Эх, любовь – соловьиные ночи.

Отзвенела весна соловьями,

Сердца дрожь приутихла чуть – чуть,

Эх, любовь, что ты сделала с нами,

Что ж ты томишь сегодня мне грудь.

 

Свои сети плела ты лукаво,

Стерегла, как могла, нас двоих.

Эх, любовь очень трудно мне стало,

Нету сил больше, слышишь, моих.

 

Ты скажи мне: за что так жестоко

Поступила со мною и с ней?

Эх, любовь, я в тоске одиноко

Пух летящий ловлю с тополей.

 

Я прошу тебя, милая, очень

Ты не порть больше судьбы людей.

Эх, любовь, соловьиные ночи,

Много горечи в сути твоей.

                                                           1987 г.

Мой милый друг.

Над деревней месяц виснет яркий

Звёзды, как жемчужины, вокруг

А душа моя, как протвень, жаркий

По тебе горит, мой милый друг.

 

Мы с тобой друзьями лишь остались

Навсегда, теперь уже навек.

Так сказала ты, когда расстались,

Самый дорогой мой человек.

 

Всё прошло так быстро и нежданно,

Как проходит ночь и белый день,

Но люблю тебя я, как ни странно,

Много лет я просто твоя тень.

 

Нет надежды встретиться, конечно,

И другой, как ты, мне не сыскать,

Видно уж придётся бесконечно

Даже на том свете тосковать.

 

                                       1987г.

Хуторок.

Помню хуторок я свой фамильный.

Не было десятка в нём дворов.

По законам жили мы старинным

Каждый двор держал тогда коров.

 

Рано он родимый просыпался,

Раньше летней утренней зари,

Петушиным криком заливался

Хуторок родимый «Бондари».

 

Лишь четыре было мне годочка,

Но я помню всё до мелочей.

И как бегал лето без сорочки,

Как гонял на выгоне грачей.

 

 

Пас гусей в стерне пшеничной, колкой,

Слушал песню жаворонка я,

Помню по зиме слезою горькой

Умывалась Родина моя.

 

«Умер Сталин, - мама мне сказала, -

Как же будем жить теперь сынок?»

А сама крестилась и вздыхала,

Глядя на висевший образок.

 

А на утро шли мы вереницей

Пёхом к сельсовету за семь вёрст,

Чтобы вздрогнуть вместе со столицей,

Когда к гробу склонят красный холст.

 

Я понять не мог тогда, конечно,

Отчего рыдала моя мать,

Люди были все для меня вечны,

Я не знал, что нужно умирать.

 

Много лет промчалось, отзвенело.

Не был я давно в родных краях,

А сегодня сердце захотело

Побывать в отцовых Бондарях.

 

Помню, хуторок, тебя фамильный,

И до дней последних никогда

Не забуду облик твой старинный,

Будет он со мною навсегда.

 

                                         1987 г.

 

Лей, братишка, лей.

Говоря по чести,

Я не однолюб:

У чужой невесты

Ел помаду с губ.

 

В верности не клялся,

Ни к чему она,

Из – за краль не дрался,

Водку пил до дна.

 

Жил в сплошном обмане,

Видя божий свет,

Слыл я уркаганом

Много длинных лет.

 

Только всё промчалось,

Лей, братишка, лей,

Жизнь вином плескалась

По судьбе моей.

 

Радости и муки

В этом мире есть.

Встречи и разлуки –

Всё не перечесть.

 

Пусть же то, что было,

Не придёт назад.

Сердце приостыло,

Стал печален взгляд.

 

Я поведал тайну,

Сердцу волю дав,

Всё это случайно

Взяв и написав.

 

                     1987 г.

Поле.

Ах, поле сердцу дорогое,

В народе верно говорят:

Ты было, поле, полем боя –

Сегодня здесь хлеба шумят.

 

Я знаю то, что ты пылало,

Героев помнишь, сыновей,

Тогда ты насмерть с ними встало

В защиту Родины моей.

 

Тебя засеяли металлом

Без плуга и без бороны,

И до сих пор осколки стали

Покуда всё ещё видны.

 

Зарубцевались твои раны,

И славен мирный труд людей,

Идут стальные караваны

Степных Российских кораблей.

 

Ах, поле сердцу дорогое,

Живой клочок моей земли,

Большой ценой тебя, родное,

От всех врагов уберегли.

 

                                   1988 г.

Моей земле.

Голова, как улей.

Мысли – пчёлы в ней,

Полная раздумий

О земле моей.

 

Разноцветна летом,

Белая зимой

Уголок планеты,

Край любимый мой.

 

Выхожу ли в поле

Или в лес зайду,

Я везде приволье

Для себя найду.

 

На пригорке ль сяду,

Голову склоня,

Приласкает взглядом

Мать – земля меня.

 

Горя было вволю,

Чашу зла до дна

За людскую долю

Выпила она.

 

Пусть на ней потомки

Всех на свете стран

Сгладят все воронки,

Вылечат от ран.

 

Хочется мне верить,

Что её вовек

Сохранить сумеет

Всё же человек.

 

                     1988 г.

Взгляд синих глаз.

 

Лежу под капельницей смирно

В груди, кажись, и сердца нет,

И мутен взгляд мой безобидный,

И меркнет в нём весь белый свет.

 

В родном моём СССРЕ 

Таких немало диспансеров,

Где тем, что водку жутко пьют,

Затем глюкозу в вену льют.

 

Ну, вот и я лежащий трупом,

Почти забыв про мир земной,

Услышал вдруг над своим ухом:

«Ну что, родименький, живой?».

 

Напряг последние я силы,

В лицо красивое взглянул,

И взгляд сестрицы светло – синий

В меня тепло своё вдохнул.

 

И захотелось вдруг мне снова

Услышать тот же тёплый сказ,

И мной уже ожившим, новым

Увидеть взгляд прекрасных глаз.

 

                                  1989 г.

 

Сам себе я грохнул мат.

Зажигает Белгород огни,

Ярким светом светятся они,

И троллейбусы торопятся, бегут,

Работяг к домам своим везут.

 

Из – за тучи выплыла луна,

Глянула на мир земной она,

И в своей небесной вышине

Чуть заметно улыбнулась мне.

 

И махнул я ей в ответ рукой,

Знай меня, подруга, я такой.

По душе мне твой вечерний свет

Льющийся на землю много лет.

 

Ты же ведь красавица небес,

Можешь сказкой сделать тёмный лес,

Можешь всё вокруг заколдовать,

Можешь всех влюблённых враз обнять.

 

И со мною можешь погрустить,

Можешь всё на свете мне простить,

Можешь среди ночи ты одна,

Разделить со мной стакан вина.

 

На тебя глядят немало глаз,

Ты за мной шагала много раз,

Путь тернистый освещая мой,

Во хмелю когда я шёл домой.

 

Было, было всё, да вдруг прошло

Дело моё к финишу пришло,

В плен попался к зелью я, и вот

Кружит меня мой водоворот.

 

Зажигает Белгород огни,

Но меня не радуют они,

И никто тут нет, не виноват,

Сам своей судьбе я грохнул мат.

 

                                                     1989 г.

Тополё чек.

Тонкий тополёчек

Выбросил листочек,

И лизнуло солнышко его.

Дунул ветерочек,

Туч пригнал цепочек,

И дождинки тёплые

Пали на него.

Свежих сил набрался

И затрепыхался,

Радостно уткнувшись

В тополиный стан.

Понял тополёчек:

В жизнь пошёл сыночек,

И хозяин почек

Будет скоро сам.

 

                    1989 г.

Четвё ртая палата.

 

Четвёртая палата –

Сегодня моя хата.

Как никак прописан я в ней не на день:

От запойной пьянки

Влип я на «Богданку»,

И теперь осталась от меня лишь тень.

Против моей воли

Садят мне уколы

По три, по четыре, а когда по пять.

Свет уж стал немилый,

Никакой нет силы,

Чтоб на воздух выйти

Малость погулять.

Прямо у палаты

Медсестра в халате

Тарахтит шприцами,

Кипятит их вновь.

Не бывал я в Сочах,

Только, между прочим,

Здесь же полноценной

Делают нам кровь.

Вот в такой вот хате

Я живу, ребята,

И плохого нечего

Мне о ней сказать.

Кто же не поверит –

Пусть придёт, проверит,

Всё ему на деле

Можем показать.

                                        1989г.

 

Тот же сад, что под горою.

Сад, цветущий под горою,

А за ним река бежит,

Здесь село моё родное

Мирно много лет лежит.

 

И не то, чтоб знаменито,

И не то, чтоб глухомань,

Между городом с деревней

В нём почти что стёрта грань.

 

И поля вокруг и рощи,

Ну а в рощах соловьи,

Было так: они, как гости,

Песни слушали мои.

 

Выходил я в ночь с баяном

В те места, где сад, и вот,

Брал аккорды без изъяна,

Соловьям, смыкая рот.

 

И щемило сердце милой

Там внизу, аж под горой,

В том саду мы так любили

До утра гулять порой.

 

И в тот миг, когда сливались

В поцелуй наши уста,

Вот тогда только пыталась

Птаха щёлкнуть из куста.

 

А потом сильней, смелее,

Всё нежнее и звеня

Разливала свои трели

Для неё и для меня.

 

Тот же сад, что под горою,

И река, что вдаль бежит,

Своей памятью былою

Сердце вновь обворожит.

 

                             1989 г.

 

На последнем вираже.

 

Я от скуки ручку в руки…

И строку вяжу строкой…

Нет сильнее, братцы, муки,

Чем на пару быть с тоской.

 

И за что судьба такая

Мне досталась на веку?

В чём причина? Я не знаю,

Но от горя, хоть в реку.

 

Захватил меня проклятый

«Змей зелёный» с давних лет,

Молча тащит вдаль куда – то,

Никакого спасу нет.

 

Вёл сраженье я два раза

С тем Горынычем, и вот

Со всемирною заразой

Бой мой третий настаёт.

 

Даже скука мои руки

На ладонь к себе кладёт

И, стуча своею клюкой,

Говорит: «Давай, вперёд!»

 

Вот тебе, братва, и скука,

А такую мысль даёт,

Что невольно моё сердце

Пополам как будто рвёт.

 

И сижу я на «Богданке»,

На пропитом этаже,

И мечтаю бросить пьянку

На последнем вираже.

 

                       1989г.

 

В такой палате я сидел.

Сижу в палате я один,

Ну, чем тебе ни господин?

Бумага есть и ручка тоже,

И даже чуть оттухла рожа.

В груди пожар почти затух,

И мозг забыл чертей и мух.

Уже два раза я поел

И сразу как – то осмелел.

Ведь раньше мог я только пить,

Ночами тёмными блудить,

Найти пузырь, опохмелиться,

К утру опять в умат напиться.

Но это так пришлось мне к слову,

Теперь живу я жизнью новой,

Как я сказал, сижу в палате,

Окошко есть и есть кровати.

Напротив, друг, ты уж поверь,

Ну прямо кухонная дверь,

Но есть в ней маленький секрет,

Наружу выйти хода нет.

За дверью там от коридора

Стоят особые запоры,

Медсёстры в общем хороши,

Но мы ж, браток мой, алкаши.

У нас же всё внутри дрожит,

Её зевок – алкаш сбежит,

А коль захочешь порошок,

Внутри палаты есть звонок.

Нажал на кнопку – и дела…

Дверь раскусила удила,

И вот сестра тебе вопрос

В распухший твой пропитый нос:

«Ну, что колотишься, сынок?
Глухая, родненький мой, ночь,

Ну, чем же мне тебе помочь?»

Но выход всё – таки находит,

И кое – как тебя отходит.

Таблетку даст, водичку в кружке,

Потом проводит до подушки

И почему – то не поймёшь,

Но с облегчением уснёшь,

Увидишь сладкий сон, и вот

Твоя душа во сне поёт…

В такой палате я сидел,

С водой таблетки молча ел,

Но не в обиде на неё,

Сознанье в ней пришло моё.

                             

                                          1989 г.

Наутилус.

«Сердце, сердце, что ты хочешь?» -

Я его сейчас спросил.

И оно сказало: «Колька

Ты зачем, дурак, запил?

 

Что ты кровь мою споганил?

До чего же ты дошёл?

Сам себя, как мог, тиранил,

Чуть в могилу не пошёл.

 

Чёрт возьми, ведь это ж надо

Крови шприц не смог достать,

Загустела, затвердела,

Ах, ты в душу твою мать.

 

Я же билось, задыхалось,

Подгорали клапана

Думал, мало жить осталось,

Ну вот- вот придёт хана.

 

Мне и лёгкие кричали

Что же делать, слышь, генсек,

Воздух весь перекачали

В твой живой ещё отсек.

 

Я ответило, что крышка,

Эх, братишечки, конец

Раз у всех пошла задышка,

Загибает наш певец.

 

Только слышу – дизель дрогнул,

Мой центральный кормовой,

И тихонько малым ходом

«Наутилус» двинул мой.

 

А теперь, как капитану,

Доверяюсь я тебе.

Больше править мозг не стану,

Будь хозяин сам себе!

 

Вот так штука, вот так сердце!

Ну и задал я вопрос,

Будто сам себе по пьянке

Перцу сунул в пухлый нос.

 

 

Что ж сказать тебе, сердечко?

Нету слов пока моих.

Мыслей пруд, а может речка,

Но они не для двоих.

 

                                         1989 г.

 

И ни взад и ни вперё д.

 

За окном снуют машины,

Люди ходят взад, вперёд,

И в людской глухой пучине

Жизнь кипучая идёт.

 

Взять хотя бы вон ту маму,

Что с малюткой на руках,

Так себе, ребро Адама,

Но улыбка на щеках.

 

Верит в счастье, вот в чём штука,

Веский это аргумент,

Ей неведома разлука,

Незнаком пока и мент.

 

А пройдёт всего полгода,

Ну от силы может год,

Жизнь гримасою урода

Перекосит её рот.

 

Или взять того парнягу,

Что дивчину обхватил,

Он пока ещё блатяга

Не кусал тугих удил.

 

Но придётся, ох придётся,

По всему уже видать,

Что однажды он споткнётся

Ни за что будет страдать.

 

Вон идёт мужик в наградах,

Фронтовик, ни дать ни взять,

Человек, видать, что надо,

Ничего нельзя сказать.

 

Этот нюхал правды порох,

Знает, что и где, почём,

Добрых дел оставил ворох,

Не жалея ни о чём.

 

Ну, а что же ты, братишка,

Сам себе я говорю,

Ты зачем подставил кишки

Разновидному гнилью?

 

Глянь на жизнь, очнись, мой милый,

Глянь как надо на себя,

Всё в ней радужно – красиво,

Только нету здесь тебя.

 

За окном снуют машины,

И людской поток плывёт.

Только я, как в паутине,

И ни взад и ни вперёд.

 

                            1989 г.

 

Ветер.

Ветер в небе гуляет,

В клочья рвёт облака,

И, наверно, не знает

Усталь ветра рука.

 

Всё доступно и вольно

Лишь ему одному,

Потому благосклонна

Вся природа ему.

 

Он над нашей вселенной

Сам себе господин,

В мире всё у нас тленно -

Он бессмертен один.

 

Никому не подвластен,

Ничему не подстать,

На любой он из властей

Может танец сплясать.

 

Он любитель простора,

Он живёт, как хотит,

Нет ему светофора,

Куда хочет, летит.

 

Может утром проснуться

И умыться в реке,

Может в раз обернуться

И запеть вдалеке.

 

Может волны на море

Поднимать до небес.

И с великого горя

Корчевать тёмный лес.

 

Никому его силу

Не сломить никогда.

Он любого в могилу

Погребёт навсегда.

 

Так отставим все споры,

С ветром спорить нельзя.

Он хозяин простора -

Согласитесь, друзья.

 

Я прошу тебя, ветер,

Шар земной облети,

Всё плохое с планеты

Постарайся, смети.

 

                       1989 г.

Служи, мой сын.

 

Служи, мой сын,

Служи Отчизне,

Присяге верен будь.

Ведь в этом долг всей нашей жизни –

Ты это не забудь!

 

Запомни, сын,

Запомни свято:

Страны защитник ты.

Пришла пора, и путь солдата

Дано тебе пройти.

 

Служили все,

Служили честно –

 И прадед твой, и дед,

И я, отец, тебе известно,

Тому уж двадцать лет.

 

Ты знай, мой сын,

Что с кровью деда,

Пролитой на войне,

Пришёл к нам мир,

Пришла победа

И счастье на земле.

 

И этот мир,

И это счастье

Теперь беречь тебе

Служи родной народной власти

И верь ей как себе.

                      1990 г.

Америка ликует.

  Америка ликует,

Смеётся мама Франция:

«Покончили, покончили

Мы с красными засранцами».

 

Пропала, разложилась,

Россия в пух и прах.

Мы своего добились,

Поддав ей прямо в пах.

 

Матёро – фанатичных

Большевиков уж нет,

Сегодня там публично

Сжигают партбилет.

 

С трибуны ещё слышится:

«Отдать Советам власть»,

Но строй уже колышется,

Готовится упасть.

 

И как он может выстоять?

Ведь русский президент

Давно своими мыслями

Чужой страны агент.

 

                                        1990 г

 

130. Бухгалтерия.

 

Шелестит бумага,

Косточки бросают,

Цифры подбивают

Женщины­ – бедняги.

 

Трут безбожно юбки,

Стулья аж блестят.

Тут же красят губки,

В зеркальце глядят.

 

Все они здесь знают,

Их умы горят,

Деньги начисляют,

Очень жить хотят.

 

А бухгалтер главный

Вроде бога им,

Кабинет шикарный

Числится за ним.

 

Там и здесь за дверью

Сводятся концы,

Но в людском поверье

Это всё «дельцы».

 

                      1985 г.

 

131. Живи, товарищ Пустовалов.                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                          

                           Пустовалову Ивану Трофимову.

 

Я был вчера у человека

С кристально чистою душой,

Ему побольше, чем полвека,

Для жизни стаж уже большой.

 

Прошёл суровые он годы

Кровавой прошлой той войны,

Остались в памяти невзгоды,

Да шрамы рваные видны.

 

Я не просил, чтоб он поведал

О муках тех, что принимал,

Но по лицу читал, победу,

Слезою горькой поливал.

 

Людской ценою и немалой

Земные блага нам даны,

Живи, товарищ Пустовалов,

Средь этой мирной тишины.

 

Ведь эта тишь и это счастье

С твоею связаны судьбой,

За нас, потомков, в дни ненастья

Ты шёл в суровый смертный бой.

 

                                      1985 г.

 

Свадьба.

 

Свадьбу отмечают улицею всей,

От души гуляет скопище людей,

Радостно встречают на пороге всех

Тут же обнимают, раздаётся смех.

 

Рушники мелькают, на столе графин

Рюмки наливают, горько мы кричим,

И жених с невестой за столом привстал,

Честь её по чести в губы целовал.

Заорали глотки: «Мало! Повторить»,

И при этом в водке стали хлеб мочить,

Зажевал как надо молодой жених

Свежую помаду на губах крутых.

Публика взорвалась, а жених притих,

Сладким показалось зелье в этот миг.

Выпив, закусили, а потом опять

Молодым кричали: «Сколько можно ждать».

И встают бедняги много раз подряд,

Пьют за них трудяги и в глаза глядят.

Гармонист загашенный кнопки перебрал,

На секунду стихло, всех он приковал.

Свадьбе стало тесно, заплясала вдруг

И жених с невестой выбрался на круг.

Вот уже всё стонет, всё вокруг дрожит.

Кой кого выводят, мой сосед лежит.

Тарахтят подмётки, кто – то босиком,

Стоя, глушат водку и кричат: «Споём!».

Вот уже под руки кума повели,

Он кричит всем: «Суки! Вы с ума свели».

Шляпа на дороге смятая лежит,

И хозяин рогом на неё глядит.

Встал на четвереньки, чтоб её поднять,

Но, захлопнув зеньки, тут же лёг поспать.

Ночь приходит звёздная с песней соловья,

Публике железной вновь играю я.

И горланят глотки вместе с птичкой той,

Кое – кто от водки стал совсем немой.

 

                                                      1989 г.

 

Такая участь.

Нет у меня матери

Нету и отца,

Потому – то некому

Слать мне письмеца.

Ну, а если б были,

Чтоб я написал

Может быть о том, что

Очень я устал.

А возможно спьяну

Выложил бы то,

Что теперь я стану

Вовсе уж никто.

Что былые годы

Пронеслись в дыму

Что такого сроду

Дай бог никому.

Может быть, посетовал

На судьбу свою

В том, что беспросветно

Много лет я пью.

Чтоб они ответили

Я не знаю, нет –

Ведь ушли родители

Оба на тот свет.

Рано так покинули

В мой былой расцвет,

И с тех пор я вижу

Только чёрный свет.

Что ж такая участь

Видно на роду,

Проживу, домучусь,

Да и к ним уйду.

 

                                     1989 г.

Брось писать.

 

Что мне пишешь, за прошлое стыдно,

Я давно уже Колька не тот,

Уплетаю теперь вместо водки повидло,

Даже вместо воды пью компот.

 

Не гони мне душевную муку,

Мяла часто спиною ты рожь,

А случалось, что даже под руку

В пьяной гари ходил, ну так что ж.

 

Сны кошмарные снятся мне ночью,

До сих пор полыхаю в огне

 

Что-то в жизни менять надо срочно,

Как тебе, так,наверно, и мне.

 

 

Ты живи, бог с тобой, наслаждайся,

Мне теперь это всё ни к чему,

Брось писать, я прошу, постарайся,

Сердцу дай отдохнуть моему.

 

                                       1990 г.

Ива.

Плакучая ива, что смотришь тоскливо,

Скажи, дорогая, ты, чем несчастлива,

Что гложет тебя, что за душу берёт,

И тяжесть какая вниз тебя гнёт.

 

Ветви твои, что к земле прикасаясь,

О горе поведать ей, видно, стараясь,

Наводят мне грусть и рождают тоску,

И гонят живьём в гробовую доску.

 

Не плачь, дорогая, не плачь, успокойся,

И в жизни своей ничего ты не бойся,

Поверь мне, мужчине, ты так хороша,

Что я, засмотревшись, стою не дыша.

 

                                                      1989 г.

Деревенщина в городе.

 

Деревенщина затёрлась нынче в город,

Найдя в многоэтажках свой приют

Проблема решена: и в дождь и в холод,

Спокойно хлебец с маслицем жуют.

 

К чему хребтину гнуть в полях просторных,

И потом землю – матушку кропить.

В городе намного ведь спокойней,

Спокойней, чем в деревне нашей, жить.

 

 

Здесь всё, к чему душа твоя стремится:

В достатке пиво, водка и вино,

С утра и в будний день можно залиться,

В деревне это умерло давно.

 

А транспорт городской, ох, мать едрёна,

Катаешься на нём почти за так.

Ну что, скажите, люди мои стоит

Советский с гербом Родины пятак?

 

Его не пожалей, и будут сутки

По жилам городским тебя катать,

А если доллар есть, то даже проститутки,

Как городского, будут обнимать.

 

Тут разные тебе аттракционы,

Огней ночных, как будто в небе звёзд.

И лишь порой кому – то почтальоны

Приносят позывной родимых гнёзд.

 

Ну что ему, Ивану иль Семёну,

Деревни зов, а может, даже крик,

Не слышит он её предсмертных стонов,

Забыл о том, что он же ведь мужик.

 

Ему не смей сказать, ты друг, деревня,

По- городскому рыло воротит.

На все плюёт он свысока, наверно,

Прожить полегче в жизни норовит.

 

                                       1989 г.

 

Мирной быть дороге.

Наша Родина сейчас

Мощной очень стала,

Со злобой глядят на нас

Страны капитала.

 

Как же так, ну как смогли,

Из босых, голодных,

А дороги пролегли

На просторах звёздных.

 

Ведь на ихний взгляд, никак,

Не могли мы выжить.

Голод, холод, тиф – сыпняк,

Нам пришлось увидеть.

 

Всю гражданскую войну

За свободу дрались,

В сорок первом тишину

Вновь отнять собрались.

 

И поднялись люди все,

В ряд единый встали.

На передней полосе

Русь свою спасали.

 

Кровь безвинная лилась,

Землю окропила,

Но мечта солдат сбылась,

Гитлера разбили.

 

Снова мирный наш народ

Твёрдо встал на ноги,

Зорко смотрит он вперёд-

Мирной быть дороге.

 

                        1984 г.

 

 

Теплушка.

Дом на колёсах – это теплушка,

В ней нахожусь я.

Мну головой третьи сутки подушку,

На рельсовых стыках качает меня.

 

Железною дрожью стальные колёса,

Вы дробь отбиваете мне.

Качусь в Запорожье во время хаоса,

Царящем в великой стране.

 

Мелькают поля за окном и овраги,

Под щебень идёт эшелон.

Бежит тепловоз, безотказный трудяга,

С полсотней вагонов справляется он.

 

Водитель я был первоклассный, но только

Пред собою метя и круша,

Летит,разнуздавшись вконец перестройка,

А следом за ней арсенал латыша.

 

И вот на шестом на году сумасбродства     

Выдан мне ею мандат.

В личных делах моего производства

Я числюсь теперь комендант.

 

И не обидно, если б за пьянку

Или исход иной

Разлучили б меня с баранкой,

Поставили б к ней спиной.

 

А то из – за этой вот штуки,

Придуманной «ясным» умом

Стали ненужными руки,

Руки мои за рулём.

 

Сколько людей в перестроечный омут

Столкнёт господин президент,

Время расскажет, сколько затонет

Под стонущий аккомпанемент.

 

Мелькают вокзалы, в печёнках стоянки,

На сердце тоска, хоть убей.

Жаль, как у Пушкина, нет при мне няньки,

А то б я сказал ей: «налей».

 

Дом на колёсах -это теплушка,

По дороге железной звеня

Мчится жилплощадь в одну комнатушку,

Несёт в неизвестность меня.

 

                                       1991 г.

 

Ложь и в гласности самой.

Так, как в поле колосится,

Наливаясь воском, рожь,

Так в моей стране клубится,

Процветает нынче ложь.

 

Ложь везде: и за прилавком,

Ложь и в прессе чумовой

Эх, да что там за прилавком –

Ложь и в гласности самой.                                      

                                                             

Столько крика, столько шума,

А ломал ли кто башку:

Из каких краёв та дума,

Кто принёс кота в мешку.

 

Ну, у Ленина понятно,

Тот разбег по Марксу брал.

Он из «Искры» постепенно

Пламя гнева раздувал.

 

И сумел - таки Ульянов,

Русь поверила ему.

Доказал всем, как ни странно,

Что к чему и почему.

 

Встала твёрдо Власть Советов,

Не в нарошку, а взаправд

И боялся её крепко –

Недобитый каждый гад.

Контрам, гидрам, и эсерам,

Всем приют нашла «ЧК».

Все увидели, что сила

Коммунистов велика.

 

Много лет враги пытались

Повернуть Россию вспять,

Много ленинцев осталось

Навсегда в земле лежать.

 

Дрались насмерть и рубились,

Сын в отца стрелял в упор.

А чего же мы добились?

Не раскусим до сих пор.

 

Но пошло и покатилось

После смерти Ильича,

Всё в бараний рог крутилось

И рубилось всё с плеча.

 

В поводку людей водили,

Им внушая верный путь,

Как могли, так и дурили,

Наводя сплошную муть.

 

Тот изменник, тот предатель,

Тот агент страны чужой,

И над нами, мой приятель,

Засмеялся шар земной.

 

Да, война и пусть разруха,

Но ведь, братцы, столько лет

По эфиру показуха,

А на деле дела нет.

 

Стал «подряд» сверх модным словом,

Но ведь это кабала.

Царский метод вдруг стал новым,

Вот какие, брат, дела.

 

Вновь навязывают людям

Чей – то путь, опять прямой,

Большинству пока не люб он,

Но народ ещё немой.

 

Ну, а если глянуть в корень,

В чьих руках сегодня власть,

То, конечно же, бесспорно

Кулаков былая страсть.

 

И теперь вовсю ломают

Гнут, как могут, мужика

Злость, видать, у них осталась

На Советы велика.

 

Под прикрытьем партбилета

И родного Ильича,

Рубят снова Власть Советов,

Рубят со всего плеча.

 

 

                                      1989 г.

 

 

Зачем нам войны.

                              

Пусть под землёй не строит виллы

Заокеанский сумасброд,

Найдётся праведная сила

И к миру разум призовёт.

 

Что будет, знаем, если вспыхнет

Межконтинентальная война.

Земля навек тогда затихнет,

Уснёт мертвецким сном она.

 

Зачем нам войны, что в них толку,

Забыть их нужно нам совсем.

Ведь сколько горя, люди, сколько,

От них народам нашим всем.

 

 

Живите, люди, на планете.

Ей имя доброе Земля.

Поставьте крест на все ракеты,

Неужто жить без них нельзя.

 

                                      1989 г.

След памяти.

Остался лишь в памяти след

От юности нашей былой.

С тех пор пронеслось много лет,

Когда я был счастлив с тобой.

 

Однажды увидел тебя я

На вечере в школе родной,

И сердце, преграды не зная,

Меня увело за тобой.

 

Мы шли по весенней деревне,

По улице в сладкой ночи.

Нам не было равных, наверно,

Нам отдало счастье ключи.

 

Потом у калитки заветной

Тебя в первый раз целовал,

До самой зари до рассветной

С тобой я тогда простоял.

 

Не год мы с тобою встречались,

Мы стёжек немало прошли,

И часто тихонько шептались,

Что счастье друг в друге нашли.

 

Но всё пронеслось, улетело,

Как дымка с весенних полей,

Давно наша юность отпела,

И ты где-то там вместе с ней.

 

                                     1989 г.

Околелый пё с.

На обочине кобель

Пасть лежит разинув,

Рада по уши метель

Смерти кобелиной.

 

Ходит снежным колесом,

Воет от удачи,

Издевается над псом,

Над судьбой собачьей.

 

Шерсть рванёт и отбежит

Под моё окошко,

И от радости визжит,

Как при случке кошка.

 

Эх, бедняга, пёс ты мой,

Околел не зная

То, что нынешней зимой

Вьюга очень злая.

 

                     1986 г.

 

Есенин мой, Сергей.

Уснула ночь, в деревне тишь,

Шатёр из звёзд над ней.

И на меня ты вновь глядишь,

Есенин мой, Сергей.

 

Я вижу облик твой в окне,

Хотя за ним ни зги.

Неужто вспомнил обо мне

И про мои стихи?

 

Что скажешь ты мне в час глухой

Из тех далёких лет?

Возможно, я поэт плохой,

А может, скажешь, нет.

 

Ну почему печален взгляд?

Ты тем ли огорчён,

Что на Руси большой разлад,

И я в нём обречён.

 

Прости меня за вольность дум.

Прости, Сергей, прости.

Но, видно, он на то и ум,

Чтоб душу отвести.

 

                        1992 г.

Так хочется побыть

       мне прежним Колей.

Забросить что ли к чёрту авторучку,

Стихи средь ночи больше не писать,

А взять да просадить бы всю получку

Да под гармонь как прежде поплясать.

 

Так хочется побыть мне прежним Колей,

На трезвый образ плюнуть во всю мочь,

Хоть на денёк побыть самим собою,

Чтоб снова перепутать день и ночь.

 

Чтоб мысли перестали меня мучить,

Чтоб не кружились роем в голове,

Чтоб сердце не терзалось болью жгучей,

Чтоб стать совсем глухим к людской молве.  

 

Зайти бы снова в старую пивную,

Куда стекался весь лихой народ,

Бутылку раздавить, затем другую

И не искать себе помельче брод.

 

Но это только мысли, так не будет,

Пивнушки той в помине нет давно,

И в голове моей спокойный ветер дует,

До лампочки мне пиво и вино.

 

                                         2003 г.

А на войне, как на войне.

Это была его вторая

Служебной ходка на войну.

И боль той памяти живая

Ему не ставится в вину.

 

Их привезли в Беслан треклятый,

К той самой к школе роковой,

Где за стенами враг заклятый

Людскую кровь пускал рекой.

 

Он, Алексей, майор тогдашний,

Не новичок в бою, и вот

В прошедшем пекле этом страшном

Ребёнка на руках несёт.

 

И мать в истерике рыдает,

На голове свой волос рвёт,

И вдруг у них перед глазами

Наёмник в полный рост встаёт.

 

Наставив дуло автомата,

Он даже выстрелить успел.

И тут в груди, в груди солдата

Зажатым нервам был предел.

 

В одной руке была малютка,

В другой дрожал короткий ствол.

Он говорит, что было жутко,

Когда труп грохнулся на