, это виселица для меня. Сейчас за мной придут.

В кабинете господина де Гито было четыре двери. Перед каждой стояло по солдату с алебардой на плече.

Мак отошел от окна и спросил у одного из солдат:

— Я чего еще ждут?

— Не знаю, — ответил тот.

Тогда Мак подошел к другому и сказал:

— Но ведь тут собираются повесить какого-то человека?

— Да, — ответил солдат.

— А как его зовут, не знаете?

— Не знаю.

Мак подошел к третьему, задал тот же вопрос и получил тот же ответ.

Четвертый, видимо, был осведомлен получше и ответил:

— Собираются повесить какого-то капитана.

— А имя его вы знаете?

— Мак, — ответил солдат.

— Это я, — сказал Мак.

— Не знаю, я никогда его не видел.

Мак вернулся к окну. Ему казалось, что все бывшие во дворе люди повернули головы в одну сторону и смотрят на дверь в углу двора.

Солдат, который только что дал Маку такие точные разъяснения, сказал ему:

— Оттуда должен выйти осужденный и пройти к эшафоту.

И не успел солдат это сказать, как дверь отворилась. Мак в полном изумлении отшатнулся от окна. На пороге двери появился человек в сопровождении четырех солдат. Руки его были связаны за спиной, и рядом с ним шел священник.

Мак был потрясен: человек, которого собирались повесить, был одет как он, и они походили друг на друга, как две капли воды.

И тут Мак закричал:

— Кто этот человек?

На что солдат ответил:

— Это капитан Мак.

— Это я — капитан Мак, я! — закричал Мак.

Солдат пожал плечами и повернулся к нему спиной.

И Мак в полном ужасе увидел, что этот человек, похожий на него, как его собственное отражение в зеркале, всходит на эшафот, целует распятие, которое священник поднес к его губам, потом просовывает голову в петлю.

Палач выдернул из-под его ног доску; Маку показалось, что он сам умирает, и он потерял сознание.

… Вот такой странный сон видел капитан Мак в то время, как донья Манча растирала ему виски и крылья носа своим носовым платком, смоченным в какой-то таинственной жидкости.

Когда он открыл глаза, он с изумлением увидел себя в какой-то роскошной комнате, убранство и обстановка которой напоминали Лувр или замок Блуа. Горело множество свечей, как на балу.

И никого!

Мак сел на кровати и прошептал:

— Ах да, понимаю… Меня повесили… Я в мире ином, … да, а тут, в этом мире, очень красиво!

И он с наивным восхищением стал рассматривать окружавшую его роскошь.

— Ад это или рай, но здесь все прекрасно! — вслух подумал он.

Потом он на минуту задумался.

— Ну и глуп же я! Если бы я был в другом мире, я бы не видел все так ясно. Значит, повесили не меня.

Он ощупал себя, попробовал, сгибаются ли у него руки и ноги. Потом вскочил с постели и стал ходить взад-вперед по комнате.

— В мире ином, — прошептал он, — наверное, я бы не мог так хорошо себя чувствовать. А! Так кого же это вместо меня повесили?

И он вспомнил свой сон.

— Честью клянусь, — сказал он, — есть от чего с ума сойти! Ну что же, попробуем вспомнить все по порядку… Да… кажется, так: меня отвели в Шатле… да, так! Потом заперли в башне Глорьет… Прекрасно! А в конце концов, мне сообщили, что меня сейчас повесят… И еще там была донья Манча,… и Сара,… и этот испанец… нет, мне в этом не разобраться!

И, произнося эту достаточно бессвязную речь, Мак продолжал ходить взад-вперед по комнате. В его замутненном наркотиком мозгу смешались сон и вчерашние воспоминания.

И тут он наткнулся на столик. На столике стояла бутылка хереса и чаша. Мак знал это прекрасное вино: он плеснул себе в чашу и выпил одним глотком.

— Ну, если допустить, — проговорил он, — что я — в мире ином, то вино здесь хорошее, ей-ей!

И он налил себе еще. Пока он пил, он увидел стоящий радом в бутылкой серебряный колокольчик и рядом с ним палочку из черного дерева.

— Черт возьми! — сказал он. — Вот я и посмотрю, кто явится на звонок: лакей или черт!

И он постучал по колокольчику. Появился лакей.

— К вашим услугам, монсеньор!

Мак воскликнул:

— Объясни-ка мне, приятель, за что меня вчера повесили?

— Монсеньор ошибается. Вчера повесили только одного человека.

— И его зовут?..

— Капитан Мак.

— Но, балда, это же я.

Лакей тонко улыбнулся.

— Монсеньору шутить угодно, — ответил он, — монсеньеру же самому хорошо известно, что он…

— Так кто же я, трижды ты дурень?

— Мой господин, — ответил, низко кланяясь, лакей.

— Ах, вот как? Я — твой хозяин?

— Да.

— Ну, значит, у меня есть имя. Посмотрим, знаешь ли ты его?

— Монсеньора зовут дон Руис и Мендоза и Пальмар и Альварес и Лука и Цамора и Вальдетенос и Ламберинос и…

— Уф! — расхохотавшись, прервал его Мак. — Вполне простительно человеку забыть свое собственное имя, если оно такой длины!

И он налил себе третий стакан хереса, как будто он сам произнес это имя и теперь должен был промочить себе горло.

Проглотив третий стакан, Мак прошептал:

— Ну, все это прекрасно. Но я недалеко продвинулся. Как я здесь очутился? И где я? Вот что я хотел бы знать.

Лакей ответил, по-прежнему пребывая в глубоком поклоне:

— Монсеньор находится в особняке, который он приказал купить в Париже.

— Ах вот как?! Я приказал купить особняк?

— Да.

— Вот этот?

— Вы у себя, монсеньор.

— Хорошо! — произнес Мак. — Мне кажется, я недурно устроился, если все соответствует этой комнате.

— Все, монсеньор!

— И на какой же улице расположен мой особняк? — продолжал свои расспросы капитан, которому доставляло удовольствие слышать ответы лакея, хотя он не верил ни единому его слову.

— На улице Турнель, монсеньор, то есть в лучшем квартале Парижа, там, где живут придворные.

— Вот дьявол! — воскликнул капитан и, перестав улыбаться, нахмурил брови. — Ну, хватит, пошутили; по крайней мере, меня достаточно мистифицировали. Предупреждаю, что если ты мне не дашь удовлетворительных объяснений, то я тебе просто всыплю шпагой плашмя по тому месту, откуда ноги растут.

И Мак поднес руку к тому месту, где обычно висела на поясе шпага. Но шпаги не было. Посмотрев в зеркало, он увидел, что его костюм исчез и он облачен в шелковый халат, какой обычно носили дома по утрам богатые господа.

Лакея угроза капитана, по всей видимости, ничуть не испугала. Он неподвижно, бессмысленно глядя прямо перед собой, как идол, стоял перед Маком.

В гневе тот топнул ногой.

— Гром и молния! — закричал он. — Кто же мне разъяснит все эти тайны?

— Монсеньор, — ответил слуга, — господин, которого вы ждете, — здесь, в прихожей.

— Я никого не жду, — возразил Мак.

— И все же, выезжая из Мадрида, монсеньор, вы послали ему письмо.

— Ну вот еще новость! — прошептал Мак. — Теперь еще оказывается, я из Мадрида приехал.

По ошалелому выражению на лице лакея Мак увидел, что тот абсолютно уверен в своих словах.

Тогда Мак спросил:

— Как зовут этого сеньора?

— Дон Хиль Торес де Сара.

— Ну что ж! Введи его и убирайся.

И про себя Мак добавил:

— Очевидно, лакей и в самом деле принимает меня за дона Руиса Мендоза и все эти «и» в придачу. Посмотрим, убежден ли в этом дон Хиль Торес.

Лакей уже ушел. Прошло несколько минут. Мак еще раз приложился к бутылке хереса.

Потом в глубине комнаты приподнялась портьера, и появился дон Хиль.

Маку приходилось за свою жизнь встречать многих людей, разного вида и звания, от знаменитых дворян из старинных родов до гарнизонных солдат. Но при виде дона Хиля де Тореса он невольно вздрогнул. Это был человек, с ног до головы одетый в черное; он был бледен, как мраморная статуя, а подбородок его утопал в жестких, как картон, брыжжах; губы у него были узкие, в глазах горело мрачное пламя, скулы сильно выдавались, а лоб украшала преждевременная лысина.

Весь облик этого человека отражал страстную натуру, прикрытую снаружи ледяной маской. Маку показалось, что перед ним появилось само воплощение инквизиции.

Дон Хиль сделал шага три вперед и поклонился с чисто кастильской гордостью.

— Приветствую дона Руиса и Мендоза, — произнес он.

— Прекрасно, и он туда же! — сказал Мак.

И тихонько добавил:

— Единственный способ все узнать — это ничего не спрашивать. Посмотрим, что он скажет.

И громко произнес, поклонившись ему в ответ:

— Добро пожаловать, дон Хиль!

— Монсеньор, — заговорил зловещий испанец, — мы очень беспокоились за вашу судьбу.

— Да, — прошептал Мак, имея в виду Шатле и виселицу, — я думаю, что я еще удачно выкрутился.

— Мы думали, что вы в Пиренеях упали в пропасть! — продолжал дон Хиль.

— Да, действительно, ужасное падение!

— Мы даже сочли, что вы умерли! Вы понимаете, в какой ужас нас это повергло!

— Правда?

Мак сохранял на лице бесстрастное выражение; теперь он более уверенно ждал откровений дона Хиля Тореса.

А тот продолжал:

— К счастью, вот вы, и все в порядке.

— Ага!

— Все идет прекрасно. Мы готовы.

— Хорошо! — подумал Мак. — Кажется, он не один меня ждал. Послушаем дальше.

— Все сделано по вашему письму, — продолжал доя Хиль. — Никто не видел, как я вошел. Я постараюсь, чтоб никто не увидел, как я выйду. Я бегу к Месье, брату короля. Вы же знаете, что он с нами.

— Тем лучше! — сказал Мак, начавший окончательно терять голову.

— Я назначил свидание на сегодняшний вечер… Мы все будем там…

— Все? — переспросил Мак и прикусил язык, чтобы не спросить, такой ли зловещий вид у всех остальных, как у его собеседника.

— Прощайте, — произнес тот, — до вечера.

Он так же деревянно поклонился, попятился к двери, приподнял штору и исчез, приложив палец к губам.

Мак упал на стул и обхватил голову руками.

— Хоть бы Сидуан пришел! — подумал он. — Может быть, он знает ключ ко всем тайнам? Оля! Сидуан!

И он позвонил в колокольчик. Но появился тот же лакей с дурацким видом а не Сидуан.

— Монсеньор, — сказал он, — дон Гарсия Диего ожидает приема.

— Еще один! — воскликнул Мак.

— Вы написали ему, монсеньор, что будете ждать его сегодня утром.

На этот раз Мак ущипнул себя, чтобы убедиться, что он не спит. Он не спал и постарался раскрыть пошире глаза, чтобы как следует разглядеть дона Гарсия Диего.

Дон Гарсия, вошедший так же медленно, как дон Хиль, и поклонившийся так же деревянно, так же носил черный костюм, накрахмаленные брыжжи и был очень бледен.

— Монсеньор, — сказал он, — мы готовы.

— Хорошо, — ответил Мак, — мне уже об этом сказали.

— Свидание назначено на сегодня.

— Прекрасно.

— В Томб-Иссуар.

«Я не знаю, где это», — подумал Мак, но ограничился тем, что кивнул.

— Испания рассчитывает на вас, — закончил дон Гарсия.

На этот раз Мак не на шутку разгневался и уже хотел, топнув ногой, крикнуть, что он плевать хотел на Испанию, но так и остался сидеть, открыв рот и не произнеся ни слова.

Позади дона Гарсия на пороге появился человек. Человек этот смотрел на Мака, приложив палец к губам. Мак узнал его.

Это был дон Фелипе, тот самый дон Фелипе, который хотел его повесить.

— В час добрый! — прошептал Мак. — Вот наконец-то знакомое лицо, и я хоть знаю, с кем говорю.

 

Глава 23. Иниго

 

Увидев дона Фелипе, дон Гарсия поклонился до земли и удалился со скромностью подчиненного.

Дон Фелипе остался с Маком один на один.

— Тысячу чертей! — воскликнул Мак. — Наконец-то я вижу человека, который меня будет называть моим собственным именем!

— Да, но в последний раз, дорогой Мак, — ответил дон Фелипе.

— Простите?

— Капитан умер…

— Как?! И вы тоже? Вы тоже собираетесь говорить мне то же самое?!

— Его повесили в Шатле…

В мозгу Мака опять всплыло сновидение.

— Ах, да подождите же вы…

— Чего я должен ждать? — осведомился дон Фелипе.

— Черт побери, ведь вы — брат доньи Манчи?

— Да, конечно.

— Следовательно, это вы хотели меня повесить?

— Я этого не отрицаю, — ответил дон Фелипе.

И он лучезарно улыбнулся и, протягивая капитану руку, добавил:

— Да, я хотел повесить капитана Мака, а сегодня я весь к услугам дона Руиса и Мендоза.

— Ну вот, опять!

— Мой любезный брат…

— Как, я теперь и ваш брат?

— Двоюродный, — подтвердил дон Фелипе.

— Ну, простите, это уж слишком!

— Да, немного, но все же это так, и я вам сейчас это докажу.

И с этими словами дон Фелипе сел.

— Вы что-нибудь знаете об обстоятельствах своего рождения?

— Совершенно ничего не знаю, — чистосердечно ответил Мак, — я — найденыш.

— Скажите лучше, что вы — потерянное дитя.

— То есть?

— Один человек, который был слугой в нашей семье, похитил вас в возрасте четырех лет. Впрочем, человек этот умер.

На конторке стоял ларец со стальным кованым замочком. Дон Фелипе взял его и отпер. В ларце лежала связка пергаментов. Испанец вынул их, развернул и разложил перед Маком.

— Вот бумаги, доказывающие ваше происхождение, — любезно сказал он.

Мак рассеянно пробежал их глазами.

— А кто мне докажет, — спросил он, — что эти бумаги принадлежат мне?

— Ей-богу, — сказал дон Фелипе, — дорогой кузен, моего слова, по-моему, достаточно.

— Да ну? — сказал Мак,

— Но посудите сами: все же, если вчера я хотел, чтобы вас повесили…

— Ах да, ведь верно!

— А сегодня называю вас своим кузеном… значит, произошли какие-то изменения.

— Все это хорошо и мило, — сказал Мак, — но здесь-то я как оказался?

— Разве вы не пили щербет в Шатле?

— Да… я что-то припоминаю.

— Так вот, в нем было снотворное.

— Так, и что же дальше?

— Вы уснули, и вас перенесли сюда.

— По чьему приказу?

— Моей сестры, доньи Манчи.

— Ага, прекрасно, теперь понимаю, — проговорил Мак.

— Ну, теперь наконец, — с улыбкой спросил дон Фелипе, — вы поймете, может быть, что вы и в самом деле дон Руис и Мендоза?

— А мне бы все же не хотелось отказываться от моего имени «Мак»!

— Вам так хочется, чтобы вас повесили?

— Ни в коей мере.

— А я клянусь вам в том, — сказал дон Фелипе, — что если бы Мак вернулся в Шатле, его бы немедленно повесили.

— Но почему?

— Потому что так угодно кардиналу.

Само слово «кардинал» было доводом, против которого не могло быть возражений.

— Ба! — заявил Мак. — Но если дело обстоит так, как вы говорите, и я не понравился кардиналу, так он распрекрасно меня прикажет повесить и под именем дона Руиса и Мендозы!

— Ошибаетесь… дон Руис и Мендоза в большой милости.

— У кого?

— У короля.

Мак удивлялся все больше и больше. А дон Фелипе продолжал:

— Король ведь любит испанцев.

— Да, я-то кое-что об этом знаю, — проворчал Мак.

— Месье, брат короля, то есть герцог Орлеанский, тоже любит испанцев.

— Ну и что же дальше? — спросил Мак.

— И все это потому, что испанцы не любят господина кардинала.

— Прекрасно.

— И Месье, брату короля, — а он сейчас в большой милости, — так вот, стоит только ему что-нибудь попросить у короля, как он тут же это получает.

— И что же он попросил?

— Место коменданта одного из королевских фортов.

— Для кого?

— Для любимого кузена доньи Манчи, дона Руиса я Мендоза.

— Дон Фелипе, — прервал его, нахмурившись, Мак, — у меня прекрасный характер, и я умею понимать шутки; но если вы сейчас же не прекратите эту шутку, то, клянусь вам, хоть у меня и отняли шпагу, я найду другую.

— А зачем?

— А чтобы проткнуть вас насквозь.

— Чума на вашу голову! — воскликнул дон Фелипе. -Однако, вы весьма недоверчивы, господин комендант форта Ла-Рош-Сент-Эрмель.

— Простите, как?

— Я сказал: Ла-Рош-Сент-Эрмель.

— А что это такое?

— Это форт в Пикардии, комендантом которого вы назначены.

— Я?!

— Да, вы. Смотрите сами.

И дон Фелипе ударил по колокольчику. В комнату снова вошел раззолоченный лакей.

— Где офицер монсеньора герцога Орлеанского?

— Уехал, — ответил лакей, — но оставил для дона Руиса этот пакет.

И подал на серебряном подносе большой свиток пергамента. Он был запечатан королевской печатью.

— Читайте, — сказал дон Фелипе.

Пергамент оказался патентом, составленным по всей форме, подписанным королем Людовиком XIII и скрепленным подписью Ришелье, на назначение дона Руиса и Мендозы комендантом форта Ла-Рош-Сент-Эрмель.

— Ну, так как? — спросил дон Фелипе.

— Ну, так я — не дон Руис, вот и все, — ответил Мак.

— Ваша милость ошибается, -раздался голос с порога, и портьера приподнялась.

— Сидуан! — воскликнул капитан.

— Нет, я больше не Сидуан, — заявил славный житель города Блуа, — я — Иниго.

— Что, что?

— Я говорю, что меня зовут Иниго, — сказал Сидуан. — У хозяина испанца и лакей должен быть испанцем.

— Как ты сказал?

— Иниго.

— Один слог отбрось, один добавь, немного переделай, и получится не-го-дяй, — сказал Мак.

— Благодарю покорно, — ответил Сидуан.

— Послушай, дурень, — произнес капитан, — подойди сюда, и имей в виду, что, если ты немедленно не разъяснишь мне все эти тайны, весьма смахивающие на розыгрыш, я разгневаюсь, и гнев мой будет страшен.

Сидуан подошел; двигался он торжественно, как и подобает испанцу, который гордится своими предками и своим великим соотечественником Сидом.

Сидуан немного приоделся: нельзя же получить наследство и ходить в старом камзоле. Но чтобы показать все свое уважение к покойному дядюшке, он обвязал правую руку траурной повязкой.

С тех пор как он связал свою судьбу с судьбой капитана, трактирщик превратился в настоящего военного.

Капитан, глядя на своего бывшего слугу, который и в самом деле вообразил себя испанцем Иниго, не мог удержаться от смеха.

— Ах ты, бедный мой Иниго! — проговорил он сквозь смех.

— А имя-то красивое, — сказал Сидуан-Иниго, — а? Чума его побери! Небось от Тура до Блуа другого такого не встретишь!

Мак, пожав плечами, взглянул на дона Фелипе.

— Вы, я надеюсь, позволите расспросить моего лакея?

Дон Фелипе поклонился.

— Где ты был? — спросил Мак у Сидуана.

— У нотариуса.

— А зачем?

— Чтобы дать ему доверенность действовать от моего имени,

— А по поводу чего?

— По поводу наследства.

— Так ты получил наследство?

— А как же, от бедного дядюшки Жоба, которого убили Ригобер и его шайка.

— Хорошо! — сказал Мак. — Но, если ты не Сидуан, то и наследник тоже не ты.

— Ах, черт! — воскликнул Сидуан.

— Ну вот видишь, — продолжал Мак, — хватит глупых шуточек. Тебя зовут Сидуан, а меня — Мак; найди мне мою шпагу и плащ, и пошли отсюда.

— Как пошли? — ахнул Сидуан.

Дон Фелипе сделал удивленный жест.

— Дорогой идальго, — продолжал капитан, обращаясь к дону Фелипе, — я счел бы для себя честью быть вашим двоюродным братом, но, поскольку ничто мне не подтверждает этого родства…

— … А пергамента, которые я вам только что показывал?

— Почему я должен думать, что они мои?

— Потому что я вам это говорю.

— Ба! Вы же хотели, чтобы меня повесили, а теперь хотите, чтобы я вам верил!

Сидуан состроил жалобную гримасу и делал Маку умоляющие знаки. Но тот продолжал:

— Не хочу я ни носить имя дона Руиса, ни быть комендантом Ла-Рош-Сент-Эрмели.

На тонких губах дона Фелипе зазмеилась улыбка:

— Предпочитаете виселицу? — спросил он.

— Что?

— Если вы хотите вернуться в мир под именем капитана Мака…

— … то я буду повешен?

— Высоко и сразу.

— Но почему?

— Потому что кардинал приказал, а приказы кардинала всегда исполняются.

— Сами же видите, капитан, — сказал Сидуан, который, похоже, держался за свое новое имя, — сами видите: выбора у вас нет.

Но Мак, по всей видимости, уступать не собирался.

Дон Фелипе продолжал:

— Да, я хотел, чтобы вас повесили, это верно. И, следовательно, не могу считать себя оскорбленным тем, что вы мне не доверяете. Но у вас же есть друзья…

— Друзья? — переспросил Мак.

— Да, вот, например, ювелир Самюэль Лоредан…

Мак вздрогнул.

— И его дочь, — добавил дон Фелипе.

Мак подскочил на месте.

— Ну, хорошо, — сказал он, — а при чем они тут?

— Спросите у них совета.

— Тогда позвольте мне отсюда выйти.

— Не за чем, они здесь. Сейчас я их вам пришлю. Прощайте, кузен.

И дон Фелипе вышел, оставив Мака в величайшем удивлении. Но в дверях дон Фелипе обернулся и с ненавистью взглянул на Мака.

— Ну, наконец-то он мне попался, — прошептал он, — я думаю, что теперь донья Манча откажется от него!

… Мак смотрел на Сидуана, а тот на него.

— Сара здесь! — прошептал капитан.

Сидуан откликнулся:

— Ах, честное слово, я тут не виноват… они ко мне долго приставали, а я все им не хотел говорить, что вы здесь… Но они меня совсем замучили… и уж так они о вас беспокоились…

— Беспокоились? — переспросил Мак, и сердце его забилось чаще.

— Все равно, — прошептал Сидуан, как бы говоря сам с собой, — думаю, что я глупость сделал.

— О чем это ты? — спросил Мак.

— Черт, Сара — красивая барышня, это верно.

— Хороша, как ангел! — с восторгом подтвердил Мак.

— Ну вот, так я и знал! — простонал Сидуан.

— Что ты несешь, балда?

— Когда мужчина говорит о женщине, что она хороша, как ангел, — продолжал Сидуан развивать свою мысль, — то считай, что он почти в нее влюблен.

— А тебе-то что? — сказал капитан, чувствуя, что он краснеет, как девушка.

— А этого бы нам совсем не нужно, — сказал Сидуан.

— А почему, можно узнать, Сидуан? — спросил Мак.

— А потому что барышня Сара — не для вас.

— Ну, как сказать, может быть, слишком богата…

— Не потому.

— А почему же тогда?

— Она — простая мещанка, а благородный идальго дон Руис и Мендоза…

— Опять! — закричал Мак и топнул ногой.

— Дон Руис, — продолжал с невозмутимым спокойствием Сидуан, — дон Руис и Мендоза, благородный испанец и королевский комендант форта Ла-Рош-Сент-Эрмель, не может любить дочь простого горожанина.

— Кого же я должен по-твоему любить, болван?

Сидуан не успел ответить. Дверь отворилась и вошел Лоредан, держа за руку свою дочь. Мак громко вскрикнул и, протянув к Саре руки, побежал ей навстречу.

Лоредан воскликнул:

— Как я рад, что вижу вас снова, монсеньор!

— Монсеньор? — переспросил Мак. — И вы туда же?

Сара с улыбкой смотрела на него.

— Конечно, монсеньор, — подтвердила она.

— Как, — сказал Мак, — вы тоже будете меня убеждать, что я — дон Руис и Мендоза?

— Конечно, вы — дон Руис, так оно и есть.

— Так! Это дон Фелипе вам подтвердил?

— Нет, донья Манча.

Это имя что-то прояснило капитану.

— Донья Манча, которая вас спасла, — договорила Сара.

— Вместе с вами, дорогая Сара, — ответил капитан, целуя ей руку. — Итак, меня зовут дон Руис…

— Так утверждает донья Манча.

— Что-то я не очень этому верю.

— Так притворитесь, что верите.

И Сара бросила на Мака умоляющий взгляд.

— Все эти интриги недостойны меня! — продолжал он.

— Вы что, хотите вернуться в Шатле?

— О, нет!

— Ну, тогда, — сказала Сара с неожиданной повелительностью в голосе, — тогда оставайтесь доном Руисом!

— И, следовательно, комендантом Ла-Рош-Сент-Эрмель?

— Да, — ответила Сара.

Мак опустил голову и прошептал:

— Ну что же! Чего хочет женщина, того хочет Бог!

— Гм! — хмыкнул Сидуан, которого обуяло внезапное честолюбие. — Как хорошо, что я здесь и слежу за этим делом!