СССР отклоняет германские предложения

Не считая пока Германию достаточно подготовленной для нападения на СССР, Гитлер заявил Риббентропу, что «необходимо инсценировать в германо-русских отношениях новый рапалльский этап» и что «необходимо будет проводить с Москвой в течение определенного времени политику равновесия и экономического сотрудничества»^[10]. Как писал статс-секретарь МИД Германии Э. Вайцзекер, они «начали ухаживать за русскими»^[11].

Это скоро же стало заметно по тону высказываний германской печати. 12 мая 1939 г. советский поверенный в делах Германии Г. А. Астахов сообщал в Москву, что «немцы стремятся создать впечатление о наступающем или уже о наступившем потеплении германо-советских отношений. Отбросив все нелепые слухи, фабрикуемые здесь немцами или досужими иностранными корреспондентами, пока можно констатировать как несомненный факт лишь одно — это заметное изменение тона германской прессы в отношении нас... Но, отмечая эти моменты, мы, конечно, не можем закрывать глаза на исключительную их поверхностность, ни к чему не обязывающий немцев характер... Слишком уж ясны мотивы, заставляющие немцев изменить тон в отношении нас, чтобы к этому можно было относиться достаточно серьезно»^[12].

Представители германского правительства начали в осторожной форме затрагивать вопрос об улучшении германо-советских отношений и в беседах с советскими дипломатами. Так, 17 мая Г. А. Астахов имел беседу с ответственным сотрудником МИД Германии, специалистом по экономическим проблемам Ю. Шнурре по вопросу о статусе советского торгового представительства в Праге. Во время этого разговора Шнурре попытался затронуть также «тему об улучшении советско-германских отношений». [274] Германский представитель начал «заверять об отсутствии у Германии каких бы то ни было агрессивных стремлений в отношении СССР» и спросил, что нужно сделать, чтобы рассеять недоверие с советской стороны. Однако Г. А. Астахов заявил, что Советское правительство не имеет «данных о коренном изменении германской политики». Он холодно заметил, что улучшение атмосферы в отношениях между двумя странами зависит от германского правительства^[13].

20 мая германский посол в Москве фон Шуленбург поставил перед В. М. Молотовым вопрос о возобновлении экономических переговоров. С этой целью предлагался приезд в Москву Ю. Шнурре. Однако Советское правительство не считало возможным из-за напряженности политической атмосферы в отношениях между СССР и Германией вести переговоры о расширении торгово-экономических связей между обеими странами. На это обстоятельство народный комиссар иностранных дел и указал германскому послу. Он отметил, что экономические переговоры с Германией в последнее время начинались несколько раз, но непременно оказывались безрезультатными. Это и дало Советскому правительству основание заявить немецкой стороне, что у него создается впечатление, что германское правительство вместо деловых переговоров по торгово-экономическим вопросам ведет своего рода игру. Для такой игры, говорил нарком в беседе с Шуленбургом, Германии следовало бы поискать в качестве партнера другую страну, а не СССР, который в игре такого рода участвовать не собирается^[14]. Обескураженный ответом, Шуленбург тут же посетил заместителя наркома В. П. Потемкина и растерянно «жаловался», что он, собственно, теперь не знает, что ему следует сообщить своему правительству. Но посла не смог «утешить» и В. П. Потемкин^[15].

Этот отрицательный ответ, хотя немцы и были готовы к нему, не мог не обескуражить их. В Берлине в растерянности начали планировать следующие «ходы», но, опасаясь нового провала, не решались предпринимать их. В подготовленном Э. Вайцзекером проекте письма Шуленбургу выражалось опасение, что новое обращение к СССР связано «с опасностью повторного отказа». В окончательном тексте письма, отправленного в Москву 27 мая, Вайцзекер отмечал, что новое немецкое обращение может вызвать гомерический смех в Москве. Поэтому Шуленбургу [275] предписывалось проявлять пока «полную сдержанность»^[16].

С одобрения Гитлера очередной зондаж было решено предпринять в Берлине. 30 мая Э. Вайцзекер отметил в беседе с Г. А. Астаховым, что Германия сняла с повестки дня «украинский вопрос», устранив этим повод для войны между двумя странами. Он сказал, что имеется возможность улучшить советско-германские отношения. «Если Советское правительство хочет говорить на эту тему, — продолжал он, — то такая возможность имеется. Если же оно идет по пути «окружения» Германии вместе с Англией и Францией и хочет идти против Германии, то Германия готовится к этому»^[17].

После этой беседы Вайцзекер записал в своем дневнике, что германское правительство «вносит инициативные предложения», но русские по-прежнему «проявляют недоверие»^[18].

17 июня 1939 г. Шуленбург, прибыв в Берлин за новыми инструкциями, говорил об этом с Астаховым еще более определенно^[19]. Касаясь беседы Астахова с Вайцзекером, Шуленбург спросил, почему Советское правительство не дает ответа на поставленные Вайцзекером вопросы. Никакого ответа он, однако, так и не получил. Советское правительство оставляло все обращения фашистских дипломатов без ответа, продолжая в то же время добиваться заключения соглашения с Англией и Францией. Шуленбург вынужден был констатировать в своем отчете об этой беседе, что Астахов снова подчеркивал господствующее в Москве недоверие к политике Германии^[20].

29 июня Шуленбург посетил, возвратившись в Москву, наркома иностранных дел СССР. Он заверял, что «германское правительство желает не только нормализации, но и улучшения своих отношений с СССР». Шуленбург подчеркнул, что это заявление, сделанное им по поручению Риббентропа, получило одобрение Гитлера. В ходе беседы он упомянул, в частности, о советско-германском договоре 1926 года о нейтралитете. Нарком в иронической форме выразил изумление, что германское правительство еще помнит об этом договоре; у Советского правительства существуют на этот счет немалые сомнения. Учитывая имеющийся опыт, отметил нарком, можно усомниться в прочности договоров^[21]. Таким образом, советская сторона снова дала немцам от ворот поворот. [276] На следующий день МИД Германии послал Шуленбургу срочное указание, что «в политической области пока до дальнейших указаний сказано достаточно» и что на данном этапе с немецкой стороны не следует заводить новые разговоры^[22]. И целый месяц немцы не решались больше обращаться по этим вопросам к Советскому правительству.

Зондажи возобновились только в конце июля. 25 июля Г. А. Астахов сообщил в Москву, что накануне Ю. Шнур-ре со ссылкой на Риббентропа заявил «о необходимости улучшения политических отношений между СССР и Германией». Он высказал разочарование, что «все попытки германской стороны заговорить на эту тему Наркоминдел оставляет без ответа»^[23]. В очередной беседе с Астаховым, состоявшейся 26 июля, Шнурре повторил эти заявления^[24]. Руководствуясь соответствующими указаниями, Астахов оставил без ответа и это обращение.

3 августа 1939 г. Г. А. Астахов был приглашен к Риббентропу. Германский министр заявил, что между СССР и Германией нет неразрешимых вопросов «на протяжении всего пространства от Черного моря до Балтийского. По всем этим вопросам можно договориться, если Советское правительство разделяет эти предпосылки». Пытаясь оказать давление, Риббентроп не скрывал того, что Германия вела тайные переговоры с Англией и Францией. Но он заявил, что «немцам было бы легче разговаривать с русскими, несмотря на все различие в идеологии, чем с англичанами и французами». Далее Риббентроп вновь прибег к недвусмысленным угрозам. «Если у вас другие перспективы, — говорил он, — если, например, вы считаете, что лучшим способом урегулирования отношений с нами является приглашение в Москву англо-французских военных миссий, то это, конечно, дело ваше. Что касается нас, то мы не обращаем внимания на крики и шум по нашему адресу в лагере так называемых западноевропейских демократий. Мы достаточно сильны и к их угрозам относимся с презрением и насмешкой. Мы уверены в своих силах; нет такой войны, которую мы бы не выиграли»^[25].

В тот же день германский посол Шуленбург поставил эти вопросы и перед В. М. Молотовым. Отметив, что нормализация советско-германских отношений совпадает с желанием Советского правительства, нарком тут же заявил, что ухудшение этих отношений произошло не по [277] вине Советского правительства, и прямо указал на анти-коминтерновский пакт как на коренную причину плохих германо-советских отношений. Нарком привел далее примеры антисоветской внешней политики третьего рейха: поддержка и поощрение агрессии Японии против СССР и мюнхенское соглашение. Как может быть все это поставлено в один ряд с заверениями посла об отсутствии у Германии враждебных замыслов против СССР? Затем он дал понять, что Советское правительство не верит в мирные заверения гитлеровцев относительно Польши. Мирное решение польского вопроса, сказал он, зависит прежде всего от германской стороны^[26].

Выводы Шуленбурга из этой беседы снова были разочаровывающими. Он констатировал 4 августа в своем сообщении в Берлин, что Советское правительство «преисполнено решимости договориться с Англией и Францией»^[27]. Три дня спустя Шуленбург писал, что в Москве «в каждом слове и на каждом шагу заметно очень сильное недоверие к нам. То, что это так, мы знали, правда, давно». Несчастье же заключается в том, что недоверие возбуждается очень легко, «а рассеять его можно лишь с трудом и постепенно»^[28].

Вайцзекер констатировал 6 августа, что немцы прилагают все более настойчивые усилия, чтобы договориться, но Москва оставляет эти зондажи без ответа^[29].

Документы свидетельствуют о том, что Советское правительство хорошо понимало коварные замыслы гитлеровцев. Так, 8 августа 1939 г. Г. А. Астахов сообщал в Москву, что фашистские руководители, разумеется, не собираются «всерьез и надолго соблюдать соответствующие эвентуальные обязательства. Я думаю лишь, что на ближайшем отрезке времени они считают мыслимым идти на известную договоренность... Что же касается дальнейшего, то тут дело зависело бы, конечно, не от этих обязательств, но от новой обстановки, которая создалась бы». Г. А. Астахов отмечал, что немцев «явно тревожат наши переговоры с англо-французскими военными, и они не щадят аргументов и посулов самого широкого порядка, чтобы предотвратить эвентуальное военное соглашение. Ради этого они готовы сейчас, по-моему, на такие декларации и жесты, какие полгода тому назад могли казаться совершенно исключенными»^[30].