Итоги дискуссии о самоопределении

7. МАРКСИЗМ ИЛИ ПРУДОНИЗМ?

Нашу ссылку на отношение Маркса к отделению Ирлан­дии польские товарищи парируют, в виде исключения, не косвенно, а прямо. В чем же состоит их возражение? Ссыл­ки на позицию Маркса 1848—1871 г.г. не имеют, по их мне­нию, «ни малейшей ценности». Это необыкновенно серди­тое и решительное заявление мотивируется тем, что Маркс «одновременно» выступал против стремлений к независимо­сти «чехов, южных славян и т. п.».

Мотивировка именно потому особенно сердита, что она особенно несостоятельна. У польских марксистов вышло, что Маркс был просто путаником, который «одновремен­но» говорил противоположные вещи! Это совсем не верно и это совсем не марксизм. Как раз требование «конкретно­го» анализа, которое польские товарищи выдвигают, что­бы не применять его, обязывает нас рассмотреть, не вытекало ли различное отношение Маркса к различным конкретным «национальным» движениям из одного и того же социалисти­ческого мировоззрения.

Как известно, Маркс стоял за независимость Польши с точки зрения интересов европейской демократии в ее борь­бе против силы и влияния — можно сказать: против всесилия и преобладающего реакционного влияния — царизма. Пра­вильность этой точки зрения получила самое наглядное и фак­тическое подтверждение в 1849 г., когда русское крепостное

войско раздавило национально-освободительное и револю­ционно-демократическое восстание в Венгрии. И с тех пор до смерти Маркса, даже позже, до 1890-го года, когда грози­ла реакционная война царизма в союзе с Францией против не империалистской, а национально независимой Германии, Энгельс стоял прежде всего и больше всего за борьбу с цариз­мом. Поэтому и только поэтому Маркс и Энгельс были про­тив национального движения чехов и южных славян. Простая справка с тем, что писали Маркс и Энгельс в 1848—1849 г.г., покажет всякому, кто интересуется марксизмом не для того, чтобы отмахиваться от марксизма, что Маркс и Энгельс про­тивополагали тогда прямо и определенно «целые реакцион­ные народы», служащие «русскими форпостами» в Европе, «революционным народам»: немцам, полякам, мадьярам. Это факт. И этот факт был тогда бесспорно верно указан: в 1848 г. революционные народы бились за свободу, главным врагом которой был царизм, а чехи и т. п. действительно были реак­ционными народами, форпостами царизма.

Что же говорит нам этот конкретный пример, кото­рый надо разобрать конкретно, если хотеть быть вер­ным марксизму? Только то, что 1) интересы освобождения нескольких крупных и крупнейших народов Европы сто­ят выше интересов освободительного движения мелких наций; 2) что требование демократии надо брать в общеев­ропейском — теперь следует сказать: мировом — масштабе, а не изолированно.

Ничего больше. Ни тени опровержения того элементарно­го социалистического принципа, который забывают поляки и которому всегда был верен Маркс: не может быть свободен народ, угнетающий другие народы. Если конкретная ситуация, перед которой стоял Маркс в эпоху преобладающего влияния царизма в международной политике, повторится, например, в такой форме, что несколько народов начнут социалисти­ческую революцию (как в 1848 г. в Европе начали буржу­азно-демократическую революцию), а другие народы ока­жутся главными столпами буржуазной реакции, — мы тоже должны быть за революционную войну с ними, за то, что­бы «раздавить» их, за то, чтобы разрушить все их форпосты, какие бы мелко-национальные движения здесь ни выдвига­лись. Следовательно, вовсе не отбрасывать должны мы при­меры тактики Маркса, — это значило бы на словах испове­довать марксизм, на деле рвать с ним — а из их конкретного анализа выводить неоценимые уроки для будущего. Отдель­ные требования демократии, в том числе самоопределе­ние, не абсолют, а частичка общедемократического (ныне: общесоциалистического) мирового движения. Возможно, что в отдельных конкретных случаях частичка противоречит общему, тогда надо отвергнуть ее. Возможно, что республи­канское движение в одной из стран является лишь орудием клерикальной или финансово-монархической интриги других стран, — тогда мы должны не поддерживать это данное, кон­кретное движение, но было бы смешно на таком основании выбрасывать из программы международной социал-демокра­тии лозунг республики.

Как именно изменилась конкретная ситуация с 1848— 1871 по 1898—1916 г.г. (беру крупнейшие вехи империализма, как периода: от испано-американской империалистской вой­ны до европейской империалистской войны)? Царизм заве­домо и бесспорно перестал быть главным оплотом реакции, во-1-х, вследствие поддержки его международным финансо­вым капиталом, особенно Франции, во-2-х, в силу 1905 года. Тогда система крупных национальных государств — демо­кратий Европы — несла миру демократию и социализм вопреки царизму ^х. До империализма Маркс и Энгельс не дожили. Теперь сложилась система горстки (5—6 числом) «великих» империалистических держав, из коих каждая угнетает чужие нации, причем это угнетение является одним

¹ Рязанов опубликовал в «Архиве по истории социализма» Грюнберга (1916, I) интереснейшую статью Энгельса 1866 г. по польскому вопросу. Энгельс подчеркивает необходимость для пролетариата признать поли­тическую независимость и «самоопределение» (right to dispose of itself) крупных, великих наций Европы, отмечая нелепость «принципа нацио­нальностей» (особенно в его бонапартистском использовании), т. е. при­равнивания любой мелкой нации к этим крупным. «Россия, — говорит Энгельс, — есть владелец громадного количества украденной собствен­ности» (т. е. угнетенных наций), «которую ей придется отдать назад в день расчета». И бонапартизм и царизм используют мелко-национальные движения в свою выгоду, против европейской демократии. из источников искусственной задержки падения капитализ­ма, искусственной поддержки оппортунизма и социал-шови­низма господствующих над миром империалистских наций. Тогда западно-европейская демократия, освобождающая крупнейшие нации, была против царизма, использующего в целях реакции отдельные маленькие национальные дви­жения. Теперь союз царистского с передовым капиталисти­ческим, европейским, империализмом, на базе всеобщего угнетения ими ряда наций, стоит против социалистического пролетариата, расколотого на шовинистский, «социал-импе- риалистский», и на революционный.

Вот в чем конкретное изменение ситуации, как раз игно­рируемое польскими социал-демократами, вопреки их обе­щанию быть конкретными! Отсюда конкретное изменение в приложении тех же социалистических принципов: тогда в первую голову «против царизма» (и против используемых им в антидемократическом направлении некоторых мелко-нацио­нальных движений) за крупно-национальные, революцион­ные, народы Запада. Теперь против единого, выравнявшегося, фронта империалистских держав, империалистской буржуа­зии, социал-империалистов, за использование в целях социа­листической революции всех национальных движений против империализма. Чем чище теперь борьба пролетариата про­тив обще-империалистского фронта, тем насущнее, очевид­но, интернационалистский принцип: «не может быть свобо­ден народ, угнетающий чужие народы».

Прудонисты, во имя доктринерски-понятой социальной революции, игнорировали международную роль Польши и отмахивались от национальных движений. Совершенно так же доктринерски поступают польские социал-демократы, раз­бивающие интернациональный фронт борьбы с социал-импе- риалистами, помогая (объективно) этим последним своими колебаниями по вопросу об аннексиях. Ибо именно интер­национальный фронт пролетарской борьбы видоизменился в отношении конкретной позиции мелких наций: тогда (1848— 1871) мелкие нации имели значение, как возможный союз­ник либо «западной демократии» и революционных народов, либо царизма; теперь (1898—1914) мелкие нации потеряли такое значение; их значение ныне — один из питательных источников паразитизма и, следовательно, социал-империа- лизма «великодержавных наций». Не то важно, освободит­ся ли до социалистической революции или мелких наций, а то важно, что пролетариат в империалистскую эпоху, в силу объективных причин, разделился на два международ­ных лагеря, из коих один развращен крохами, падающими со стола великодержавной буржуазии, — между прочим, и от двойной или тройной эксплуатации мелких наций, — а дру­гой не может освободиться сам, не освобождая мелких наций, не воспитывая массы в анти-шовинистском, т. е. анти-аннек­сионистском, т. е. «самоопределенческом» духе.

Эту, самую главную, сторону дела игнорируют поль­ские товарищи, смотрящие на вещи не с центральной в эпо­ху империализма позиции, не с точки зрения двух лаге­рей международного пролетариата.

Вот еще наглядные примеры их прудонизма: 1) отноше­ние к ирландскому восстанию 1916 года, о чем речь ниже; 2) заявление в тезисах (II, 3, в конце § 3), что лозунг социа­листической революции «не должен быть ничем прикрыт». Это как раз глубоко антимарксистская идея, будто можно «прикрыть» лозунг социалистической революции, связывая его с последовательно-революционной позицией во всяком, в том числе и национальном вопросе.

Нашу программу польские социал-демократы находят «национально-реформистской». Сопоставьте два практиче­ских предложения: 1) за автономию (польские тезисы III, 4) и 2) за свободу отделения. Ведь этим и только этим отли­чаются наши программы! И не ясно ли, что реформист­ской является именно первая в отличие от второй? Рефор­мистское изменение есть такое, которое не подрывает основ власти господствующего класса, будучи лишь уступ­кой его, при сохранении его господства. Революционное подрывает основу власти. Реформистское в национальной программе не отменяет всех привилегий господствующей нации, не создает полного равноправия, не устраняет всяко­го национального гнета. «Автономная» нация не равноправ­на с «державной» нацией; польские товарищи не могли бы не заметить этого, если бы не игнорировали упорно (точ­но наши старые «экономисты») анализа политических понятий и категорий. Автономная Норвегия пользовалась, как часть Швеции, до 1905 г. самой широкой автономи­ей, но равноправна Швеции она не была. Лишь ее свобод­ное отделение проявило на деле и доказало ее равноправие (причем — добавим в скобках — именно этот свободный отход создал базу для более тесного, более демократиче­ского сближения, основанного на равенстве прав). Пока Норвегия была только автономна, шведская аристократия имела одну лишнюю привилегию, и эта привилегия была не «ослаблена» (— сущность реформизма в ослаблении зла, а не уничтожении его), а отделением устранена совершенно (— основной признак революционного в программе).

Кстати сказать: автономия, как реформа, принципиально отлична от свободы отделения, как революционной меры. Это несомненно. Но реформа — всем известно — часто есть на практике лишь шаг к революции. Именно автономия позволяет нации, насильственно удерживаемой в границах данного государства, окончательно конституироваться как нация, собрать, узнать, сорганизовать свои силы, выбрать вполне подходящий момент для заявления... в «норвеж­ском» духе: мы, автономный сейм нации такой-то или края такого-то, объявляем, что император всероссийский перестал быть королем польским и т. п. На это «возража­ют» обычно: такие вопросы решаются войнами, а не декла­рациями. Справедливо: в громадном большинстве случаев войнами (как вопросы о форме правления крупных госу­дарств в громадном большинстве случаев решаются лишь войнами и революциями). Однако не мешает подумать, логично ли подобное «возражение» против политической программы революционной партии? Разве мы против войн и революций за справедливое и полезное для пролетариата, за демократию и за социализм?

«Но не можем же мы стоять за войну между великими наро­дами, за избиение 20-ти миллионов людей ради проблемати­ческого освобождения маленькой нации, может быть, состоя­щей из 10—20 миллионов населения»! Конечно, не можем! Но не потому, что мы выкидываем из своей программы полное национальное равенство, а потому, что интересы демократии одной страны надо подчинять интересам демократии несколь­ких и всех стран. Представим себе, что между двумя больши­ми монархиями находится одна маленькая, королек кото­рой родственными и иными узами «связан» с монархами обеих соседних стран. Представим себе далее, что провозгла­шение республики в маленькой стране, изгнание ее монарха, означало бы на практике войну между двумя соседними боль­шими странами из-за восстановления того или иного монар­ха маленькой страны. Нет сомнения, что вся международная социал-демократия, как и действительно интернационалист­ская часть социал-демократии маленькой страны, была бы против замены монархии республикой в данном случае. Заме­на монархии республикой — не абсолют, а одно из демо­кратических требований, подчиненное интересам демокра­тии (и еще более, конечно, социалистического пролетариата) в целом. Наверное, такой случай не вызвал бы ни тени разно­гласий между социал-демократами любых стран. Но если бы на этом основании какой-либо социал-демократ предложил выкинуть из программы международной социал-демократии вообще лозунг республики, — его, наверное, сочли бы сума­сшедшим. Ему сказали бы: нельзя все же забывать элемен­тарное логическое отличие особенного от общего.

Этот пример подводит нас, несколько с другой сторо­ны, к вопросу об интернационалистском воспитании рабо­чего класса. Может ли это воспитание — о необходимости и настоятельнейшей важности которого немыслимы разно­гласия в среде циммервальдских левых — быть конкрет­но одинаково в нациях больших и угнетающих и в наци­ях маленьких, угнетаемых? в нациях аннектирующих и нациях аннектируемых?

Очевидно, нет. Путь к одной цели: к полному равнопра­вию, теснейшему сближению и дальнейшему слиянию всех наций идет здесь, очевидно, различными конкретными дорогами, — все равно, как путь, скажем, к точке, находя­щейся в середине данной страницы, идет налево от одно­го бокового края ее и направо от противоположного края. Если социал-демократ большой, угнетающей, аннектирую- щей нации, исповедуя вообще слияние наций, забудет хоть на минуту о том, что «его» Николай II, «его» Вильгельм, Георг, Пуанкаре и пр. тоже за слияние с мелкими нациями (путем аннексий) — Николай II за «слияние» с Галицией, Вильгельм II за «слияние» с Бельгией и пр., — то подобный социал-демократ окажется смешным доктринером в теории, пособником империализма на практике.

Центр тяжести интернационалистского воспитания рабо­чих в угнетающих странах неминуемо должен состоять в про­поведи и отстаивании ими свободы отделения угнетенных стран. Без этого нет интернационализма. Мы вправе и обяза­ны третировать всякого социал-демократа угнетающей нации, который не ведет такой пропаганды, как империалиста и как негодяя. Это безусловное требование, хотя бы случай отде­ления был возможен и «осуществим» до социализма всего в 1 из 1 000 случаев.

Мы обязаны воспитывать рабочих в «равнодушии» к национальным различиям. Это бесспорно. Но не в равно­душии аннексионистов. Член угнетающей нации должен быть «равнодушен» к вопросу о том, принадлежат ли маленькие нации его государству или соседнему или сами себе, смотря по их симпатиям: без такого «равнодушия» он не социал-де­мократ. Чтобы быть социал-демократом интернационали­стом, надо думать не о своей только нации, а выше ее ставить интересы всех, их всеобщую свободу и равноправие. В «тео­рии» все с этим согласны, но на практике проявляют как раз аннексионистское равнодушие. Здесь корень зла.

Наоборот. Социал-демократ маленькой нации должен центр тяжести своей агитации класть на втором слове нашей общей формулы: «добровольное соединение» наций. Он может, не нарушая своих обязанностей, как интерна­ционалиста, быть и за политическую независимость сво­ей нации, и за ее включение в соседнее государство X, Y, Z, и пр. Но во всех случаях он должен бороться про­тив мелко-национальной узости, замкнутости, обособлен­ности, за учет целого и всеобщего, за подчинение интересов частного интересам общего.

Люди, не вдумавшиеся в вопрос, находят «противо­речивым», чтобы социал-демократы угнетающих наций настаивали на «свободе отделения», а социал-демокра­ты угнетенных наций на «свободе соединения». Но неболь­шое размышление показывает, что иного пути к интер­национализму и слиянию наций, иного пути к этой цели от данного положения нет и быть не может.

Соч., 3 изд., т. XIX, стр. 256—262.

9. ПИСЬМО ЭНГЕЛЬСА К КАУТСКОМУ

В своей брошюре «Социализм и колониальная полити­ка» (Берлин, 1907) Каутский, тогда еще бывший маркси­стом, опубликовал письмо к нему Энгельса от 12 сентября 1882 г., представляющее громадный интерес по интересую­щему нас вопросу; вот главная часть этого письма:

...«По моему мнению, собственно колонии, т. е. земли, занятые европейским населением, Канада, Кап, Австралия, все станут самостоятельными; напротив, только подчинен­ные земли, занятые туземцами, Индия, Алжир, голландские, португальские, испанские владения пролетариату придет­ся на время перенять и как можно быстрее привести к само­стоятельности. Как именно развернется этот процесс, ска­зать трудно. Индия, может быть, сделает революцию, даже вероятно, и так как освобождающийся пролетариат не может вести колониальных войн, то с этим придется помириться, причем, разумеется, дело не обойдется без всяческого раз­рушения. Но подобные вещи неотделимы от всех револю­ций. То же самое может разыграться и в других еще местах, например, в Алжире и в Египте, и для нас это было бы, несо­мненно, самое лучшее. У нас будет довольно работы у себя дома. Раз только реорганизована Европа и Северная Амери­ка, это даст такую колоссальную силу и такой пример, что полуцивилизованные страны сами собой потянутся за нами; об этом позаботятся одни уже экономические потребности. Какие социальные и политические фазы придется тогда про­делать этим странам, пока они дойдут тоже до социалистиче­ской организации, об этом, я думаю, мы могли бы выставить лишь довольно праздные гипотезы. Одно лишь несомненно:

победоносный пролетариат не может никакому чужому наро­ду навязывать никакого осчастливления, не подрывая этим своей собственной победы. Разумеется, этим не исключаются никоим образом оборонительные войны различного рода»...

Энгельс вовсе не полагает, чтобы «экономическое» само собою и непосредственно уладило все трудности. Экономиче­ский переворот побудит все народы потянуться к социализму, но при этом возможны и революции — против социалисти­ческого государства — и войны. Приспособление политики к экономике произойдет неизбежно, но не сразу и не гладко, не просто, не непосредственно. Как «несомненное» Энгельс выставляет лишь один, безусловно интернационалистский, принцип, который он применяет ко всем «чужим народам», т. е. не только к колониальным: навязывать им осчастливле- ние значило бы подрывать победу пролетариата.

Пролетариат не сделается святым и застрахованным от ошибок и слабостей только от того, что он совершит соци­альную революцию. Но возможные ошибки (и корыстные интересы — попытаться усесться на чужой спине) приведут его неизбежно к сознанию этой истины.

Мы все, циммервальдские левые, убеждены в том, в чем был убежден, например, и Каутский до своего поворо­та в 1914 г. от марксизма к защите шовинизма, именно, что социалистическая революция вполне возможна в самом близ­ком будущем, «с сегодня на завтра», как однажды выразил­ся тот же Каутский. Национальные антипатии так быстро не исчезнут; ненависть — и вполне законная — у нации угне­таемой к угнетающей останется на время; она испарится лишь после победы социализма и после окончательного уста­новления вполне демократического отношения между нация­ми. Если мы хотим быть верны социализму, мы должны уже теперь вести интернационалистское воспитание масс, невозможное в угнетающих нациях без проповеди свободы отделения для угнетенных наций.

Осень 1916 г.

Соч., 3 изд., т. XIX, стр. 266—267.