Исследования по проблеме речевых

механизмов мышления

 

1. Психологические и физиологические аспекты проблемы

роблема взаимоотношения мышления и речи всегда привлекала к себе внимание философов, психологов и лингвистов. Платон и Аристотель, философы средневековья и Нового времени и особенно психологи и языковеды двух последних столетий обращались к этой проблеме и находили в ней все новые стороны.

Два основных взгляда чаще всего высказывались и поддерживались в этой области. Первый-тот, что мышление и речь тождественны (мышление есть беззвучная речь, «речь минус звук»), второй – тот, что мышление и речь лишь внешне связаны друг с другом (речь есть наружная оболочка мышления, средство выражения готовых мыслей, возникающих вне формы слов и чувственных образов). В современной психологии выражением первого взгляда является бихевиористическая трактовка мышления как «беззвучной речи», выражением второго – различные теории безобразного и безречевого мышления, порожденные Вюрцбургской школой.

Общественно-исторический анализ проблемы языка и мышления с позиций диалектического материализма вскрыл научную несостоятельность подобных взглядов, их механистический и идеалистический характер и установил взаимосвязь языка с мышлением, их неразрывное единство в процессе общения и познавательной деятельности людей. Возникнув как средство общения и взаимного понимания людей, язык в то же время становится и средством человеческого мышления, обобщающим и фиксирующим общественный опыт человека и человечества в виде понятий, суждений и умозаключений. Отсюда классические положения марксизма об отношении мышления к языку: «Язык есть непосредственная действительность мысли» «Идеи не существуют оторванно от языка» ².

Установление непосредственной и неразрывной связи языка с мышлением означает, что человеческое мышление в своей основе и по своейт

К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 3, М., 1955, стр. 448.

Архив К. Маркса и Ф. Энгельса, т. IV, 1935, стр. 99.

---------------------------------------------------------- 489 ----------------------------------------------------------

специфике, в отличие от элементарного мышления животных, является речевым мышлением, в котором речь выступает не только как средство выражения мыслей, но и прежде всего как средство их формирования, средство анализа и синтеза, отвлечения и обобщения материальной действительности; материалом же логических операций являются все чувственные (ощущаемые и воспринимаемые) данные материальной действительности.

Являясь весьма сложной фонетической, лексической и грамматической системой, человеческая речь характеризуется прежде всего звуковой формой («звуковой оболочкой») и соответствующим предметным значением, составляющим ее объективное содержание. То и другое общественно фиксируется, закрепляется в ходе исторического развития языка, приобретает относительно константный характер и как таковое усваивается каждым отдельным индивидуумом в процессе его общения с другими людьми данного языкового коллектива. Усваивая язык как общественно-фиксированную систему обобщенных и отвлеченных сигналов действительности, человек вместе с тем усваивает и все связанные с ними логические формы и операции мышления как опосредствованное (речевое) отражение реальных предметных связей и отношений.

С физиологической стороны принцип взаимосвязи языка и мышления в процессе отражения объективной действительности был сформулирован еще И. М. Сеченовым, рассматривавшим механизм развития мышления у ребенка как переход от мышления «конкретами» к мышлению посредством «словесной символизации впечатлений» [36; 465- 501] при постепенном затормаживании внешних речевых реакций [35; 142].

В более полном виде идея взаимосвязи образных и словесных компонентов мышления нашла свое выражение у И. П. Павлова в его высказываниях о взаимодействии двух сигнальных систем, причем павловское понятие «вторая сигнальная система»-и это следует особенно подчеркнуть – одновременно включает в себя и мышление и речь. По Павлову, специально человеческое, высшее мышление с его двумя основными функциями-отвлечением и обобщением-есть деятельность второй сигнальной системы, базирующейся на деятельности первой сигнальной системы и находящейся с ней в постоянной взаимосвязи. При этом первая сигнальная система не является простым передатчиком чувственного материала во вторую сигнальную систему, но и сама осуществляет первичные, элементарные формы анализа и синтеза, характерные для наглядно-действенного мышления; в результате же динамического взаимодействия обеих сигнальных систем первоначальные чувственные обобщения принимают абстрактно-логическую форму.

Произнесение звуков речи в процессе общения людей является результатом физиологической деятельности речевого аппарата (языка, губ, гортани, бронхов, легких), управляемого весьма сложной системой афферентных и эфферентных нервных связей, центральные механизмы которых локализуются в речедвигательной зоне коры мозга. Поскольку произнесение речи в норме обязательно предполагает ее одновременное слуховое восприятие другими людьми и самим говорящим, речедвигательные раздражения, естественно, постоянно связываются с слуховыми речевыми раздражениями. В силу этого артикуляция слов не может ограничиваться одними речедвигательными р.аздражениями, но обязательно включает и слуховые раздражения, образуя с ними прочные двига-тельно-слуховые рефлексы, или ассоциации, «базальным» компонентом которых И. П. Павлов считал речедвигательные (кинестетические) раздражения, идущие от речевых органов в кору головного мозга и являющиеся основой всего речевого процесса [29]. Позднее, по мере овладения чтением и письмом, первоначальный двужомшшентный речевой комплекс (ассоциация речедвигательных раздражении со слуховыми) дополняется новым, зрительным, компонентом со своим центральным корковым

---------------------------------------------------------- 490 ----------------------------------------------------------

механизмом, вступающим в связь с другими компонентами речи и образующим с ними единую корковую речевую систему.

Будучи материальной оболочкой языка, указанный комплекс речевых раздражений, в силу своей связи с чувственными, наглядными данными первой сигнальной системы, в то же время становится носителем предметного значения слов, которое, таким образом, является не чем иным, как устанавливаемой в процессе общения людей связью, ассоциацией речевых раздражений с предметами и явлениями действительности.

Наличие взаимосвязанной системы двигательных, слуховых и зрительных компонентов речи соответствует лингвистическим и психофизиологическим понятиям фонем как единиц слышимой речи, графем как единиц письменной речи и артикулем как двигательной «схемы» речевого звука, представляющих в своей совокупности все элементы устной и письменной речи и являющихся в то же время средствами всех вербально-логических операций.

По мере упрочения связи отдельных речевых раздражений друг с другом они могут значительно варьировать по своей силе и длительности и быть представлены не всеми своими компонентами, что приводит к выпадению внешней (фазической) стороны речи и превращению ее в так называемую «внутреннюю речь» («эндофазию»), т. е. в скрытые и редуцированные речевые процессы, посредством которых осуществляется мышление «про себя».

Несомненно, что основные затруднения, возникающие при обсуждении проблемы взаимоотношения мышления и речи и приводящие часто к ошибочным, идеалистическим утверждениям о существовании «чистой» мысли или к механистическим утверждениям о тождестве мышления и речи, в научном отношении прежде всего связаны с совершенно недостаточной изученностью природы внутренней речи – ее генезиса, семантической и грамматической структуры и физиологических механизмов. Эти вопросы и определили основное направление исследования проблемы внутренней речи в советской психологии, как проблемы речевых механизмов мышления.

Первые исследования проблемы внутренней речи в советской психологии носили преимущественно теоретический характер и касались главным образом общих вопросов, связанных с генезисом, семантической и синтаксической структурой внутренней речи.

Важнейшее значение в этом отношении имели работы Л. С. Выготского [9], П. П. Блонского [8] и Б. Г. Ананьева [1], с большой силой подчеркнувшие важность внутренней речи как механизма словесного мышления и словесно-логической памяти. В книге «Мышление и речь» Л. С. Выготский отчетливо сформулировал научное значение исследования внутренней речи как психологического ядра всей проблемы взаимоотношения мышления и речи, сделал первую попытку теоретически разобраться в специфических особенностях внутренней речи как речи «про себя» и «для себя» и наметил ряд предположений относительно генезиса внутренней речи, ее синтаксиса и семантики.

Л. С. Выготскому было совершенно очевидно, что «без правильного понимания психологической природы внутренней речи нет и не может быть никакой возможности выяснить отношения мысли к слову во всей их действительной сложности» [9; 2761. Его неотразимо привлекала сложность этих вопросов, их психологическая романтика, и хотя в своей борьбе с упрощенным, механистическим пониманием внутренней речи он не всегда придерживался последовательно материалистических пози-

---------------------------------------------------------- 491 ----------------------------------------------------------

ций, все же его теоретический анализ этой проблемы до сих пор остается весьма важным и актуальным. Он, бесспорно, был прав в своей критике одностороннего понимания внутренней речи французскими психологами и психиатрами только как вербальной памяти (сохранения акустических, оптических, моторных и синтетических образов слов); с полным основанием он отверг и весьма упрощенное бихевиористическое понимание внутренней речи, согласно которому она лишь простое обеззвучивание внешней речи, осуществляемое путем перехода ребенка от громкой речи к шепоту и от него к беззвучному произнесению слов; он не мог разделять и то весьма расширительное и неопределенное толкование внутренней речи, которое было дано К. Гольдштейном и которое определялось им как специфическое и неанализируемое речевое переживание, предшествующее моторному акту говорения.

Критикуя эти распространенные в западноевропейской и американской психологии взгляды как односторонние и схематичные, Л. С. Выготский отмечал, что понятие внутренней речи, хотя в той или иной степени и может содержать в себе указанные признаки, все же в своей главной и основной характеристике не сводится к ним. Внутренняя речь, по Л. С. Выготскому, во всех своих основных признаках и отношениях – генетическом, структурном и функциональном – представляет собой совершенно особое и своеобразное психологическое явление: оставаясь речью, непосредственно связанной с мыслью, она в то же время является центральным звеном на пути «перехода мысли в слово и слова в мысль» и как таковая отражает чрезвычайную сложность взаимоотношений мышления и речи, их противоречивое единство.

Основываясь на материалах детской психологии, Л. С. Выготский показывает, что речь «не представляет собой простого зеркального отражения строения мысли. Поэтому она не может одеваться на мысль, как готовое платье... Мысль, превращаясь в речь, перестраивается и видоизменяется. Мысль не выражается, но совершается в слове» [9; 2711. Отсутствие механистического тождества мышления и речи выражается, в частности, в там, что у ребенка смысловая сторона речи идет в своем развитии от целого к части, от предложения к слову, а внешняя сторона речи идет от части к целому, от слова к предложению, что вообще течение и движение мысли не совпадает прямо и непосредственно с развертыванием речи: «То, что в мысли содержится симультанно, то в речи развертывается сукцессивно. Мысль можно было бы сравнить с нависшим облаком, которое проливается дождем слов...» [9; 31 2А.

В связи с этим Л. С. Выготский обращает внимание также и на тот факт, что грамматика в развитии ребенка, как это установлено Ж. Пиаже и самим Л. С. Выготским, идет впереди его логики. «Ребенок овладевает придаточным предложением, такими формами речи, как «потому что», «так как», «если бы», «когда», «напротив» или «но», задолго до того, как он овладевает причинными, временными, условными отношениями, противопоставлениями и т. д. Ребенок овладевает синтаксисом речи раньше, чем он овладевает синтаксисом мысли» [9; 94].

В этой же связи Л. С. Выготский указывает и на факт несовпадения грамматического и психологического подлежащего и сказуемого. Психологическим сказуемым в сложной фразе может быть любой член предложения, выделяемый логическим ударением путем интонации. Поэтому очень часто логические и грамматические предикаты не совпадают друг с другом. В то же время без выделения психологического сказуемого невозможно правильное понимание заключенной во фразе мысли. Это еще одно свидетельство факта противоречивого единства мышления и речи, логики и грамматики.

Обращаясь к генезису внутренней речи, Л. С. Выготский считал наиболее вероятным предположение, что она возникает и развивается из так называемой «эгоцентрической речи» ребенка-дошкольника. По

---------------------------------------------------------- 492 ----------------------------------------------------------

описанию Ж. Пиаже, эгоцентрическая речь – это часто наблюдаемый во время игры разговор ребенка с самим собой вслух, не обращенный к собеседнику. В этой характеристике эгоцентрической речи Л. С. Выготский увидел ее функциональное и структурное сходство с внутренней речью и формулировал свою гипотезу о перерастании эгоцентрической речи во внутреннюю, все элементы которой он находил уже в эгоцентрической речи.

С синтаксической стороны внутренняя речь характеризовалась Л. С. Выготским как крайне отрывочная, фрагментарная и сокращенная по сравнению с внешней речью. Для внутренней речи характерно «упрощение синтаксиса, минимум синтаксической расчлененности, высказывание мысли в сгущенном виде, значительно меньшее количество слов» [9; 295], что, как полагал Л. С. Выготский, достигается за счет резкого усиления в ней предикативности -опускания подлежащего и относящихся к нему частей предложения при сохранении сказуемого и относящихся к нему частей предложения. При этом Л. С. Выготским имелась в виду не просто тенденция к усилению предикативности внутренней речи, которая нередко наблюдается и в устной речи, а «полная и абсолютная, постоянно наблюдающаяся, как правило, чистая предикативность внутренней речи» [9; 301].

Этот тезис об «абсолютной и полной предикативности внутренней речи» был в значительной степени навеян Л. С. Выготскому лингвистическими концепциями В. Гумбольдта и Г. Штейнталя и их русских последователей – А. А. Потебни и Д. Н. Овсянико-Куликовского о развитии языка в сторону «глагольности»; психологически же это аргументировалось им тем, что подлежащее нашего внутреннего суждения всегда наличествует в наших мыслях, оно всегда подразумевается нами без высказывания. «Во внутренней речи нам никогда нет надобности называть то, о чем идет речь, т. е. подлежащее. Мы всегда ограничиваемся только тем, что говорится об этом подлежащем, т. е. сказуемым. Но это и приводит к господству чистой предикативности во внутренней речи» [9; 302]. «Ребенок говорит по поводу того, чем он занят в эту минуту, по поводу того, что он сейчас делает, по поводу того, что находится у него перед глазами. Поэтому он все больше и больше опускает, сокращает, сгущает подлежащее и относящиеся к нему слова. И все больше редуцирует свою речь до одного сказуемого» [9; 303].

Исходя из этого, Л. С. Выготский считал далее, что в результате такого своеобразного синтаксиса внутренней речи коренным образом должна измениться и семантика слов внутренней речи: она должна становиться все более контекстной и идеоматичной, включать в себя не только предметное значение слов, но и все связанное с ними интеллектуальное и аффективное содержание, что и должно приводить к преобладанию во внутренней речи контекстного смысла слов над их предметным значением.

Как бы ни были гипотетичны, а в некоторых пунктах (как это будет ясно из дальнейшего) и прямо ошибочны взгляды Л. С. Выготского на природу внутренней речи, все же без преувеличения можно сказать, что им впервые в советской психологии был намечен широкий и смелый план психологического изучения внутренней речи как механизма речевого мышления и что все последующие исследователи этой проблемы не могли не считаться со взглядами Л. С. Выготского даже при самом критическом отношении к ним.

Первые критические замечания по поводу развитой Л. С. Выготским концепции внутренней речи были сделаны П. П. Блонским в книге «Память и мышление», и одновременно в ней же им был высказан ряд своих собственных положений, оказавших большое влияние на последующую экспериментальную разработку этой проблемы.

Разбирая проблему взаимоотношения мышления и речи, П. П. Блон-

---------------------------------------------------------- 493 ----------------------------------------------------------

ский последовательно проводил принцип их неразрывной связи, считая, что, какие бы аргументы ни приводили сторонники независимости мышления от речи, «на деле нельзя и минуты мыслить без слов» [8; 145]. В связи с этим он ссылается на описанную Гегелем неудачную попытку Месмера мыслить без слов, попытку, которая едва не привела Месмера к безумию. Вместе с тем Блонский критикует и взгляды тех, кто отождествляет мышление с речью, в том числе и с внутренней речью, указывая, что психологически возможно несознаваемое произнесение слов, как, например, в случае автоматической речи.

В противоположность Л. С. Выготскому, не критически разделявшему взгляды В. Келера и К. Бюлера, считавших, что мышление и речь имеют различные генетические корни, П. П. Блонский твердо стоял на позиции возникновения мышления и речи из одного источника. «Этот общий корень – труд: и речь и мышление развились из труда. Первоначальная речь была скорее действием. Первоначальные интеллектуальные операции были действиями, и лишь постепенно действительное действие заменилось мысленным: действительное разбивание – мысленным анализом, действительное действие сложения – мысленным сложением» £8; 200]. Очень осторожно П. П. Блонский относился и к языку жестов, считая, что «только членораздельная словесная речь заслуживает названия речи» [8; 150].

В отношении генезиса внутренней речи Л.П. Блонский придерживался того взгляда, что этот вопрос из-за слабой изученности внутренней речи еще не может быть решен сколько-нибудь определенным образом. Гипотезу Л. С. Выготского о возникновении внутренней речи из эгоцентрической П. П. Блонский не считал достоверной потому, что она переносила возникновение внутренней речи на очень поздний период развития ребенка – на школьный возраст, лишая тем самым внутренней речи всех детей-дошкольников, что, по П. П. Блонскому, фактически неверно.

П. П. Блонский считал более вероятным, что внутренняя речь возникает одновременно с громкой речью из одного и того же источника – взаимного общения людей, которое предполагает не только произнесение слов, но и их одновременное слушание; последнее же, особенно в раннем детстве, по наблюдениям П. П. Еланского, всегда сопровождается вначале громким, а затем и беззвучным, внутренним, повторением речи говорящего, ее «симультанной репродукцией», или «эхолалией». «Слушание речи – не простое только слушание: до известной степени мы как бы говорим вместе с говорящим. Конечно, здесь нет полного повторения его слов, даже внутреннего (хотя иногда такое полное повторение, даже громкое, например хоровое повторение припева, бывает). Но возможно, что зачатки внутренней речи именно здесь» [8; 1541.

Необходимость репродукции речи говорящего в момент ее слушания П. П. Блонский демонстрировал весьма простым опытом, а именно – невозможностью (или крайней затрудненностью) при внимательном слушании речи думать еще о чем-либо другом, – факт, который в дальнейшем был использован как один из методических приемов для экспериментального изучения процессов внутренней речи.

Синтаксическую и семантическую стороны внутренней речи П. П. Блонский специально не анализировал, но в своей общей характеристике «мышления в повседневной жизни» он, как и Л. С. Выготский, отмечал чрезвычайную фрагментарность внутренней речи, ее недоразвитость и недоконченность и притом в такой большой степени, что если бы мы могли каким-либо образом записать словесное выражение мыслей во внутренней речи, то получили бы впечатление чего-то вроде «Jdeen-flucht» маниакальных больных: «Чрезвычайно быстрое и изменчивое течение мыслей, малопонятное для постороннего своими скачками и недоконченностью рассуждений и суждений, то «дело переходящее в кусочки фраз и даже в отдельные слова, поразило бы слушателей» [8; 181].

---------------------------------------------------------- 494 ----------------------------------------------------------

Дальнейший теоретический анализ проблемы внутренней речи был осуществлен Б. Г. Ананьевым в статье «К теории внутренней речи в психологии». Вышедшая после работы Л. С. Выготского и П. П. Блонского и учитывавшая результаты опубликованных к тому времени зарубежных и отечественных экспериментальных работ по этой проблеме, статья Б. Г. Ананьева отчетливо формулировала основные вопросы проблемы внутренней речи, подытоживала результаты их исследования его сотрудниками (С. Е. Драпкиной, А. А. Люблинской, Л. И. Подольским и др.) и на этой основе критически пересматривала некоторые из прежних положений относительно внутренней речи.

Б. Г. Ананьев называет развитые Л. С. Выготским гипотезы о внутренней речи рационалистическими, трактующими внутреннюю речь только как интимный начальный момент мысли и ее объективации в слове вне сенсо-моторных механизмов и тем самым отрывающими мышление и речь от их чувственных основ, что особенно отчетливо сказалось в тезисе Л. С. Выготского об «испарении речи в мысль» в динамике внутренней речи. Вместе с тем Б. Г. Ананьев показывает и односторонность чисто сенсуалистического понимания внутренней речи только как совокупности слуховых, зрительных и моторно-кинестетических образов слов и выдвигает широкий личностный подход к проблеме внутренней речи, охватывающей не только ее интеллектуальные функции, но и «весь строй сознания личности» и ее «жизненная направленность, включая нравственно-этическую сторону, представленную во «внутренних монологах» личности, блестящие образцы которых он вместе с И. В. Страховым £41], [42], находит в произведениях классической русской литературы (особенно в романах Л. Н. Толстого и Ф. М. Достоевского). В связи с этим Б. Г. Ананьев показал, что изучение внутренней речи имеет не только теоретическое, но и разнообразное практическое значение, особенно в педагогической практике развития культуры устной и письменной речи-точности выражения мысли, выработки стиля речи и т. п.; большое значение им придается исследованию внутренней речи также для разработки практических методик восстановления речи у моторных и сенсорных афазиков.

Отмечая, что в теории внутренней речи много спорных вопросов, относящихся к пониманию процессов и механизмов внутренней речи, Б. Г. Ананьев справедливо считает, что это не должно мешать установлению ряда весьма важных и бесспорных фактов и положений, отправляясь от которых следует планировать дальнейшие исследования проблемы. К числу таких бесспорных фактов он относит: а) беззвучный характер внутренней речи, б) свернутость, сокращенность внутренней речи,

в) вторичность внутренней речи, т. е. производность ее от внешней речи,

г) процессуальность и фазность внутренней речи при ее переходе во внешнюю речь. Отсюда им намечаются три основных вопроса теории внутренней речи: 1) механизмы внутренней речи, 2) мотивация внутренней речи, 3) фазный характер течения внутренней речи.

Генетические гипотезы Л. С. Выготского и П. П. Блонского о возникновении внутренней речи из говорения или из слушания речи Б. Г. Ананьев считает неисчерпывающими суть проблемы, поскольку они не учитывают всей системы речевой деятельности, в которую входят не только говорение и слушание, но чтение и письмо, также являющиеся источником формирования внутренней речи, особенно ее высших и наиболее развитых форм. «Именно поэтому формы внутренней речи, их механизмы и фазы процесса всегда своеобразны, в зависимости от того, в какой речевой деятельности они формируются» [1; 170].

Этот тезис позволил Б. Г. Ананьеву преодолеть одностороннее представление Л. С. Выготского об «абсолютной» и «чистой» предикативности внутренней речи и утвердить положение о том, что логико-синтакси-

---------------------------------------------------------- 495 ----------------------------------------------------------

ческая структура внутренней речи может быть весьма разнообразной в зависимости от познавательного содержания мысли. Внутренняя речь может быть и предикативной и субстантивной. «Предикативной является внутренняя речь, уже опирающаяся на известную предметность мысли. Напротив, когда предмет еще не опознан или не узнан в восприятии, не намечен в мысли, внутренняя речь субстантивна» [1; 170]. На это, в частности, указывают экспериментальные данные Н. Н. Ланге относительно процесса узнавания объектов; в этом случае каждая последующая фаза является как бы наглядным предикатом для предшествующей, уже содержащей в себе субъект в форме подлежащего. Исходя из некоторых особенностей внешней речи, в частности наличия в ней односоставных сказуемостных и номинативных предложений, Б. Г. Ананьев вместе с Л. И. Подольским [321 считает, что внутренняя речь может быть понята как система «нулевых синтаксических категорий»- с «нулевым сказуемым» в номинативном предложении (типа «Ночь», «Звезды») и с «нулевым подлежащим» в безличном сказуемостном предложении (типа «Светает», «Поздно»). С этой точки зрения редуцированность внутренней речи, ее синтаксическая со-кращенность и фрагментарность, может быть объяснена действием указанных «нулевых» синтаксических категорий. Наряду с этим Б. Г. Ананьев допускает и возможность фонематической редукции внутренней речи, выпадение в ней многих фонем, преимущественно гласных, по типу обычно применяемых в письменной речи сокращений (например, «Л-д», «Лнгр» вместо Ленинград, «д-р» вместо доктор и т. д.), чем им и объясняется наблюдающаяся иногда «инициальность» внутренней речи, ее функционирование в виде первых звуков или букв слов.

Интересные соображения были высказаны Б. Г. Ананьевым и относительно процессуальности и фазности внутренней речи – ее развития от первичных малодифференцированных форм (к которым он относит «установку на наречение» и самый процесс внутреннего наречения в редуцированной фонематической и синтаксической структуре) к «внутреннему говорению», или к «внутренним монологам», как завершающей фазе развития внутренней речи при ее переходе во внешнюю речь и поэтому максимально развернутую и приближающуюся по своей структуре к внешней речи.

Таким образом, статья Б. Г. Ананьева теоретически охватывала почти все стороны проблемы внутренней речи, давала более точное и многостороннее освещение их, чем это было сделано в предшествующих работах, но из-за неразработанности объективных методов регистрации внутренней речи в фазе ее скрытого функционирования все же оставляла проблему в пределах вероятных допущений, требующих экспериментальной проверки.