Глава 20. Приключения в США.

Кобленц перестал быть нориным миром. Она любила Лос-Анджелес и Америку. Она бредила этой «землёй обетованной». Через пару дней, проведённых в Германии я отвёз Нору и её собаку Cherri в аэропорт Франкфурта: она хотела полететь обратно в Лос-Анджелес. Когда я ехал по автобану домой в Кобленц, я одновременно был радостным и грустным. Радостным от того, что я снова мог жить жизнью, к которой привык, не приспосабливаясь к Норе. И печальным от того, что я этому радовался.

На следующее утро зазвонил мой телефон, и я, полусонный, взял трубку. «Алло, Бернд», рыдал голос в телефоне. «Через два часа я приземляюсь во Франкфурте. Ты встретишь меня?» Это была Нора! Что случилось?

Американское законодательство позволяет иностранным гражданам в качестве туристов находиться на территории США не дольше 90 дней. Затем нужно уехать, и теоретически, на следующий день уже можно приехать снова. Юридически Нора была туристкой, потому как она не регистрировалась в миграционном управлении, и не имела никакой работы. Звания «Спонсируемой жены своего мужа» это управление не признавало. Конечно, в прошлом Нора всегда оставалась в Штатах дольше 90 дней за один раз. Казалось, что никаких последствий этому не наступит. Но на этот раз ей пришлось испытать на своей шкуре всю жестокость американских законов. Её продержали на паспортном контроле аэропорта Лос-Анджелеса восемь часов, у неё отобрали загранпаспорт и запретили въезд. Её также поставили перед выбором: или следующим же рейсом отправиться обратно в Германию, или провести ночь в полицейском участке, а единственным авиационным сообщением, который ещё был в тот день – был рейс Swissair через Геную во Франкфурт.

Когда я встретил Нору в аэропорту Франкфурта, мне было бесконечно жаль её: она представляла собой ходячее страдание. После 40 часов перелётов и допросов, она проспала почти целые сутки.

На следующее утро она рассказала мне, уже спокойно, всю эту историю. Бесспорно, с точки зрения американских порядков, она была нарушительницей, но то, как обращались там с людьми в подобных ситуациях, было просто бесчеловечно. На следующий день мы отправились в американское консульство во Франкфурте и встретились с его сотрудником. Он принёс Норе свои извинения, и не мог понять поведения его сограждан. В норином паспорте теперь стояла письменная отметка миграционной службы, что я находил нелепым. В нашем обществе загранпаспорт является одним из важнейших документов. Он выдаётся немецким государственным органом, является собственностью гражданина, содержит информацию о его владельце, обеспечивает ему возможность перемещаться свободно по всему миру. А тут какой-то пограничник из Лос-Анджелеса берёт норин паспорт и царапает своим фломастером на последней странице.

Короче, консул выдал ей бумаженцию, с которой можно было снова без проблем въехать в США. Семь дней спустя мы снова были в аэропорту Франкфурта: Нора снова улетела в Лос-Анджелес. И опять на въезде в Соединённые Штаты, она должна была проторчать 3 часа на пограничном контроле. Её допросили, обыскали и перепроверили подпись консула, являлась ли она настоящей. Всё очень нелепо и нервозно. В конце концов Нору впустили в её любимый ЛА, и она была рада снова оказаться дома.

Через несколько недель она вернулась в Германию и, когда была пора возвращаться, она попросила меня полететь с ней: Нора теперь жутко боялась миграционного контроля. Я согласился. Таким образом, мы вместе проходили паспортный контроль в аэропорту Лос-Анджелеса и нас обоих попросили пройти на допрос в офис. С английским у меня было всё неплохо и я свободно отвечал на все вопросы. Я объяснил, что я артист и много путешествую и что моя жена несколько месяцев в году живёт в нашем доме в Беверли Хиллс и так далее...

Офицер выслушал меня, взял паспорта и исчез. Прошла четверть часа, затем полчаса. Через час я спросил, когда мы снова получим наши документы обратно. Прошло полтора часа, затем два. Постепенно я начал нервничать. Ситуация начала выходить из-под контроля, и выхода из неё не было видно. Нора пыталась меня успокоить: «Пожалуйста, не начинай. У них всё равно преимущество. Завтра ты и не вспомнишь эту историю».

«Завтра – это завтра», ответил я, «сейчас – это сейчас. Я летел двенадцать часов, голодный, уставший. Прежде всего, я законопослушный немецкий гражданин, который не сделал ничего дурного». «Пожалуйста, успокойся», шептала она мне настойчиво, поскольку наш с ней разговор уже стал слышен другим сотрудникам.

Через три часа ожидания моё терпение лопнуло.

Мне было всё равно, арестуют меня или запретят въезд в Соединённые Штаты. Я чувствовал себя обгаженным! Я подошёл к стойке и потребовал немедленно поговорить с офицером. Он подошёл ко мне и спросил в чём дело. Я накинулся на него: «Прошу прощения, но теперь вы меня разозлили. Я приехал из Германии, у меня есть дом в Беверли Хиллс, я вкладываю 100 000 долларов каждый год в вашу экономику, а со мной обращаются как с куском дерьма. Я не нелегальный мигрант, который приезжает за ‘американской мечтой’, и сидит у вас на шее. У меня есть право теперь поехать в свой дом, за который я плачу нехилый налог». Во, теперь всё пошло уже лучше. Что за унизительная ситуация, где меня удерживают в какой-то бюрократической заднице.

И что теперь? Я был готов ко всему: немедленной депортации, тюрьме, приговору за оскорбление офицера при исполнении. Я уже предусмотрительно сказал Норе найти в её записной книжке телефонный номер нашего адвоката. Но офицер принёс наши документы, отдал их мне в руку и сказал: «Sorry, вот ваши паспорта, мы с гордостью приветствуем вас, как гостей нашей страны». А-ха, вот так-то!

Я ожидал чего угодно, но только не этого.

Что за абсурдная ситуация. Честно говоря, я до сих пор не могу этого понять. Но что я отлично понимал, так это то, что Норе приходилось каждый раз проходить через эти нелепости при въезде в США. Должно же было быть какое-то решение!

Решение называлось Грин-карта, а именно пожизненный вид на жительство и разрешение на работу. Никаких больше 90-дневных сроков пребывания, и можно путешествовать столько, сколько душе угодно. Эту Грин-карту получить непросто, но мой статус артиста увеличивал мои шансы. Я нанял адвоката, и нам с Норой сделали Грин-карты. Теперь это звучит проще, чем это было на самом деле, это не карта почётного клиента в супермаркете. С момента запроса до выдачи карты прошло почти два года, но уже в течение этого времени мы уже были зарегистрированы. Во время следующего визита в Германию Нора переделала свой паспорт и больше не имела ни одной, даже самой малюсенькой проблемы при пересечении границ.

А я же чувствовал себя в своей новой квартире в Кобленце всё лучше и радостнее. Она была большой и светлой и была для меня в достаточной степени люксовой. Фактически я был «холост» и наслаждался своей свободой.

Глава 21. Наша домохозяйка.

С одним из моих музыкантов у меня была настоящая дружба. Миммо был итальянцем, точнее сказать, сицилийцем, и жил в Гамбурге. Он навещал меня, мы вместе писали песни, некоторые из которых я потом выпускал на своих альбомах. В то время у меня уже был контракт с Polydor, гамбургской фирмой, и, судьба распорядилась таким образом, что управляющего звали Гётц Кизо. Там я должен был записать пять альбомов.

Таким образом, Миммо позвонил мне однажды и спросил, не хочу ли я пару дней пописать вместе песни. Я согласился, и мы начали просматривать наш рабочий график. «Что там, через две недели?», спросил я. «Нормально», сказал Миммо. «Мммм, если я приеду в Кобленц, в четверг мне придётся ехать обратно, в Гамбург, у меня там важные дела». Мне это подходило. «Эй, Миммо, это неплохо. У меня в четверг тоже встреча в Polydor. Давай сделаем так: поедем вместе в Гамбург, а в пятницу вернёмся в Кобленц. Ты можешь заехать в понедельник, во вторник и в среду мы будем писать песни, в четверг поедем в Гамбург, в пятницу и в субботу можем продолжить работать», предложил я.

Миммо ответил: «Дело в том, что в четверг моя подруга хочет прилететь из Лондона в Гамбург. Как быть с этим?» «Давай она прилетит в среду во Франкфурт, в четверг побудет одна в моей квартире, а пятницу и субботу мы проведём вместе», звучало моё предложение. «Да, звучит отлично», сказал Миммо, «давай так и сделаем». 14 дней пролетели быстро, и в условленный понедельник Миммо отправился ко мне.

В тот день Фрау Хорнеманн пришла на работу позже обычного, и рассказала мне, что умерла её мать. Я был тронут, потому что я, разумеется, знал ту женщину, и выразил свои соболезнования. «Да», сказала Фрау Хорнеманн, «она была пожилой, и было понятно, что она скоро умрёт, но всё равно это очень большая потеря». «Когда похороны?», спросил я. «В четверг». «Оу, в четверг у меня встреча в Гамбурге, мы поедем туда с Миммо. Но я могу отменить эти дела, похороны для меня важнее», заявил я. «Нет-нет, пожалуйста, нет, у вас же дела. Похороны будут скромными, только родня и соседи», возразила Фрау Хорнеманн, «пожалуйста, поезжайте, это же Ваша работа. А я буду знать, что мысленно Вы будете с нами, на похоронах». С тяжелым сердцем я согласился.

Вечером в среду мы с Миммо поехали в аэропорт Франкфурта и встретили его подругу. Это была очень привлекательная темнокожая девушка с сексуальной фигуркой – при этом она была невероятно мила.

Вечером мы поехали в итальянский ресторан, а рано утром в четверг уехали. Было лето и было очень-очень жарко. Перед нашим отъездом, я объяснил подружке Миммо, что она может чувствовать себя как дома. Я рассказал ей, где находится супермаркет и ближайший бассейн. Из-за погоды, когда в тени до 35 градусов, этому совету она была особенно благодарна.

Наши с Миммо пути в Гамбурге разошлись. Мы договорились встретиться на следующее утро у меня в отеле, и вместе вернуться в Кобленц. Когда мы были в пути уже добрый час, Миммо сказал: «Бернд, слушай, ммммм, не уверен, что меня это касается», начал он издалека. «Касается что?», с любопытством спросил я. «Ну да, в общем, это, разрешал ли ты Фрау Хорнеманн устраивать у себя поминки?» «Что-что у меня делать???», спросил я в ужасе. Я дал по тормозам. «Ну, да, чтобы она устроила поминки у тебя дома», сказал Миммо. Я подъехал к ближайшему месту для отдыха, и буквально «приставил пистолет к груди Миммо»: «Давай рассказывай! Что тебе известно?»

Миммо рассказал, что его подруга пошла купаться, и вернулась домой после полудня. У моего пентхауса была терраса, на которую можно было выйти через две раздвижные двери, и которые закрывались с внешней стороны задвижками. Подруга Миммо загорала, вероятно, только в сексуальном бикини, прямо на террасе, когда внезапно открылась моя входная дверь. Логично, что она не знала вошедшую женщину, которая сразу же пошла к буфету и стала накрывать на стол.

Вскоре, как я себе это представил, должно быть, Фрау Хорнеманн привела всю траурную церемонию ко мне в квартиру, сразу после похорон своей матери. Увидев друг друга, у них у обеих чуть не случился инфаркт. Фрау Хорнеманн ничего не знала о подруге Миммо, и, конечно, ситуация была ей в высшей степени неприятна. Опечаленные люди пришли в чужую квартиру, и вместо поминальных блюд увидели дочерна загорелую красавицу в бикини на террасе. Фрау Хорнеманн решила действовать. Чтобы её гости на МОЕЙ террасе не видели никаких незнакомок, она быстро решила закрыть раздвижную дверь и запереть её изнутри задвижками и опустить жалюзи – чтобы бедная девушка изнывала от невозможной жары. Через какое-то время подружка Миммо обнаружила себя, домохозяйка, не имея альтернативы, впустила её в квартиру, но заперла в комнате для гостей. Когда все траурные гости покинули МОЙ дом, на стол накрыли снова, потому что на ужин пришли ещё около 14 человек, которым, должно быть, пришлось по вкусу шампанское за мой счёт. Исчезло как раз восемь бутылок.

«Вот», сказал Миммо, «такая вот история». Если бы существовали сверхзвуковые автомобили, я бы сразу же купил себе такой. Я был вне себя, у меня просто не было слов. Я был расстроенным, злым, разочарованным, просто раздавленным! Тогда ещё не было мобильных телефонов, и я пытался дозвониться домой с каждого места для отдыха, я хотел поговорить с Фрау Хорнеманн. К сожалению, все попытки были безуспешными, линия постоянно была занята. Это делало мою злость ещё больше!

 

Через 4 часа, когда мы были уже почти в Кобленце, наконец-то я смог дозвониться. «Да, алло», ответила она. «Привет, Фрау Хорнеманн, это я». «Привет, Бернд, как у Вас дела?», хотела она знать. «У меня хорошо, а у Вас?», спросил я в ответ. «Ах, ну, как может быть после похорон матушки», вздохнула она. «Ммм», промычал я, «это по-настоящему грустно. Есть что-нибудь особенное? Вы мне ничего не хотите сказать?» «Нет, всё хорошо. Когда Вы вернётесь?», спросила она. «Если всё будет нормально, то через час. Пожалуйста, не уходите, я хочу Вас застать», был мой ответ.

Что за игра, в которую она играла. Не сказала ни слова. Она же должна была знать, что её поймают. Как можно скрывать реальность? Если бы она сказала: «Я сделала глупость, мне очень жаль, на меня нашло что-то», или что-то в этом духе, чтобы я мог понять, что она признаёт свою ошибку. Но нет, ничего подобного!

Когда я приехал домой, я вызвал её к разговору. Она утверждала, что ей было очень жаль, и что всё было совсем не так, как это выглядело. Ага, а как это тогда было? Посторонние люди пришли в мою квартиру на поминки за мой же счёт. О нет, Фрау Хорнеманн! Кувшин падает хорошо только до тех пор, пока он не разобьётся – а тут уже лежала 1000 осколков.

Я отобрал у неё ключ от квартиры и сказал, что в ближайшие дни я не желаю её видеть. Я дам знать.

Она позвонила мне через пару дней, вся в слезах, и попросила прощения. Мне было жаль её, и честно говоря, несмотря на все её «косяки» и непростительные истории, за эти годы я привык к ней. Но моё доверие к ней было утрачено окончательно и назад пути не было. С того момента она работала в моей квартире только в моём присутствии. Ключ я ей больше не отдал.

 

 Примерно через 3 месяца, когда настал «длинный» уик-энд, по случаю праздника 3 октября, она спросила меня, не могу ли я дать ей двухдневный отпуск, чтобы она могла уехать со своим гражданским мужем. Я, конечно, не возражал и отпустил её.

 Мы условились, что во вторник она приедет снова и будет работать, и, потому как у неё теперь не было больше ключа от квартиры, открыть ей должен был я. Вторник прошёл, но Фрау Хорнеманн не появилась. А-ха, подумал я, возможно, она заотдыхалась, и поэтому приедет завтра. Затем прошли и среда, и четверг, и пятница – но Фрау Хорнеманн всё не было. В субботу у меня зазвонил телефон. На другом конце провода был её отец, который был уже очень пожилым, и который меня спрашивал, где же его дочь. Я этого и сам не знал. Я рассказал ему, что она хотела уехать на пару дней, и с тех пор я не слышал о ней ничего. Так прошли и суббота и воскресенье и понедельник. Во вторник, уже спустя неделю, в мою входную дверь позвонили. На экране домофона я увидел двоих мужчин в униформе, и открыл дверь. «Добрый день, господин Андерс, полиция Кобленца, разрешите войти?», спросил один из полицейских.

 «Да, разумеется», сказал я, не имея ни малейшего представления, чего хотят эти два человека. «Чего-нибудь выпьете?», спросил я. Я не такой человек, который при виде полиции сразу впадает в ступор. У меня к ним уважение. Здоровое уважение. Они такие же люди, как и другие, которые делают свою работу, а я тот, кто знает свои обязанности перед обществом, но, также, и свои права. Что со мной должно случиться? Я всегда пытаюсь вести себя соответственно общественным нормам. «Нет, спасибо», ответил один из них, «перейдём к делу. Работает ли у Вас Фрау Хорнеманн?» «Да», ответил я, «Что-то случилось?», хотел я знать. «Мы этого не знаем. Вы, вероятно, последний, кто видел Фрау Хорнеманн живой». «Что?», воскликнул я, «что значит – видел живой?» «Ну, да, она пропала. Нас вызвали, мы открыли её квартиру, почтовый ящик был полон и её никто не видел уже неделю. В квартире валялась гора непрочитанной почты», пояснили мне полицейские.

 Я должен был сперва сесть. Что ещё опять задумала Фрау Хорнеманн? Я рассказал полиции, что знал, они меня поблагодарили и ушли. О Боже, Фрау Хорнеманн, что с вами приключилось???

 Через два дня она позвонила, как ни в чём ни бывало. Я начал её расспрашивать. «О, Бернд, знали бы Вы, что случилось. Я была в пути со своим знакомым, и мы попали в автоаварию». «Автоаварию?», спросил я уже слега нервно. «Да, в автоаварию, и я четыре дня провела в больнице», дерзко заявила она. «Четыре дня? Больница? Ага», заметил я саркастически, и дальше: «Скажи-ка, Фрау Хорнеманн, а как называется та больница, в которой вы лежали?» Тишина на другом конце провода. «Ах, чёрт, да как же она называлась? Что ж такое? Вот, бывает, что ничего не могу вспомнить», промямлила она. «Фрау Хорнеманн, Вы пролежали четыре дня в больнице и не можете потом вспомнить её название?» Я был взбешён. «Знаете что», сказал я дальше, «я просто думаю, что нам пора завязывать это. Вы никогда не изменитесь, а у меня нет больше желания слушать Ваше постоянное враньё. Хватит! Вы живите своей жизнью, а я буду жить своей, но без Вас. Всего хорошего!» На этом я закончил разговор и совместную работу с Фрау Хорнеманн.

Из-за моей южной внешности меня часто спрашивают, не имеет ли моя семьюя по материнской линии французских корней. Я проследил свою родословную вплоть до 17 века. Нет никаких доказательств того, что наша семья имеет корни в южной Европе. Хотя, кто знает? У моего отца было шесть братьев и сестер, которые разъехались во все концы света. У моей матери также были старшие братья и сестра, старший брат погиб во время Второй мировой войны. Её любимая сестра живёт во Франции. После войны Кобленц был французской зоной оккупации. Моя тётя Марианна в 1943 году влюбилась во французского солдата и в 1947 году уехала с ним в Париж. Имя Марианна превратилось в мягкое Мариан, как говорят французы. Только моя мама до сих пор обращается к ней Марианна. «Я не собираюсь заниматься этой чепухой!»- говорит она. Моя тетя до сих пор говорит на верхненемецком диалекте (литературном немецком) с французским акцентом. Но если вдруг она начинает злиться, тогда уже в полной мере проявляется её монотонный рейнский диалект. И тогда можно умереть со смеху. Как раз недавно она была у нас в гостях в Кобленце.

Кстати, тёте Марианне 85 лет, но до сих пор она элегантна и бодра и придаёт большое значение тому, чтобы выгледеть ухоженно. Она — уникум в прямом смысле этого слова, смесь французского живого ума и немецкой добродетели. Она не носит много украшений, но каждый раз это что-то особенное. С каждой сумкой от Hermes она комбинирует подходящий платок. Как настоящая француженка. Мне очень импонирует её стиль. Вероятно, будучи ещё ребёнком, неосознанно, я многое взял о неё.

Каникулы у тёти Марианны и дяди Робера каждый раз были чем-то особенным. У них была чудесная квартира в Париже, с выходом в сад. Там я увел впервые типично французские вещи: обитые обоями двери, что в Германии не было принято. К тому же, меня невероятно восхитила французская туалетная бумага. У нас дома в уборной были рулоны с бумагой, иногда украшенные этими ужасными цветочками. У моей тёти стояла элегантная коробка, из которой вытягивали тонкие, аккуратно сложенные листы бумаги. Эта эстетика в ванной комнате впечатлила меня уже тогда, когда я был маленьким мальчиком.

Когда моя кузина Катрин выходила замуж в 1969 году, мои родители вместе с нами,детьми, отправились в Париж. 500 километров с двумя маленьким детьми в автомобиле. Это был ад! И тем прекраснее был сам праздник. Ещё сохранились фотографии, где я в коротких белых штанишках и синем пиджачке. Мой брат Ахим никогда бы не одел ничего подобного. Но мне нравилось уже мальчишкой одеваться элегантно.

50 лет моя мама созванивается со своей сестрой каждое воскресенье в одно и то же время. Обе считают, что в воскресенье дешевле. Десятки раз я пытался выбить из моей мамы этот сплин, но её просто невозможно заставить отказаться от этой привычки. Одну неделю звонит тётя Марианна, другую — моя мама. Мой дядя умер в 2008 году, с тех пор тётя живёт одна в своём доме на берегу французской Атлантики.

Я постоянно предлагаю своей матери поехать вместе со мной и с отцом к тёте Марианне в отпуск. Но мои родители не любят летать. И поездка на автомобиле из Кобленца на северо-запад Франции была бы для них по понятным причинам достаточно напряженным мероприятием. Поэтому моя мама довольствуется еженедельными телефонными разговорами со своей любимой сестрой.

До сих пор я абсолютный «маменькин сынок». Мы созваниваемся по крайней мере через день. В прошлом году ей исполнилось 75 лет. Вскоре после своего дня рождения в сентябре она мне позвонила и с гордостью сообщила: «Я была у врача. Он мне сказал: Фрау Вайдунг, у вас такие показатели крови, что позавидует любая пятидесятилетняя. В сравнении с моим импульсивным отцом она- само спокойствие. Однако в пределах семьи она — начальница. Снаружи кажется, что хозяин в семье — мой отец, но на самом деле последнее слово всегда остается за мамой. Классическое распределение ролей. Они прекрасно дополняют друг друга и а этом году отмечают свои 55 лет. Совместной жизни. Оба выросли в окрестностях Мюнстермайфельда и, будучи детьми, жили всего лишь в шести километрах друг от друга. Логично, что они в конце концов встретились.

В пятидесятые было не так просто сесть в автомобиль и отправиться куда-то на дискотеку. Возможность пообщаться с кем-то из окрестностей была один раз в году на ярмарке или празднике стрелков. Мои родители познакомились в 1954 году на празднике стрелков на танцах. В мае 1956 года состоялась свадьба, в мае 1957 на свет появился Ахим. Итак, это не была свадьба «по необходимости», это была настоящая любовь.

Мой отец Петер работал в Кобленце ведущим финансистом и по совместительству — 28 лет был бюргермайстером Мюнстермайфельда-Мёрца. В свободное время он был занят в качестве Первого председателя местного союза стрелков. Итак, он был, как говорится, «насквозь» солидным человеком, настолько далеким от шоу-бизнеса как земля от луны. Его любимым хобби было что делать своими руками. Ему бы никогда не пришло в голову покупать нам, своим детям, какие-то пластиковые игрушки.

Я мечтал, чтобы на моё пятилетие мне подарили игрушечный магазин. И так ка мой отец был очень кропотливым человеком, он проводил ночи в своей мастерской, только чтобы у меня был самый лучший, самый большой и непревзойденный магазин из тех, которые я когда-либо видел. Он сам вырезал из дерева каждую колбаску, помидорчик, булочку. Самое лучше в этом магазине было то, что его можно было переделать в почту. Я получил комплект открыток, марок и блокнотиков, и меня просто распирало от счастья. Его ремесленные способности закончились тем, что он, благодаря собственной инициативе и мышечной силе, построил второй дом для своей семьи. К моему сожалению. Но об этом я расскажу позднее.

Рождество мы отмечали всегда по одному и тому же сценарию, выстроенному отцом (по крайней мере, он себе это воображал). Каждый год происходило одно и то же: едва стоило нам пятерым выйти из дома на рождественскую службу, мама сразу начинала причитать: «Ах ты, Боже мой, я забыла дома перчатки. Они лежат на кухне.» Отец делал вид, что раздражен её несобранностью: «Боже мой, Хельга, где были твои мозги?»

Итак, отец возвращался домой, якобы за мамиными перчатками. На самом деле он с быстротой молнии раскладывал коробочки под рождественской ёлкой и включал дома все огни. Когда мы возвращались домой со службы, гостиная вовсю сияла. Когда бы были детьми, мы были совершенно уверены в том, что это младенец Христос околдовал наш дом. Однажды нас все-таки озадачил тот факт, что отец вернулся без маминых перчаток. Он просто забыл их взять во всей этой суете. Однажды в святки, когда мне было 8 лет, и мы в очередной раз ждали отца, я ему сухо сказал: «Папа, ты снова забыл перчатки». В этот момент родители поняли, что мы всё знаем.

В прошлом году мой восьмилетний сын Александр сказал то же самое, когда я забыл перчатки моей жены...