Глава 5.  школа — необходимое зло

Школа всегда была для меня необходимым злом. Судьбой, которую невозможно избежать. Если бы был хоть один шанс перепрыгнуть через этот период жизни, я бы им тотчас же воспользовался. Соответственно учился я средне. Я любил некоторые предметы, такие как немецкий язык, история, география. Но математика, физика или химия были для меня сплошным кошмаром. Я больше думал о своём образе жизни. Уже в десятком возрасте для меня было невероятно важно выглядеть ухоженно, стильно одеваться и вести себя. То есть тогда было так же как и сейчас. И уже тогда, в школьном возрасте, в полной мере проявилась моя антипатия к общественному транспорту. Мне необходимо держаться на расстоянии от чужих людей, я не люблю телесный контакт. Я не выношу то, как пахнет в автобусе или метро. В принципе, мне нравится запах людей, близких моему сердцу. Но когда в небольшом пространстве смешиваются запахи чужих людей, меня просто выворачивает наружу. Если еще водитель вздумает затормозить, и на меня падает какой-нибудь потный человек, я задерживаю дыхание.

Вот по этой причине я никогда не участвовал в поездках всем классом. Даже не поехал в поездку в честь окончания школы. Самое большее, что я мог себе позволить — это однодневную поездку. Также ни разу в своей жизни я не спал на молодежной туристской базе.

 

На сегодняшний день я всего один-единственный раз воспользовался метро. Это было 15 лет назад в Лондоне, с Клаудией. После приземления самолёта мы хотели взять такси, но в тот момент уличное движение было охвачено полнейшим хаосом, и чтобы добраться до центра города, нам бы потребовалось в лучшем случае 2-3 часа. Клаудия была непреклонна. «Я не выдержу несколько часов в такси. Мы поедем на метро. Точка.» Мы кинулись с нашими чемоданами в подземелье, и меня чуть не стошнило в этом грязном, полностью забитом людьми вагоне. Это был абсолютно не мой мир! Я просто извёлся, пока мы доехали до Сити и дал Клаудии чётко понять, что я это больше никогда не сделаю, даже из любви к ней.

Что касается одежды, то мальчишкой я вообще не допускал никаких переговоров со мной на эту тему. В середине семидесятых я и мои друзья предпочитали джинсовую марку компании C&A “Palomino“. Я не желал носить никакие другие брюки и постоянно покупал себе джинсы “Palomino” всевозможных цветов. Если моя мама считала, что у меня достаточно одежды, и новые брюки мне не нужны, я покупал их на собственные деньги.

Если у нас в гимназии было «окно» между уроками, мои одноклассники предпочитали «зависать» в школьной комнате отдыха. Там они разваливались на матрасах, потягивая заваренный мятный чай из пластиковых стаканов за 20 пфеннигов за штуку или теплый кофе. Мне это было не в кайф. Я предпочитал более изысканную и спокойную обстановку. Я шёл в самое лучшее кафе города и заказывал горячий шоколад со взбитыми вручную сливками за 2,80 марок. Когда вечером за ужином я рассказывал о своих впечатлениях, мой отец совсем не мог этого понять. Его любимая присказка звучала так: «Мальчик, мальчик... И если ты и дальше собираешься жить на широкую ногу, ты должен зарабатывать действительно много денег».

Когда мне было 13, учитель французского предложил нам выбрать друзей по переписке из нашей партнёрской школы города Невер в Лотарингии. Мне идея очень понравилась. Глупее от этого не станешь, зато можно улучшить свой французский приятным способом. Итак, я вызвался добровольно. Только 15 учеников могли принять участие в этой программе. Когда нам раздали адреса друзей по переписке, я был единственным юношей, которому досталась девочка. Сначала я подумал, что учитель ошибся. Ан нет. Это была действительно девочка. Её звали Клотильда и ей было 12 лет. Клотильда тоже очень сильно удивлялась, почему я выбрал именно её. Мама только и сказала: «Ну и что в этом плохого? С девочкой можно тоже переписываться.» Что я и делал. На следующий год наша школа запланировала поездку в Невер. Это означало, что мы должны были жить восемь дней в семьях наших друзей по переписке. За два месяца до отъезда я получил письмо от Клотильды. Она писала, что ей ужасно жаль, но её отец — военный, и его переводят в другую часть. Поэтому они уезжают из Невера.

И теперь я снова оказался единственным, у кого не было гостевой семьи. Мне срочно «выделили» Марка 13 лет. Я написал ему письмо, чтобы представиться. Вскоре я заметил, что мы с Марком совершенно разные, как, много лет спустя, в случае между мной и Дитером Боленом. Марк играл в футбол, был следопытом и любил копаться в земле. Мы совсем не подходили друг другу.

 

 

Семья Марка была вполне нормальной. Они жили в небольшой квартире, и у меня была отдельная комната. Так как мы, немцы, не обязаны были ходить в школу, а только проводить с семьёй послеобеденное время, утром я специально оставался подолгу в постели, чтобы дать возможность другим спокойно привести себя в порядок в крошечной ванной. Я никогда не вставал раньше девяти или половины десятого. В десять приходила мама Марка и готовила завтрак специально для меня, так как остальная часть семьи уже была в дороге. Она садилась со мной, и мы чудесно общались. Потом она шла на работу. В полдень она возвращалась и готовила обед. В последний день она мне рассказала, что на самом деле моё пребывание в их доме было запланировано иначе. Так как она была работающей дамой и уже в семь утра должна была быть на рабочем месте, она думала, что я буду вставать вместе с Марком и идти в школу, а в обед мы бы все вместе снова встречались. Но так как я спал слишком долго, бедная женщина всё это время пребывала в страшном напряжении, разрываясь между своей работой и мной. Мне стало ужасно неловко, ведь я думал, что я сделаю одолжение семье, если буду долго спать. Когда я спросил её, почему она не сказала мне это сразу, она ответила: «Когда я тебя увидела, мне сразу стало ясно, что с тобой нужно обходиться совсем по-другому».

Самое лучшее в этой поездке была скамейка для молитв, которую я притащил домой. Марк состоял в группе следопытов. Раз в неделю они собирались в местной церкви. Я пошёл с ним, чтобы осмотреть церковь. Неожиданно я обнаружил под лестницей маленькую старую скамейку для молебен. Она была очень грязная и вся в паутине. Но она меня очаровала. Сиденье было вырезано из орехового дерева с изображёнными на нем плетущимися розами и крестом. Ножки были похожи на выточенные колонны. Площадка для коленей и опора для рук были обтянуты красным гобеленом. Я был одержим этой старинной вещью и хотел непременно владеть ею. Руководитель группы следопытов не счёл это возможным. Но если я хочу, сказал он, то могу взять на память домой небольшой молитвенник или картинку с изображением церкви. Но мне не нужна была эта уродская книженция, я хотел скамейку. Я предложил ему деньги. Мы сошлись на 20 марках, и вот уже скамейка принадлежала мне. Нахально-гордый, я вернулся со своим трофеем в свою гостевую семью. Мама Марка была прямо вне себя от радости и захотела во что бы то ни стало перекупить его у меня. Но так и не смогла меня уговорить. Перед отъездом домой в Кобленц на автобусе я позвонил домой родителям и попросил: «Пожалуйста, освободите багажник машины. Я кое-что везу с собой.»

Когда на следующий день они встретили меня с моим сувениром, то схватились за голову. Мама сказала только: «Ну почему нашему сыну приходят в голову только такие идеи?» Эта отличная вещица сегодня стоит в доме моих родителей. Однажды мы показали его оценщику. Оказалось, что он был изготовлен в 1815 году и обтянут оригинальной тканью.

 

В 1979 годы после каникул я должен был поменять школу, так как наша гимназия в Мюнстермайфельде закрылась, и старшеклассники были распределены по другим гимназиям. Я выбрал гимназию им. Айхендорфа в Кобленце, потому что там имелось музыкальное направление. Как обычно, я слегка припозднился, срок подачи документов на новый учебный год уже закончился. Поэтому мы с отцом поехали к директору, и отцу всё же удалось меня пристроить. Едва я получил допуск к занятиям, разразилась новая катастрофа. Если нашу маленькую гимназию посещали 300 школьников, то в гимназии Айхендорфа учились 900 девочек и мальчиков. Все присматривались друг к другу. Меня никто не знал. Я был школьником из провинции, и не более того. Конечно, я подружился с единомышленниками. Школьными товарищами, которые также выбрали музыку в качестве основного предмета. Но поначалу никто ничего не знал о моей страсти к музыке. В таком возрасте было не очень круто слушать немецкие шлягеры, и уж тем более петь их. Новичок в городской гимназии, деревенщина, да еще и дурак, любящий шлягеры... Многие одноклассники переходили просто все границы толерантности. Утром мой отец, работавший в Кобленце, привозил меня на машине. После обеда я возвращался домой на электричке, и мама встречала меня на вокзале.

На старшем уровне не было классов, каждый ученик посещал курс, состоявший из трех основных предметов и нескольких дополнительных. В первые недели я только и занимался тем, что пытался освоиться в новой школе. Курсовая система, новые учителя. Через неделю после начала занятий в школьном дворе на черной доске вывесили расписание наших спортивных занятий. При зачислении в школу все ученики должны были заявить о своих спортивных предпочтениях, и в результате были зачислены соответствующее спортивное направление.

Но где же моё имя? Окей, на одиннадцатой ступени обучения нас было в общей сложности 110 учеников. Читая, я мог пропустить своё имя. Перечитывая списки в третий, в четвёртый раз, я так и не наткнулся на имя Бернд Вайдунг. Что это могло означать? Я подозревал, что в связи с тем, что я записался в гимназию с опозданием, мне не предложили список спортивных занятий на выбор. Классический случай под названием «прошмыгнул через систему»! Я подумал: Ну, если меня нет в списках, значит, я не должен ходить на занятия. Логично, не правда ли?

Итак, выходные для меня наступали на два часа раньше, чем для всего класса. Я либо шёл в своё любимое кафе, либо за покупками. Конечно, в глубине души я знал, что то, что я делаю, - неправильно. Но в связи с тем, что, как мне казалось, мое отсутствие не бросалось никому в глаза, я думал, что всё не так уж плохо. Однако несколько недель спустя один одноклассник наябедничал на меня. После осенних каникул я был вынужден явиться к нашему учителю по физкультуре, господину Хардеру, чтобы выслушать его нравоучения. Ну хорошо, я сделал ошибку, но и я объяснил ему, что его система не лишена недостатков, так как в противном случае он бы обнаружил моё отсутствие уже во время первой переклички при построении в начале года.

Лучше бы я не раскрывал свой рот! Достаточно было бы просто сказать «Извините». И больше не подливать масла в огонь. Но было уже слишком поздно. Лицо господина Хардера слегка покраснело. «Господин Вайдунг,»- выдавил из себя г-н Хардер, - «со следующей пятницы вы играете в футбол.» Футбол? Футбол? Я побледнел до кончика носа и закричал про себя: «Ааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааа!»

О Боже, было ли это совпадение, или он действительно настолько знал людей, что смог попасть в мою самую больную точку?

Приближалась пятница, и моё настроение падало до нулевой отметки. Я находился на футбольном поле и должен был вести мяч дриблингом, делать подачи, упражнения на растяжку и спринт-стопы. Ну и как вам это? Я же певец. Я меня к тому времени было около 200 выступлений на сцене, я исполнял песни из репертуара мировых знаменитостей, и теперь здесь, на этом дурацком футбольном поле я должен играть в футбол? Во мне созрела твёрдая решимость, и сам себе я сказал: «Сорри, господин Хардер, несмотря на опасность, что кровяное давление снесёт вам крышу: Сегодня на этом футбольном поле я дал своё последнее представление.»

На возможную критику со стороны учителя в отношении моего поведения я уже подготовил аргумент, что кроме меня у всех была возможность выбрать желаемый вид спорта. Только мне навязали футбол. Так не должно быть. С таким аргументом я чувствовал себя уверенно. Поэтому совесть у меня была чиста — но об этом позже.