Московский концептуализм (К.): эстетические принципы (Д.Пригов, Л.Рубинштейн)

Концептуализм приходит в л-ру из изобразительного ис-ва. Основоположники (в кон. 1960 – нач 1970х гг.): худ-ки Васильев, Орлов, Соков, Пригов (совместил изобразительный и л-рный К.) и др. По определению Б.Гройса: концептуальное ис-во представл. собой худ-ный анализ соц-го и культурного контекста, благодаря кот-му любой объект может приобрести эстетический статус (одно из 1х произв-ний концептуализма «Фонтан» М.Дюшана - писсуар, выставленный в музее). И.Кабаков: В западном конц-зме – принцип «одно вместо другого». В русском конц-зме вещь заменяется на пустоту из-за тотального обесценивания реальности: «Соприкосновение, близость, вообще всякий контакт с пустотой - основная особенность русского конц-зма». М.Эпштейн определяет рус. конц-зм как «оборотную сторону «идеала», умерщвляющего все живое, но сумевшего обмануть столько людей, что хочется еще раз убедиться в его неподлинности». Конц-зм, по мнению Эпштейна, в кач-ве основного приема использует устранение - он стирает идейность, оставляя «просветленную пустоту».

И.Е.Васильев выделяет наиб. важные компоненты конц-зма:

1. ГГ лит-ного конц-зма - сам язык, его метаморфозы. Это разнообразные авторитетные, общепринятые стр-ры сознания;

2. Присуща направленность текста на самого себя;

3. Автор избегает способа прямого высказывания, личных оценок, серьезного и ответственного слова. Он заменяет свой голос чужими, цитатами, мнениями других. Присуще положение непричастности к изображенному.

 

Д.А.Пригов (р. 1940): центральная особенность его эстетики - создание авторских масок, воплощающих наиб. популярные архетипы рус-го и советского культурного мифа, это методика авторского вживания в чужое авторство. Все идеологические тенденции доводятся до абсурда. В текстах Пригова различия м-у масочными субъектами минимальны. Этот миф вкл-т советскую идеологию в широкий культурный контекст. Сам Пригов подчеркивает философский пафос своего творчества: «Своим способом в жизни, в ис-ве я и учу 2м вещам. 1. принимать все языковые и поведенческие модели как языковые, а не как метафизические. 2. Я являю то, что ис-во и должно являть, - свободу. Причем абсолютно анархическую, опасную свободу. Ч-к должен видеть ее перед собой и реализовывать в своей частной жизни».

Стержень «образа автора» Пригова - динамичное взаимодействие м-у «маленьким ч-ком» (МЧ) и «великим русским поэтом». Он соединил эти архетипы в единстве: великий русский поэт у него оказывается МЧм, а МЧ – великим русским поэтом. МЧ не забывает о своем подлинном статусе «великого рус-го поэта», потому переполнен сознанием духовного превосходства над толпой и требует к себе соответствующего отнош-я.

Низовое слово, полуграмотность конструкций, примитивность рифмы - все это вступает в противоречие с тезисом о поэтическом величии автора, но полностью согласуется с архетипом МЧа. Явление великого рус. поэта в образе МЧа - в соотв-и с русской традицией – показывает близость поэта к народу, а т.ж. «величие простых сердец». Комизм возникает из-за совмещения этих архетипов. Н-р: стих-е «Куликово». Здесь на 1м плане фигура Поэта, он равен Богу. Но в итоге «МЧ» побеждает Поэта, и в финале стих-я выясн-ся, что от Поэта ничего не зависит. Наиб. «чисто» архетип «МЧ» реализован Приговым в стих-ях: «Веник сломан, не фурычит», «Вот я котлеточку зажарю», «Вот устроил постирушку», «На счетчике своем я цифру обнаружил», «Банальное рассуждение на тему свободы» и др. Все эти стихи основаны на мифологическом конфликте – «МЧ» Пригова чувствует себя осажденным силами хаоса, жизнь протекает на краю бездны, с ужасом, кот-ый остро ощущают мал. дети и «МЧ».

«Махроть всея Руси» - имя метафизического хаоса. Образы хаоса формируют пространственно-временные координаты мира, в кот-ом обитают его «авторы». Этот хронотоп напоминает «Москву – Петушки». Как и у Ерофеева, у Прагова хаос окружает «МЧа» всегда.

Поэт же у Пригова - это «великий рус. поэт», т.е. «Пушкин сегодня». Поэт выступает как равный собеседник Бога. Обидчики Поэта ответят перед Богом. Божественные полномочия Поэта ограничены возможностями «МЧа». Но божественнная власть Поэта не распространяется на его собственное тело. Тело бунтует против власти Поэта. Бунт тела - это агрессия хаоса, перед кот-ой поэт беззащитен. Вот почему Поэт Пригова припадает к Власти как к защите от сил хаоса. Поза «гос-ного поэта» - советской версии «великого рус. поэта» - на сам. деле метафизически предопределена страхом «МЧа», кот-го лишь Власть может спасти от агрессии хаоса.

Сам. яркое воплощение Власти в поэзии Пригова - Милиционер. Его Милиционер сравнивается с мифологическим культурным героем, восстанавливающим гармонию и порядок. Показательно, что представителем гос-ва Пригов выбирает именно «Милицанера» - самого близкого к «МЧу» представителя власти. Милиционер выше поэта - он неуязвим для сил хаоса, т.к. он и есть Порядок.

Поэт Пригова стремится перенести себя в эту верховную метафизическую обл. порядка. Здесь все величественно: обитают Сталин-тигр, лебедь-Ворошилов, ворон-Берия, и «страна моя - невеста вечного доверия». Здесь торжествует всеобщая причинно-следственная связь.

Голос «МЧа» с его примитивизмом буквализирует логику Власти и этим устраняет утопию абсолютной гармонии. П. утверждает невозможность интеллектуального и духовного упорядочивания реальности, тщетность всех попыток одолеть хаос жизни путем создания идеальных конструкций в сознании, в языке, в культуре. С этой т.зр. весь предшествующий и настоящий культурный опыт - опыт пустоты, бездны.

Но Пригов держится на весу потому, что через отрицание он тоже строит свое представление об идеале. Ведь если все попытки упорядочить мир бесплодны, то самой честной позицией будет падение в бездну – т.е. открытость хаосу, от кот-го тщетно пытается заслониться «маленький поэт» Пригова. Это и есть та «анархическая свобода», кот-ой обучают стихи Пригова.

 

Лев Рубинштейн (р. 1947) хар-зует свою поэтику как «оптимальную реализацию диалогического мышл-я», т.к. она акцентирует вним-е на «проблеме языков, т. е. взаимодействии различных языковых пространств, различных жанров языка, л-ры». Изобретенный Рубинштейном жанр каталога, текста на карточках, им самим характеризуется как интержанр, кот-ый находится на границе жанров ив чем-то отражает каждый из них, ни с одним не отождествляясь. «Интержанр» - последовательное снятие слоев, продвиж-е в глубь текста. М.Айзенберг: «Основное в поэтике Рубинштейна - ритм, осознанный как непроявленная мелодия. Его пр-ния должны исполняться самим автором. В перелистывании карточек - драматический эффект. На некоторых карточках вообще нет текста - это опредмеченная пауза».

У Рубинштейна часто встреч-ся следующие приемы:

1. связь м-у карточками с помощью анафоры, эпифоры или синтаксического параллелизма;

2. ряд карточек часто объединен метрическим ритмом;

3. диалоги м-у карточками, в т.ч. дистанцированные повторы одних и т.ж. карточек;

4. стилистически однородные фрагменты, повторяющиеся ч-з определенное кол-во карточек;

5. группы карточек, обыгрывающих однотипную ситуацию (знакомства, просьбы, извинения, утешения).

В большинстве текстов Рубинштейна используется несколько способов ритмической организации одновременно, и каждый его текст строится как композиция из нескольких ритмов, охватывающих от 2-40 карточек. Так формируется смысловой рисунок текстов Р-на.

Произв-я: «Всюду жизнь» (1986), «Мама мыла раму», «Регулярное письмо», «Это – я» (1995). Жизнь, по Р-ну, состоит в из кратких и зыбких «сцепок» м-у словами, образами, воспоминаниями. Все более «длительные» связи искусственны и иллюзорны.

Проявление личности – ярко в стих-нии «Это – я» (1995). «Я» проявлено ч-з «других», явление «Я», растворенное в знаках чужого бытия. «Я» у Рубинштейна - комбинация чужих и повторимых элементов бытия: от лиц и слов до вещей и знаков. Поиски этой комбинации, составление ее узора - смысл жизни; окончательное обретение «Я» - рез-т хаотичной, непредсказуемой, но поэтому уникальной жизни. Только после завершения построения «Я» можно уйти. Его ритмическая стр-ра приобретает поэтому философское знач-е. Ритм Рубинштейна воплощает его модель хаосмоса - это сменяющие друг друга порядки, кот-ые встроены в произвольный и хаотический перечень всего. Эти ритмические порядки у Рубиншейна диалогически перекликаются друг с другом. Именно в точке их взаимного пересечения возникает мотив «Я».

Я как хаосмос, как сопряжение недолговечных порядков, возникающих из хаоса отчужденных форм и уходящих в него, - вот к чему ведет текст Рубинштейна. Таков и пафос его поэзии в целом. В поэзии Рубинштейна личность воссоздается как неповторимая комбинация разных элементов «чужого» - слов, вещей, цитат, жестов, изображений и т. п. Такой подход не отменяет категорию личности как уникальной целостности, но представляет эту целостность неустойчивой, изменчивой и состоящей из неличностных фрагментов.

Иосиф Бродский

 

Предыдущая123456789 10 111213141516Следующая

 

Годы жизни (24 мая 1940, Ленинград – 28янв 1996, Нью-Йорк). Русский и американский пот, эссеист, драматург, переводчик, лауреат Нобелевской премии по лит-ре 1987г, поэт-лауреат США 1991-1992г. Основные произв-я: поэтич-е сборники: «Остановка в пустыне» (1967), «Конец прекрасной эпохи» (1972), «Часть речи» (1972), «Урания» (1987), «В окрестностях Антлантиды. Новые стихи» (1995); сборники эссе, новелл: «Меньше единицы» (1986), «Набережная неисцелимых» (1992); пьесы, переводы.

В своей Нобелевской речи 1987г Бродский сформулировал основную задачу, стоявшую перед поэтами его поколения: «Мы стремились к созданию эффекта непрерывности ку-ры, к восстановлению его форм и тропов». Создание этого эффекта непрерывности означало для Бр. не возвращение к классич-й традиции русск реалистики 19в,а возрождение опыта модернизма в лице Ахматовой, Цветаевой, и др.Важной составляющей этого подхода стала мысль о поэте как инструменте яз. В этой позиции можно выделить 2 существенных положения. С одной стороны, согласно Б власть яз принципиально лишена этич-го содержания, т.е. яз безразличен к категориям добра и зла. Истинный поэт, верный яз, тоже будет индифферентен по отношению к категориям добра и зла. Т.о., позиция Бр в этом смысле тяготеет к принципам постмодернизма. С др стороны, в поязии Бр сам яз превращен в очищенную гармонизированную модель мира, кот-й живет по более совершенным законам, чем реальный мир. Здесь прослеживается подвластность поэт некой высшей безличной силе – Богу, Правде, Идеалу. А это важнейший закон классич-й эстетике.

Среди важнейших поэтич-х тем в поэзии Бр можно выделить такие как смерть или утрата, время, пустота, пространство, свет, тема языка, тема поэзии и ис-ва. Философской и эстетич-й основой этих тем стала традиция Барокко. Лосев объясняет обращение Бр к опыту Барокко следующим образом: «Мировоззрение Бр определяет философия экзистенциализма Кьеркегора, Шестова и Достоевского». Но в русск поэзии не было средств для воплощения такого рода медитаций. В европейской поэзии проблематика экзистенциализма и метафизич-я проблематика эпохи Барокко имеют много общего: мысль об одиночестве ч-ка во вселенной, противостояние ч-ка и Бога. Для поэзии Барокко хар-на гипертрофически развернутая метафора. Кроме этого, ку-ра Барокко типологически схожа с постмодернистской ку-рой в целом. В Барокко, в постмод-зме, в поздней советской ку-ре очень значимо восприятие реальности как хрупкой иллюзии. Теме смерти в поэзии Бр отводится большое место. Нек-рые исследователи отмечают сходство поэтич-го лица Бр с миром английского поэта Джоном Доном. Начиная с ранних стихов, Бр смотрит на мир с т.з. смерти. Нр, в стихотворении «Июльское интермеццо» (1961) проводится мысль о том, что степень подлинности любой ценности проверяется ч-з мысленное сопоставление со смертью. Образ смерти возникает у Бр как логич-е завершение моментов боли и утраты, последующий хар-тер универсального ве-ва существования. Так, в ранней поэме «Холмы» (1962) Бр разворачивает философскую метафору бытия как стандартного перехода от страдания к смерти.

 

Холмы -- это наши страданья.

Холмы -- это наша любовь.

Холмы -- это крик, рыданье,

уходят, приходят вновь.

Свет и безмерность боли,

наша тоска и страх,

наши мечты и горе,

все это -- в их кустах.

<…>

Присно, вчера и нынепо склону движемся мы.Смерть -- это только равнины.Жизнь -- холмы, холмы.В более поздних стихах эта философия выраж-ся в форме спокойного стоицизма, смирения. По Бр, способность ч-ка принять не прячась вместить в сознание мрак смерти, боль утрат как то, из чего сделана жизнь как ее существо – это единственный способ преодоления мрака и боли. Поэтому лирич-й герой Бр напряжено вглядывается в мрак, потому что только вглядываясь в темноту можно увидеть свет, только помня о конечности существования можно понять красоту жизни. Неизбежность превращения в ничто лишь усиливает сознание уникальности жизни ч-ка. Наиболее радикально Бр развил философскую тему, кот-я явл-ся цент-й как для Барокко, так и для постмод-зма, - тему мнимости реальности. Эта тема выразилась в осознании пустоты как неизбежной среду существования. Ничто - это предел времени и пространства. Пустота у Бр становится символом. Нр, в стихотворении «Бабочка» (1972), поэт, обращаясь к бабочке-однодневке, находит в ее краткой и обреченной красоте эквивалент бытия и тво-ва. Сходство бабочки со всем сущим, с поэтом и его стихами объясняется тем, что бабочка – есть воплощение пустоты, ничто.Ты лучше, чем Ничто.Верней: ты ближеи зримее. Внутри жена все на стоты родственна ему.Пустота Бр – это то, что ожидает ч-ка после смерти. Время в поэзии Бр выступает как разрушительная сила. Он буквально пишет: «время создано смертью». Эта связь воплощена во многих метафорах и сравнениях поэта: «будильник тикает, как мина», «время стирает, как резинка, не оставляющая следов». Будущее как рез-тат временного движ-я либо сравнивается с оледенением, либо отсутствует вообще. Прошлое предстает как память об утрате. Но парадокс Времени состоит, по Бр, в том, что будучи силой, кот-я несет утрату, отнимает у ч-ка все, время не только вбирает в себя человеч-ю жизнь, но и сохраняет ее как море и реки. Т.о., время несмотря на его разрушительный хар-тер оборачивается формой вечности. В лирике Бр трагич-й природе бытия противопоставляется концепция счастья, особенно ярко она воплощена в цикле «Римские элегии» (1981). Лирич-й герой Бр достигает гармонии с миром, попадая в вечный город. И знаком достигнутой гармонии становится образ света. Стихи Бр раннего периода характеризуются яркой эмоциональностью и динамичностью. Поэт большое внимание уделяет звуковой организации своих стихотворений. У него часто встречаются анафоры. И особый интонационный строй достигается повторениями одних и тех же слов и конструкций. К сер 60-х поэтич-й строй стихов Бр меняется. Появл-ся интонация спокойного размышления, происходит приближение поэтич-й речи к обыденной. Достигается этот эффект, прежде всего, за счет особого синтаксиса. Теперь синтаксич-я организация речи у него основана на многочисленных переносах. В прошлом веке этот прием служил средством создания иллюзии разговорной речи, т.е. был ритмико-интонационной фигурой. У Бр перенос превращается в естественную форму организации стихотворной речи. Отсюда сложный синтаксис, большое кол-во придаточных и вставных конструкций, кот-е сосредотачивают на себе внимание. Переносы в стихотворениях поэта изощренные, необычные, поскольку отрываются друг от друга и переносятся в др стихотворную строчку не только сам-ные части реи, но и служебные: предлоги отрываются от сущ, переносятся частицы и даже разрываются устойчивые конструкции. Итак, эстетика и поэтика Бр оказыв-ся не столько суммой признаков модерна, постмодерна и традиц-го ис-ва, сколько интегрированием всех этих худ-ных систем. 29. Основные положения Нобелевской лекции И. Броского. В Нобелевской речи Бр можно выделить 3и основных момента, на кот-е стоит обратить вним-е, т.к. они как раз и своеобразный экскурс в поэтич-й мир И.Бр. Это отнош-е поэта к яз, к ис-ву, к категории эстетич-го. Поэтому будет уместным подробнее остановиться на каждом из этих взглядов в отдельности. Одним из самых важных для Бр вопросов, кот-му он уделяет большое вним-е и в нобелевской лекции, и во всем своем тво-ве явл-ся вопрос отнош-я поэта к яз. Для Бр мир стихотв-я, мир яз и есть мир реальный: «Стихотв-е, будучи актом сознательным, есть не перифраза реальности и не ее метафора, но реальность как таковая». Или: «Любая реальность стремится к состоянию стихотв-я – хотя бы ради экономии». Бр создает собственный словесный мир, в кот-м «за сегодняшним днем стоит неподвижно завтра, как сказуемое за подлежащим». Мир реальный и мир яз перемешиваются. И получается уже не понятно, какой мир реальней. В поэтич-м мире Бр существуют свои законы, установленные единственно возможным в нем Богом - Языком: «Если Бод для меня и существует, то это именно Яз». «Накопление невысказанного ведет к неврозу», - пишет Бр, т.е. все может и должно быть высказано. Поэтому Бр в своем словесном потоке всегда доходит до конца, «дожимая» яз (вспомним, что Бр не чурался даже использованием нецензурной лексики). В нобелевской лекции Бр говорит: «Яз и, думается, л-ра – вещи наиболее древние и неизбежные, чем любая форма общ-ной организации…». Итак, яз, по Бр категория вечная. И сам ч-к сводится к голосу. Только там, в яз, достижимо бессмертие: «…От всего ч-ка нам остается часть речи». Яз был всегда. А поэт приходит в этот мир, дабы стать орудием яз, служит ему и в итоге слиться с ним в вечность: «Не яз явл-ся сред-вом поэта, а он – сред-во языка к продолжению своего существования». Сила яз стоит над личностью, и эта сила у Бр принимает форму религии. Бр – при всей его чувствительности к различным формам несвободы – соглашается быть слугой яз. Яз же не личность со своими прихотями, а нечто большее, вечное, близкое судьбе, мировой закономерности философии. Лев Лосев, друг Иосифа Бр, заметил о его тво-ве: «отсутствие формального образования, в частности лингвистического, привело к тому, что Бр сделал из яз идол». «Гении часто – автодидакты», поэтому до конца им верить нельзя. В противовес И.Бр. можно взять мнение также гениального литератора В.В. Розанова, кот-й писал: «Лит-ра для меня – как штаны. Обойтись без них я не могу, но и поклоняться им тоже не стану».И.Бр. находится в постоянной болезненной зависимости («как впадают в зависомость от наркотиков или алкоголя») от яз, он не может не писать, по его мнению, таким и должен быть настоящий стихотворец: «Пишущий стихотв-е пишет его, прежде всего потому, что стихотв-е колоссальный ускоритель сознания, мышл-я, мироощущения. Испытав это ускорение единожды, ч-к уже не в состоянии отказаться от повторения этого опыта…Ч-к, находящийся в подобной зависимости от яз, я полагаю, и назыв-ся поэтом». Во 2ой, послевводной части своей Нобелевской лекции Бр обращается к теме ис-ва. И. Бродский пишет: «Если ис-во чему-то и учит (и худ-ка в 1ую очередь), то именно частности человеч-го существования. Будучи наиболее древней и наиболее буквальной формой частного предпринимательства, оно вольно или невольно поощряет в ч-ке именно его ощущение индивидуальности, уникальности, отдельности…». Итак, ис-во по Бр учит частности, рождает собственный переживания, вслед за кот-ми (и только так) может родиться личность. А частная личность для Бр гораздо важней всего человечества (людей в массе действительно он не любил, а личностей в своей частности – вполне). В этом вопросе он спорит с Солженицыным, кот-й, напротив, говорит о том, что ис-во «работает» на единение людей, передавая им бесценный др поколениями опыт: «От ч-ка к ч-ку, восполняя его куцое земное время, ис-во переносит целиком груз чужого долгого жизненного опыта со всеми его тяготами, соками, во плоти воссоздает опыт, пережитый др, и дает усвоить как собственный». Солженицын идет дальше, говоря, что «еще в одном бесценном направлении переносит лит-ра неопровержимый сгущенный опыт: от поколения к поколению. Так она становится живою памятью нации. Так она теплит в себе и хранит ее утраченную историю в виде, не поддающемся искажению и оболганию. Тем самым лит-ра вместе с яз сберегает нац-ную душу». Создавая свои произв-я, Бр менее всего думает о воспитании нравственных чувств и следовании гражданскому долгу. В работе «Дегуманизация ис-ва» Ортега-и-Гассета, исследуя феномен «нового ис-ва», приходил к выводу о том, что «ис-во стремится к тому, чтобы произв-е ис-ва было лишь произв-ем ис-ва». У Бр читатель не объединятеся с автором, а лишь говорит с ним. Автор не занят тем, чтобы провести собеседника по лабиринту своей мысли, указать на главные моменты, где-то помочь раскрыть идею. Писатель и читатель, со слов Бр, «обоюдные мизантропы». Выходит, что между ними духовно-нравственной связи нет. «Роман или стихотворении есть продукт взаимного одиночества», но не тво-ва. Третьим, но не последним по важности, явл-ся вопрос о взглядах И.А. Бр на категорию эстетич-го. Бр пишет: «Всякая новая эстетич-я реальность уточняет для ч-ка реальность этичекую. Ибо эстетика - мать этика: понятие «хорошо» и «плохо» - понятия, прежде всего эстетич-е». По бр, эстетика первична. Чувство прекрасного заложено в ч-ке изначально. Он бессознательно делает свой эстетич-й выбор, а этика появл-ся в ч-ке уже как рез-тат осмысленный, либо привитый семьей, традицией и т.д. Поэтому эстетич-е чувство, эстетич-е переживание важней этического. Эстетика, как «мать этики» диктует ей понятия о том, что хорошо и плохо, что красиво, а что безобразно, предваряя тем самым понятия добра и зла. Бр не отвергает этику: она у него лишь неск-ко умалена, вторична, как он говорит об этом в Нобелевской речи по отнош-ю к Красоте. В своей речи Бр сам обосновывает свой выбор в пользу эстетики, кот-й неразрывно связан с отнош-ем поэта к яз как к божетсву: «Яз же даже если представить его как некое одушевленное существо (что было бы только справедливым) к этич-му выбору не способен». Т.е. к этич-му выбору яз неспособен, зато способен к эстетич-му. Сл само по себе прекрасно. Поэтому для Бр нет слов «плохих или хороших», уместных или неуместных. Все они равны и представляют ценность.

Общая характеристика современного литературного процесса. Понятие «современная литература» подразумевает тексты, написанные с 1985 года по настоящее время. Выделение нижней границы периода, 1985 г., пожалуй, не нуждается в комментариях: это дата начала перестройки, открывшей не только путь к политико-социальным преобразованиям, но и способствовавшей трансформациям внутри собственно литературного процесса – открытию новых тем (тем социального дна), появлению героя, который был невозможен на предыдущем этапе развития литературы (это солдаты караульных войск, как в текстах О. Павлова, девушки легкого поведения, как в повести В. Кунина «Интердевочка», заключенные в тексте О. Габышева «Одлян, или Воздух свободы»). На поверхность литературной жизни вышли тексты, новаторские с точки зрения стиля. Вхождение модернизма в современный литературный процесс имеет точкой отсчета 60-70-е гг. (см. повесть В. Аксенова «Затоваренная бочкотара» (1968), самиздатовский альманах «Метрополь», собравший на своих страницах тексты экспериментального характера (1979)). Тем не менее такие эксперименты не отвечали установкам соцреализма и не поддерживались официальными издательствами. Литература с усложненной формой письма (потоком сознания, повествовательной многослойностью, активными контекстами и подтекстами) получила настоящее право на существование только после 1985 г. Следует отметить, что исследовательское отношение к современной литературе далеко не ровное. Так, А. Немзер характеризует конец ХХ века как «замечательное» (в плане художественных достижений) десятилетие, Е. Шкловский определяет современную литературу как «бесприютную», а поэт Ю. Кублановский и вовсе призывает отказаться от знакомства с ней. Причина таких диаметрально противоположных характеристик в том, что мы имеем дело с живым процессом, который созидается на наших глазах и, соответственно, не может быть однозначно и полно оценен. Реализм. Для реализма как художественного метода характерно: 1) адекватное отражение реальности; 2) особое отношение к герою, который понимается как детерминированный средой; 3) четкое представление об идеале, различение добра и зла; 4) ориентация на эстетическую и мировоззренческую традицию; 5) внятный реалистический слог, без подтекстов и вторых планов, ориентированный на широкого читателя; 6) внимание к деталям. Начало современно литературного процесса ознаменовалось дискуссией о судьбе реализма, которая проходила на страницах журнала «Вопросы литературы». В дискуссии приняли участие В. Келдыш, М. Липовецкий, Н. Лейдерман и др. Сама постановка проблемы не была новой: так, о кризисе реализма говорили и во времена В. Белинского, и в начале ХХ века (статьи на эту тему есть у О. Мандельштама, А. Белого). В ходе дискуссии был сделан вывод о том, что современный реализм все больше тяготеет к модернизму, расширяя предмет изображения от быта и среды в их влиянии на человека до образа мира. Сама художественная практика доказывает факт существования реализма в современном литературном потоке. В современном реализме можно выделить несколько тематических направлений: 1) религиозную прозу; 2) художественную публицистику, во многом связанную с эволюцией деревенской прозы. Религиозная проза – специфическое явление в современной литературе, которое не было возможно в период соцреализма. Это, прежде всего, тексты В. Алфеевой («Джвари»), О. Николаевой («Инвалид детства»), А. Варламова («Рождение»), Ф. Горенштейна («Псалом») и др. Для религиозной прозы характерен особый тип героя. Это неофит, только входящий в круг религиозных ценностей, воспринимающий новую для него, чаще всего, монастырскую среду как экзотическую. В течение нескольких лет издательство «Вагриус» выпускает серию книг под общим название «Роман-миссия», собравших последние по хронологии тексты религиозной прозы. Художественная публицистика в ее сегодняшнем варианте может быть связана с эволюцией деревенской прозы, которая, как известно, и вышла из публицистики (см, например, очерки Е. Дороша, В. Солоухина). После достаточно долгого пути развития деревенская проза пришла к мысли об утрате крестьянского мира и его ценностей. Появилось общее желание их зафиксировать, проговорить в пространстве художественно- публицистического текста, что и было сделано В. Беловым в книге очерков «Лад». Эта задача потребовала прямого авторского слова, проповеди, обращенной к читателю. Отсюда большой публицистический фрагмент, завершающий «Печальный детектив» В. Астафьева – повествование о Семье как традиционной ценности, на которую одну еще можно возлагать надежды по спасению русской нации. Проблемам деревни посвящены рассказ Б. Екимова «Фетисыч», где дан светлый образ ребенка – мальчика Фетисыча, повесть В. Распутина «Дочь Ивана, мать Ивана». В текстах звучат интонации прощания с деревенским миром, когда лучшие его представители оказываются лишены права на счастье. Размывание границ художественного и публицистического можно считать одной из характерных примет современной литературы. Публицистическое начало проявляется и в текстах не только деревенской тематики. Откровенно публицистична «Плаха» Ч. Айтматова, «Мечеть Парижской Богоматери» Е. Чудиновой. Эти авторы прямо апеллируют к читателям, выражая свою обеспокоенность проблемами сегодняшнего дня в риторической форме. Женская проза – проза, написанная женщиной о женщине. Стилистически она может быть и реалистической, и постреалистической, в зависимости от эстетических установок автора. Тем не менее, женская проза тяготеет к реализму, так как утверждает утраченные семейно-бытовые нормы, говорит о праве женщины на сугубо женскую реализацию (дом, дети, семья), то есть отстаивает традиционный набор ценностных позиций. Женская проза дискуссионна по отношению к советской литературе, которая рассматривала женщину, прежде всего, как гражданина, участника процесса социалистического строительства. Женская проза не равна феминистскому движению, поскольку имеет принципиально иные смысловые установки: феминизм отстаивает право женщины на самоопределение вне системы традиционных ролей, женская проза настаивает на том, что женское счастье стоит искать в пространстве семьи. Рождение женской прозы можно связать с текстом И. Грековой «Вдовий пароход» (1981 г.), в котором одинокие женщины, живущие в послевоенной коммуналке, обретают свое маленькое счастье в любви к единственному ребенку в их общем доме – Вадиму, при этом не позволяя ему стать собой. Тексты, написанные в конце 90-х литераторами-женщинами (это произведения М. Вишневецкой (фрагментарная повесть «Опыты»), Дины Рубиной, Ольги Славниковой («Стрекоза, увеличенная до размеров собаки»)) оказываются шире, чем женская проза в ее изначальном варианте и по кругу поставленных проблем, и с точки зрения стиля. Примером может служить роман Л. Улицкой «Казус Кукоцкого» - многослойное повествование, включающее и проблемы женской судьбы, и истории России на нескольких временных этапах - сталинского периода, 60-х, 80-х. Помимо всего прочего, это роман мистического толка (вторую часть его составляет бред Елены, в котором ей открывается истина о добром мире, в котором живем мы все), философский текст, наполненный символами (шар) и аллюзиями (прежде всего к библейским сюжетам). «Казусом» оказывается сама жизнь, которую никогда нельзя постичь только рационально, в который есть высшие законы. Модернизм – художественный метод, характеризующийся следующими признаками: 1) особое представление о мире как дискретном, утратившем ценностные основания; 2) восприятие идеала как утраченного, оставшегося в прошлом; 3) ценность прошлого при отрицании настоящего, понимаемого как бездуховное; 4) рассуждения в модернистском тексте ведутся не в плане социальной соотнесенности героев, не на уровне быта, а на уровне мироздания; речь идет о законах бытия; 5) герои выступают как знаки; 6) герой в модернистской прозе ощущает себя потерянным, одиноким, может быть охарактеризован как «песчинка, вброшенная в водоворот мироздания» (Г. Нефагина); 7) стиль модернистской прозы усложненный, используются приемы потока сознания, «текста в тексте», нередко тексты фрагментарные, что передает образ мира. Модернизм начала и конца ХХ века порожден сходными причинами — это реакция на кризис в области философии (в конце века — идеологии), эстетики. Прежде чем говорить о собственно модернистских текстах, остановимся на направлениях в современной прозе, которые могли бы быть охарактеризованы как находящиеся между традициями и модернизмом. Это неореализм и «жесткий реализм» (натурализм). Неореализм – группа, одноименная направлению, существовавшему в начале ХХ века (Е. Замятин, Л. Андреев). В группу неореалистов входят О. Павлов, С. Василенко, В. Отрошенко и др. Наиболее активную позицию как литератор и теоретик занимает Олег Павлов. Неореалисты принципиально различают реальность (вещный мир) и действительность (реальность + духовность). Они считают, что духовное измерение все больше уходит из литературы и жизни вообще, и стремятся его вернуть. Стиль неореалистических текстов совмещает позиции реализма и модернизма: здесь, с одной стороны, нарочито простой язык улицы, а с другой стороны, используются отсылки к мифам. По этому принципу построен рассказ О. Павлова «Конец века», в котором история бомжа, попавшего в районную больничку под Рождество, прочитывается как никем не замеченное второе пришествие Христа. Тексты «жестокого реализма» (натурализма), нередко представляющие знаковые образы героев, исходят из мысли о мире как бездуховном, утратившем вертикальное измерение. Действие произведений происходит в пространстве социального дна. В них много натуралистических подробностей, живописания жестокости. Часто это тексты на армейскую тему, рисующие непафосную негероическую армию. Целый ряд текстов, например, произведения О. Ермакова, С. Дышева, посвящен афганской проблеме. Показательно, что повествование здесь ведется с опорой на личный опыт, отсюда документально- публицистическое начало в текстах (как, скажем, у А. Боровика в книге «Встретимся у трех журавлей»). Нередки сюжетные клише: солдат, последний из роты, пробирается к своим, оказываясь на границе жизни и смерти, страшась любого человеческого присутствия в недружелюбных Афганских горах (так в повести «Да воздастся» С. Дышева, рассказе О. Ермакова «Марс и солдат»). В более поздней афганской прозе ситуация осмысляется в мифологическом ключе, когда Запад трактуется как упорядоченность, Космос, гармония, жизнь, а Восток – как Хаос, смерть (см. повесть О. Ермакова «Возвращение в Кандагар», 2004 г.). Отдельная тема для этого блока текстов – армия в мирное время. Первым текстом, осветившим эту проблему, стала повесть Ю. Полякова «Сто дней до приказа». Из более поздних можно назвать рассказы О. Павлова «Записки из-под сапога», где героями становятся солдаты караульных войск. Внутри модернизма, в свою очередь, можно выделить два направления: 1) условно-метафорическую прозу; 2) иронический авангард. Оба направления зародились в литературе 60-х гг., в первую очередь, в молодежной прозе, в 70-е гг. существовали в андеграунде, в литературу вошли после 1985 г. Условно-метафорическая проза – это тексты В. Маканина («Лаз»), Л. Латынина («Ставр и Сара», «Спящий во время жатвы»), Т. Толстой («Кысь»). Условность их сюжетов состоит в том, что повествование о сегодняшнем дне распространяется на характеристику мироздания. Не случайно здесь нередко несколько параллельных времен, в которых происходит действие. Так в сюжетно связанных текстах Л. Латынина: есть архаическая древность, когда родился и рос Емеля, сын Медведко и жрицы Лады, — время нормы, и ХХI век, когда Емелю убивают за его инакость в праздник Общего другого. Жанр текстов условно-метафоричекой прозы трудно определить однозначно: это и притча, и, нередко, сатира, и житие. Универсальное жанровое обозначение для них – антиутопия. Антиутопия подразумевает следующие характерные моменты: 1) антиутопия – это всегда ответ на утопию (например, социалистическую), доведение ее до абсурда в доказательство ее несостоятельности; 2) особая проблематика: человек и коллектив, личность и ее развитие. Антиутопия утверждает, что в обществе, которое претендует быть идеальным, дезавуируется собственно человеческое. При этом личностное для антиутопии оказывается гораздо важнее исторического и социального; 3) конфликт «я» и «мы»; 4) особый хронотоп: пороговое время («до» и «после» взрыва, революции, природного катаклизма), ограниченное пространство (закрытый стенами от мира город-государство). Все эти особенности реализуются в романе Т. Толстой «Кысь». Действие здесь происходит в городе под названием «Федор Кузьмичск» (бывшая Москва), который не сообщается с миром, после ядерного взрыва. Написан мир, утративший гуманитарные ценности, потерявший смысл слов. Можно говорить и о нехарактерности некоторых позиций романа для традиционной антиутопии: герой Бенедикт здесь так и не приходит к завершающему этапу развития, не становится личностью; в романе есть выходящий за пределы антиутопической проблематики круг обсуждаемых вопросов: это роман о языке (не случайно каждая из глав текста Т. Толстой обозначена буквами старого русского алфавита). Иронический авангард – второй поток в современной модернизме. Сюда можно отнести тексты С. Довлатова, Е. Попова, М. Веллера. В таких текстах настоящее иронически отвергается. Память о норме есть, но эта норма понимается как утраченная. Примером может служить повесть С. Довлатова «Ремесло», в которой речь идет о писательстве. Идеал писателя для Довлатова – А.С. Пушкин, умевший жить и в жизни, и в литературе. Работу в эмигрантской журналистике Довлатов считает ремесленничеством, не предполагающий вдохновения. Объектом иронии становится как таллинская, а затем и эмигрант