Глава 4. Я — звезда мозель-танцпаласта.

В то время в Кобленце имелся большой Дом танцев с рестораном, «Мозель-Танцпаласт Хоммена». Сегодня заведение такого типа называлось бы «Ресторанно-развлекательным комплексом». В этом «Доме танцев» располагался большой танцевальный зал на 1000 персон, ресторан, бар-погребок, кегельбан и обычный трактир.

По рекомендации господина Штайна господин Хоммен заказал моё выступление по случаю празднования Рождества в один из декабрьских вечеров. Прихватив плёночный магнитофон UHER (UHER — так называлась фирма, производившая профессиональное звукозаписывающее оборудование), я вместе с отцом поехал в Кобленц. Мы провели саунд-чек, и два часа спустя я уже стоял на сцене и пел рождественские песни. Под музыку, раздававшуюся из плёночного магнитофона.

Не успел я закончить своё выступление, как господин Хоммен подошел к моему отцу и сказал: «Господин Вайдунг, у Вашего сына прекрасный голос. Для своего возраста он выступил просто невероятно. Может быть, у него будет желание спеть на нашем новогоднем гала-концерте?» Мой отец был польщен, и поинтересовался у меня, как я на это смотрю. Я не подозревал, что такое новогодний гала-концерт. Но я всегда чувствовал потребность быть на сцене. «Ммммм...», - произнёс я и кивнул головой. «А какие песни мне нужно будет исполнить?»- спросил я.

«Ооо, - сказал господин Хоммен.- У меня есть группа из одиннадцати человек. Ты выберешь себе несколько песен, и они запишут аранжировку. За день до выступления мы проведем репетицию, и в новогодний вечер ты выступишь около 21 часа, чтобы затем вовремя лечь спать.

Группа из одиннадцати человек, Сильвестер-абенд (предновогодний вечер) и огромная публика — это было здорово. Это была веха в моей карьере, и после всего этого лечь спать? Ну да, надо было решать дела поважнее, например, какие выбрать песни и тональность.

В результате в тот вечер мой репертуар состоял из следующих композиций:

Wenn wir alle Sonntagskinder wär'n (Heintje)

Après toi (Vicky Leandros) (Я действительно пел по-французски)

Ein Indiojunge aus Peru (Katja Ebstein)

Wir lassen uns das Singen nicht verbieten (Tina York).

Признаюсь, незадолго до выступления я немного струхнул. Ну 50, ну 200 человек, ОК, но тысяча одетых в праздничные наряды зрителей — это было уже совсем другой коленкор.

Специально для этого вечера мама купила мне смокинг, что было совсем не просто. Для моего роста, 140 см, не было смокингов. По крайней мере в Кобленце! Поэтому пришлось купить смокинг на размер больше, и мама подогнала его как раз под меня.

«Детских бабочек» тогда тоже не было. Если только из карнавального гардероба. Но она совершенно была не к месту. До сих пор сохранились фотографии моего тогдашнего наряда. «Берни» в смокинге и бабочке, размером с мою голову. Однако я быстро осознал: тот, кто хочет пробиться наверх в музыкальном бизнесе, должен приносить себя в жертву моде.

Выступление произвело эффект разорвавшейся бомбы. Публика неистовствовала и совсем не желала отпускать меня со сцены. Господин Хоммен сиял, и моих родителей распирало от гордости. На их месте каждый бы испытывал подобное чувство!

После концерта господин Хоммен поговорил с моими родителями на предмет моих дальнейших выступлений в его Дворце танцев. В течение года многие фирмы устраивали там корпоративные торжества. Для участия в своих послеобеденных программах господин Хоммен был в постоянном поиске артистов. Он поинтересовался у меня, не желаю ли выступать у него во второй половине дня.

Не желаю ли я? Конечно! Безусловно, я мечтал об этом и рвался в бой прямо сейчас!

В первую неделю января мой отец позвонил господину Хоммену, чтобы спокойно всё обговорить. Конечно же, также всплыла тема гонорара. «Что бы Вы хотели получить за выступление Вашего сына?» спросил господин Хоммен моего отца. «Я не знаю, и всё же какие сейчас расценки?», последовал ответ. «Мдааа, я предлагаю гонорар около 300-400 марок, надеюсь, это приемлемая сумма», предложил господин Хоммен. «Хорошо, тогда давайте попробуем!»

Конечно же, мне было интересно, сколько из этих денег полагается лично мне. Отец объяснил, что, само собой разумеется, мне принадлежат все деньги. Но он хотел бы, чтобы они перечислялись на счёт, и при необходимости можно было купить новую звукозаписывающую установку и другое музыкальное оборудование. Я был с этим согласен, выторговал однако 10 процентов с каждого гонорара для личных нужд. Я считал это справедливым, ведь я в конце концов работал в том числе и из-за этого. Мой отец согласился. Он исходил из 3-4 выступлений в год, и быстренько прикинул, что я буду получать около 120-140 марок на карманные расходы. Это его устраивало. Но всё получилось совсем по-другому!

Все последующие недели я нервировал свою маму одним и тем же вопросом. Как только я приходил из школы, мне не терпелось узнать: «Господин Хоммен еще не звонил?» Её ответ звучал всегда одинаково: «Нееет».

Однажды во второй половине одного мартовского дня в нашем доме зазвонил телефон. «Вайдунг», произнесла в трубку моя мама. Затем я только услышал, как она ответила: «Ах, господин Хоммен, спасибо, у нас всё хорошо.» - «Фрау Вайдунг, я хотел бы передать для Вашего сына приглашение на несколько выступлений. - «Без проблем, я слушаю, говорите.»- «Нет, для начала возьмите карандаш и бумагу.» - «Да бросьте, уж пару дат я в состоянии запомнить».- «Нет, их будет больше. Точнее сказать, пятнадцать выступлений в ближайшие шесть недель.» Этого не ожидали ни мои родители, ни я. Пятнадцать выступлений за шесть недель! Это означало, что я снова могу вернуться на свою любимую сцену, и я уже представлял себе как баснословно вырастет размер моих карманных денег.

Таким образом, в последующие три года я выступил во Дворце танцев порядка 150 раз. Там я познакомился с Куртом Адольфом Теленом, он же «Поющий хозяин винного погребка». Он там регулярно выступал со своими весёлыми песенками (при исполнении которых, сидящие рядом люди, взяв друг друга под руку, раскачиваются в такт музыке — пер.), «Schütt' die Sorgen in ein Gläschen Wein“ или «Oh Mosella“ и что-то в этом роде. В конце семидесятых это были действительно песни для настроения. Я настолько нравился Курту, что он непременно хотел записать со мной альбом. Мне было девять лет, и конечно же, меня это безумно воодушевило. Я снова еще раз записал некоторые песни из репертуара Heintje, при этом также новые. Продюсером альбома стал Хельмут Рюссман, «крестный отец» в музыке звезды шлягера Вольфганга Петри. Результат был действительно хорош. Но к сожалению, все звукозаписывающие фирмы отказались его выпускать, так как после «эры» Heintje они были по горло сыты смазливыми «звёздными малолетками». Так и умер этот проект, и я никогда больше ничего не слышал о своей первой пластинке.

 

 

В 1976 году Юго-Западное Радио устроило конкурс среди непрофессиональных певцов, для участия в котором достаточно было представить обычную кассету с записанной песней. Каждое воскресенье объявлялся победитель, затем победитель месяца и победитель года. Я победил во всех номинациях, тем не менее моя возможная карьера на этом и заглохла, так как я был слишком молод. Господин на радио, ответственный за конкурс, поделился со мной, что мой голос ещё должен окрепнуть, что я просто еще слишком юный. Тринадцатилетнего певца тогда было невозможно успешно «продать». Сегодня часы бегут совсем в другую сторону: чем моложе, тем лучше. Но я не сдавался и продолжал ориентировать себя на достижение своей главной цели, моей музыке. Однажды на уроке немецкого нас спросили, кто какой профессией хотел бы овладеть в дальнейшем. Один одноклассник, которого я и без того недолюбливал, подошёл ко мне после уроков и сказал: «Ты несёшь ерунду, ты — сумасшедший! Певец — это не та профессия, которую можно так запросто выбрать. Её нужно действительно заслужить.»

Я ушёл, не сказав ему ни слова. Что он мог знать! Через пару недель этот мальчик услышал выступление нашего школьного хора. Я исполнял в нём сольную партию, которую публика очень хорошо приняла. Когда выступление закончилось, он подошёл ко мне и извинился передо мной за то, что высмеял меня и сказал: «Я уверен на тысячу процентов, что из тебя получится настоящая звезда.»

В те времена меня зверски «заводила» музыка американского певца Бэрри Мэнилоу. В 1974 он выпустил всемирно известный хит «Mandy”. Ничего подобного до этого я не слышал. В начале семидесятых в Германии слушали «Schöne Maid“ Тони Маршала и «Eine Libe ist wie ein neues Leben“ Юргена Маркуса. Неожиданно эти аккорды с налетом джаза забрели к нам из Америки. Карьера ABBA также началась именно тогда. Однако звучание Мэнилоу было для меня чем-то особенным. Для моего страстно любящего музыку немецкого слуха его песни воплощали невероятный интернационализм, хотя на своей родине он считался сентиментальным дурачком. Мне также нравился его хит «Chirpy Chirpy Cheep Cheep” из «Middle of the Road”. Это звучание медленно, но верно привело к началу эпохи диско в Германии, и даже я уже пел не Heintje или Mary Roos, а песни на английском языке.

Благодаря моим частым и хорошо оплачиваемым выступлениям во Дворце танцев, уже будучи школьником, я всегда имел в кармане достаточно денег. Часто случалось так, что когда отменяли последний урок, вместо того, чтобы дожидаться на остановке автобуса, я заказывал такси, чтобы проехать на нём два километра до дома. Тогда это стоило 4 марки. В 12-10 я уже стоял в дверях дома моей мамы. Каждый раз с ней чуть не случался инфаркт, и она принималась ругаться: «Бернд, это никуда не годится. Ты- ребёнок. Дети ездят из школы домой не на такси, а на автобусе.» Я: «Но мама! Автобус приедет только через час.» - «Значит, ты, как и остальные дети, должен дожидаться автобуса.» - «Но я не хочу этого делать». Аргумент о том, кто будет оплачивать мои поезд на такси, в случае со мной не «прокатывал». В конце концов, я уже давно зарабатываю своей музыкой собственные деньги. Следовательно, я и дальше продолжал ездить на такси.

А ещё я любил лакрицу. Такие совершенно необычные фиалковые пастилки, которые действительно не каждому приходятся по вкусу. В Мюнстермайфельде я пошёл в небольшой супермаркет и спросил фиалковые пастилки. Продавщица, знавшая меня, объяснила: «Бернд, мы их больше не завозим, потому что они очень плохо продаются. Каждый раз мне приходится заказывать целую коробку. Оно того не стоит.» «Ага, а сколько их в одной коробке?» спросил я её уже с задней мыслью. «36», ответила она. «Ну, тогда закажите для меня целую коробку, пожалуйста.» Не знаю, что подумала обо мне продавщица, но уже через два дня я был счастливым обладателем 36 пакетиков фиалковых пастилок.

После окончания начальной школы в Мюнстермайфельде я поступил в гимназию Kurfürst Balduin.