Можно ли выбирать себе смерть. 63

Кейс №1

В 2015 году было опубликовано исследование голландского Университета имени Эразма Роттердамского о 25-летнем опыте применения эвтаназии. Нидерланды были первой страной, в которой эту процедуру разрешили официально, — здесь безнадежно больной человек с согласия своего лечащего врача и комиссии по этике может совершенно легально получить смертельную дозу лекарств и прекратить свои страдания. Согласно исследованию, с годами к эвтаназии стали прибегать чаще — если в 1990 году с эвтаназией были связаны только 1,7% всех смертей, то в 2015-м этот показатель вырос до 4,5%. Практически у всех людей (92%), выбравших эвтаназию, были серьезные заболевания, трети из них было больше 80 лет.

Андрей: Понятно, почему в Голландии появилась идея легализации эвтаназии. Там продолжительность жизни одна из самых высоких в мире, и люди доживают до неприятных болезней. Они страдают, теряют возможность передвигаться, им может грозить потеря разума. Неудивительно, что люди, у которых достойные условия жизни, хотят получить и достойные условия смерти — чтобы все было опрятно, симпатично, в окружении родственников. Может быть, даже хотят выбрать число. И мне кажется, у них есть такое право.

Катя: Мы научились говорить, что нужно контролировать свой вес, свое время, свои расходы, качество жизни, рождаемость. Не будет ли на нас также давить идея, что нужно контролировать свою смерть? Не будет ли нам казаться, что смерть в муках — это такое темное средневековье? Не окажется ли, что, предлагая вариант эвтаназии — не стать обузой и уйти достойно, мы начнем давить на людей и они точно так же лишатся выбора?

А: Пока еще эвтаназия — это не такое простое дело. Нужны серьезные медицинские показания, должен согласиться врач.

К: Мне кажется, врача необязательно брать в расчет, потому что его можно убедить. Более того, если мы говорим о нашем обществе, то наверняка появятся какие-нибудь обходные пути. В конце концов, не врач же будет решать немедицинские вопросы. Например, что делать, если хочет уйти из жизни нестарый человек, у которого довольно много обязательств и, например, маленькие дети?

А: Это интересный вопрос. Ты приходишь и говоришь: «У меня терминальная стадия рака, я хочу эвтаназию», а тебе в ответ: «Нет, ты ипотеку не выплатил, живи дальше».

К: Почему человеку важно получить официальное разрешение на свою смерть? Ты хочешь умереть — умри, но сам. Почему общество в принципе хочет в этом участвовать? Почему хочет одобрять и помогать?

А: Из тех же гуманных соображений, которые влияют сейчас и на все остальное. Мы понимаем — то, что человек может сделать самостоятельно, по определению будет не так безболезненно, как то, что может сделать врач. И врач может сделать по-разному — бывает эвтаназия, когда врач совершает действие, которое приводит к смерти, и бывает ассистированное самоубийство, когда врач выписывает рецепт на лекарство и его человек уже сам принимает. Есть мнение, что надо запретить эвтаназию и разрешить ассистированное самоубийство, чтобы пациент нес ответственность до самого конца.

К: Я на секунду представила, как это выглядело бы у нас. Врачи, к которым ты стоишь за рецептом, поликлиника, в которой тебе хамят, комиссия по инвалидности, где говорят «Ну и что, что у тебя ноги нет, придешь через год, снова подтвердишь, что у тебя ноги нет, а пока ходи». В наших реалиях эвтаназия — это катастрофа. Впрочем, и там, где, казалось бы, все устроено по-другому, тоже бывают совершенно душераздирающие случаи.

Кейс №2

В 2017 году у 11-месячного английского мальчика Чарли Гарда был диагностирован синдром истощения митохондриальной ДНК — редкое заболевание, для которого не существует эффективного лечения. Врачи лондонской клиники, в которой он лежал, сказали, что вылечить ребенка невозможно. Одна из американских больниц предложила родителям Чарли попробовать экспериментальную терапию. Родители согласились, но лондонские врачи не разрешили вывезти ребенка в США. С их точки зрения, эта поездка принесла бы ему чудовищные страдания. Более того, врачи заявили, что родители, не отключая Чарли от аппарата жизнеобеспечения, совершают над ним физическое насилие. Несколько месяцев шел суд, была огромная кампания, выступали в том числе Папа Римский и Дональд Трамп. Родители суд проиграли, ребенка не выпустили, его отключили от аппаратов и он умер.

Андрей: Это чудовищная история, но она не имеет отношения к эвтаназии.

Катя: Прямого — нет, но здесь точно так же именно общество дает разрешение на то, чтобы остановить мучения. Только вот спрашивает это разрешение не сам человек и даже не родители, а врачи.

А: Действительно, это тонкий момент. Когда решение вопроса жизни и смерти становится будничным медицинским делом, врачи резонным образом начинают считать, что это их епархия. Пару лет назад было большое исследование эвтаназии в Бельгии, где она разрешена практически так же давно, как в Голландии64, и оказалось, что около 2% пожилых людей, которые умирают в результате эвтаназии, не дают на самом деле на нее явного согласия. Происходит это так: врач всерьез хочет помочь, он все знает про боль и страдания и про перспективы вылечиться, и раз уж общество не против эвтаназии, а с родственниками договориться трудно, потому что они религиозные или просто нервные, то эту конкретную проблему он решает сам.

К: Синдром бога.

А: Мы сами, как общество, наделяем врачей такой властью. И история Чарли Гарда это доказывает.

К: В случае Чарли Гарда врачи не просто взяли на себя решение жить или нет другому человеку, они еще лишили родительских прав его папу и маму, вмешались в одну из самых важных и хорошо работающих инстинктивных связей в мире — родительско-детскую. Я не согласна, что у врачей должна быть такая власть. Более того, мы знаем огромное число случаев, когда врачи ошибались. Есть даже клуб терминальных больных, которым обещали, что они умрут меньше чем через год, а они до сих пор живы. Врачи ошибаются, и ошибаются хорошие врачи. Дело даже не в человеческом факторе, а в том, что наука и медицина все время движутся вперед.

А: Если ты взрослый дееспособный человек, ты можешь сам принимать решение. У Чарли Гарда такой возможности не было. Получилось, что врачи не просто отключили его от машины, которая поддерживала в нем жизнь, но и запретили пробовать его вылечить. Это было активное действие, направленное против Чарли Гарда. А эту границу, мне кажется, вообще нельзя пересекать. За ней нужно следить не только, когда речь идет о детях. Недееспособные взрослые тоже находятся в зоне риска. В Швейцарии есть организация Dignitas, которая занимается как раз сложными вопросами, связанными с эвтаназией. Лет 10-12 назад суд Лозанны рассматривал дело женщины, которая была психически нездорова, ее мучили депрессии. Она боролась за право покончить с собой, притом что из-за своего диагноза была за себя не в ответе. От ее имени судился Dignitas и выиграл.

К: Это тонкий момент, потому что бывает депрессия, бывают состояния, когда ты не хочешь больше жить. И порой единственное, что тебя останавливает, — твое неприятие суицида.

А: Потому что суицид противоречит самому базовому человеческому инстинкту. Проблема в том, что этот инстинкт зависит от возраста. В обществе только 20-летних людей вопрос эвтаназии вообще бы не стоял. Его обсуждают в Голландии, Бельгии и в Швейцарии, потому что эти страны — чемпионы по продолжительности жизни, а у пожилых людей инстинкт самосохранения слабее.

Кейс №3

16 октября 2018 года на сайте Colta.ru была опубликована статья «Умереть после Пасхи» про пожилую швейцарскую пару, которая решила закончить свои дни вместе. По закону муж имел право на эвтаназию — у него был рассеянный склероз, а жена — нет, она была абсолютно здорова, поэтому муж стал откладывать часть своих лекарств для жены. План был такой: сначала жена должна выпить лекарства, потом муж наденет на ее голову пакет, чтобы она случайно не выжила, после чего то же самое проделает с собой. Однако в назначенный день оказалось, что после смерти жены свою часть договора пожилой мужчина выполнить не смог. Его увезли в больницу, потом перевели в психиатрическое отделение. Через некоторое время выпустили, и он опять начал планировать эвтаназию. Однако ее опять пришлось отложить — на этот раз, чтобы не было проблем с наследством. Он перенес дату и еще несколько месяцев прекрасно проводил время с сыном и внуком.

Катя: Эта история произвела на меня огромное впечатление. Еще 10–15 лет назад ее просто не могло быть.

Андрей: Не могло быть такого сочувственного рассказа или такого сюжета?

К: Сюжет как раз знакомый — два человека решают покончить с жизнью одновременно. Но как все спокойно юридически обставлено и внутри семьи устроено — думаю, это что-то новое. Мне такая история по-прежнему кажется невероятной.

А: Даже с моей точки зрения — а я считаю, что у человека есть право самому решать жить ему или нет, — эта история совершенно не простая и безупречная. Потому что грань между любовью и манипуляцией, когда ты говоришь «Давай умрем в один день», очень тонкая. Неужели он не хотел, чтобы его жена жила полноценной жизнью, даже если он сам умирает? Как они это обсуждали? Думали ли о своей ответственности перед сыном?

К: Здоровая женщина совершает такое не от отчаяния, не от депрессии, не от каких-то тяжелых проблем, не импульсивно, в конце концов. То, что она сделала и как она это сделала — по-немецки очень спланированно, мне кажется чудовищным. Что такое выбор человека, откуда мы можем знать, что через год он не передумает? Если человек в депрессии, более-менее понятно, как действовать — ему нужно помочь, чтобы он увидел разные краски жизни. Ему сейчас кажется, что ничего в жизни уже не произойдет, а завтра он влюбится. И мы знаем случаи, когда люди влюбляются и в 80 лет.

А: Или ученые лекарства открывают.

К: Да. Но, как только мы начнем говорить «Он решил» про пожилого человека, мы потеряем ориентир. Скоро и молодые скажут: «Ну, мы решили». И нам нечего будет возразить. Они уже так говорят, но пока еще это значит, что мы недосмотрели, мы не недолюбили, мы не помогли.

А: Пока мы хотим найти причину или кого-то обвинить.

Кейс №4

В 2019 году в США осудили девушку по имени Мишель Картер за то, что она, обмениваясь сообщениями со своим молодым человеком, довела его до самоубийства. В деле есть эти сообщения: молодой человек много пишет Мишель о том, как ему плохо, она пытается как-то помочь, утешить, отправляет его к врачу. Но, когда Мишель понимает, что все ее слова бесполезны, что намерения молодого человека серьезны, она умывает руки: «Окей, раз ты так хочешь». И поддерживает его решение — через некоторое время, когда, судя по сообщениям, молодой человек дает слабину, она ему пишет: «Нет, доведи уж дело до конца».

Катя: В принципе она действовала в рамках американской культуры — вполне в духе идеи о безусловной поддержке и безусловном принятии. Только вот когда у него сработал инстинкт, она не воспользовалась ситуацией, чтобы его остановить, а подтолкнула. Скорее всего, она просто глупышка.

Андрей: Может быть, мне кажется здесь важным, что Мишель — и это известно — приложила много усилий, чтобы удержать этого парня. А вовсе не пропагандировала суицид.

К: Идея, что человек может стать жертвой пропаганды суицида, кажется мне довольно странной. Конечно, подросткам очень тяжело живется — в этот период происходят невероятно сложные вещи, на которые все реагируют по-разному. Подростки могут подсесть на наркотики, бросить учебу, перестать разговаривать с родителями. Я помню это ощущение, когда тебе кажется, что ты уже никогда не сможешь вернуться домой — отношениям конец, дома у тебя нет, идти тебе некуда. И мне, как матери, страшно, что мои дети, оказавшись в такой ситуации, станут уязвимыми и попадут под чье-то влияние.

А: Я не верю, что человека можно сообщениями довести до самоубийства. Я могу предположить, что у подростка была трудная, неприкаянная жизнь, в которой все не складывалось, что он уже ходил по краю и его подтолкнули. Но не будем забывать, что у человека есть инстинкт самосохранения. Он, очевидным образом, был у каждого нашего предка. Никто из наших предков подростком не покончил с собой.

К: Да, но в подростковом возрасте смерть довольно абстрактна, ты рискуешь, ты живешь на острие всех эмоций. Возможно, этот инстинкт приглушается.

А: Все-таки умеренно деструктивное поведение и самоубийство — разные вещи. Умеренно деструктивными бывают многие подростки. Но инстинкт так просто не обойти. Люди ценят жизнь больше, чем готовы себе в этом признаться. И именно поэтому, возвращаясь к эвтаназии, я склонен уважать выбор людей, которые ее совершают. Ты боишься, что, когда нам нарисуют красивую картинку добровольного и запланированного ухода из жизни и разрешат выбрать красивую дату, все побегут записываться. Нет, не побегут. Когда человек принимает такое решение, это значит, что ему невероятно тяжело.

К: В фильме «До встречи с тобой» герой, молодой парализованный человек, встречает девушку, у них случается роман, и в какой-то момент выясняется, что он давно решился на эвтаназию и хочет, чтобы девушка была с ним рядом. И это очень мелодраматично — она понимает, что в этом и есть поддержка и принятие, и они прощаются в прекрасных Швейцарских Альпах. Мне кажется романтизация эвтаназии — опасная штука. Я верю в человеческую глупость — когда нам предлагают усыпить инстинкт и забрать часть ответственности, нарушается важный ход вещей.

А: Если опираться на твой пример, «Ромео и Джульетта» гораздо больше сделали зла, чем вся швейцарская и голландская эвтаназия, вместе взятые. Не запрещать же Шекспира из-за этого.

К: Там-то как раз все не слишком удачно в итоге получилось, не уверена, что хотела бы оказаться в этой красивой истории. Как бы то ни было — дай бог нам всем здоровья и долгих лет жизни.

 

Глава 24

Не пора ли на покой?65

Кейс

27 января 2019 года в День памяти жертв холокоста в Освенциме прошла траурная церемония. Ее участница, правозащитница Ева Меркачева, написала возмущенный пост о том, что ее и других членов российской делегации посадили на задние ряды. Это сообщение перепостила журналист Екатерина Винокурова, добавив от себя: «В первых рядах сидят немцы, русские на последних. И ни слова по-русски». Вскоре выяснилось, что организаторы церемонии не имели в виду оскорбить страну-освободительницу, потому что первые ряды предназначались для бывших узников Освенцима. Но обсуждение поста Екатерины Винокуровой на этом не закончилось. Были люди, которые поддержали ее возмущение организацией церемонии, были и те, кто ее осудил, в том числе — финансист и публицист Андрей Мовчан. Он написал длинный пост66 о том, как меняются в худшую сторону люди, когда начинают взаимодействовать с властью. В конце поста Мовчан обращается к Винокуровой с советом: «Срочно бросайте всё, откажитесь от места, уйдите подальше от этого всего; вернитесь в журналистику, вы отличный журналист. Спасите себя».

Андрей: Этот кейс заставил меня задуматься, как ни странно, об эйджизме. Дает ли опыт человеку право снисходительно давать советы? Есть ли вообще такая штука, как опыт, который мы должны уважать? Соглашусь, что повод довольно странный, но тема действительно важная и редко когда ее обсуждают именно с этой стороны.

Катя: Я в этом скандале увидела, конечно, только историю про отношение в России к холокосту. Что она может быть как-то связана с эйджизмом, мне и в голову не пришло, но тема и правда интересная. На мой взгляд, то, что ты называешь опытом, — это наблюдения. Человек что-то видит, через себя пропускает и выдает сентенции. Дальше рыночная ситуация: либо его сентенции кажутся людям осмысленными и становятся востребованы, либо нет.

А: Когда человек всю жизнь работает электриком, он становится экспертом в этой области. У него есть практический опыт решения проблем, связанных с электричеством. Но когда человек говорит «Поверь мне, я старше и умнее», за этим стоит «Мне лень» или «Я не способен сформулировать свой аргумент убедительно и строго без того, чтобы задавить тебя авторитетом». Мы привыкли считать, что пожилые люди лучше знают жизнь и к ним надо прислушиваться. Но в наше время, когда все меняется, их опыт зачастую противоречит интуиции.

К: Если пожилой человек начнет давать советы, как подросткам пользоваться соцсетями, это действительно будет дикостью. Но когда мы говорим об общечеловеческих вещах, которые не меняются с такой скоростью, как соцсети, — об отношениях, совести, чести, то тут опыт имеет значение. Если брать твою метафору — оборудовать современный «умный дом» пожилой электрик, возможно, тебе не поможет. Потому что тебе нужно, чтобы у тебя лампочка зажигалась вместе с песней Мирей Матьё, когда ты чихаешь на телефон. А если ты просто меняешь проводку, то почему бы и не позвать пожилого электрика?

А: Андрей Мовчан — успешный специалист по финансовому управлению. Он прекрасно разбирается в том, как не разориться и приумножить свои инвестиции. И этот его опыт мы почему-то автоматически переносим и на другие области, о которых он высказывается. У него блестящая карьера, которая действительно требовала невероятного приложения ума и сил, но почему она должна стать общим знаменателем всех его суждений?

К: Дмитрий Лихачев, Андрей Сахаров — у них тоже были профессии и карьеры, не связанные с этическим кодексом.

А: Я, кстати, очень плохо отношусь к идее считать Лихачева моральным авторитетом в любой области, кроме академической. И политическая публицистика Сахарова при всем невероятном восхищении, которое я к нему испытываю, мне кажется безумно наивной. Вопрос эйджизма не в том, имеет ли человек право высказываться. Конечно, имеет. А в том, приобретает ли он с возрастом какой-то специальный статус. Можем ли мы признавать этот статус и не портится ли жизнь оттого, что мы его признаем.

К: Мне кажется, что, например, у Лихачева и Сахарова, безусловно, был вес, их статус признавали. Просто они устарели. Теперь, когда появился термин «эйджизм», мы многое считаем устаревшим.

А: С моей точки зрения, проблема начинается не тогда, когда ты восхищаешься Сахаровым, а когда ты говоришь: «Вот есть Сахаров, а вы еще поживите 40 лет, а потом судите о тех вещах, о которых он говорил и писал». И в России, и во всем мире невероятно дискриминируют молодых людей. В том числе когда отказывают школьникам и студентам в возможности иметь внятные политические убеждения, обзывая их школотой.

К: Этой самой школоте на самом деле наплевать на то, что думают какие-то старперы.

А: Подожди. Эта дискриминация институализирована. До 35 лет по закону ты не можешь избираться в президенты, а до 21 года не можешь избираться в парламент. Понятно, что 99% 20-летних от этого закона не страдают. Но, если есть хотя бы один человек, который действительно чувствует себя жертвой дискриминации, значит, закон несправедливый и требует отмены.

К: Есть ли в принципе биологические ограничения, связанные с возрастом? Что-то, что человек до 18 делать не может? Или не может после 70?

А: Как тебе сказать? Они есть. Пусть меня закидают камнями, но я считаю, что есть и гендерные различия. Наш долг состоит в том, чтобы не делать коллективных обобщений. Мы не можем ставить их в основу политики. Каждый человек бесценен.

К: Но, когда мы защищаем младенцев, рассказываем друг другу о правах детей, мы защищаем не конкретного ребенка. Мы же обобщаем, когда говорим, например, что не нужно детей хотя бы до 5 лет сажать в тюрьму. Они же такие маленькие, смешные, не очень соображают.

А: Ты понимаешь, что это оправдание можно использовать, условно говоря, один раз? Ты уже не сможешь так сказать о 7-летнем ребенке, потом 17-летнем, 25-летнем… А ведь в современном обществе бывает, что 25-летний человек живет с родителями и зависит от них финансово, а может, даже эмоционально. Но все же среди 25-летних есть много людей, которые финансово самостоятельны и эмоционально стабильны. Среди 17-летних такие тоже есть. А вот среди 5-летних, соглашусь, их очень мало. Важно, чтобы осознанных людей было достаточно. Но, даже если у тебя есть социальная гипотеза о том, что в некоторой группе распространены те или иные свойства, ты не имеешь право автоматически строить свою политику и поведение так, как будто это свойство присуще любому представителю этой группы. Ты не можешь автоматически считать, что любой узбек не говорит по-русски, что любая женщина мечтает рожать детей и потерять трудоспособность. Именно так и проявляются сексизм, ксенофобия, да и любая дискриминация в широком смысле.

К: А как же наука социология? Она вся построена на обобщениях. На генерализации наблюдений.

А: Социология описывает состояние вещей, а не нормативные утверждения, как надо и как не надо, что хорошо и что плохо. И если мы включаем в список ценностей, которые пропагандируем, уменьшение дискриминации, то давайте будем последовательны и не будем дискриминировать тех, кто менее способен этой дискриминации сопротивляться. Когда речь идет о возрасте — это, конечно, дискриминация пожилых. В первую очередь связанная с тем, что их не берут на работу или принудительно отправляют на пенсию. И при этом, если посмотреть на людей, которые находятся на вершине социальной лестницы, окажется, что среди этих крутых политиков, писателей, финансистов очень много пожилых людей. На последних американских выборах боролись друг против друга два кандидата с совокупным возрастом 140 лет. Получается, пожилые люди не теряют навыки, а приобретают?

К: Я не уверена. Если все же не забираться так высоко по социальной лестнице, то, например, в технологическом мире идеология за последние 10–20 лет сильно изменилась. Вопрос возраста — это вопрос навыков и опыта, который оказывается в этом случае нерелевантен. Могут ли пожилые люди переучиться? Наверное, могут. Но в массе своей — нет. Я, когда ищу няню своим детям, ищу человека молодого, потому что, скорее всего, профессиональные няни 50+ обладают теми взглядами и теми навыками, которые для меня, как современного родителя, неактуальны.

А: Тогда тебе стоит искать няню, которой 12 лет или 15, потому что многие из тех навыков, на которые ориентируешься ты, будут не актуальны уже для твоих детей.

К: Безусловно. Но обратная сторона этого эйджизма заключается в том, что у 12-летних нет еще достаточного количества необходимых навыков. И я вполне трезво смотрю на вещи — во многих случаях мой опыт уже тоже нерелевантен.

А: Ты так говоришь, как будто мы Илоны Маски и посылаем ракеты на Марс. 98% работ на земле не требуют какого-то невероятного актуального прозрения, IQ 180 и молниеносной реакции. 98% работ на земле не требуют такого погружения и такой интеллектуальной специализации, недостаток которых было бы невозможно компенсировать другими качествами. Например, мотивацией. Желанием быть востребованным. И отсутствием большого количества страстей, которые мешают работать молодым.

К: Это если работа связана с тем, чтобы просто нажимать на кнопочку. Большинство скандалов, связанных с эйджизмом, происходит в стартапах, в технологических корпорациях.

А: Да нет. По данным службы исследований рекрутинговой компании Headhunter, людям старше 45 лет в принципе трудно найти работу67. Притом что процент рабочей силы старше 45 лет у нас огромный. Я сам миллион раз слышал: «Давайте наймем кого-нибудь молодого, умненького, бодрого». А дальше человек говорит: «Ну это, конечно, эйджизм, хи-хи-хи». И все ему вторят: «Хи-хи-хи».

К: А как ты себе это представляешь? Вот сидят три хипстера, которые думают сделать доставку БДСМ-одежды для щенят. И они берут на работу 60-летнего человека с хорошим опытом управления, специалиста по логистике: «Выбирай самые модные модели, ищи на Pinterest классные референсы». Это тоже издевательство.

А: Ты считаешь, что 50 лет назад не было БДСМ-журналов?

К: Сам же говоришь. Нет пороха в пороховницах.

А: Нет страстей. Это разные вещи. Конечно, представление о том, что пожилые люди не занимаются сексом, не думают про БДСМ, не изучают Pinterest, совершенно удивительно.

К: Хорошо. Давай тогда посмотрим на школу, на образование. Существует проблема, что школьники уже не готовы воспринимать учителей как авторитеты. Во-первых, Google быстрее найдет, чем они объяснят. Во-вторых, их знания во многом устарели. Да и вся система устарела — то же самое происходит и в университетах. Как ты относишься к эйджизму в образовании?

А: Я-то видел хороших учителей в своей жизни. Самых разных возрастов. И конечно, учитель зарабатывает авторитет талантом и трудом, а не возрастом.

К: А его авторитет когда-нибудь обесценивается? Можно ли сказать, что в какой-то момент его знания становятся неактуальны?

А: Школьная программа — это окаменевший тираннозавр. Ее задача — рассказать то, о чем люди договорились сто лет назад и что уже давно никто не оспаривает. Неудивительно, что в такой логике способность задавить авторитетом становится важным рабочим качеством.

К: Но раньше, когда не было термина эйджизм, мы почему-то доверяли этой парадигме. «Есть авторитеты», «взрослым не хамят», «он взрослый — он больше знает» и так далее. Сейчас не все, но многие уже не воспринимают это как данность.

А: И мне кажется важным, что это произошло. Мы учим молодых людей, что авторитет не может быть случайным. Есть люди, которых ты уважаешь и ценишь по каким-то причинам, и они должны быть для тебя авторитетами, а если тебе в школе на «Психологии и этике семейной жизни» дали книги прочитать про Петра и Февронию, ты не обязан думать, что это единственный способ жить, только потому, что тебе так сказал учитель.

К: То есть ты предлагаешь избегать любых видов дискриминации и просто не называть образование устаревшей системой. Не обобщать то, что ребенок не должен уважать?

А: Почему? Я буквально говорю: возраст — это не повод для уважения. Точно так же, как это не повод для неуважения. Для меня возраст — абсолютно бессмысленный маркер. У меня ограниченный набор наблюдений за миром. Но он однозначно свидетельствует, что в любом возрасте есть люди, невероятно превосходящие меня по какому-нибудь параметру. Поэтому, когда я вижу человека, я по крайней мере должен попытаться не маркировать его по признаку возраста.

К: Как не маркировать? Должен ли ты сказать, когда видишь пожилого человека в метро «Я буду сидеть в метро, а ты, старый пень, стой, потому что у нас антиэйджизм»?

А: Чтобы не решать эту дилемму, я всегда стою в метро. Удивительный пример эйджизма, между прочим, дает нам американская журналистика. Когда в статью вводится новый герой, всегда указывают его возраст. «Мэри Уилкинс, 29, считает, что…» Или «Джон Смит, 47, попал в аптеку за углом в 1974 году...».

К: Ты веришь, что мы как общество сможем перестать обращать внимание на пол, возраст, национальность и на все остальные маркеры?

А: Я думаю, что 5000 лет назад это было гораздо меньшей проблемой. Просто потому, что большинство людей не доживали до старости, а те, кому это удавалось, были по определению более успешны и потому авторитетны. Больше того — у них была власть, еда, любящие родственники. И в этом смысле старики были защищены. Сейчас мы живем в обществе, где, слава богу, до старости доживают практически все. Что такое старость? Уже не очень понятно, когда она начинается. И мне кажется, что отношение к людям постарше — это не столько вопрос этики, сколько предусмотрительности. Как на пенсию откладывать. Если мы с тобой следующие 20 лет потратим на то, чтоб поменять к ним отношение, то через 20 лет, может быть, мы сами будем меньше страдать.

К: Мне просто кажется, что вся эта борьба с дискриминацией не может быть доведена до конца. Человек нуждается в социализации, в обобщении, в том, чтобы идентифицировать себя с какой-то группой. В какой-то момент он воспринимает себя через призму своей национальности, в какой-то — ему важна гендерная идентификация, в какой-то — идентификация по возрасту и так далее. А ты, отменяя все маркеры, хочешь, лишить его возможности почувствовать себя частью чего-то. Ты говоришь: «Живи без группы, будь сам по себе».

А: Между прочим, я ответственно подготовился к нашему разговору и зашел на самую ответственную страницу, на которую только мог зайти, — на сайт Всемирной организации здравоохранения. И там есть раздел о борьбе с эйджизмом, где меня заинтересовала в итоге только одна вещь — ссылка на удивительное исследование, начатое еще в 1970-х годах. Его участникам было предложено ответить на вопросы о том, как они видят свое будущее через 20 лет — будут ли они счастливы, сильно ли их ограничат проблемы со здоровьем и так далее. И оказалось, что те, кто отвечал более оптимистично, в среднем жили на 7,5 лет дольше. Ожидание счастливой старости продлевает жизнь. А теперь я расскажу тебе, чего хочу. Не отменить «старость» или любые другие слова, которые мы используем. Мы же не отменили слово «женщина», чтобы не быть сексистами. Я хочу (и мне кажется, это правильный шаг), чтобы картина, которая нам кажется странной и заставляет нас остановиться и вздрогнуть, стала привычной. Не пускали афроамериканцев в автобусы, а потом пустили — и мир не рухнул. И не важно, сколько их там — большинство или всего три человека. Вот я хочу, чтобы в тот момент, когда мы видим пожилого человека, который нормально выполняет свою работу, мы не удивлялись и не вздрагивали. Ведь это самосбывающаяся вещь — когда все вокруг договорились, что ты на 20% хуже, чем на самом деле, ты и сам себя таким ощущаешь. Важно чувствовать, что ты кому-то нужен, что у тебя есть будущее.

К: Так может быть, чтобы не удивляться и не вздрагивать, нам стоит бороться с представлением о том, что чем больше человек работает и зарабатывает, тем больше его уважают? Может быть, дать людям право уходить на пенсию в любом возрасте?

А: Может быть. Хотелось бы, чтобы уход на пенсию был выбором, а не неизбежностью. Пока что я не вижу среднего пути — человек либо успешен, сидит на четырех золотых тронах и не пускает молодых, любо он сразу проваливается в ненужность, невостребованность.

К: Ты хочешь, чтобы мы применяли в борьбе с эйджизмом ту же модель, что и в борьбе с сексизмом, а именно — позитивную дискриминацию?

А: Нет. Не хочу.

К: А как ты тогда решишь эту проблему? Есть проекты, которые говорят: «Посмотрите, людям 70 лет и они начали новую жизнь». Такой вариант, между прочим, далеко не всех устраивает. Может быть, кто-то хочет к 70 уже на пенсии спокойно отдыхать, а не начинать новую жизнь, новую карьеру, новую семью.

А: Не путай позитивную дискриминацию и рекламный слоган. В любом случае эйджизм не требует от нас срочных насильственных интервенций или позитивных дискриминаций. Я думаю, к 2026 году этот вопрос уже решится сам собой. К тому же единственный работающий инструмент социальной борьбы — показать контрпримеры.

К: Да, я думаю точно так же. Если, как ты говоришь, меняется концепция и мы уже не хотим быть просто женщиной или просто мужчиной, то наше поколение, достигнув 60–70-летнего рубежа, должно сказать: «Мы тут такие стартапы накрутим. Мы сейчас такое напридумываем». И 20-летние будут только вздыхать: «Эйджизм, не эйджизм, но вся власть и все классные работы у них».

А: А пока приходится разбираться с дискриминацией. Я забил слово «эйджизм» в поисковую строку нескольких крупных мировых газет. И в газете The Guardian наткнулся на текст об английском здравоохранении68. Автор статьи обвиняет врачей в том, что они каждый день совершают действия, дискриминирующие пожилых людей. Отговаривают их делать мелкие операции, да и в принципе предпочитают лечить молодых.

К: Если это статистическая вещь, с этим сложно бороться.

А: Вот ты врач, у тебя есть квота на операции — 20 штук в месяц. А у тебя 25 людей, которым нужна такая операция.

К: Как, ты считаешь, может приниматься решение в этом случае?

А: Поскольку мы говорим не только про этику, но и про то, как она меняется, я думаю, будет разработана система расстановки приоритетов.

К: А я думаю, решение будет принимать машина.

А: Ей для этого тоже нужна система приоритетов. Будет ли в такой системе учитываться возраст пациента? Наверное, да.

К: Это будет названо как-то более толерантно. Например, «индекс жизни».

А: Но как же быть с продолжительностью жизни, которая меняется, — еще 100 лет назад 60-летний человек мог прожить, если ему повезло, 20 лет. А сегодня, особенно если он живет в Голландии или Японии, — целых 50. Как это учитывать?

К: Выбирать все равно придется. Продолжительность жизни увеличилась именно благодаря медицине, которая всегда принимала решение, кого спасать.

А: Между прочим, срок, который дают за убийство человека, не зависит от того, сколько ему было лет. А медицина руководствуется какими-то другими принципами. Хотя понятно, что люди любят жизнь одинаково, независимо от возраста.

К: Пока я вижу только два пути антиэйджистской старости. Первый — стать приверженцем ЗОЖ, подтянутым стариком с новой семьей и карьерой. Второй — законсервироваться, как заскорузлый партийный работник, который много лет шел по головам и со своего трона уже до смерти не слезет.

А: Вот именно — ты не видишь других путей. Потому что, например, ты покупаешь кофе у человека 20 лет. И, скорее всего, в то кафе, в котором его сварили, не возьмут работать пожилого человека. Хотя совершенно очевидно, что он способен сварить тебе кофе. Когда перед твоими глазами появятся другие примеры, все изменится. Но, конечно, их появление требует некоторого количества осознанных усилий.

К: Усилий молодых людей.

А: Возможно. И в результате этих усилий я хотел бы жить в мире, где ты не вздрагиваешь, увидев человека в два раза старше, занятого обычной экономической деятельностью.

К: Просто хочу тебе сказать, что для многих «человек в два раза старше» — это уже ты. И большинство этих людей не вздрагивает, глядя на тебя.

А: Пусть так будет и дальше.

 

Глава 25